Текст книги "Гид по «тюряжке легкого режима». Или руководство для тех, кто «сел» по ошибке"

Глава 8. Общага

Статья 99 УИК РФ. Материально-бытовое обеспечение осужденных к лишению свободы

1. Норма жилой площади в расчете на одного осужденного к лишению свободы в исправительных колониях не может быть менее двух квадратных метров, в тюрьмах – двух с половиной квадратных метров, в колониях, предназначенных для отбывания наказания осужденными женщинами, – трех квадратных метров, в воспитательных колониях – трех с половиной квадратных метров, в лечебных исправительных учреждениях – трех квадратных метров, в лечебно-профилактических учреждениях уголовно-исполнительной системы – пяти квадратных метров.

2. Осужденным предоставляются индивидуальные спальные места и постельные принадлежности. Они обеспечиваются одеждой по сезону с учетом пола и климатических условий, индивидуальными средствами гигиены (как минимум мылом, зубной щеткой, зубной пастой (зубным порошком), туалетной бумагой, одноразовыми бритвами (для мужчин), средствами личной гигиены (для женщин)).

3. Минимальные нормы питания и материально-бытового обеспечения осужденных устанавливаются Правительством Российской Федерации. За счет средств предприятий, привлекающих к труду осужденных, им может быть организовано дополнительное питание сверх установленных норм. Нормы вещевого довольствия осужденных утверждаются федеральным органом исполнительной власти, осуществляющим функции по выработке и реализации государственной политики и нормативно-правовому регулированию в сфере исполнения уголовных наказаний. Осужденные, не работающие по не зависящим от них причинам, осужденные, не получающие пенсии, обеспечиваются питанием и предметами первой необходимости за счет государства.

4. Осужденные, получающие заработную плату, и осужденные, получающие пенсию, возмещают стоимость питания, одежды, коммунально-бытовых услуг и индивидуальных средств гигиены, кроме стоимости специального питания и специальной одежды. С осужденных, уклоняющихся от работы, указанные расходы удерживаются из средств, имеющихся на их лицевых счетах. Возмещение стоимости питания, одежды, коммунально-бытовых услуг и индивидуальных средств гигиены производится ежемесячно в пределах фактических затрат, произведенных в данном месяце.

5. Осужденным, освобожденным от работы по болезни, осужденным беременным женщинам и осужденным кормящим матерям на период освобождения от работы питание предоставляется бесплатно. Осужденным, содержащимся в воспитательных колониях, а также осужденным, являющимся инвалидами первой или второй группы, питание, одежда, коммунально-бытовые услуги и индивидуальные средства гигиены предоставляются бесплатно.

6. Осужденным беременным женщинам, осужденным кормящим матерям, несовершеннолетним осужденным, а также больным осужденным и осужденным, являющимся инвалидами первой или второй группы, создаются улучшенные жилищно-бытовые условия и устанавливаются повышенные нормы питания.

7. Сверх установленного статьями 88, 121, 123, 125, 131 и 133 настоящего Кодекса размера средств, разрешенных к расходованию на приобретение продуктов питания и предметов первой необходимости, осужденные могут за счет собственных средств дополнительно приобретать разрешенную к использованию в исправительных учреждениях одежду, в том числе спортивную, оплачивать дополнительные лечебно-профилактические и иные предоставляемые по их желанию услуги, определяемые Правилами внутреннего распорядка исправительных учреждений.

Я никогда не служил в армии. Сначала у меня была отсрочка на пять лет, потому что я был студент МГУ, потом на три года, потому что я был аспирантом института полиомиелита, а потом я уже был подозреваемым, обвиняемым, подсудимым и так далее, а таких «не берут в космонавты». И я уже никогда, к сожалению или к счастью, не послужу, потому что стал слишком стар для призыва.

Но зато в силу профессии (биохимик-вирусолог) я часто и надолго ездил на выезды, практики и командировки. Еще в школе (учился я в биоклассе гимназии 1543) после 9-го класса мы на месяц всем классом ездили на практику в деревню Молдино, где девчонки ночевали внутри большого деревянного дома, а мальчики – на чердаке в спальниках в относительно спартанских условиях. После десятого класса мы снова на месяц всей толпой ездили на Белое море, где жили в палатках по 4 человека. После первого курса биофака мы полтора месяца провели на Звенигородской биологической станции, а после второго – месяц на Беломорской биологической станции, и месяц в биологической общаге в Пущино.

