Текст книги "Там, где всё настоящее. Рассказы"

…Лев

Друг Серега долго смеялся и удивлялся: «Назвали дочку Серафимой!» Начал всячески издеваться, хоть и по-дружески: «Семафора», «Светофора» и прочие штучки выделывать. Ладно, Серафима Петровна запомнила этот дружеский стеб. И характер папочкин усвоила. Немстительный такой, с хорошей памятью просто. Подросла. Дождалась, пока у дяди Сережи, друга семьи, родится сын. Поздравила. Тот прослезился аж от умиления. «Как назвали сына, дядя Сережа?» – «Лев», – не без гордости прорычал бородатый друг. «Ага, – удивленно помолчала Серафима Петровна. – Значит, есть имя такое – Лев…» – «Есть, Семафора, есть». – «Хм. А Козел, значит, тоже есть?» Мы чувствовали себя отомщенными. Серега сник и больше фантазий с именем себе не позволяет. И шоколад приносит. «Будущему пожарному», – говорит. А со Львом Сергеевичем у Серафимы Петровны дружба обозначилась.

…Великий Фотограф

Такой грозы мы давно не видали: сверкало, гремело, бушевало! Ломались деревья, летели дорожные знаки, сломанные зонтики и кепки с голов неосторожных прохожих – хорошо хоть, не сами прохожие. Мы как раз в их число и попали: вздумалось прогуляться перед дождичком. Получили: не знаем, куда и деться. А Серафима Петровна вообще впервые попала в такую переделку – смотрела во все глаза и немножко боялась. Немножко – потому что мы ее прикрывали. Тут громыхнуло так, что мы присели от страха: черное небо раскололось надвое – молния прошлась, как раскаленный нож по маслу. Реакция Серафимы Петровны заставила присесть уже от смеха: «Вот это я понимаю! Крутой у Христа фотоаппарат! Мощная вспышка!»

…Карлсон

Что-то мы спорить начали с Наташей, самой доброй и милой на свете женой. Правда: никогда не ссорились, а тут прорвало, просто ужас. Дошло до крика – очень некрасиво, о педагогичности и говорить нечего. Орать друг на друга – неинтересно, а при детях – вообще до свиданья. Серафима Петровна мудро удалилась в свою комнату, легла на диван, грустно молчала и читала «Карлсона» своего любимого. Хотя «Муми-тролли» ей больше нравятся, если честно. Ну, читала и читала, а мы орали как идиоты – аж стены дрожали. Во время небольшой передышки (мы остановились, чтобы набрать воздуху в легкие) раздался усталый голос из детской: «Спокойствие! Только спокойствие!» Мы от этой детской усталости и орать перестали. Со стыдом и обоюдной доказанной неправотой ушли чай пить на кухню. За столом и помирились, конечно. А Серафима Петровна сейчас «Мио, мой Мио!» полюбила.

Рождественский подарок от святителя Спиридона

Дорогой святитель Спиридон, Ваше Высокопреосвященство. У вас там, вверху, принято обращаться на «ты», поэтому прости мою вольность. Кроме того, ты же пастухом был, когда жил тут, у нас, внизу, – к «ты» и привык, наверное. К стыду своему, о тебе я узнал совсем недавно, пару месяцев назад. Нет, слыхать-то слыхал, что есть такой Спиридон Тримифунтский. А вот узнать тебя мне удалось только-только. Надеюсь, кстати, наше знакомство продолжится. И не из довольно постыдных утилитарных соображений, по причине которых я к тебе и обратился впервые. Напомню эту историю. Итак, три месяца назад…

Наверное, какой-нибудь вальдшнеп-придурок, обнаруживающий на весенней тяге, что взлетает в воздух не его закадычная подруга-вальдшнепиха, а кепка хитрого охотника и, следовательно, пора и честь знать, скоро жизни придет конец, испытывает меньшую оторопь, чем ты, когда слышишь: «А вам просили передать, чтобы вы со своей семьей из квартиры убирались. Так надо потому что».

