Электронная библиотека » Пьер Весперини » » онлайн чтение - страница 2


  • Текст добавлен: 5 ноября 2024, 11:40


Автор книги: Пьер Весперини


Жанр: Зарубежная публицистика, Публицистика


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 3 страниц]

Шрифт:
- 100% +
Капиталистический поворот

Капитализм представляет собой второй по значимости пласт в истории европейской культуры-цивилизации после христианизации античного мира. Возможно, кому-то покажется неожиданным, что следом за «религиозным» пластом я предлагаю рассмотреть «экономический». Но обе эти категории в некотором смысле анахроничны. Провести различие между религиозной, экономической и политической сферами жизни в западных обществах мы можем только начиная с XVIII века{63}63
  Здесь я опираюсь на размышления Алена Герро (неизданные) о том, что он называет «адским триномом». Он отсылает к исследованиям Иммануила Валлерстайна, в частности: Wallerstein I. Unthinking Social Science, Cambridge-Oxford-Boston, 1991.


[Закрыть]
. Экклезиальный характер европейской культуры-цивилизации объединяет религию, экономику и политику, неотделимые друг от друга. То же самое можно сказать и о капитализме. Это не просто экономическая система. Как и христианство, капитализм представляет собой целостное мировоззрение, включающее в себя также религиозные и политические элементы (как показал Макс Вебер{64}64
  Конечно, здесь я имею в виду его знаменитую работу «Протестантская этика и дух капитализма» (1904–1905). Сравнимые примеры см. также Israel 1985 (о капитализме и иудаизме), Piron 2018 (о капитализме и нищенствующих орденах), Bowler 2013 (о «Евангелии процветания»). См. также у Филиппа Боржо (Borgeaud 2021, 41) о биноме «религия»/«суеверие»: «Этот бином был изобретением античной греческой и римской, затем христианской мысли. Он широко распространился, прежде чем стать, вместе с католическими миссиями, а затем вместе с кока-колой, “Макдоналдсом” и церквями евангелистов, экспортным продуктом почти непреодолимой притягательности. Быть новым человеком, как говорит этнологу племя баруйя в Новой Гвинее и как думают многие китайцы, – значит следовать за Иисусом и делать “бизнис”».


[Закрыть]
).

Сводить капитализм к экономическому проекту даже сегодня, не замечая, что он подразумевает также и проект политический, значит не только позволить себе попасть в ловушку категорий мышления, разделяющих то, что следует рассматривать как взаимосвязанные явления. Это также означает веру в миф о политически нейтральном капитализме, который-де представляет собой просто перевод «человеческой природы» на язык экономики{65}65
  См., напр., J. Seabrook, «Stop Capitalism Defining Human Nature», The Guardian, 24 сентября 2009 г.


[Закрыть]
.

Именно в рамках этого второго пласта европейской культуры-цивилизации развернулось завоевание мира Европой с XV–XVI веков. Когда инка Уайна Капак спросил у первого испанца, прибывшего в Перу, чем тот питается, испанец ответил, что ест золото и серебро{66}66
  Felipe Guamán Poma de Ayala, El Primer Nueva Corónica, 369 [371]; т. 2, с. 342. Цит. в Patel & Moore 2017, 64.


[Закрыть]
. В этой истории, которую включил в свою хронику ученый из народа кечуа Фелипе Гуаман Пома де Айяла, словно в капле воды, отразилось завоевание мира Европой.

Маркс, выдающийся историк{67}67
  Вот что пишет об этом Марк Блок в «Странном поражении» (Bloch 1990, 185): «Лично я питаю чувство глубокого уважения к работам Карла Маркса. Этот человек, как мне кажется, лично был невыносим, и он не был таким уж необычным и талантливым, каким его рисуют. Зато никто не был так силен в социальном анализе. Если когда-нибудь историки, приверженцы нового слова в науке, решат устроить галерею портретов своих предшественников, то бюст бородатого рейнского мыслителя Карла Маркса должен будет занять там самое почетное место в первом ряду» (выделено мной. – П. В.).


[Закрыть]
, высказался об этом кратко и точно:

«Открытие золотых и серебряных приисков в Америке, искоренение, порабощение и погребение заживо туземного населения в рудниках, первые шаги по завоеванию и разграблению Ост-Индии, превращение Африки в заповедное поле охоты на чернокожих – такова была утренняя заря капиталистической эры производства. Эти идиллические процессы составляют главные моменты первоначального накопления»[6]6
  Маркс К. Капитал. Т. 1. – М.: Государственное издательство политической литературы, 1952. С. 754.


[Закрыть]
{68}68
  Marx 1964 [1867], 1212.


[Закрыть]
.

Высказывания Маркса, кстати, не вызывали никаких споров в его время. Первый историк «индейских войн» в Калифорнии радостно сообщал читателям, что «через несколько лет мы увидим исчезновение тех индейцев, которые когда-то бродили по лесам и горам округа Дель-Норте в огромном количестве и которые могли хвастливо называть себя “царями великого простора”[7]7
  Цитата из стихотворения Уильяма Купера «Одиночество Александра Селькирка».