Все это я рассказываю к тому, что до отсидки я уже имел некоторый опыт проживания в больших группах людей, знал основные правила общежитий и коммуналок. Например, что нужно жить, кем жил, не выпендриваться, не обманывать, не лезть на рожон, если не чувствуешь за собой правды. Любая социальная группа наказывает за подобные проступки, и это эволюционно оправдано. Иначе эта группа станет разобщенной и неконкурентоспособной.

Сидельцы, которые служили в армии, довольно часто в разговорах отмечали сходство армии и КП. И там и там суровый режим: подъем, отбой, построения, переклички, и там и там нельзя иметь сотовый телефон, нельзя пить, нельзя нарушать субординацию. За каждое нарушение в армии наряды вне очереди и «губа», в колонии – объяснительные и ШИЗО. По сути – одно и то же. И там и там могут наказать физически. Пробить в душу, например, или отмолотить полотенцами с мылом, завернутым в них. И там и там, есть стукачи, подлецы, выслуживающиеся перед руководством. Но, удивительное дело, все отмечали, что в нашей КП прав у ЗЭКов больше, чем у солдат в армии, беспредела меньше, никакой дедовщины (ну, вернее, почти никакой). Даже наоборот, ЗЭКи частенько защищают и выгораживают друг друга перед лицом общего врага арестантов в лице администрации колонии.

После карантина меня с Саней поселили во второй отряд. Длиннющий желтый одноэтажный корпус (Рис. 1). Вход в него располагался с торца, ближайшего к СИЗО, так что мы регулярно слышали лай сторожевых собак через стену. Слева от входа была раздевалка: 4 ряда вешалок, под которыми располагались полки для обуви. За ней слева была «баульная» – небольшое узкое помещение со стеллажами для баулов. Напротив баульной был душ/туалет, состоящий из трех помещений. В основном помещении было 8 раковин для умывания (одна гашéная, для обиженных), напольная раковина для помывки ног и четыре стиральные машины, по одной на каждый кубрик отряда. Умывалка сообщалась с двумя комнатками поменьше: вечно прокуренным туалетом, в котором изредка улавливались ароматы травки, и душем. Туалет был оборудован четырьмя писсуарами и четырьмя кабинками с унитазами с деревянными двустворчатыми дверками, как в салунах на диком западе. Одна такая кабинка тоже была гашéная. Душевая представляла собой облицованную дешевым кафелем комнатенку с пластмассовой вытяжкой и шестью «лейками*», одна из которых также предназначалась для обиженных.

Следующей по коридору комнатой слева был кабинет отрядника. Потом коридор сужался в небольшую арку, пройдя через которую можно было наконец добраться до кубарей. Всего их было четыре: два слева и два справа. Мы жили в кубаре номер один. Этот кубарь не носил специального названия. В нем проживало около 30—35 человек. Место обиженного было отгорожено от остальных шконок проходняком*. Два ряда двухэтажных шконарей занимали почти все пространство. У стен между шконарями стояли двухэтажные тумбочки. И на шконках и на тумбочках висели бирки с именами занимающих их сидельцев. Все шконари были заправлены «по-белому». «Заправка по-белому» – особый вид скручивания постельного белья, принятый в колонии, внешне напоминающий пилотку. Второй кубарь почти ничем не отличался от первого. Третий кубарь носил имя «Титаник» из-за своего размера. В него помещалось около 55 человек. И четвертый кубарь был меньше всех, всего на 20 человек. Он назывался «Красный уголок», потому что когда то в него селили хозбанду и «козликов*».

В продоле между кубарями стояли общие складные сушилки для белья, с обоих концов висело по матюгальнику громкой связи и по камере.

Второй отряд был в три раза больше первого. В нем всегда было людно, громко, суетно. Кто-то стирался, кто-то мылся, кто-то галдел, кто-то курил. И в таком вечно живом неусыпном улье мне предстояло просуществовать два года.