Самое противное во всем этом деле – слухи. Так через каких-то непонятных теток, даже не третьих, а десятых (и довольно противных) лиц, тебе вдруг становится известным решение хозяина квартиры, где ты прожил целых десять лет. Женился. Дети здесь родились логичным образом, три экземпляра. Для них-то этот дом родной, это ты все время (где-то в глубинах подсознания соглашаясь с необходимостью рано или поздно уехать отсюда) рассчитывал на ранее достигнутые договоренности в стиле «живите, сколько хотите, мне не жалко», надеялся все-таки на это «поздно». Позванивал, конечно, узнавал, можно ли купить дом или квартиру, но не так чтобы очень суетился – мол, подождем варианта получше. Да люди и сами сказали, что проблем нет: живите себе на здоровье, хоть и с сельским, так сказать, комфортом – ни водопровода, ни канализации, с сердечком на двери. Мы и привыкли. А тут, вишь, не вовремя вальдшнепы разлетались, хоть и зима.

Вызваниваешь хозяина дома, трясущимся голосом пытаешься выяснить, обоснованы ли слухи, получаешь ответ: «Ничего личного – только бизнес. Так получилось». Собираешь остатки мыслей. Безуспешно. Не получается. Нет, одна засела и орет: «Куда теперь? Ты – отец семейства. Давай решай. Как хочешь, но решай». В общем, настроение – так себе. Даже хуже. Но тот же хозяин, которому понадобилось выгнать меня, и надоумил к тебе обратиться: «А вы, – говорит, – всей семьей каждый день акафист святителю Спиридону читайте. Точно поможет».

Ныть, выть, жаловаться и обижаться – так себе удовольствие. Тут делать что-то надо, причем быстро, хорошо и решительно. Легко сказать! Через силу, едва разгибаясь, но начали читать акафист в твою честь.

Слава Богу, есть друзья на белом свете. Собираю честную компанию на становящейся всё менее своей кухне: «Мужики, дело серьезное, жить охота. Ваши мысли? И чтоб трезвые». – «Чего захотел! – трезво ухмыльнулись мужики, но мысль изобразили сразу же. – Тебе ж повезло, остолоп! У тебя в кои-то веки может свой дом появиться. Хозяином наконец-то станешь, а не призраком. Это мы на съемных квартирах живем, а у тебя какая возможность появилась!» – «Вы мне еще подскажите, как я эту возможность осуществлю». Вот тут друзья приосанились и сильно меня утешили: «Ошибочка вышла. Не “осуществлю”, а “осуществим”. Мы тебе, дураку такому, помочь пришли, а ты тут голосом дрожишь. Всё, без паники: сейчас начинаем искать тебе жилье, находим, покупаем, помогаем тебе с переездом, ты нас слезно благодаришь и приглашаешь на новоселье. До последнего пункта прописана трезвость, потом – на твоей мерзкой совести. Как тебе план, между прочим, гениальный? Мы его по дороге придумали».

Вот не любят настоящие друзья говорить о дружбе, да и не говорят никогда. Это ж тебе не влюбленные какие-нибудь, которые только и делают, что воркуют о своих нежных чувствах. Да и какие тут нежности, когда дел невпроворот. В общем, план я одобрил.

А через пару дней жена говорит: «Мне тут девчонки помощь прислали, на новое жилье нам кое-что насобирали». – «Это они еще зачем? Денег хватит у нас!» – «Не факт: жилье подорожало, инфляция, кризис всякий… Вот они клич и кинули…»

Через неделю звонит теща (а это серьезно): «Ты чего молчал?! Высылаю вам денег! Только пискни! Твоя задача – быстро купить жилье. Дочке и внукам привет. Это мой подарок».

В тот же день жена сообщила, что получила такой же звонок и подарок от любимой свекрови. Так мы «попали на наших бабок». В очень хорошем смысле.

На следующей неделе я перестал удивляться чудесам: друзья сообщили, что невесть откуда появился дом, чей хозяин захотел перебраться в другой город. Клялись, что добровольно – по работе надо парню: сам их нашел, а они просто не прошляпили такую возможность. «Ноги в руки, и беги к нему!» – говорят.

Зашел и обомлел: там уже жена с детьми – друзья и ей сообщили. Стоят, восхищаются: «Это именно то, что нам нужно». Младший забрался в пустую ванну и заявил, что не вылезет. Средняя бегает из комнаты в комнату и орет от восторга. Старшая культурно прыгает, измеряя расстояние до потолка, смахивающего на своды готического собора. Хозяин квартиры, добродушный парень, несколько ошалев от такого нашествия, вежливо выясняет способы и сроки оплаты: «Да честно, все правда! Мне просто срочно нужно переезжать в другой город, нужны деньги, вот и всё. Это просто чудо, что я так быстро нашел покупателей». Потом он назвал цену.