[Закрыть]
{69}69
  Бледсо перефразирует здесь первую строку стихотворения Уильяма Купера (1731–1800) «Одиночество Александра Селькирка», прославившегося в англосаксонской культуре: I am monarch of all I survey. Александр Селькирк – это моряк, вдохновивший Дефо на создание Робинзона Крузо. Иначе говоря, целые нации, распространяясь по целому континенту на протяжении веков, ассимилировались и через эту ассимиляцию истаяли до ничтожного Робинзона, затерянного на необитаемом острове. На самом деле – типичный ход мыслей колонизатора, привыкшего делать вид, что до его прихода «не было ничего», ни людей, ни Истории и т. д., и все началось с него.


[Закрыть]
. Убегая от наступающей цивилизации, подобно разлетающейся под ветром соломе, они быстро уменьшались в числе, так что нынешние остатки первых племен способны лишь отойти ко сну вместе с заходящим солнцем их угасающего могущества»{70}70
  Bledsoe 1881, 109 (выделено мной). Цит. в Buckley 1996, 288. Можно процитировать еще сотню текстов, свидетельствующих о спокойствии, с которым западное сознание воспринимало геноцид туземных народов, причем от самых «либеральных» мыслителей, к которым больше всего привязана наша современность: Джона Стюарта Милля, Токвиля, Дарвина. См. красноречивые цитаты, собранные Энцо Траверсо в одной из самых впечатляющих глав его очень большой книги, на мой взгляд, слишком мало известной: «Нацистское насилие: Европейская генеалогия» (Traverso E. La Violence nazie. Une généalogie européenne) (2002, 56–86).


[Закрыть]
. Но что он считал инструментом этого «прогресса»? «Мощное оружие капитала»{71}71
  Bledsoe 1881, 6.


[Закрыть]
.

Радж Пател и Джейсон Мур блестяще продемонстрировали, что с тех пор капитализм всегда развивался за счет экспериментов, которые проводил на границах своего распространения, прежде чем импортировать эти идеи в Европу. Раньше такими пограничными регионами были Новый Свет, Африка, Австралия, теперь речь идет о космосе. Еще Маркс замечал, что «для скрытого рабства наемных рабочих в Европе нужно было в качестве фундамента неприкрытое рабство в Новом Свете»[8]8
  Маркс К. Капитал. Т. 1. – М.: Государственное издательство политической литературы, 1952. С. 763.


[Закрыть]
{72}72
  Marx 1964 [1867], 1222–1223. Ссылка по Ginzburg 2021, 23.


[Закрыть]
.

Завоевание мира сопровождалось порабощением миллионов мужчин, женщин и детей. Институт рабства был не нов, но ему впервые потребовалось оправдание. Этим занялись папы и их клирики. Уже во время крестовых походов ученые богословы постановили, что пленных мусульман разрешено продавать в рабство, поскольку они враждебны христианству{73}73
  Stevens-Arroyo 1993.


[Закрыть]
. А что насчет тех народов, с которыми, например, столкнулись португальцы в Африке? Сложно считать врагами христианства людей, которые никогда о нем не слышали. Король Португалии написал папе римскому, а тот дал исчерпывающий ответ: африканцы – язычники, а значит, враги Христа.

«Справедливо желая, чтобы все, что касается целостности и распространения веры, за которую Христос, Бог наш, пролил свою кровь, процветало в добродетельных душах верующих ‹…›, мы настоящим даруем вам нашей апостольской властью полное и неограниченное разрешение вторгаться [в другие края], искать, захватывать и покорять сарацин, язычников и всех прочих неверных и врагов Христа, где бы они ни находились ‹…›, и обращать их в вечное рабство»{74}74
  Цит. в Patel & Moore 2017, 92. См. Maxwell 1975, 53.


[Закрыть]
.

За этим обоснованием последовали и другие, сначала теологические, подобные процитированному выше, а позже, с изобретением понятия расы и разработкой теории расового неравенства, – «научные»{75}75
  См., напр., Patel & Moore 2017, 185–190.


[Закрыть]
. Вот так Европа в течение пяти веков правила миром, навязав ему свой порядок: женоненавистнический патриархат, рабство и расизм, произвол колониалистов, религиозную нетерпимость и подавление мысли, уничтожение окружающей среды ради экономической эксплуатации{76}76
  Разрушение Мадейры португальцами, которое замечательно проанализировали Радж Пател и Джейсон Мур (2017, 14–36), – классический пример этой парадигмы.


[Закрыть]
.

Несправедливый порядок и культура отмены

Этот порядок – если можно так называть откровенное и неприкрытое утверждение несправедливости посредством технологического превосходства – сопровождало создание историографии, носящей совершенно сакральный характер, которая была призвана не только подпитывать гордость европейцев, но и легитимизировать их господство.

Эта сакральная историография пережила деколонизацию. Всех детей моего поколения учили, что Христофор Колумб был «великим человеком» и «открыл Америку». Пятисотлетие 1492 года отмечалось как годовщина счастливого события, которое стало символом величия человечества – наиболее заметного в европейцах – и открыло благословенную эру глобализации. Я помню, однако (мне было четырнадцать), что в этом веселье слышались фальшивые нотки. Некоторые – кто именно, я тогда не мог сказать – ставили празднование под вопрос. Но до меня донеслось лишь едва слышное эхо этих возражений. Все заглушал гром фанфар.

Сегодня такой праздник был бы невозможен. История европейской цивилизации перестала быть чем-то священным. Начиная с шестидесятых годов XX века усилия нескольких поколений историков и активистов заставили ее сойти с пьедестала. Она обрела человечность. Но, став человечной, она стала сложной. Как теперь трактовать прошлое? Что делать с памятью о «великих людях»? Как следует поступить с шедеврами, которые они нам оставили? А с дисциплинами, которые так или иначе обслуживали империализм? Одним словом, что делать с европейской (и, следовательно, западной) культурой-наследием?