Наш первый кубарь был почти целиком ДТПшный. И, по ходу, самый безобидный и неконфликтный из всех. В него селили только адекватных людей, и если кто-то из его обитателей проявлял себя не с лучшей стороны, его сразу же переселяли в Титаник. У нас не было бомжей, не было наркоманов. Помещение периодически проветривалось, поэтому не было неприятного спертого запаха мужского общежития в отличие от других кубарей второго отряда. В дальнем от входа углу висели две иконы. Около двери было большое зеркало. На окнах висели занавески. На подоконниках стояли комнатные растения. На одной стене даже одно время висел автоматический освежитель воздуха (пока мусора его не разбили вдребезги во время шмона). Вы уже поняли, к чему я? Наш кубарь был самым элитным кубарем для не блатных осужденных. (Для блатных самым элитным считался третий кубарь первого отряда, в котором мне довелось пожить чуть позже).

Мы трое (я, Саня и Макс) плотно осели в этом кубаре, задружились почти со всеми его обитателями и начали потихоньку привыкать к местному быту.

Через некоторое время к нам в кубарь подселили чела по кличке Тырж, с которым мы успели пересечься в карантине. Он заехал за пару дней до того, как нас «подняли» в жилку*.

Это был молодой парнишка лет двадцати двух. Сидел по статье 158 (кража), за то, что спер телевизор. Так как он был молодой, его определили к нам в кубарь, чтобы «оградить его от пагубного влияния бывалых ЗЭКов». Забегая вперед, скажу, что это не помогло, и после нескольких залетов с синькой и пары дебошей его отправили досиживать на общий режим.

И с появлением Тыржа у нас в кубаре появился личный будильник. Дело в том, что Тырж регулярно говорил во сне. На протяжении всей ночи он мог тихонько бурчать какую-нибудь неразборчивую чушь, но ровно в 5:30 (за пол часа до подъема) он коротко, но во весь голос орал различные ругательства и оскорбления: «Отъе… тесь от меня, пид… сы» или «идите на хрен, твари», или «ты че, охренел?». И весь кубарь сквозь чуткий утренний сон понимал, что спать осталось ровно полчаса, скоро по громкой связи объявят подъем и придет дежурный всех будить.

Много раз мы пробовали различные методы предотвращения его воплей. Пробовали трясти его, говорить с ним, накрывать его подушкой, поливать его водой, ничего не помогало, и ровно за полчаса до побудки он неизменно кричал на весь кубарь.

В нашем кубаре на некотором отдалении от остальных шконок стояла одна особая. На ней обитал один из «обиженных*» – дневальный нашего кубаря – Миня. Большую часть времени он вел себя совершенно незаметно. Как и большинство дневальных, он тихо выполнял свою работу, которая заключалась в уборке кубаря, «продолов*» и санузлов. Периодически стоял на «фишке*», когда было нужно. Лишний раз не отсвечивал и особого внимания к себе не привлекал. Как и у всех обиженных*, у него был отдельный душ, туалет, стол в столовой, посуда, раковина (подробнее об обиженных читайте в пятой части этой книги в главе «Обиженка»), так что его быт практически не пересекался с бытом остальных сидельцев. Постороннему наблюдателю могло показаться, что он вполне нормальный и адекватный человек.

Если бы не один маленький нюанс. Дело в том, что примерно раз в пол года Миня уезжал на пару недель в «дурку*». Его спонтанные приступы случались всегда по разным причинам, но всегда выражалось примерно одинаково. Он начинал что-то делать и не мог остановиться. Один раз он начал стирать в тазике свои вещи и не мог закончить в течение 24 часов, постоянно перестирывая уже постиранное белье. На все вопросы он говорил, что не контролировал свое тело, и странно при этом улыбался. В другой раз его кто-то по доброте душевной угостил кусочком спайса. Накурившись, Миня посреди ночи стал горланить никому не известные песни и пел до вечера следующего дня, когда за ним приехал наряд санитаров. Параллельно он рисовал карандашом в блокноте какие-то схемы, и громко напевая, комментировал, что это чертеж бомбы. Во времена приступов он не мог ни есть, ни спать, ни заниматься чем-либо еще, и, естественно, это неизменно заканчивалось скорой помощью и дуркой*. После пары недель он возвращался вполне нормальный, без следа помешательства, и так до следующего приступа. Наступление очередного приступа и конкретное его проявление никак нельзя было предсказать, так что можно сказать, что у нас в кубаре жила «бомба замедленного действия». Сидельцы даже периодически шутили, что однажды ночью ему причудится, что он Джек Потрошитель, и тогда он возьмет ложку или вилку и начнет пырять спящих ЗЭКов. Шутки шутками, но доля истины в этих словах присутствовала. Мало ли, что может прийти в голову человеку в момент измененного сознания. И история его посадки вовсе не добавляла нам оптимизма. Его посадили за поджог имущества, как Дока. И он также, как Док, заявлял, что его подставили враги, и он не имеет отношения к поджогу продуктового ларька, которым он владел пополам с другом. Но после всего увиденного и пережитого, многие сидельцы уже не были столь уверенны в невиновности Мини.