Но чудесам я уже не удивлялся: это была ровно та сумма, которой мы располагали, включая и свои накопления, и помощь от бабушек и друзей-подруг. Ровно та сумма.

Не буду описывать суматоху переезда, всякие бюрократические процедуры, замену окон, небольшой ремонт и прочие прелести, с которыми почти неизбежно сталкивается любой человек, когда переезжает. К тому же вот уж эти-то прелести воспринимались ежедневно с юмором, здорово утешившим нашу семью. Не буду описывать и особенности переезда и новоселья с друзьями – это вообще тема для отдельного рассказа. Я пожелаю каждому человеку иметь таких вот друзей, свекровь и тещу. А еще: обязательно познакомиться с тобой.

Дорогой святитель Спиридон, сейчас, сидя в новом доме, чистом, прибранном, уютном, и отмечая рождественские дни, я благодарю тебя за твое очередное чудо. Да, первое в жизни нашей семьи, но таких чудес, кажется, миллионы.

Но тут еще вот в чем дело. За квартиру, конечно, отдельное спасибо. Да, убедительно. Даже круто, как сказали друзья. Я прошу еще об одном чуде. Пожалуйста, научи меня не паниковать, если приключится очередное – вполне заслуженное, кстати, – испытание. И никого не осуждать. Вот, хотел было я осудить того дядьку, который нас из прежнего дома попер, а он нашу семью с тобой свел – так я ж его не осуждать, а в ноги ему поклониться должен. Потому что, познакомившись с тобой, я совсем по-другому читаю этот псалом: «Дивен Бог во святых Своих, Бог Израилев». Спасибо за такую новизну. Так что просьба моя касается неосуждения. Еще хочу на Мадагаскар в этом году, но лучше неосуждение. С Богоявлением тебя, дорогой святитель Спиридон!

Ленка и Бог

Улыбка у нее была просто потрясающая: такую красавицу днем с огнем, как говорят. С Дальнего Востока до Балтики – еще поискать. Ленка и была с Дальнего Востока, с самого что ни на есть Сахалина. «Как ее занесло в наши лесные да болотные края, такую красоту?» – недоумевали многие.

А чего – просто и печально, как и всё в России: выросла, от проблем с родителями уехала подальше, в эти самые леса да болота, – учиться, поступила в ПТУ, жила в общаге обычной студенческой жизнью. Занятия, воля, веселые встречи и застолья, «варенки» и все прибамбасы конца 80-х, редкие письма домой – обычно, ничего тут удивительного. Не до «варенок» стало, когда, присев с подругами на подоконник, не удержалась и упала с пятого этажа.

Врачи пытались спасти обездвиженные ноги, сделали несколько операций, но молодая красавица Ленка хотела встать поскорее, никак не хотела смириться с необходимостью постепенных упражнений. Ну и встала, дернулась раньше времени: трещина в позвоночнике разошлась, и все операции насмарку. Боль, отчаяние, дом-интернат. Обратно на Сахалин Ленка не поехала: то ли совсем было плохо с семьей, то ли боялась показаться инвалидом там, где все когда-то были в восторге от настоящей русской красоты, то ли врачи отговорили от долгого переезда на время.

Но молодость и связанную с ней безоговорочную уверенность в том, что все будет хорошо несмотря ни на что, так просто со счетов не скинешь: Ленка продолжала надеяться на выздоровление. К тому же в доме-интернате, как оказалось, немало было сверстников, которые и находили добрые слова, разделяя и понимая боль Ленки, и помогали ей не впасть в самоубийственное уныние. О чем, о чем, а о таком шаге Ленка и не думала даже – еще чего не хватало!

Так что веселые встречи и застолья, а была она очень компанейским человеком, продолжались и в таком, казалось бы, печальном месте. Верила этим здравицам – мол, поправишься, не только ходить сможешь, но и бегать еще будешь. А печальное когда-то место она взяла и превратила то ли в дендрарий, то ли в ботанический сад, то ли в голландскую плантацию тюльпанов – столько цветов и маленьких деревьев развела, что мимо ее палаты проходили-проезжали на колясках, распрямляя спину от радости, даже брошенные благодарными детьми старики-ветераны.