Вполне естественно, что современная молодежь, будь то представители некогда порабощенных слоев населения или нет, возмущена тем, как полиция безнаказанно оскорбляет, третирует, а порой и убивает их цветных сограждан. Они чувствуют себя униженными и оскорбленными высокомерием, с которым правые и крайне правые то и дело радуются «благам колонизации». И наконец, они постоянно сталкиваются с тем, что устройство мира все еще во многом отражает расистские и колониальные установки. Тем временем значительная часть «прогрессивной» элиты усугубляет ситуацию своим самолюбованием, с чистой совестью продолжая твердить, что западная культура дала миру демократию, философию и науку. А Европейский союз, претендующий на роль оплота гуманности «в мире чудовищ»{77}77
  См. Letta 2017.


[Закрыть]
, проводит политику, из-за которой у его границ гибнут тысячи мигрантов{78}78
  См., напр., K. Malik, «The Blindness of EU Migration Policy», Pandaemonium, 9 марта 2016 г.; Rosling 2018, 269–271; Ziegler 2020.


[Закрыть]
. Неудивительно, что этим молодым людям иногда хочется «стереть все» и покончить с западной культурой-наследием.

Но у истоков культуры отмены, на мой взгляд, стоит не только реакция на сегодняшние несчастья и несправедливость. Это движение берет свое начало в глубине веков.

В истории, как и в человеческой жизни, ничто из происходящего не исчезает бесследно. Невообразимые бедствия, что несла Европа другим землям в ходе мировых завоеваний, и насилие, которому она из века в век подвергала собственное население, особенно женщин и представителей меньшинств, – это травмы, сказывающиеся на сегодняшних поколениях, тем более что об этих бедствиях и этом насилии обычно умалчивают. Психологи хорошо знают, что у пациентов, ставших жертвами политического насилия или пыток, есть «лишь один запрос: “Я хочу все забыть”»{79}79
  D’Elia, Dollez 2019, 7.


[Закрыть]
. Думаю, за призывами «отменить» все, что в западной культуре-наследии может «шокировать» (оскорбить), скрывается похожий запрос. А тот факт, что на него отвечают сарказмом, недоверием или отрицанием совершенных преступлений, только усугубляет эту застарелую травму.

Кроме того, мы часто говорим о материальных потерях и человеческих жертвах колониализма, но намного реже обсуждаем его нематериальный аспект. Сделавшись хозяйкой мира, Европа стала причиной безвозвратной гибели сотен культур и языков покоренных народов. Если когда-либо и существовала цивилизация, которая массово практиковала культуру отмены, то это была европейская цивилизация. И я убежден, что невероятная поддержка культуры отмены отчасти объясняется именно этим. Прошлое культур, уничтоженных Западом, пришло требовать возмездия. Возможно, то, что называют коллективным бессознательным, – это не что иное, как прошлое, о котором мы не помним и не хотим помнить, однако оно существует и оказывает большое влияние на нас.

Вести диалог?

Культуре отмены, несомненно, присущи порывистость, нетерпимость, а порой и агрессия. С ее адептами не всегда легко вести диалог. Причины такой атмосферы в рядах этого движения просты. Во-первых, возраст активистов. Каждый, кто был молод, помнит свойственные этому периоду жизни политический радикализм и требование моральной чистоты. Во-вторых, отчаяние, вызванное зрелищем мира, где, несмотря на некоторый прогресс, все еще царит расовая и патриархальная несправедливость, становясь (как кажется) день ото дня все более безнаказанной, а каждая победа неожиданна и достается дорогой ценой{80}80
  См., напр., K. Holloway, «The Backlash to Derek Chauvin’s Conviction Is Already Here», The Nation, 26 апреля 2021 г.


[Закрыть]
.

Третий и, на мой взгляд, самый важный фактор агрессивности этого движения – отказ ему в праве высказываться. Западная культура была – а зачастую и до сих пор остается – объектом культа среди господствующих классов. Она священна и потому неприкосновенна. Однако ее сакральный статус никоим образом не означает, что господствующие слои населения состоят с ней в настоящих, экзистенциальных – одним словом, живых – отношениях. Сидя в своем готическом кабинете среди гримуаров, старый Фауст рассуждает{81}81
  Goethe, Faust I, 682–683.


[Закрыть]
:

«Что дал тебе отец в наследное владенье,

Приобрети, чтоб им владеть вполне»[9]9
  Пер. Н. А. Холодковского.


[Закрыть]
.

Сакрализация исключает такую апроприацию, которая одна может вернуть к жизни то, чего больше нет. Напротив, сакрализация мумифицирует прошлое. Или еще интереснее – придумывает его. Превращает в артефакт, в объект поклонения. Прошлое становится фетишем, и искусный чревовещатель может заставить его произносить все что угодно. Как правило, его изречения принимают форму нескончаемых утешительных любезностей в адрес «нас» и не менее стойких клише насчет «других» (будь то восток, Африка, Азия, ислам или что-то еще). В действительности же господствующие классы и обслуживающая их интеллигенция в основном крайне невежественны. Вот почему их приводят в такой ужас малейшие попытки поставить под сомнение западную культуру: они не знают, как на них реагировать. Отсюда стена, с которой сталкивается молодежь, отсюда новые вспышки агрессии и новые перегибы. Как всегда, одна крайность порождает другую.

