Текст книги "Стихотворения"

МОЛОДОЙ ОРЕЛ[57]57
  Молодой орел (с. 91). Впервые – Библиотека для чтения, 1834, т. 7.
  Один из первых опытов Ершова в песенном жанре. Получил высокую оценку В. К. Кюхельбекера (см.: Дневник В. К. Кюхельбекера. М.-Л., 1929, с. 222). Послужил источником популярной в конце XIX века народной песни «Как на дубе на зеленом».


[Закрыть]

 
Как во поле во широком
Дуб высокий зеленел;
Как на том дубу высоком
Млад ясен орел сидел.
Тот орел ли быстрокрылой
Крылы мочные сложил.
И к сырой земле уныло
Ясны очи опустил.
Как от дуба недалеко
Речка быстрая течет,
А по речке по широкой
Лебедь белая плывет.
Шею выгнув горделиво,
Хвост раскинув над водой,
Лебедь белая игриво
Струйку гонит за собой.
«Что, орел мой быстрокрылой,
Крылья мочные сложил?
Что к сырой земле уныло
Ясны очи опустил?
Аль не видишь – недалеко
Речка быстрая течет,
А по речке по широкой
Лебедь белая плывет?
Мочны крылья опустились?
Клёв ли крепкий ослабел?
Сильны ль когти притупились?
Взор ли ясный потемнел?
Что с тобою, быстрокрылой?
Не случилась ли беда?»
Как возговорит уныло
Млад ясен орел тогда:
«Нет, я вижу: недалеко
Речка быстрая течет,
А по речке по широкой
Лебедь белая плывет.
Мочны крылья не стареют;
Крепкий клёв не ослабел,
Сильны когти не тупеют,
Ясный взор не потемнел.
Но тоска, тоска-кручина
Сердце молодца грызет,
Опостыла мне чужбина,
Край родной меня зовет.
Там в родном краю приволье
По поднебесью летать,
В чистом поле на раздолье
Буйный ветер обгонять.
Там бураном вьются тучи;
Там потоком лес шумит;
Там дробится гром летучий
В быстром беге о гранит.
Там средь дня, в выси далекой
Тучи полночья висят;
Там средь полночи глубокой
Льды зарницами горят.
Скоро ль, скоро ль я оставлю
Чужеземные край?
Скоро ль, скоро ль я расправлю
Крылья мочные мои?
Я с знакомыми орлами
Отдохну в родных лесах;
Я взнесусь над облаками,
Я сокроюсь в небесах».
 

1834 (?)

РУССКАЯ ПЕСНЯ[58]58
  Русская песня (с. 94). Впервые – Библиотека для чтения, 1835, т. 10.
  В начале 1840-х годов была положена на музыку.


[Закрыть]

 
Уж не цвесть цветку в пустыне,
В клетке пташечке не петь!
Уж на горькой на полыне
Сладкой ягодке не зреть!
Ясну солнышку в ненастье
В синем небе не сиять!
Добру молодцу в несчастье
Дней веселых не видать!
Как во той ли тяжкой доле
Русы кудри разовью;
Уж как выйду ль в чисто поле
Разгулять тоску мою.
Может, ветер на долину
Грусть-злодейку разнесет;
Может, речка злу кручину
Быстрой струйкой разобьет.
Не сходить туману с моря,
Не сбежать теням с полей,
Не разбить мне люта горя,
Не разнесть тоски моей!
 

1835

ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ[59]59
  Первая любовь (с. 95). Впервые – Библиотека для чтения, 1835, т. II. Посвящено сестре писателя К. П. Масальского, университетского товарища Ершова. В семье Масальских поэт бывал в 1834–1835 годах.


[Закрыть]

 
Я понял, я знаю всю прелесть любви!
Я жил, я дышал не напрасно!
Недаром мне сердце шептало: «Живи!» —
В минуты тревоги ненастной.
Недаром на душу в веселых мечтах
Порою грусть тихо слетала
И тайная дума на легких крылах
Младое чело осеняла.
Но долго я в жизни печально блуждал
По тернам стези одинокой;
Но тщетно я в мире прекрасной искал,
Как розы в пустыне далекой.
И много обшел я роскошных садов,
Но сердце ее не встречало;
И много я видел прелестных цветов,
Но сердце упорно молчало.
Пустыней казался мне мир. На пути
Нигде не слыхал я привета.
Зачем же, я думал, сей пламень в груди
И сердце восторгом согрето?
Но нет, не напрасно тот пламень возжжен
И сердце в восторге трепещет!
Настанет мгновенье, и радостно он
В очах оживленных заблещет!
Настанет мгновенье, и силой мечты
Возникнет мир новый, чудесный.
То мир упоенья! То мир красоты!
То отблеск отчизны небесной!
И радужным светом оденется высь
И ярко в душе отразится;
И в сердце проникнет небесная жизнь,
И сумрачный взор прояснится…
Настало мгновенье… И, радость очей,
С надзвездной долины эфира
Хранитель мой, гений в сиянье лучей
Приникнул над бездною мира.
Он видит глубокую тьму под собой,
Он слышит печальных призванья.
Он сходит на землю воздушной стопой —
Утишить земные страданья.
И мир превратился в роскошный чертог,
И в тернах раскинулись розы;
И в сердце зажегся потухший восторг,
И сладкие канули слезы.
О, сколько блаженства во взоре его!
О, сколько в улыбке отрады!
Всю вечность смотрел бы, смотрел на него:
Другой мне не нужно награды.
Но нет, то не гений! Небесный жилец
На землю незримо нисходит;
Но нет, то не смертный! Удельный[60]60
  Удельный – земной.