Зайдут «к Ленке на огонек», заведут разговоры-воспоминания, поделятся бедами и горестями, а то и утешат – Ленка и говорила: «Что-то, кажется мне, не самая я в этой богадельне несчастная. Интересно как, правда?»

Юмор у нее был, это да. Только время от времени темнел, а то и чернел совсем.

Времени оказалось много: тридцать лет и три года. Возраст Христа, как говорят. О Христе Ленка услышала всерьез, когда познакомилась со священниками – тогда как раз разрешили им приезжать в дома-интернаты. Разные были священники. Кто-то, из пожилых и мудрых, плакал вместе с ней. Кто-то, из зрелых и мудрых, смеялся вместе за столом. Бывало, хорошо смеялся, но никто в обиде не был, только потом застолья были скромнее.

Кто-то, из молодых и назначенных для отчетности о социально-благотворительной деятельности такого-то отдела такой-то епархии, раз в квартал отделывался беглой скороговоркой о смирении, «и вообще, я занят – причащаться будете?». Таких брали в оборот и отвергали сразу: «А скажи-ка, уважаемый, ты о смирении и терпении тут вещаешь, а сам ты, да, ты сам когда-нибудь с костылями ходил, ноги волоча? В коляске до магазина ездил? А ночами от боли орал? Мне цветы полить надо и попугаев накормить» – елейность исчезала, исчезала и отчетность. Ленка говорила: «Чего это я буду врать – что себе, что этому, что Богу?! Я по-честному хочу причаститься, а не “автоматом”. Я поговорить хочу, исповедоваться, а не это вот…»

Гнев и досада на многолетия, провозглашавшиеся какое-то время, тоже ушли. Было дело, Ленка отвечала резко: «Хорош врать! Мне помирать пора, а вы мне тут женихов желаете». На испуганные протесты, мол, зачем торжество-то портить, могла и рявкнуть: «Что, не права?»

Успокоится потом, скажет в курилке: «Слушай, я всё Бога понять пытаюсь. На фига я Ему такая нужна? Ни ног (ноги к тому времени уже ампутировали), ни мужа, ни детей. Ладно, друзья-подруги есть, цветы с попугаями – получается, ради них и живу? Видать, такая я Ему нужна. Интересно как».

А потом наступило спокойствие. Ленка перестала сердиться на неуместные многолетия. Перестала брать в оборот квартальных «автоматчиков»: звонила тем батюшкам, кому доверяла, и те, нарушая отчетность, приезжали, исповедовали, причащали. Сидела потом, смотрела на цветы, улыбалась. Молчала больше.

Во время одной из последних наших встреч призналась, что много времени потеряла, сидя за компьютером: «Я ж почти Библии не знаю. Стыдно, если честно. Мне там дядька один очень нравится – как его там? А, Иов, точно. Это который сначала счастливым был, потом здорово ему худо стало, он там на гноище лежал, а потом по-настоящему стал счастливым, потому что Бога узнал. Ну, там долгая история была, я не всё и поняла – поняла только про настоящее счастье напоследок. У Христа, поди, всегда всё настоящее – напоследок. Интересно. Жаль, что мало Его знаю».

Про «гноище» Ленка, видно, не случайно упомянула: к этому времени у нее был уже рак.

Умерла недавно и очень быстро. Пока была в памяти, даже иногда улыбалась. Молчала.

Здравицы в доме-интернате на время прекратились.

Я не знаю, какая Ленка нужна Богу, – знаю, какая она нужна нам: спокойная, улыбающаяся и научившаяся не унывать. От этого ее умения даже в самые хмурые, пасмурные дни было светло и радовались не только попугаи. Помню, когда мы только стали приезжать к ней в гости, сильно мешало тщеславие: какие мы все евангельски-праведные и истинно православные – «ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне», – а подавай-ка нам, Господи, долгоденствие, здравие же и спасение и во всем благое поспешение, ну и заслуженное Царство, само собой.

За время знакомства с ней, слава Богу, продолжительное, уверенность в заслугах поуменьшилась – мы уже ездили к ней не за штампом об очередном добром деле, а за утешением и чувствовали себя наравне с попугаями. Как-то постепенно поняли, что не очень мы правильные христиане. Интересно. С Богом вообще, похоже, здорово интересно. Надеемся, что Ленке там все интереснее и радостнее.