За этой агрессией я вижу желание вести публичное обсуждение западной культуры. И нам следует набраться мужества, чтобы начать это обсуждение.

Прежде чем перейти к дискуссии, я считаю необходимым вкратце рассказать о себе. Ведь я выступаю на этих страницах отнюдь не с нейтральной позиции. Более того, мои характеристики вполне позволяют меня дисквалифицировать. Я белый, я мужчина, я вырос среди представителей среднего класса. С самого раннего возраста я был до такой степени очарован историей и вообще европейской культурой, что даже научился читать самостоятельно, – так мне хотелось прочесть книги, красочно описывающие историю Франции. За годы обучения я ни разу не слышал о темной стороне европейской культуры. Я видел, как Людовик Святой вершит суд под дубом, и не видел, как он сжигает на Гревской площади целые возы талмудических рукописей. Я любил Версаль и понятия не имел о Черном кодексе[10]10
  Королевский ордонанс, принятый в марте 1685 года во Франции для регламентации правового положения рабов во французских колониях.


[Закрыть]
. Я ничего не знал об истории женщин. Как добропорядочный наследник, я считал мир, где живу, в основе своей справедливым, несмотря на его очевидные недостатки, которые в ближайшее время будут исправлены.

Но, как ни странно, эта любовь к европейской культуре всегда шла рука об руку с неким моральным запросом – я хотел, чтобы «великие люди» были «хорошими», как я говорил в детстве. Поэтому я регулярно, даже когда уже подрос, задавал взрослым вопросы типа: «А Хрущев был хорошим?» или «Тебе нравится Хрущев?» Взрослые смеялись.

Таким образом, в моем сознании присутствовало некое несоответствие между восторженным погружением в европейскую культуру – и жаждой справедливости, которая никогда меня не покидала и которая помогла мне понять одну из предпосылок культуры отмены: культура-наследие не нейтральна в смысле морали. Причин тому две: ни условия ее возникновения, ни способ ее распространения не были морально нейтральными.

Поэтому каждый, кто ищет свободы, должен в какой-то момент предстать перед ней, как Эдип перед Сфинксом. Подобно Сфинксу, она загадочна, увлекательна – и опасна.

Восприятие культуры как мифического чудовища – не самый очевидный подход. Это связано с тем, что для большинства наших современников культура обладает самоценностью. Она считается полезной сама по себе. Например, мы так же часто слышим идею о том, что распространенность чтения есть признак здоровья общества. Государственные учреждения (мэрии, региональные организации и проч.) регулярно проводят профилактические кампании по популяризации чтения. И мы с удовольствием отмечаем, что люди читают (то есть продолжают читать, несмотря ни на что). Человек, имеющий репутацию активного читателя, считается умником.

Меня всегда поражала эта манера возводить культуру и чтение в абсолют. Как будто простое знание фактов – это признак интеллекта. Однако, подобно кардиналу у Гюго, который говорил на шестидесяти языках, но «в голове у него были только слова и ни одной мысли», можно быть человеком «весьма ученым и очень глупым»{82}82
  Hugo 1972, I, 585 (датировано 26 января 1848 г.).


[Закрыть]
. Одно дело – знать. Понимать – совсем другое. Можно знать все обо всем и при этом ничего ни в чем не понимать.

Точно так же никому, похоже, не приходит в голову, что важно не столько читать, сколько читать хорошие книги, и уметь читать хорошо. Акт чтения как таковой не ценнее, чем акт приема пищи. Было бы нелепо радоваться, видя, что люди едят. Нужно, чтобы они ели хорошую пищу – и знали, как ее есть.

Сама по себе культура нейтральна, как и любое наследие или другой набор объектов. Важно то, что мы с ней делаем.

Культура-наследие и варварство

Насколько мне известно, Вальтер Беньямин одним из первых предъявил культуре-наследию хоть какие-то обвинения. В тезисах «О понятии истории», написанных им в Париже в начале 1940 года, за несколько месяцев до самоубийства, он сравнивает становление истории с длинным «триумфальным шествием», где «все господствующие сегодня – наследники всех, кто когда-либо победил»[11]11
  Беньямин В. О понятии истории // Новое литературное обозрение. 2000. № 46. С. 81–90.


[Закрыть]
. И даже больше. «Любой побеждавший до сего дня – среди марширующих в триумфальном шествии, в котором господствующие сегодня попирают лежащих сегодня на земле»{83}83
  Benjamin 2000 [1940], 432.


[Закрыть]
.

Эта зловещая процессия привиделась Беньямину за несколько недель до того, как немцы вступили в Париж и прошли парадом по Елисейским Полям, и центральное место в ней занимала культура. Она – трофей победителя:

«Согласно давнему и ненарушаемому обычаю, добычу тоже несут в триумфальном шествии. Добычу именуют культурными ценностями. Исторический материалист [то есть историк в терминологии Беньямина] неизбежно относится к ним как сторонний наблюдатель. Потому что все доступные его взору культурные ценности неизменно оказываются такого происхождения, о котором он не может думать без содрогания. Это наследие обязано своим существованием не только усилиям великих гениев, создававших его, но и подневольному труду их безымянных современников. Не бывает документа культуры, который не был бы в то же время документом варварства. И подобно тому, как культурные ценности не свободны от варварства, не свободен от него и процесс традиции, благодаря которому они переходили из рук в руки. Потому исторический материалист по мере возможности отстраняется от нее. Он считает своей задачей чесать историю против шерсти»{84}84
  Там же, 432–433.