Но Миня был не единственным психом в нашем лагере. Был еще один персонаж по прозвищу НТВ.

Погремуху* такую он получил за то, что у него были огромные оттопыренные уши, похожие на спутниковые тарелки, поэтому, когда он крутил головой, все говорили, что он настраивается на спутник и ловит сигнал.

Он заехал на карантин немногим позже меня. Был он совсем молодым и глупым. Посадили его за то, что он в совершенно пьяном состоянии сел за руль, и они с друзьями поехали кататься. Очнулся он уже в кювете в перевернутой тачке. Неподалеку от них валялся снесенный фонарный столб. Из четырех человек выжил только он. Кроме всего этого НТВ был еще и наркоманом с трехлетним стажем употребления героина. И в результате этого у него еще был гепатит С и ВИЧ.

Но как будто этих несчастий ему было мало, судьба нанесла ему еще один удар ниже пояса. Спустя три недели после его посадки его мать умерла от рака. И это событие навсегда изменило его мозги. Начальник колонии, конечно, разрешил ему одним днем съездить на похороны в сопровождении отрядника, тем более, что это было предусмотрено законом. Но с тех пор он начал чудить. То, сходив в душ он надевал чужую одежду, то голодал несколько дней, не зная как открыть банку тушенки, то без веской причины бегал по всей зоне от мусоров. Однажды он даже вытащил все вещи из своего баула, залез в него сам и сидел так до конца дня.

Финальной точкой его ментального расстройства было трудоустройство. Все сидельцы долго убеждали его устроиться на работу, чтобы иметь хоть какой-то источник дохода, потому что из родни у него осталась только сестра, которая не имела возможности часто приезжать к нему и помогать с едой и с деньгами. И спустя несколько недель он записался в бригаду «прищепочников» (цех по сборке прищепок и других изделий из пластмассы). Но в первый же день его работы случилось непредвиденное происшествие. После утренней проверки он довольный отправился на промку к месту своей будущей работы, но пройдя половину пути он остановился. И выключился. С виду это напоминало ситуацию из фильма «Терминатор-2», когда жидкий терминатор воткнул в Арни лом, и у Арни перед глазами появились надписи о неисправности и остановке деятельности, а потом и вовсе погас свет. Так же и НТВ просто взял, остановился, опустил голову на грудь, закрыл глаза и замер. Никакие окрики, дерганья, тычки и потрясывания не вызвали в нем включения «резервного питания». Он простоял на одном и том же месте, не подавая признаков сознания, два с половиной часа, ровно до приезда скорой помощи.

В «дурке*» он протусил больше месяца. Вернувшись, чувствовал себя гораздо лучше, но периодически некоторые закидоны и странности все равно давали о себе знать.

Такое вот житье-бытье.

Глава 9. Общее

Общее – (разг.) то, что принадлежит всем, всему обществу в целом

Викисловарь.

Как и почти в любом другом лагере, в нашей колонии был общак*. Он состоял из двух частей: денежно-продуктовый баул и вещевой баул. За каждым баулом был назначен смотрящий, в задачи которого входило вести учет содержимого и выдавать содержимое по мере надобности всем страждущим.

Вещевой баул состоял из нескольких здоровенных пластиковых сумок, куда ЗЭКи отдавали не нужную им одежду при освобождении или при покупке новой. И потом, если в колонию заезжали сидельцы, которые нуждались в этой одежде (одинокие или привезенные этапом из далека, или неимущие), им предлагалось брать ее «совершенно безвозмездно, то есть даром».

Денежно-продуктовый баул имел аналогичное предназначение (снабжать неимущих сидельцев) с той только разницей, что в нем хранились деньги, сигареты и самая простая еда, которую некоторые сидельцы добровольно жертвовали для этих целей: чай, сахар, конфетки для чи́фира, печенье, макароны, крупы, супы-кирпичи (они же бомж-пакеты) в разных вариациях, иногда консервы. Кроме того, продуктовый баул регулярно использовался при отправке парней на перережим. Им всегда выдавали с собой немного рассыпного чая, сигарет, сладенького, чтобы не бедствовали «на этапе».