[Закрыть] пришлец
На небо собой не возводит.
То горняя в мире земном красота!
То цвет из эдемского рая!
То лучшая чистого сердца мечта!
То дева любви молодая!
О юноша! в гордой душе не зови
Забавой мечты той прекрасной!
Я понял, я знаю всю цену любви!
Я жил, я дышал не напрасно!
 

1835

ТУЧА

 
Ходит туча в синем небе,
Смотрит туча мрачным взором,
На груди покоя гром.
«Где бы лучше, – молвит туча, —
Мне расстлаться в синем небе
Молньеблещущим ковром?»
Видит море. Черным валом
Плещет море в дальний берег,
Ходит белою грядой.
«Разостлалась бы над морем —
Не спалить мне синя моря,
Не зажечь волны седой».
Туча дальше. Столп гранита,
Подпирая сине небо,
Опоясан бездной вод.
«Раздавила б, растопила б
Я Атланта. Но, могучий,
Он разрушен – не падет».
Туча дальше. Тучны нивы
Дышат грудью золотою,
Блещут бисером росы.
«Не над ними грому грянуть!
Пища червя – им ужасен
И ничтожный взмах косы».
Ходит туча в синем небе,
Смотрит туча мрачным взором,
На груди колебля гром.
«Где бы лучше, – ропщет туча, —
Мне отгрянуть в синем небе
Разрушительным ядром?»
Видит царство. Город пышный,
Семь холмов собой раздвинув,
Три реки сплотил собой.
Шпицы башен блещут в солнце,
Будто горы – медны стены
Вьются длинною трубой.
Пышность зданий, блеск уборов,
Шум движенья, говор людства,
Гром тимпанов и мечей.
Стала туча. Дышит гневом.
Меркнет солнце от движенья
Мрачно-огненных очей.
«Расстелюсь я над холмами,
Я всколеблю ось земную,
Я разрушу пышный град!»
Но могуща сила веры:
Дряхлый старец слабой дланью
Двинул грозную назад!
 

1835

НОЧЬ[61]61
  Ночь (с. 100). Впервые – Осенний вечер, изданный В. Лебедевым. Спб., 1835.


[Закрыть]

 
Лежала тьма на высях гор;
В полях клубился мрак унылый;
Повитый мглой, высокий бор
Курился ладаном могилы.
Лениво бурная река
Катила в море вал гремучий,
И невидимая рука
Сдвигала огненные тучи.
Не холнет[62]62
  Холнуть – нанести холод, остудить.


[Закрыть] ветр в тиши ночной;
Не дрогнет лист немой дубравы;
Лишь изредка в чащи лесной
Сверкнут глаза звездой кровавой.
Лишь изредка косматый зебрь
В трещобу дальнюю промчится,
И отзовется гулом дебрь,
И след волною заструится.
Но снова прянет тишина!
И мрак, печальный спутник ночи,
Крылами радужными сна
Смежает дремлющие очи.
 

1835

ДУБ[63]63
  Дуб (с. 101). Впервые – Библиотека для чтения, 1840, т. 39.