Больно серьезное дело

Отца Николая называют часто «наш Батя», и он не обижается: во‐первых, называют его так уважительно, во‐вторых, называют сослуживцы, с которыми он, будучи спецназовцем, прошел огонь и воду. «До медных труб не дойдет, похоже, – смеется он. – У начальства я никогда в фаворитах не хаживал». Так что обращение это, так сказать, только для внутреннего пользования. Тех же, кто пытается употреблять его, не имея на то права, ждет короткий, но доходчивый ответ: «Не надо, пожалуйста». Понимают, кстати, быстро.

Иногда мы сидим с отцом Николаем в трапезной храма, где он служит. Тогда настоятель может и рассказать пару-тройку историй из своей армейской или же священнической жизни. «А нет большой разницы, – убежден батюшка, – ты и там на войне, и тут. Никакая тут для нашего брата отца не “гражданка” – тут такие бои идут, что страх берет». В этот раз мы и говорили о страхе.

Отец Николай почему-то сам эту тему поднял за чаем. «Помнишь фильм “Собака Баскервилей”? Хороший ведь! Настоящая такая собака там была – ужас внушала! Бывало, как детьми этот фильм посмотрим, так поджилки и трясутся. Но утешало-то всегда то, что все равно собаку победят, что зло будет наказано, поэтому, как бы это правильно сказать, страха мы не особо боялись. Тогдашний страх был сродни чувству, с которым котенок Гав из мультика со своим другом-щенком на чердак поднимались: “Пойдем еще побоимся!” Такой страх, между прочим, помогал друзьями стать, над ним даже смеяться можно – я в этом на войне убедился.

Я почему про собачку-то эту баскервильскую заговорил: у нас в подразделении была такая же почти. Только по сравнению с нашим чудовищем детище Стэплтона – песик невинный, даже если фосфором намажется и завоет во всю глотку на своих болотах – трясинах Гримпенских. Наша – это да-а! Кавказская овчарка размером с годовалого слона, жрет за полроты в один присест, охрану несет – ни один “дух” не проскочит (пару раз, кстати, здорово выручала: мы несколько боевиков уничтожили). В общем, не только посторонние – сам генерал нашу монстру боялся. Мы ее, соответственно, нежно любили.

А тут бой у нас случился. Короткий, но жестокий: нас окружили незаметно, и началось “веселье”. Описывать бой я не хочу – не для ваших ушей, да и не дай Бог никому. Но – что хочу сказать: даже во время этого боя – жуткого, жестокого – нашелся повод для смеха, да-да. Выручила псина: она так перепугалась, что этот огромный “кавказец”, ища места для укрытия, забрался в блиндаж через… ход для кошки. У нас же и кошка жила в подразделении – мы для нее в стенке норку сделали сантиметров семь–восемь в диаметре. Так вот, то, что наше родное чудовище, внушавшее ужас боевикам и начальству, смогло забраться в укрытие сквозь эту норку, нас так развеселило, что мы, окруженные и ведущие бой, расхохотались. После боя (слава Богу, отбились, никого не потеряли, а тех нескольких положили) смеялись в голос целый день, а псина с кошкой смотрели на нас с удивлением.

Вы можете сказать, что это мы просто от “избытка адреналина” смеялись, а потом над преодолением шока – так, мол, устроена психика. Могу согласиться.

А вот и еще одна боевая история – на сей раз уже из штатской и, как некоторые думают, “мирной” жизни. А вот не мирной ничуть!

Я на днях понял, что страх на войне – это еще не самое страшное по сравнению с тем, с чем некоторым священникам приходится сталкиваться в “тихой и спокойной” нашей с вами жизни, мужики.

В наш храм стала приходить одна семья. Очень активно добивалась встречи со мной мама: “Батюшка, вы бы помогли мне – мне бы дочку привести в храм, а то она как в церкви оказывается, так ей сразу плохо делается, с ней всякие неприятные дела творятся”. Ну, нам, “батькам”, это дело знакомое: “Дочь моя зле беснуется” (Мф. 15: 22), – кто не сталкивался с подобной бедой жены-хананеянки? Всякое видали и, как правило, помогали: и в храм приводили, и причащали, и к церковной жизни приучали – не в первый раз, в общем. “Приводите, – говорю, – вашу дочь, помогу, Бог даст”. Договорились встретиться на следующий день. Приезжают на шикарном джипе, выходят. Девушка лет семнадцати: вежливая, разговаривает вполне разумно, смеется, улыбается. “Да, – говорит, – я в храм хочу пойти”. Ну, пошли.