Сам по себе общак* – дело хорошее, гуманное и благородное. Но, как и при любой другой кормушке в нашей стране, а может и не только в нашей, врать не буду, у нее есть две неприятные особенности. Во-первых, управление и учет содержимого баулов, во-вторых, нецелевое использование содержимого баулов.

Начнем по порядку. Смотрящих за баулами выбирали на общем собрании (сходке*, базаре) заключенных. Иногда предыдущий смотрящий рекомендовал на свое место следующего. Но чаще всего разные группы ЗЭКов выдвигали своих кандидатов, потом происходило обсуждение плюсов и минусов каждого кандидата и голосование. Побеждало большинство. Формально. Но неизменно мнение большинства совпадало с мнением авторитетных сидельцев. Ведь существенное количество ДТПшников и алиментщиков не считали себя частью лагерного мира или просто стеснялись открыто высказывать свою точку зрения перед всей колонией, поэтому им было проще согласиться с мнением «знающих авторитетов». За время моего срока сменилось великое множество смотрящих за баулами. По разным причинам. Кто-то освободился, кого-то отправили на перережим за синьку или наркоту. Но важно не это, а то, как каждый из них справлялся со своими обязанностями.

Должность смотрящего за баулом, как и все руководящие посты, напоминала двустороннюю медальку. С лицевой стороны была относительная власть, доступ к ресурсам и относительная привилегированность по сравнению с остальными сидельцами. С черновой стороны тяжким грузом давила ответственность перед осужденными и напряжение отношений с администрацией. Общак, ведь, было дело незаконное, потому что поощрял и пополнялся он в том числе от карт, всяческих общелагерных турниров по нардам и прочих азартных игр. Поэтому, как только мусора узнавали, кого назначили смотрягой (а узнавали они это от своих стукачей моментально), с ним сразу начиналась «оперативная работа»: склонение к сотрудничеству, «крепеж*», давление, угрозы «отмести» общие баулы и прочие неприятные процедуры. За все эти «неудобства» смотрящему за баулами полагалось довольно много бонусов от сидельцев. Например, он никогда не заботился никакой другой общественной нагрузкой. И даже если объявляли субботник, и он выходил на него вместе со всеми, чтобы не привлекать лишнего внимания мусоров, то всю работу за него делал кто-нибудь другой. Если в душе или в магазине была очередь, его пропускали вперед. При совместной попойке ему всегда наливали чуть больше остальных. И даже если он немного косячил перед ЗЭКами, ему многое прощали. И многие в погоне за этими привилегиями и бонусами старались заслужить право быть смотрягой. Но далеко не все справлялись с бременем ответственности и соблазнами.

Когда я только «поднялся» из карантина, смотрящим за продуктовым баулом был молодой парень, сильно моложе меня, сидевший по статье 228. С виду он неплохо справлялся со своими обязанностями. Но когда его отправили на общий режим за наркоту, оказалось, что он прихватил с собой помимо продуктов, полагавшихся ему «на этап», еще и часть собранных по лагерю денег. Около сорока тысяч рублей. Никто не ожидал от него такого крысятничества. Естественно, это не прошло для него безнаказанно. За него отзвонились в ту зону, куда его перережимили, и рассказали все, как было. Я точно не знаю, что конкретно с ним стало: побили его, поставили дневальным мыть полы или «опустили». Но денег, конечно, уже было не вернуть. Некоторые другие смотряги тоже подворовывали из общака*, но не в таких масштабах. Чаще всего они подворовывали сигареты для себя и своих ближайших корешей и деньги на наркоту и выпивку.

Поэтому отношение к «баулу» у ЗЭКов не всегда было хорошее. Многие считали, и имели право считать, что если деньги и продукты расходовались не на те нужды, для которых они предназначались, что они и не будут тогда «уделять на общее». Ни у кого не было желания за свой счет кормить наркоманов-крыс и их приближенных. Тем более, что лагерная жизнь и без этого была не очень-то простой.