[Закрыть]

 
На стлани зелени волнистой,
Под ярким куполом небес
Широко веет дуб тенистый —
Краса лесов, предел очес.
Он возрастал в борьбе жестокой,
Он возмужал в огнях грозы
И победителем высоко
Раскинул гордые красы.
Он видел бури разрушенья,
Громады, падшие во прах,
И праздник нового рожденья,
И жизнь в торжественных венцах.
Но никогда, Богатый силой,
Он не склонялся пред грозой,
И над дымящейся могилой
Он веял жизнью молодой.
Не раз орел небес пернатый
Венчал главу его крылом,
Внимал бессильные раскаты
Над гордым гения челом.
Как он велик, могучий гений,
Властитель трепетных полей!
Он бросил в них державно тени
И поглотил весь свет лучей.
Теперь в нем дремлют мощь и сила!
Грозы мертвящая рука
Давно уж меч свой притупила
О грудь стальную старика.
Но что? ужель боец надменный
Умрет в недеятельном сне
И червь, точа во тьме презренной,
Его разрушит в тишине?
О нет! Иное назначенье!
Он должен рухнуть под косой,
Чтоб снова праздновать рожденье,
Чтоб снова ратовать с грозой.
Гремит волна, рокочут тучи,
И вот, как феникс[64]64
  Феникс – символ вечной жизни; по египетской мифологии, священная птица, погибающая в пламени и возрождающаяся из пепла.


[Закрыть], окрылен,
Из края в край кормой летучей
Бесстрашно бездны роет он.
В пучине влаги своенравной
Он вновь открыл избыток сил,
И вновь орел самодержавный
Его чело приосенил.
 

1835

ТИМКОВСКОМУ. НА ОТЪЕЗД ЕГО В АМЕРИКУ[65]65
  Тимковскому. На отъезд его в Америку (с. 103). Впервые – Петр Павлович Ершов, автор сказки «Конек-горбунок». Биографические воспоминания университетского товарища его, А. К. Ярославцова. Спб., 1872 (с сокращениями). Полностью – Ершов П. Стихотворения. Л., 1936.
  Тимковский Константин Иванович – университетский товарищ Ершова, сын цензора пушкинских времен и дочери известного восточносибирского промышленника и мореплавателя Г. И. Шелехова. Окончив университет, поступил во флот и был откомандирован в качестве юнкера на службу в основанную Г. И. Шелеховым Российско-Американскую компанию. 5 августа 1835 года Тимковский отплыл из Кронштадта на корабле «Елена» в Америку. Это послужило поводом для послания Ершова.
  В 1837 году Тимковский вернулся в Петербург, занимался литературной деятельностью, с 1848 года – активный участник кружка М. В. Петрашевского, участвовал в знаменитых «пятницах». Вместе с Ф. М. Достоевским и другими петрашевцами пережил ожидание смертной казни на площади. В 1849–1857 годах отбывал наказание в арестантских ротах. Последние годы жил в Петербурге, умер в 1881 году. В послании Ершова отражены юношеские мечты и напоминание другу о клятве, которую они дали друг другу «на жизнь и смерть», посвятить себя изучению Сибири.


[Закрыть]

 
Готово! Ясны небеса;
В волнах попутный ветр холмится,
И чутко дремлют паруса,
И гром над пушкою дымится.
Бокал! Бокал! Пускай струя
Сребристых вод донских пред нами
Горит жемчужными огнями
И шумно плещет чрез края.
Ударив дружно руки в руки,
Мы усладим прощальный час
И горечь долгия разлуки,
Судьбой положенной для нас.
К чему роптать? Закон небесный
Нас к славной цели предызбрал,
И он же нам в стране безвестной
Ту цель в рассвете указал.
Какая цель! Пустыни, степи
Лучом гражданства озарить,
Разрушить умственные цепи
И человека сотворить;
Раскрыть покров небес полночных,
Богатства выспросить у гор
И чрез кристаллы вод восточных
На дно морское кинуть взор.
Послушать тайные сказанья
Лесов дремучих, скал седых
И вырвать древние преданья
Из уст курганов гробовых;
Воздвигнуть падшие народы,
Гранитну летопись прочесть
И в славу витязей свободы
Колосс подоблачный вознесть.
В защиту правых, в казнь неправым
Глагол на Азию простерть,
Обвить моря, орлом двуглавым
И двинуть в них и жизнь и смерть.
Такая цель! Мой друг, ужели,
Себе и чести изменив,
Мы отбежим от славной цели
И сдержим пламенный порыв!
Ужель, забыв свое призванье
И охладив себя вконец,
Мы в малодушном ожиданье
Дадим похитить свой венец?
Нет! нет! Пока в нас сердце дышит, —
Пока струится жар в крови, —
Ничто, ничто да не подвижет
Святой и доблестной любви!
Сомненья робкие подавим,
Явим величье древних дней,
И козням зла противпоставим
Всю силу твердости своей.
Великим трудностям – терпенье;
Ошибкам – первые плоды;
Толпе насмешливой – презренье,
Врагам – молчанье и труды.
Желанье славы есть уж слава;
Успех достойно превознесть;
Но кто ж дерзнет исхитить право
Героя падшего на честь?
Но кто ж дерзнет клеймом бесчестья
Его паденье запятнать,
И в то же время низкой лестью
Успех злодейства увенчать?
Влеченью высшему послушны,
Мой друг, оставим малодушных
С их целью жизни мелочной,
С самолюбивым их расчетом —
Изнемогать под вольным гнетом
И смыться темною волной.
Не охладим святого рвенья;
Пойдем с надеждою вперед.
И если… пусть! Но шум паденья
Мильоны робких потрясет.
 