Как стали к церкви подходить, ноги у красавицы подкосились, дара речи она лишилась, свистеть и сипеть начала. В самом храме кровь горлом пошла. Я к ней – со святой водой, окропил и напоил агиасмой, еле приложилась к иконе с мощами (пришлось помогать). Осенил бедную крестным знамением – поутихла. Исповедовал ее как младенца. Вышли из церкви, договорились, что снова придут. И так вот, раз за разом, приезжали, я девушку под руки в храм водил – с каждым разом ей легче делалось. Я стал говорить об исповеди (о покаянии всей семьи – ведь дети, даже большие, частенько болеют по грехам родителей) и причащении всей семьи – все, казалось, были согласны. В назначенный день пришли, исповедовались и причастились. И жизнь у девушки стала налаживаться, приступы прекратились. А ко мне перестали приезжать, оно и понятно: далеко все-таки…

Казалось бы, хорошо все, happy end… Да нет, рано обрадовались. Через какое-то время шлет мне их мать сообщение в сети, что дочери снова плохо, снова она беснуется, и просит приехать освятить квартиру. В чем вопрос – поехал освящать.

Прихожу к ним домой, разговариваем. Вдруг вижу: в книжном шкафу огромная такая подборка – фолианты настоящие – по астрологии, гаданиям и прочей гадости. “Как так? – спрашиваю. – Это ваше?” – “Да, мое”, – мать отвечает, приосанившись. “Вы ж недавно исповедовались, причащались, а не покаялись в этом деле. Вы не думаете, что это вообще-то страшный грех, что заниматься всей этой хиромантией не просто глупо, но и страшно, страшно за вас и вашу семью?! Вы как вообще тогда в храм-то ходите, как совмещаете Христа и вот это вот…” – “А что тут такого?! Ну, исповедовалась, и чего тут – это ж просто обряд, и все. А астрологией и гаданиями я на хлеб зарабатываю”. – “На хлеб зарабатываете? С икрой, я так понимаю? Да вы что! Выкидывайте все это – не место в освященной квартире православного христианина всякой нечисти! Выкидывайте немедленно, иначе освящать ничего не буду! За ваш "хлеб" дочь ваша страдает – еле ее от бесов вытаскивать начали, в Церковь ввели, а вы…”

И тут она мне в глаза посмотрела. Вот, мужики, верите, нет, но так страшно и противно мне не было никогда в жизни – ни во время того боя, когда собака нас рассмешила, ни в других, гораздо более кровавых переделках, ни тогда, когда меня верующие, казалось бы, люди перед архиереем оклеветали. Я не могу описать то, что в ее взгляде увидел, – это была какая-то черная пустота, жуткая, истошная, безысходная боль и – ненависть. Что-то подобное, может быть, чувствуют алкоголики в “белой горячке” или наркоманы – не знаю. Но тут я просто воочию во ад заглянул.

Говорят, глаза – зеркало души, да? “Ну спасибо, – думаю, – мне от близости с такой душой что-то грустновато”. Повернулся к ней, говорю: “Это ваша жизнь, и вам решать: первые звонки прозвенели, теперь не пропустите набат”. Вышел я из их квартиры, сел в машину, поехал домой. Дома жена и дети спрашивают, что случилось. Нет, рассказывать им ничего не стал. Мне потом писала подруга этой девушки, что ей все хуже и хуже…»

«Да я ж ей все тогда еще сказал! – грустно заметил Батя подруге несчастной девушки в ответном письме. – А мать ее неразумная ничего не сделала, чтобы и себя освободить, и дочку свою спасти! Ну, удалил ее из “друзей” в целях воспитания. Может, это как-то повлияет на нее, но она осталась “на своей волне”. А к чему, извините, мне такие контакты? Спаси их Бог – тут только Он спасти и может…»

Отец Николай поставил чашку на стол и посмотрел на всех собравшихся притихших парней: «Я не о том, что гадания, астрология, хиромантия и все такое – дрянь. Это вы и так знаете. Я о том, что завтра исповедь у нас. Вообще-то она круглый год доступна. Давайте подойдем к ней не формально, не как к “обряду” или “традиции”, а всерьез, а? Давайте не будем бояться исповедовать свои грехи, а ужаснемся последствиям нераскаянных. Дело у нас уж больно серьезное».