[Закрыть]
.

Таким образом, все великие произведения культуры своим происхождением связаны с варварством. Нет Вергилия без варварства Римской империи, нет Микеланджело без варварства папства, нет Расина без варварства абсолютной монархии. Даже отстраняясь от «победителей», «великие гении» остаются неразрывно связанными с несправедливостью мира, в котором они живут. Маркс, помимо всего прочего, прискорбным образом жил на деньги, которые ему присылал Энгельс, а тот получал средства от отцовской фабрики в Манчестере. Кроме того, Маркс использовал неоплачиваемый домашний труд своей супруги, Женни, что и позволило ему полностью посвятить себя работе. Бодлер, героически боровшийся за освобождение поэзии, заявлял в «Моем обнаженном сердце», что женщина «естественна, то есть отвратительна», и мечтательно восклицал: «Хорошенькое дельце – устроить заговор для истребления еврейского народа!»[12]12
  Бодлер Ш. Мое обнаженное сердце: Статьи, эссе. – СПб.: Лимбус Пресс, 2014. С. 7, 44.


[Закрыть]
А вот Элизабет Барретт Браунинг – свободная духом женщина, сбежавшая с молодым возлюбленным, поэтом Робертом Браунингом. Она никогда больше не видела своего отца. Поселившись с Робертом во Флоренции, Элизабет поддерживала борьбу итальянцев за свободу и написала «Аврору Ли» – одно из классических произведений феминистской литературы. Но откуда поступали деньги, благодаря которым она смогла позволить себе независимость? С невольничьих плантаций{85}85
  См., напр., Avery 2019.


[Закрыть]
.

Что ответить на этот текст Беньямина?

При ближайшем рассмотрении окажется, что культурные ценности не единственное свидетельство варварской сущности того или иного общества. Материальные блага повседневной жизни нередко имеют такое же происхождение. Фрукты и овощи, которые продаются по дешевке в супермаркетах, часто бывают собраны, например, в Испании или Италии работниками, чье положение сильно напоминает рабство{86}86
  См., напр., O. Manya, «Enquête: Exploitation des femmes, viols… Le véritable coût des fraises importées d’Espagne», Vanity Fair, 6 апреля 2021 г.


[Закрыть]
. Человек небогатый сегодня не может одеться иначе, чем в одежду, произведенную на азиатских фабриках, где условия труда зачастую бесчеловечны. Кобальт, который содержится в батареях наших смартфонов и других портативных электронных устройств, скорее всего, был добыт детьми в токсичных шахтах Конго{87}87
  F. Tabassum Azmi, «The Little Hands of Labour Behind your Smartphone», The Wire, 16 июня 2021 г.


[Закрыть]
. И именно детский труд до сих пор обеспечивает шоколадную промышленность какао{88}88
  «Cadbury Faces Fresh Accusations of Child Labour on Cocoa Farms in Ghana», The Guardian, 3 апреля 2022 г.


[Закрыть]
. Если бы мы решили пользоваться только теми благами – культурными и не только, – которые производятся, так сказать, посредством «непорочного зачатия» (в моральном плане), наша жизнь стала бы крайне ограниченной. Не только из-за того, что проверку пройдут лишь очень немногие товары, но и из-за количества времени, которое придется потратить, выясняя, в каких условиях произведен каждый из них{89}89
  Если нужен еще один пример той моральной нечистоты, на которую мы обречены, см. ответ Франсуа Рюффена («Почему мои книги продаются на Amazon и почему я их не убираю)» (23 ноября 2020 г.) тем, кто упрекал его, что он продолжает продавать свои книги на Amazon: «Выходит, чтобы избавиться от противоречий, мне надо объявить голодовку? Разгуливать голышом? Перестать писать или писать от руки? Да, малейшее мое действие запятнано этим противоречием: звонок по моему мобильному телефону, поездка на машине за город, да даже когда я зажигаю газовую плиту (спасибо Engie) или свет (спасибо урану Areva)… Так обстоят дела: я купаюсь – мы все купаемся – в купели капитализма. Мы не можем оттуда выбраться, разве что став отшельниками. ‹…› Вот почему я не верю в индивидуальные поступки. ‹…› Лично я верю в общие правила ‹…›. Не в бойкот Amazon, а в налоговые законы, которые просто и тупо заставят их платить налоги во Франции, не уклоняясь через Люксембург и Делавер. В законы, сохраняющие наши земли, которые будут регулировать строительство гигантских складов, на которые у Amazon нет монополии. В законы, состоящие из пограничных пошлин, квот на импорт, таможенных барьеров, чтобы продукты, одежду и лекарства возили из близких к нам мест. Именно борьбой и законами, а не бойкотами, потребительской корзиной наши предки получили запрет детского труда, восьмичасовой рабочий день, отпуск по уходу за ребенком, подоходный налог, оплачиваемые отпуска, социальное страхование и т. д.».


[Закрыть]
.

Более того, тезис Беньямина применим к культурным ценностям со всего мира, а не только к тем, которые произведены в Европе. Египетские пирамиды, гордость африканского антиколониализма{90}90
  См., напр., Mandela 2010, 95 (текст взят из рукописи неизданной автобиографии, написанной в тюрьме). Он вспоминает пребывание в Египте во время длительного образовательного путешествия в Англию, а затем в Африку в 1962 г.