1835

ЖЕЛАНИЕ[66]66
  Желание (с. 106). Впервые – Библиотека для чтения, 1835, т. 13 (цензурное разрешение 31 октября 1835).


[Закрыть]

 
Чу! Вихорь пронесся по чистому полю!
Чу! Крикнул орел в громовых облаках!
О, дайте мне крылья! О, дайте мне волю!
Мне тошно, мне душно в тяжелых стенах!
Расти ли нагорному кедру в теплице,
И красного солнца и бурь не видать;
Дышать ли пигаргу[67]67
  Пигарг – вид орла.


[Закрыть] свободно в темнице,
И вихря не веять и тучи не рвать?
Ни чувству простора! Ни сердцу свободы!
Ни вольного лёту могучим крылам!
Все мрачно! Все пусто! И юные годы
Как цепи влачу я по чуждым полям.
И утро заблещет, и вечер затлеет,
Но горесть могилой на сердце лежит.
А жатва на ниве душевной не зреет,
И пламень небесный бессветно горит.
О, долго ль стенать мне под тягостным гнетом?
Когда полечу я на светлый восток?
О, дайте мне волю! Орлиным полетом
Я солнца б коснулся и пламя возжег.
Я б реял в зефире, я б мчался с грозою
И крылья разливом зари позлатил;
Я жадно б упился небесной росою
И ниву Богатою жатвой покрыл.
Но если бесплодно страдальца моленье,
Но если им чуждо желанье души, —
Мой гений-хранитель, подай мне терпенье,
Иль пламень небесный во мне потуши!
 

1835, октябрь

ПЕСНЯ ОТРОКА

Из либретто оперы «Страшный меч»[68]68
  Песня отрока (из либретто оперы «Страшный меч») (с. 108). Впервые – Иллюстрированный вестник, 1876, Ќ 7.
  Либретто «большой волшебно-героической оперы в пяти действиях» было написано для друга поэта – композитора И. К. фон Гунке (1801–1883); одобрено цензурой к представлению в июне 1836 года. По неизвестным причинам опера так и не была поставлена.


[Закрыть]

 
В небе морок, в сердце горе!
Что мне делать? Как мне быть?
Я пойду ль на сине море
С ним кручину разделить.
Там на береге зеленом,
Над широкою волной,
Поклонюсь ему поклоном
И спрошу его с тоской:
«Море! Море! Ты волнами
Весь мир божий обтекло;
За какими берегами
Вечно на небе светло?»
 

1835

ПЕСНЯ СТАРИКА ЛУКИ

Из драматической повести «Фома-кузнец»[69]69
  Песня старика Луки (Из драматической повести «Фома-кузнец») (с. 109). Впервые – Осенний вечер, изданный В. Лебедевым. Спб., 1835.
  Драматическая повесть не окончена. Песня старого кузнеца Луки была положена на музыку А. А. Алябьевым для мужского хора и включена композитором в сборник своих песен. Бытовала как народная, пользовалась популярностью и в советское время.


[Закрыть]

 
Вдоль по улице широкой
Молодой кузнец идет;
Ох, идет кузнец, идет,
Песню с посвистом поет.
Тук! Тук! Тук! С десяти рук
Приударим, братцы, вдруг.
Соловьем слова раскатит,
Дробью речь он поведет;
Ох, речь дробью поведет,
Словно меду поднесет.
Тук! Тук! и пр.
Полюби, душа Параша,
Ты лихого молодца;
Ох, лихого молодца,
Что в Тобольске кузнеца.
Тук! Тук! и пр.
Как полюбишь, разголубишь,
Словно царством подаришь;
Ох, уж царством подаришь,
Енералом учинишь.
Тук! Тук! и пр.
 

1835

«ВСТУПАЯ В СВЕТ НЕБЛАГОДАРНЫЙ…»[70]70
  «Вступая в свет неблагодарный…» (с. 110). Впервые – Петр Павлович Ершов, автор сказки «Конек-горбунок». Биографические воспоминания университетского товарища его, А. К. Ярославцова. Спб., 1872. Посвящено В.А. Треборну.
  Треборн Владимир Александрович – близкий университетский товарищ Ершова, поддерживавший с ним регулярную переписку до конца жизни, занимался литературной деятельностью, писал шуточные стихотворения, переводил с немецкого.


