Текст книги "Из литературного наследия Апухтина"

Петр Быков
Из литературного наследия Апухтина

«Вверху одна горит звезда»… Кто не знает этого и других стихотворений юноши Лермонтова, в которых он воспевал «черноокую красавицу» Екатерину Александровну Сушкову, вдохновлявшую его и, благодаря её загадочному роману с ним, получившую известность. Имя Лермонтова, в его юношеские годы, тесно связано с именем Сушковой, оставившей после себя записки, являющиеся довольно ценным материалом для биографии Лермонтова. Еще при его жизни она вышла замуж за А. В. Хвостова. Пятидесятые годы прошлого века застают Екатерину Александровну в Петербурге. И вот в это время ей пришлось сыграть некоторую роль, иную, конечно, и в жизни другого поэта. А какую именно, видно из его экспромта, посвященного Е. А. Хвостовой:

 
Добры к поэтам молодым,
Вы каждым опытом моим
Велели мне делиться с вами;
Но я боюсь… Иной поэт,
Чудесным пламенем согрет,
Вас пел могучими стихами.
Вы были молоды тогда,
Для вдохновенного труда
Ему любовь была награда.
Вы отцвели – поэт угас,
Но он поклялся помнить вас
«И в небесах и в муках ада»…
Л верю клятве роковой,
Я вам дрожащею рукой
Пишу свои стихотворенья
И, как несмелый ученик,
У вас, хотя б на этот миг,
Прошу его благословеньи.
 

Этого благословения Лермонтова просил Алексей Николаевич Апухтин. Рано обнаружил он блестящие способности и умственное развитие, пристрастившись к чтению, к стихам в особенности, и обнаружив необычайную память, которою отличался до конца жизни. В восемь-девять лет с увлечением декламировал он шедевры пушкинской и лермонтовской поэзии. И рано проснулся в нем его собственный поэтический дар, которому ни домашние ни даже мать Апухтина, изумлявшаяся почти феноменальным способностям пламенно любимого сына-баловня, не придавали особенного значения… Но вот в 1852 году он был отвезен в Петербург и отдан в приготовительный класс Училища Правоведения, где, мимоходом сказать, поступлению его в седьмой низший класс уже предшествовала слава «будущего Пушкина», так как начальство училища да и воспитанники его сразу обратили внимание на удивительно одаренного, многообещающего ребенка.

«В воображении их, – рассказывает один из биографов поэта, знавший его в самой ранней молодости, – в особенности питомцев училища, соперничавших во всем с Александровским Лицеем, до высоких воротников и широчайших обшлагов на рукавах мундиров включительно, «витала затаенная надежда предвосхитить старые лавры лицея. У лицея, дескать, был Пушкин, а у нас будет Апухтин!» С поступлением в училище он начал все чаще посещать дом Хвостовых, где, все еще жившей воспоминаниями о Лермонтове Екатерине Александровне декламировал его стихотворения, а на ряду с ними и свои собственные попытки творчества. Чуткая к красоте женщина довольно скоро угадала в своем госте, белокуром, голубоглазом правоведе, несомненное присутствие искры Божией, всячески поощряла его талант и собственноручно вносила в заведенную для этого тетрадь его стихотворения в строгом хронологическом порядке.

На заглавном листке тетради красовалось: «Собрание стихотворений Алексея Николаевича Апухтина. Часть первая. 1852–1857. С.-Петербург. Екатерина Хвостова», – и первым, внесенным в эту тетрадь, произведением двенадцатилетнего поэта (он родился 15-го ноября 1841 г.), помеченным 27 августом 1852 г., был «Романс», навеянный не то Дельвигом, не то Мерзляковым. По странной случайности «Романс» звучит именно тем тоном, в котором написана большая часть стихотворений Апухтина, – звучит тихой грустью, безропотностью:

 
Что мне делать одинокому?
          Только все грустить
Да по милой по сторонушке
          Горьки слезы лить.
Целый век мне лишь кручиниться
          Дан удел судьбой.
Подопру я, став у дерева,
          Голову рукой.
Посмотрю на небо тихое,
          Слезы вдруг полью
И родную, заунывную
          Песню заною:
Понеситесь, ветры буйные,
          Но долам, горам,
Погуляйте вы, родимые,
          По златым полям.
Принесите вы мне весточку
          Из родной страны
И напомните несчастному
          Про былые дни.
Стану, стану я у дерева,
          Буду, буду вам внимать,
И слова, слова заветные
          Стану повторять…
О, страна, страна родимая!
          И люблю тебя,
И к тебе стремится думою
          Вся душа моя…
И я, бедный, призадумаюсь,
          Как теперь мне жить
Да но милой по сторонушке
          Горьки слезы лить.
 

То же настроение преобладает и в последующих стихотворениях. Мысль его усиленно работает и останавливается над многими житейскими и жизненными вопросами, и стих его становится яснее, определеннее, строже, красивее. «Эпитафия», «Жалоба поэта», «К гению», «К родине», «Жизнь», «Молитва русская» – вот темы дальнейших его поэтических опытов. Четырнадцати лет он уже пытается откликаться на вопросы дня, политические и общественные, пишет «на восстание греков», по поводу Крымской кампании, передает свои «мысли в домике Петра Великаго»; в пятнадцать лет, следя за спорами о славянофилах, он строчит стихотворное длинное послание «к Хомякову», где дерзко гласит:

 
В уме ли ты, славянофилов
Микроскопический царек,
Глава неистовых зоилов,
Москвы непризнанный пророк?..
 

Тетрадь Е. А. Хвостовой наполняется все больше, число стихотворений доходить до ста, и очень многие из них впоследствии попадают в посмертные издания сочинений Апухтина, а пока, до его выпуска, расходятся в рукописных многочисленных экземплярах среди знакомых и друзей семьи поэта, среди родных и знакомых его товарищей-правоведов. Некоторые из этих юношеских стихотворений получают одобрение Фета и Тютчева. Тургеневу попалось апухтинское стихотворение, не попавшее и доныне в печать, под заглавием «Божий мир», и творец «Дворянского гнезда» написал Хвостовой и матери Апухтина, «что в этой вещи, хотя и далеко не совершенной, уже чувствуется присутствие священного огонька, и что нужно беречь талант автора». Апухтин поставил крестик перед этим стихотворением в тетради Хвостовой, предполагая включить его в одно из изданий собрания своих произведений. Вот оно:

 
Как на Божий мир, премудрый и прекрасный,
Я взгляну прилежной думой беспристрастной,
Точно, будто тщетно плача и тоскуя,
У дороги пыльной в знойный день стою я…
Тянется дорога полосою длинной,
Тянется до моря… Все на ной пустынно!
Нет кругом деревьев, лишь одни кривые
Тянутся печально вехи верстовые,
И по той дороге вдаль неутомимо
Идут пешеходы мимо все да мимо.
Что у них за лица? С невеселой думой
Смотрят исподлобья злобно и угрюмо;
Те без рук, другие глухи, а иные
Идут, спотыкаясь, точно как слепые,
Тесно им всем вместе, а никто не может
Своротить с дороги – всех перетревожит.
Разве, что телега пробежит норою.
Бледных трупов ряд оставив за собою:
Мрут они… Телега бедняков сдавила, –
Что ж! Ведь не впервые слабых давить сила.
И телеге тоже ведь не меньше горя:
Только поскорей бы добежать до моря…
И опять все смолкнет… И все мимо, мимо
Идут пешеходы вдаль неутомимо,
Идут без ночлега, идут в полдень знойный,
С пылью поднимая гул шагов нестройный…

...

конец ознакомительного фрагмента