[Закрыть]
, с его точки зрения могут считаться таким же «документом варварства», как Парфенон или Нотр-Дам. То же самое относится к Тадж-Махалу и храмам ацтеков, а заодно к эпосу о Гильгамеше, ведической поэзии, конфуцианской литературе и т. д.

В тезисах «О понятии истории» не сказано, какие выводы сделал Беньямин из своих наблюдений. Если культурные ценности – это документы варварства, то что с ними делать? Следует ли их отменить? Мне не верится, что Беньямин, посвятивший жизнь их изучению, сделал бы такой выбор. Даже в этом тексте он не отрицает их величия и красоты. Независимо от своего варварского происхождения, они обязаны своим существованием прежде всего тому, что он называет «усилиями великих гениев», создававших их. Просто теперь он смотрит на них как сторонний наблюдатель. Что он имеет в виду?

Отношение стороннего наблюдателя противопоставлено отношению, которое можно назвать жреческим и которое рассматривает культурные ценности как некие святыни.

Именно это жреческое отношение и представляет сегодня проблему.

Жреческое отношение

В 2015 году четыре цветные студентки Колумбийского университета опубликовали в газете Columbia Spectator письмо, в котором объяснили, что чтение «Метаморфоз» Овидия может вызывать затруднения:

«“Метаморфозы” Овидия – одно из ключевых произведений в курсе гуманитарных наук. Но, как и многие другие тексты западного канона, оно содержит провокационные (триггерные) и оскорбительные утверждения, маргинализирующие идентичность учащихся. Это произведение, состоящее из рассказов от первого и третьего лица об отвержении и угнетении, может быть трудно читать и обсуждать тем, кто пережил насилие, а также цветным студентам и выходцам из малообеспеченных семей».

К вопросу, поднятому в письме студенток, я вернусь позже{91}91
  В этом вся проблема предупреждений о триггерах. См. ниже, с. 127–140.


[Закрыть]
. Сейчас важен приводимый ими пример:

«В течение недели, посвященной изучению “Метаморфоз” Овидия, учащимся было предложено прочитать мифы о Персефоне и Дафне. Оба они содержат яркие описания изнасилования и сексуальной агрессии. Одна студентка, ставшая ранее жертвой сексуальной агрессии, рассказала, что чтение столь подробных описаний изнасилования на протяжении всего произведения стало для нее триггером. Однако, по ее словам, на занятиях преподаватель делал упор на красоту языка и великолепие образов. В результате студентка полностью выпала из обсуждения, сосредоточившись на том, чтобы сохранить самообладание. Она не чувствовала себя в безопасности среди соучеников. По окончании занятия она обратилась к преподавателю, который, по ее словам, фактически отмахнулся от нее, проигнорировав возникшие у нее сложности»{92}92
  «Our Identities Matter in Core Classrooms», Columbia Spectator, 30 апреля 2015 г. (выделено мной. – П. В.).


[Закрыть]
.

Два года спустя во Франции другой преподаватель продемонстрировал такое же отношение к подобной проблеме. Тогда студентки, готовившиеся к сдаче конкурсного экзамена по классической и современной литературе, написали в жюри конкурса открытое письмо о произведении одного из программных авторов – Андре Шенье (1762–1794). Речь шла о стихотворении «Оаристис» – переводе идиллии Феокрита, в которой, вне всяких сомнений, рассказывается история изнасилования:

«Мы – студенты и студентки, готовящиеся к внешним конкурсным экзаменам по современной и классической литературе. Многих из нас задело и встревожило стихотворение из сборника “Поэзия” Андре Шенье. Мы обнаружили, что стихотворение “Оаристис”, в котором мы сразу же опознали описание изнасилования, обычно интерпретируется через призму “литературной условности”. Такая интерпретация устраняет аспект насилия из рассмотрения и, следовательно, препятствует его обсуждению. Обсудив это на занятии, мы сочли необходимым получить разъяснения по поводу текстов этого типа, изображающих сексуальное насилие, особенно в контексте упражнений на толкование текста. Такая постановка вопроса может быть также распространена на многие тексты, отражающие идеологические дискурсы (расизм, антисемитизм, сексизм, гомофобию и т. д.), которые сегодня считаются связанными с притеснением и угнетением. Именно поэтому мы обращаемся к вам: нам нужен ясный и однозначный ответ о том, как относиться к подобным текстам и какой лексикон использовать для их описания»{93}93
  «Письмо студентов/-ок факультета современной и классической литературы экзаменационным комиссиям второй ступени» (выделено мной. – П. В.).


[Закрыть]
.

Как и в Колумбийском университете, в этом случае поражает то, что среди множества откликов преподавателей на это письмо прослеживается явное нежелание говорить о реальной проблеме, поднятой студентами. А чтобы убедиться, что это проблема вполне реальна, достаточно прочесть невероятные примечания Филиппа-Эрнеста Леграна к «Оаристису» в справочном издании сочинений Феокрита, опубликованном издательским домом Belles Lettres в 1925 году и с тех пор постоянно переиздаваемом.