[Закрыть]

 
Вступая в свет неблагодарный
И видя скорби, я роптал;
Но мой хранитель светозарный
Мне в утешение сказал:
«Есть два сопутника меж вами,
Они возьмут тебя в свой кров,
Они усыплют путь цветами,
Зовут их – дружба и любовь».
И я с сердечною тоскою
Пошел сих спутников искать…
Один предстал ко мне с тобою,
Другого, может, не видать.
 

1835

СЕМЕЙСТВО РОЗ[71]71
  Семейство роз. Элегия (с. 111). Впервые – Летопись факультетов на 1835 год, изданная в двух книгах А. Галичем и В. Плаксиным, кн. 1. Спб., 1835 (цензурное разрешение – 30 апреля 1835) с сокращениями. Полностью – Библиотека для чтения, 1835, т. 13.


[Закрыть]

Элегия на смерть двух девиц-сестер, которые утонули в Неве. Одна из них была уже помолвлена

 
Видали ль вы в долине сокровенной,
В тени склонившихся над озером берез,
Могильный холм – приют уединенный
Семейства мирного пустынных милых роз?
Волна прозрачная, любуясь их красою,
Лелеет на груди трепещущей своей,
И резвый мотылек – любимый гость полей —
Летит к ним отдохнуть полдневною порою
В сиянье радужных огней.
Вечерний ветерок, играя их кудрями,
Когда свершается торжественный закат,
Несется медленно над светлыми полями
И веет сладкий аромат.
Забытые в глуши, под ясным неба сводом,
Любимцы солнцевы – из крова своего
Они любуются блистательным восходом
И тихим шелестом приветствуют его.
Заря вечерняя, светило дня скрывая
За рубежом далеких синих гор,
Встречает их прощальный взор,
Дарит улыбкою последней, догорая.
И в час безмолвия таинственных ночей,
Родными ветвями соплетшися игриво,
Они покоятся счастливо
На лоне матери своей…
Не страшны бури им: в сени гостеприимной
Они защищены от бурь и непогод.
Затмится ли когда небес лазурный свод
Грядами тучи дымной;
Промчится ли борей[72]72
  Борей – по греческой мифологии, холодный северный ветер.


[Закрыть] сердитый по лесам,
Прольется ль молния огнистыми струями,
Отгрянет ли перун[73]73
  Перун – здесь: гром.