Надо отметить, что ситуация с вещевым баулом была гораздо менее напряженная. Ведь в нем хранилась старая поношенная одежда. И ее брали только совсем неимущие ЗЭКи, которых было довольно мало. Воровать из него было по сути нечего. И поэтому у смотряги за него не было никакой ответственности. Да и мусора за него совсем не «крепили». Пару недель даже я был смотрящим за вещевым баулом, после того, как освободился предыдущий сиделец. За время своего управления я провел ревизию всех вещей в бауле (который выглядел как огромных размеров клетчатая пластмассовая сумка для «челноков»), выкинул совсем уже прохудившиеся вещи и разложил остальное по категориям: майки отдельно, свитера отдельно, штаны отдельно, куртки отдельно. Потом я уехал в санаторий (но об этом я расскажу позже) и передал правление Тыржу.

Занятно, но после моего возвращения из санатория ситуация с общаком* в корне изменилась. И связано это было с тем, что его поставил на личный контроль самый авторитетный сиделец, которого я встречал за время моего срока, – Сорвиголова.

Сорвиголова был высоким пятидесятилетним дядей среднего телосложения. Внешне он немного напоминал Олега Янковского. Его речь, несмотря на легкую картавость, выдавала в нем до невозможности умного и хитрого человека, весьма эрудированного и образованного. Он никогда не повышал голос, но ему не стоило никакого труда привлечь всеобщее внимание. Когда он говорил, все остальные замолкали. За его плечами было много разных срокóв за разные разбойные деяния. В этот раз он сидел за незаконное ношение оружия и сопротивление при аресте (в колонию-поселение его посадили как первохода*, потому что предыдущие его судимости были к тому времени погашены). На его теле было несколько татуировок, но их было немного и они не бросались в глаза. Он был настоящим представителем воровского мира. Большую часть жизни он провел именно в нем. На воле он был смотрящим за целым городом в московской области. То есть без его ведома в этом городе не происходило ничего незаконного, начиная от мелких краж, сбыта краденного, разбойных нападений и угонов, и кончая подпольным игорным бизнесом, крышеванием и подкупом чиновников и сотрудников различных органов всевозможного калибра. Повидал он всякое, ведь его бурная молодость пришлась как раз на лихие девяностые: участвовал в перестрелках, выезжал на разборки. Одним словом, был «бандито-гангстерито». (Я думаю, ему ничего не стоило отмазаться от этой судимости при его связях и положении. Но, как он сам мне говорил, «порядочному бандиту иногда полезно «присесть» на пару тройку лет», чтобы не забывать, кто он и кем жил». Тем более, что нахождение в лагере никак не мешало ему вести свои дела на воле. Естественно, у него была «тырка*» и не одна. К тому же, к нему почти ежедневно приезжали его соратники для того, чтобы сообщить о результатах их деятельности и для получения дальнейших инструкций). Сорвиголова имел эклектичные взгляды на повседневную жизнь. В нем гармонично сочетались современные молодежные увлечения, такие как катание на горных лыжах и на сноуборде, свободное владение всевозможными гаджетами и примочками, интерес к достижениям науки и техники, с настоящими «олдскульными» традициями: честь, совесть, уважение к старшим, увлечение зарубежной музыкой 70-х и 80-х годов, игрой на гитаре старого доброго рок-н-ролла. В его радиоприемнике, который он слушал перед сном, неизменно играли близкие мне, но так далекие от всех остальных ЗЭКов, звуки Pink Floyd, Uriah Heep, ELO, Duran Duran.

Он назначил смотрягой за баулом относительно надежного человечка, учредил правила ведения учета содержимого общего баула и регулярно проверял его лично. Была заведена специальная тетрадочка учета поступлений и расходований содержимого, в которой смотрящий точковал* все манипуляции с баулом. Кто сколько уделил, кому и сколько было выделено и на какие нужды: на этап, по нужде, в награду за заслуги и прочее. С завидной регулярностью (один или два раза в месяц) стали проводится общелагерные турниры по нардам, в которых выигравший сиделец уделял половину призового фонда на общее. А это были относительно существенные вливания, учитывая, что вход в турнир стоил 50 рублей или пачку сигарет, а участвовали в среднем от 50 до 100 сидельцев.

Как вы сами можете догадаться, путем продолжительных кропотливых усилий и неустанного контроля Сорвиголова добился более уважительного отношения большинства сидельцев к общаку* и, в следствие этого, увеличения объема этого общака*. Люди стали более уверены в целевом использовании собранных средств и стали охотнее «уделять на общее».

К сожалению ситуация снова стала ухудшаться после освобождения Сорвиголовы. Но об этом уже ближе к концу моей истории.

Такая вот благотворительность за решеткой.