«[“Оаристис”] интересен тем, как остроумно автор подмечает маневры девушки и ее ханжеские ужимки. На самом деле ее желание едва ли уступает желанию партнера. Ее преданность целомудренной Артемиде – обычная условность, предписанная приличиями, которая ничего не доказывает и не играет никакой роли. Сначала она охотно позволила себя поцеловать, и Дафнис это заметил, на что она очень обиделась [в тексте об этом ничего не сказано!]. Позже, когда ей приходит в голову [это предлагает Дафнис, а не она] ступить на территорию, которая уже должна быть ей знакома [об этом ничего не сказано!], она осознанно бежит навстречу катастрофе. Словом, она согласна. ‹…› Однако, даже будучи простушкой ‹…›, она все-таки женщина. Слыша его мольбы, она хочет, чтобы он силой взял то, что она сама жаждет отдать [об этом в тексте тоже не говорится]. Она вовсе не наивна. Она знает, на что идет, говорит без смущения [!] о родовых муках ‹…›, не позволяет себе предаться тому, к чему стремится [!], пока не примет, насколько это в ее силах [!], меры предосторожности [интересно какие]»{94}94
  Legrand 1925, 102–103.


[Закрыть]
.

В европейской, то есть западной, культуре-наследии немало неосознанного. Подобные высказывания можно найти у самых успешных и уважаемых ее представителей. Например, Хорхе Луис Борхес описывал Федерико Гарсию Лорку вполне гомофобным тоном и говорил: «Им так восхищаются в Соединенных Штатах лишь потому, что ему повезло быть казненным»{95}95
  Burgin 1972, 97. Точные причины смерти Лорки выяснены не до конца, но в гомофобной составляющей сомневаться не приходится. Один из убийц позже хвастался, что «засадил две пули в задницу этому педику» (цит. в Gibson 1971, 103). См., напр., Molina Fajardo 1983, 110. Во время казни его также якобы называли «красным педиком» (см. «Muerto cayó Federico», El País, 19 августа 1990 г., с. 18–19). Ссылки по Eisenberg 1990.


[Закрыть]
. А вот что писал Джордж Стайнер (и что ему никто не ставит в вину): «Произведения Моцарта гораздо глубже, чем удары барабанов и яванские колокольчики»{96}96
  Steiner 1973, 79.


[Закрыть]
. Точно так же Ален Финкелькрот в своем «Поражении мысли» настаивал на иерархии между Бетховеном и Бобом Марли{97}97
  Finkielkraut 1989 [1987], 154–155: «Если вы не хотите поставить знак равенства между Бетховеном и Бобом Марли, хотя один из них белый, а другой черный, значит, вы гарантированно принадлежите к лагерю уродов и зануд». Подобные классификации от Стайнера или Финкелькрота (Моцарт выше «яванских колокольчиков», Бетховен выше Боба Марли) настолько нелепы, что неясно, надо ли на них вообще реагировать. Сложно найти более удачные примеры, чтобы показать бездну, разделяющую, с одной стороны, «здравый смысл» группы людей, а с другой – работу рациональной мысли. Скажем так: 1. Нельзя выстроить иерархию объектов, принадлежащих к разным классам. Сказать, что Бетховен превосходит Боба Марли, не более осмысленно, чем сказать, что он превосходит изобретателя маргарина. 2. Нужно ли нам всячески заталкивать эти объекты в один класс, определяемый как «музыка»? Отвечу так: даже внутри реально существующего класса, такого как традиция немецкой классической музыки, какой был бы смысл выстраивать иерархию между Бахом и Моцартом или Моцартом и Бетховеном? Никакого. 3. В целом суждения в области эстетики, так же как и этические или политические убеждения, не могут иметь объективных оснований. Это всегда результат выбора. Я мельком затронул последний аспект в Vesperini 2019, 288–300.


[Закрыть]
. И все эти неосознанные мизогиния, гомофобия, расизм и т. д. идут рука об руку с догмой о превосходстве европейской культуры. «Почему бы и не появиться карибскому Прусту или африканскому Бетховену?» – спрашивал тот же Стайнер{98}98
  Steiner 1998, 28.


[Закрыть]
, вторя требованию Сола Беллоу: «Покажите мне зулусского Пруста»{99}99
  См. A. Kazin, «Jews», The New Yorker, 27 февраля 1994 г.


[Закрыть]
. «Но искренне ли мы верим в возможность такого пришествия? – писал Стайнер далее. – Или есть основания ощущать, что сумерки сгущаются?» Об этой манере дискредитировать культуру «других» можно сказать то же, что говорила Тони Моррисон о дискредитации их языка:

«Дискредитация языка другого – первая забота тех, у кого в руках оружие; имея армию и флот, вы можете сказать другому, что его язык – не язык вовсе, что то, что он произносит, больше похоже на звуки, издаваемые животными. Понять, как справиться с этим подчиненным положением собственного языка, – фундаментальная задача всех угнетенных народов»{100}100
  Morrison, Bourdieu 1998.


[Закрыть]
.

Поскольку европейская культура определяется как превосходящая все остальные, она должна быть культурой par excellence, универсальной культурой. Таким образом, в основе мировоззрения этих самопровозглашенных универсалистов лежит мнение, прямо противоположное подлинному универсализму мышления. Это партикуляризм, который ранжирует все вокруг, опираясь на свои представления{101}101
  Об этом «псевдоуниверсализме» см. Suaudeau, Niang 2022.


[Закрыть]
. Короче говоря, эти якобы универсалисты – провинциалы, не знающие самих себя.

Столь же безотчетно в европейской культуре проявляются консерватизм, авторитаризм, антидемократические стремления, любовь к сильным и враждебность к слабым.