[Закрыть] по мрачным небесам, —
Березы мирными обнимут их ветвями,
И дождь скользит по их верхам.
Счастливы розы те в беспечности невинной!
Но всех счастливее из милых роз одна:
Царица области пустынной,
Как упоительна, как роскошна она!
Какою негою пленительною дышит!
Каким огнем уста ее горят!
Какой с кудрей ее струится аромат,
Когда зефир главу ее колышет!
Не ей ли по ночам, в густой тени ветвей,
Когда луна течет в порфире позлащенной,
Поет столь нежно соловей,
Любовью упоенный?
Не ей ли при заре, когда восток горит,
Когда прохладою предутреннею веет,
Певцов воздушных царь и свищет и дробит,
И в страстной песни млеет?
То ей! То розе молодой!
Она задумчиво певцу любви внимает,
Склонясь прелестною главой:
И грудь волнуется, и лик ее пылает!
Не тщетно любит соловей:
Глас сладостной любви для милой розы внятен,
И счастливый певец любви и красных дней
Для сердца нежного красавицы приятен.
Но здесь ли на земле под гибнущей луной
Искать негибнущего счастья?
Кто в жизни не видал грозы над головой?
Кто, счастливый, избег от грома и ненастья
И не скорбел печальною душой?
Где тот счастливейший, кто в жизни в непогоду
Умел торжествовать средь бури роковой,
Кто укрепил бессильную природу,
Не изнемог в борьбе с враждебною судьбой?
Восставшие из тленья,
Всечасно ратуя с природой и с собой,
В груди мы носим смерть и веру в провиденье.
Готовый в путь, оснащен легкий челн,
Маяк горит на пристани востока,
Ум – кормчий за рулем, и мы средь ярых волн
В необоримой власти рока!
Сначала новый путь пленяет новизной,
Приятны нам картины юной жизни,
И мы плывем с веселою душой
В родимый край отчизны!
Но длится жизни путь; наш кормчий уж устал,
Склонясь на руль, беспечно засыпает;
И жизни цвет в мечтах неясно исчезает.
А челн вперед… Вдруг бури дух восстал,
Завеса черная маяк во тьме скрывает,
О твердую скалу гремит косматый вал,
И ветер рвет бессильные ветрила.
Проснувшийся пловец спешит схватить кормило —
Но поздно! Челн бежит на ряд подводных скал,
И море челн разбитый поглотило!..
Вот наша жизнь! Блажен, кто с юных лет
От тихой пристани очей не отвращает
И с теплой верою средь горестей и бед
Все к ней, все к ней стремленье направляет,
Он весело плывет чрез бурный океан,
Маяк горит, в очах его светлея,
Редеет сумрачный туман,
И берег родины все ближе и виднее…
Вот пристань… И пловец, отбросив легкий челн,
Целует тихий брег страны обетованной
И, кинув светлый взор на волны окегада,
Ложится отдохнуть от плаванья и Волн.
О розы милые! недолго вы блистали,
Недолго путника вы радовали взор!
Еще снега не скрыли ближних гор,
А вы уже увяли!
Где светлый ваш хранитель-ангел был,
Когда на озере громады собирались,
Когда в лесах сердитый ветр завыл
И стаи воронов с далеких гор слетались?
Зачем оставил вас? Зачем своим крылом
Во время бурного движения природы
Не скрыл от бурь и непогоды,
Не отвратил ниспадший с неба гром?
Скончалась ночь. Восток холодным пламем пышет;
В безоблачной выси скликаются орлы;
Но буря все сильней дыханьем бурным дышит.
Огромные валы
Стадами тучными на озере пасутся;
Под бурей двух стихий могильный холм дрожит;
Древа столетние, как гибки лозы, гнутся,
И с вихрем по полям зеленый лист летит.
Дрожа от холода, с поникшими главами,
Три розы милые сплетаются ветвями.
Но тщетно все! Час гибели пробил!
И ветер яростный тяжелыми крылами
Две розы юные безжалостно сломил!..
Исчезло все, что сердце здесь любило,
Что путника ласкало жадный взор!
И солнце светлое, поднявшись из-за гор,
Холодный гроб красавиц осветило!
Но волны озера не скрыли их в водах:
Шумя прозрачными крылами,
Они несли сирот на пенистых хребтах
И окропляли их жемчужными слезами.
Они плывут!..
Повито трауром, как факел погребальный,
Светило дня бросает луч прощальный,
Как бы преследуя, в последний их приют.
Но силы бури не слабеют:
Леса шумят, песок летит,
Вран черный жалобно кричит,
И волны озера белеют.
Они плывут! За валом вал
Бежит шумящею грядою
И вот, как запад догорал,
К пустому острову прибило их волною,
И ветер белыми песками закидал!..
О, что с тобой, певец весенних дней?
Кому твои серебряные трели?
Ты должен поменять волшебный блеск полей
На мрачные леса, на гробовые ели.
Никем не знаемый, ты станешь изнывать
В немой глуши уединенья
И в песнях жалобных лесам передавать
Твою тоску, твои мученья.
Но кто придет послушать песнь твою,
Кто затаит в груди пленительные звуки?
И голос твой замрет в порывах тяжких муки,
И ветер разнесет их бледную струю!
Наутро стихну ли порывы грозной бури;
Спокойно озеро; не тронется листок;
И царь светил восходит на восток,
Лия пурпурный блеск и пламень по лазури;
Сверкает искрами песок;
Горит алмазами кудрявая береза,
И темный бор златым осветился венцом.
Но на холме береговом
Цветет одна сиротка роза!
Спасенная под гибельной грозой
Крылом хранителя, отныне
Она одна своей пленительной красой
Манит взор путника, заблудшего в пустыне,
И украшает холм родной!
 

1835

ПРОЩАНИЕ С ПЕТЕРБУРГОМ[74]74
  Прощание с Петербургом (с. 117). Впервые – Библиотека для чтения, 1835, т. 9. Связано с ожиданием отъезда в Тобольск после окончания университета.


[Закрыть]

 
Сокрылось солнце за Невою,
Роскошно розами горя…
В последний раз передо мною
Горишь ты, невская заря!
В последний раз в тоске глубокой
Я твой приветствую восход:
На небе родины далекой
Меня другое солнце ждет.
О, не скрывай, заря, так рано
Волшебный блеск твоих лучей
Во мгле вечернего тумана,
Во тьме безмесячных ночей!
О, дай насытить взор прощальный
Твоим живительным огнем,
Горящим в синеве хрустальной
Блестящим радужным венцом!..
Но нет! Румяный блеск слабеет
Зари вечерней; вслед за ней
Печальный сумрак хладом веет
И тушит зарево огней.
Сквозь ткани ночи гробовые
На недоступных высотах
Мелькают искры золотые, —
И небо в огненных цветах.
И стихнул ветер в снежном поле,
И спит престольный град царя…
О, не видать тебя мне боле,
Святая невская заря!
Ты вновь оденешь запад хладный
Огнями вечера; но, ах!
Не для меня их свет отрадный
Заблещет в розовых венцах.
Не для меня! В стране далекой,
Питомец бурей и снегов,
Блуждать я буду одинокой
В глуши подоблачных лесов.
Прими последнее прощанье!..
Прости и ты, о град державный,
Твердыня северных морей,
Венец отчизны православной,
Жилище пышное царей,
Петра могучее творенье!
О, кто б в великую борьбу,
Кто б угадал твое рожденье,
Твою высокую судьбу?
Под шумом бурь грозы военной,
По гласу мощному Петра,
В лесах страны иноплеменной
Воздвиглась русская гора,
На ней воссел орел двуглавый,
И клик победный огласил[75]75
  «И клик победный огласил Поля пустынные Полтавы…» – Речь идет о битве со шведами под Полтавой в 1709 году, переломном сражении в Северной войне 1700–1721 годов. Русская армия под командованием Петра I разгромила шведскую армию Карла XII.


[Закрыть]
Поля пустынные Полтавы
И груды вражеских могил.
И вновь бедой неотвратимой
Над дерзким галлом[76]76
  Дерзкий галл – французский император Наполеон Бонапарт (1769–1821).


[Закрыть] прошумел, —
И пал во прах непобедимый,
И мир свободой воскипел!
О, сколько доблестных деяний
Вписала северная сталь
В дневник твоих воспоминаний,
В твою гранитную скрижаль!
В твоих священных храмах веют
Народной славой знамена,
И на гробах твоих светлеют
Героев русских имена.
Вот он – зиждитель твой чудесный,
Твой, полунощный Прометей[77]77
  Прометей – в греческой мифологии титан, похитивший у Богов с Олимпа огонь и передавший его людям.


[Закрыть]!
Но тот похитил огнь небесный,
А твой носил в душе своей…
Россия при дверях могилы,
Ее держал татарский сон.
Явился Петр, – и в мертвы жилы
Дыханье жизни вдунул он.
Она восстала, Русь святая,
Могуща, радостна, светла
И, юной жизнью расцветая,
Годами веки протекла!..
Зари чудесного рожденья
В тебе блеснул вначале свет;
Ты был предтечей воскресенья
И первым вестником побед!
Летами юный, ветхий славой,
Величья русского залог,
Прости, Петрополь величавый,
Невы державный полуБог!
Цвети под радужным сияньем
Твоей блистательной весны
И услаждай воспоминаньем
Поэта сумрачные сны!
 

1835

ПОСЛАНИЕ К ДРУГУ[78]78
  Послание к другу (с. 120). Впервые – Библиотека для чтения, 1836, т. 16.
  Рассматривалось как программное произведение самим автором и многими критиками. Посвящено К. И. Тимковскому, находящемуся в Русской Америке.


[Закрыть]

 
Мой друг! Куда, в какие воды
Тебе послать святой привет
Любви и братства и свободы:
Туда ль, где дышит новый свет
С своими древними красами?
Или туда, в разбег морей,
Где небо сходится с волнами
Над грудью гордых кораблей?
Но где б ты ни был, я повсюду
Тебя душой моей найду,
Незримо в мысль твою войду,
И говорить с тобою буду.
О, ты поймешь меня, мой брат,
Мой милый спутник до могилы!
Пусть эти речи не блестят
Разливом пламени и силы;
Пускай не звучные, оне
Не ослепят судей искусства.
Зачем? Созревши в тишине,
На ниве огненного чувства,
Они чуждаются прикрас.
Плод жаркий внутренних страданий, —
Его ли вынесть на показ,
Одетый в жемчуг и алмаз?
Мой друг и спутник! Дай мне руку!
Я припаду на грудь твою
И всю болезнь, всю сердца муку
Тебе я в душу перелью!
Рожденный в недрах непогоды,
В краю туманов и снегов,
Питомец северной природы
И горя тягостных оков, —
Я был приветствован метелью,
Я встречен дряхлою зимой,
И над младенческой постелью
Кружился вихорь снеговой.
Мой первый слух был – вой бурана;
Мой первый взор был грустный взор
На льдистый берег океана,
На снежный горб высоких гор.
С приветом горестным рожденья
Уж было в грудь заранено
Непостижимого мученья
Неистребимое зерно.
Везде я видел мрак и тени
В моих младенческих мечтах:
Внутри – несвязной рой видений,
Снаружи – гробы на гробах.
Чредой стекали в вечность годы;
Светлело что-то впереди,
И чувство жизни и свободы
Забилось трепетно в груди.
Я полюбил людей как братии,
Природу – как родную мать,
И в жаркий круг моих объятий
Хотел живое все созвать.
Но люди…
Мне тяжек был мой первый опыт.
Но я их ненависть забыл,
И, заглушая сердца ропот,
Я вновь их в брате полюбил.
И все, что сердцу было ново,
Что вновь являлося очам,
Делил я с братом пополам[79]79
  «Делил я с братом пополам…» – П. П. Ершов очень любил своего брата Николая (1814–1834), они были неразлучны, вместе учились в гимназии, а затем в Петербургском университете (Николай – на математическом факультете, ему прочили блестящее будущее ученого).


[Закрыть].
И недоверчивый, суровый,
Он оценил меня. Со мной
Он не скрывал своей природы,
Горя прекрасною душой
При звуках, славы и свободы,
Но мне доверил тайну сил
Души-волкана; он открыл
Мне лучшие свои желанья,
Свои заветные мечты,
И цель – по терниям страданья —
В лучах небесной красоты.
Не зная лучшего закона,
Как чести, славы и добра,
Он рос при имени Петра,
Горел на звук Наполеона.
Как часто в пламенных мечтах
Он улетал на берег дальный[80]80
  «Он улетал на берег дальний…» – Имеется в виду остров Святой Елены, куда был сослан Наполеон.


[Закрыть],
Где спит воитель колоссальный
В венцах победы и в цепях.
О, если б видел ты мгновенье,
Когда бесстрашных твердый строй
Шагал с музыкой боевой!
Он весь был жизнь! Весь вдохновенье!
Прикован к месту, он дрожал;
Глаза сверкали пылом боя…
Казалось, славный дух героя
Над ним невидимо летал!
Но он угас во цвете силы;
И с ним угасла жизнь моя.
И в мраке братния могилы
Зарыл заветное все я.
Я охладел к святым призваньям;
Моя измученная грудь
Жила еще одним желаньем —
Скорее с братом отдохнуть.
Но дух отца напомнил слово —
Завет последний бытия;
Я возвратился к жизни снова…
Но что за жизнь была моя!
Привязан к персти силой крови, —
Любовью матери моей,
Я рвался в небо, в край любови,
В обитель тихую теней.
Но мне отказано в желаньи,
Я должен мучиться и жить
И дорогой ценой страданья
Грех малодушья искупить.
Я измирал на язвах муки
И голос сердца заглушал.
О, как тогда в святые звуки
Я перелить его желал!
Но для чего? Кому б поверил
Святую исповедь души?
Кто б из чужих ее измерил?..
Один, в полуночной тиши,
Склонясь к холодному сголовью,
Я, безнадежный, плакал кровью,
И раны сердца раздирал.
Любить кого б любовью вечной —
Вот то, чего я так искал,
За что бы жизнь мою я дал
На муки жизни бесконечной.
Любовь! Любовь! Страданья цвет!
Венец страстей! Души светило!
Кому б ты сердца не открыла,
Не облекла его во свет?
Я все бы отдал – жизнь и славу,
Лишь бы из чаши бытия
Вкусить блаженство и отраву
В струях волшебного питья.
Но годы идут без возврата,
Напрасно сердце я зову;
И может быть, до дней заката
Я жизнь бесстрастно отживу.
Один, с сердечною тоскою,
По тернам долгого пути,
Нигде главы не успокою
На розах пламенной груди.
Пойду, бесстрастный, одиноко,
Железом душу окую
И пламень неба я глубоко
В пустыне сердца затаю.
А как бы мог любить я!.. Силы
Небес и ада и земли
От первой искры до могилы
Ее бы вырвать не могли!
О, нет! И самый смерти камень
И холод мертвенный могил
Не угасили б жаркий пламень:
И там бы я ее любил!..
Но что в мечтаньях? Эти грезы,
Души желающей поток,
Не осушат мне сердца слезы, —
Я все средь мира одинок!..
Но прочь укор на жизнь, на веру!
Правдив всевышнего закон!
Я за любовь, мой друг, чрез меру
Твоею дружбой награжден.
Я буду жить. Две славных цели
Священный день для нас открыл.
Желанья снова закипели;
Твой голос сердце пробудил.
Я вновь на празднике природы;
Я снова вынесу на свет
Мои младенческие годы
И силы юношеских лет.
Мой друг! Мой брат! С тобой повсюду!
На жизнь, на смерть и на судьбу!
Я славно биться с роком буду
И славно петь мою борьбу.
Не утомлен, пойду я смело,
Куда мне рок велит идти —
На наше творческое дело,
И горе ставшим на пути!..
И там, одеянный лучами,
Венец сияющий сниму,
И вновь с любовью и слезами
Весь мир, как брата, обниму.
 

1836