В современном представлении – и это неразрывно связано с тем восторженным восприятием знания, о котором я говорил ранее, – культура обычно ассоциируется с демократией. Однако эта связь отнюдь не очевидна. Только после 1945 года большинство деятелей культуры – университетские преподаватели, интеллектуалы, писатели, музыканты, – а с ними и представители общественной элиты стали провозглашать себя демократами на том основании, что относятся к культурным людям, и вкладывать в умы идею, что любой образованный человек неизбежно будет сторонником демократии. На самом же деле все далеко не так. До 1945 года от культурного человека скорее ожидали поддержки авторитарных режимов и презрения к народу, по определению малообразованному и недостаточно воспитанному. Тэн, Ренан или Брюнетьер, которые в свое время считались образцовыми французскими интеллектуалами, отнюдь не были сторонниками демократии{102}102
  См., напр., Sternhell 1997, IX–LXXVI.


[Закрыть]
. То же самое можно сказать о Германии, где на ум приходят такие влиятельные фигуры, как Гете и Томас Манн. Демократия пришла не сверху, а снизу{103}103
  См., напр., Graeber 2018.


[Закрыть]
.

Например, в 1935 году фашистская Италия вторглась в Эфиопию, которая была членом Лиги Наций (аналог ООН){104}104
  См. Traverso 2002, 77: «В 1935–1939 гг. эфиопское сопротивление было сломлено войной, сочетавшей обычное и химическое оружие и повлекшей за собой смерть 250 000 туземцев».


[Закрыть]
. Казалось бы, следовало немедленно запустить процесс обеспечения коллективной безопасности, предусмотренный уставом Лиги. «Нужно было зафиксировать акт агрессии и на уровне Совета Лиги Наций принять решение о санкциях: экономических и финансовых – в обязательном порядке, военных – если бы на это хватило духу»{105}105
  Duroselle 1983, 146.


[Закрыть]
. Однако французское и британское правительства вовсе не собирались защищать эфиопов, которые, в конце концов, были всего лишь «варварами»{106}106
  Braddick 1962.


[Закрыть]
.

Тем не менее одного лишь предположения о вмешательстве в защиту эфиопов, которого в реальности ничто не предвещало, оказалось достаточно, чтобы привести клириков от культуры в ярость. Шесть десятков французских интеллектуалов опубликовали на второй странице газеты Le Temps (аналог сегодняшней Le Monde) манифест, призывавший Францию не вводить никаких санкций против Италии. Он назывался «Манифест французских интеллектуалов в защиту Запада и мира в Европе». Вот что в нем говорилось (выделено мной):

«В час, когда Италии угрожают санкциями, грозящими развязать беспрецедентную войну, мы, французские интеллектуалы, хотим заявить перед лицом всего общества, что не хотим ни этих санкций, ни этой войны. ‹…› Это предписывает нам наше призвание. ‹…› Когда действия людей, которым доверена судьба народов, ставят под угрозу будущее цивилизации, те, кто посвятил свой труд делу разума, должны энергично заявить о том, чего требует дух. ‹…› Разум – там, где он еще не отрекся от своей власти, – отказывается становиться соучастником такой катастрофы. Поэтому нижеподписавшиеся считают, что должны выступить против стольких причин для гибели, которые могут раз и навсегда уничтожить самую ценную часть нашей вселенной и которые ‹…› угрожают ‹…› самому понятию человека ‹…›. Это понятие, в котором Запад воплощает свои идеалы, свою честь, свою человечность, служит основанием, позволяющим великим нациям, таким как Англия и Франция, вести свою колонизаторскую деятельность, остающуюся одним из самых возвышенных и плодотворных выражений их жизненной силы. ‹…› Поэтому не может не удивлять, что народ, чья колониальная империя занимает пятую часть земного шара, выступает против вполне обоснованного начинания молодой Италии и бездумно принимает опасную фикцию абсолютного равенства всех наций ‹…›. Именно этому катастрофическому союзу Женева обеспечивает опасное алиби, исповедуя ложный правовой универсализм, уравнивающий высших и низших, цивилизованных и варваров. Результаты этой страсти к уравниловке, понуждающей валить все в одну кучу, мы видим собственными глазами; ведь именно во имя нее вырабатываются санкции, которые, чтобы поставить преграду на пути цивилизующего завоевания одной из самых отсталых стран мира (где бездействовало даже христианство), без колебаний развяжут всеобщую войну, заставят все элементы, мечтающие об анархии и беспорядке, объединиться против нации, которая в течение пятнадцати лет [то есть со времени прихода фашистов к власти] утверждала, раскрывала, упорядочивала и укрепляла основные добродетели высшей гуманности. Этот братоубийственный конфликт, ставящий безопасность мира, в котором мы живем, в зависимость от нескольких диких племен, движимых смутными интересами, был бы не только преступлением против нашего мирного существования, но и недопустимым нападением на цивилизацию Запада, то есть на единственное достойное будущее, которое сегодня, как и вчера, открыто для человечества. Мы, интеллектуалы, обязанные защищать культуру так же усердно, как сейчас пользуемся ее достижениями, не можем позволить цивилизации сделать выбор, которым она навредит себе».

Текст, безусловно, был написан крайне правыми, но его сила заключалась в том, что он, будучи опубликован в довольно умеренной газете, объединил вокруг себя целый микрокосм, в котором отразился мир культуры: членов Французской академии и Института Франции, ректора Парижского католического института, профессоров медицины, права, литературы, философов, ученых, художников, музыкантов, писателей и т. д.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации