Текст книги "Стихотворения"

КТО ОН?[81]81
  Кто он? (с. 126). Впервые – Современник, 1837, т. 6. Это был специальный номер журнала, посвященный памяти А. С. Пушкина.


[Закрыть]

 
Он силен – как буря Алтая,
Он мягок – как влага речная,
Он тверд – как гранит вековой,
Он вьется ручьем серебристым,
Он брызжет фонтаном огнистым,
Он льется кипучей рекой.
Он гибок – как трость молодая,
Он крепок – как сталь вороная,
Он звучен – как яростный гром,
Он рыщет медведем косматым,
Он скачет оленем рогатым,
Он реет под тучи орлом.
Он сладок – как девы лобзанья,
Он томен – как вздох ожиданья,
Он нежен – как голос любви,
Он блещет сияньем лазури,
Он дышит дыханием бури,
Он свищет посвистом Ильи.
Он легок – как ветер пустынный,
Он тяжек – как меч славянина,
Он быстр – как налет казака.
В нем гений полночной державы…
О, где вы, наперсники славы?
Гремите!.. Вам внемлют века!
 

1837

ЗЕЛЕНЫЙ ЦВЕТ[82]82
  Зеленый цвет (с. 127). Впервые – Современник, 1837, т. 7. Зеленый цвет – символ надежды.


[Закрыть]

 
Прелестно небо голубое,
Из вод истканное творцом.
Пространным, блещущим шатром
Оно простерто над землею.
Все так! Но мне милей
Зеленый цвет полей.
Прелестна роза Кашемира[83]83
  Кашемир (Кашмир) – область в Индии, славящаяся долинами роз.


[Закрыть]!
Весной, в безмолвии ночей,
Поет любовь ей соловей
При тихом веянье зефира.
Все так! Но мне милей
Зеленый цвет полей.
Прелестны бледно-сини воды!
В кристалле их – и свод небес,
И дремлющий в прохладе лес,
И блеск весенния природы.
Все так! Но мне милей
Зеленый цвет полей.
Прелестна лилия долины!
В одежде брачныя четы,
Как кроткий ангел красоты,
Цветет в пустынях Палестины.
Все так! Но мне милей
Зеленый цвет полей.
Прелестны жатвы полевые!
При ярких солнечных лучах
Они волнуются в полях,
Как будто волны золотые.
Все так! Но мне милей
Зеленый цвет полей.
 

1837 (?)

КОЛЬЦО С БИРЮЗОЮ

 
Камень милый, бирюзовый,
Ненаглядный цвет очей!
Ах, зачем, мой милый камень,
Ты безвременно потух?
Я тебя ли не лелеял?
Я тебя ли не берег?
Что ж по-прежнему не светишь?
Что не радуешь очей?
Ах, я слышу, ах, я знаю,
Милый камень, твой ответ:
«Скоро, скоро нас оставит
Незабвенный ангел наш.
Свет очей ее небесных
Освещал меня собой
И дыханье уст прелестных
Оживляло красотой!»
Ты померкни, ты потускни,
Камень милый, дорогой!
Расколися, разломися,
Ты – заветное кольцо!
Что мне кольца, что мне камни,
Если нет со мной ее?
С ней и радость, с ней и счастье!
Без нее мне жизнь не в жизнь!
 

1837

МУЗЫКА[84]84
  Музыка (с. 130). Впервые – Библиотека для чтения, 1840, т. 40. Описано впечатление от первой оперы, поставленной с русскими певцами на петербургской казенной сцене, – «Роберт-Дьявол» Дж. Мейербера (премьера – 14 декабря 1834). Видимо, Ершов был на одном из первых премьерных представлений.


[Закрыть]

 
Как небо южного восхода
Волшебный храм горит в огнях.
Бегут, спешат толпы народа…
«Роберт! Роберт!» – у всех в устах.
Вхожу. Разлив и тьмы и света.
В каком-то дыме золотом
Богини невского паркета
Роскошным зыблются венком.
Вот подан знак. Как моря волны,
Как голос мрака гробовой,
Звук Мейербера, тайны полный,
Прошел над внемлющей толпой.
Всё в слух! Могильное молчанье
Как гений над толпой парит;
В каком-то мрачном ожиданьи
Душа томится и кипит.
И ткется звуков ткань густая,
И жарким облаком свилась;
По ней, прерывисто сверкая,
Трель огневая пронеслась.
Не так ли в мраке непогоды,
Огонь по ребрам туч лия,
Скользит зубчатый меч природы —
Молниеносная струя!
Мир чудесный! Мир мечтанья!
Рай земной небесных муз!
Чувств и звуков сочетанье
В гармонический союз!
Лейтесь, лейтесь, неба звуки!
Как отрадно в вас мечтать!
И в томленьях сладкой муки
Умирать и оживать!
Как отрадно в этом море
Волн гармонии живых
Забывать земное горе
И задумываться в них!
Улетать за вольным звуком
В область рая и чудес,
И проникнуть жадным слухом
На гармонию небес!
Упиваться их дыханьем,
Звучный бисер их ловить,
И на вспаханной страданьем
Ниве сердца хоронить!
Звуки ноют, звуки стонут,
Воплем чувства душу рвут,
То в гармонии потонут,
То в мелодии замрут…
Вдруг по взмаху чародея
Светлых звуков легкий рой,
Золотой мотив лелея,
Хлынул звонкою волной.
То совьются в ожерелье,
То раскинутся в лучах,
То рассыпчатою трелью
Задрожат на высотах.
Блещут молнии зарями
На аккордов мрачных сонм
И, осыпав всех цветами,
Исчезают легким сном…
Слыша звуки, я порою
У небес молю благих
Засыпать под их игрою
И проснуться вновь для них.
 

1837

К ДРУЗЬЯМ[85]85
  Друзьям («Други, други! Не корите…») (с. 133). Впервые – Альманах на 1838 год, изданный В. Владиславлевым. Спб., 1838 (цензурное разрешение – 17 декабря 1837). Ответ петербургским друзьям, упрекавшим Ершова в творческой бездеятельности.


[Закрыть]

 
Други, други! Не корите
Вы укорами меня!
Потерпите, подождите
Воскресительного дня.
Он проглянет – вновь проснется
Сердце в сладкой тишине,
Встрепенется, разовьется
Вольной пташкой в вышине.
С красным солнцем в небо снова
Устремит оно полет
И в час утра золотова
В сладкой песне расцветет.
Мир господен так чудесен!
Так отраден вольный путь!
Сколько зерен звучных песен
Западет тогда мне в грудь!
Я восторгом их обвею,
Слез струями напою,
Жарким чувством их согрею,
В русской песне разолью.
И на звук их отзовется
Сердце юноши тоской,
Грудь девицы всколыхнется,
Стают очи под слезой.
 

1837

ВОПРОС[86]86
  Вопрос (с. 134). Впервые – Библиотека для чтения, 1838, т. 30.


[Закрыть]

 
Поэт ли тот, кто с первых дней созданья
Зерно небес в душе своей открыл,
И как залог верховного призванья
Его в груди заботливо хранил?
Кто меж людей душой уединялся,
Кто вкруг себя мир целый собирал;
Кто мыслию до неба возвышался
И пред творцом во прах себя смирял?
Поэт ли тот, кто с чудною природой
Святой союз из детства заключил;
Связал себя разумною свободой
И мир и дух созданью покорил?
Кто воспитал в душе святые чувства,
К прекрасному любовию дышал;
Кто в области небесного искусства
Умел найти свой светлый идеал?
Поэт ли тот, кто всюду во вселенной
Дух божий – жизнь таинственно прозрел,
Связал с собой и думой вдохновенной
Живую мысль на всем напечатлел?
Кто тайные творения скрижали,
Не мудрствуя, с любовию читал;
Кого земля и небо вдохновляли,
Кто жизнь с мечтой невольно сочетал?
Поэт ли тот, кто нить живых сказаний
На хартии[87]87
  Хартия – старинная рукопись.


[Закрыть] сочувственно следил;
Кто разгадал хаос бытописаний
И опытом себя обогатил?
Кто над рекой кипевших поколений,
В глухой борьбе народов и веков,
В волнах огня, и крови, и смятений, —
Провидел перст правителя миров?
Поэт ли тот, кто светлыми мечтами
Волшебный мир в душе своей явил,
Согрел его и чувством и страстями,
И мыслию высокой оживил?
Кто пред мечтой младенцем умилялся,
Кто на нее с любовию взирал;
Кто пред своим созданьем преклонялся
И радостно в восторге замирал?
Поэт ли тот, кто с каждой каплей крови
Любовь в себя чистейшую приял;
Кто и живет и дышит для любови,
Чья жизнь – любви божественный фиал?
Кто все готов отдать без воздаянья,
И счастье дней безжалостно разбить,
Лишь только бы под иглами страданья
Свою мечту прекрасную любить?
Поэт ли тот, кто, в людях сиротея,
Отвергнутый, их в сердце не забыл;
Кто разделял терзанья Прометея,
И для кого скалой мир этот был?
Кто, скованный ничтожества цепями,
Умел сберечь венец души своей;
Кто у судьбы под острыми когтями
Не изменил призванью первых дней?
Поэт ли тот, кто холод отверженья
Небесною любовью превозмог,
Врагам принес прекрасные виденья,
Себе же взял терновый лишь венок?
Кто не искал людских рукоплесканий;
Своей мечте цены не положил
И в чувстве лишь возвышенных созданий
Себе и им награду находил?
Пусть судит мир! Наследник благодати —
Пророк ли он, иль странник на земле?
Горит ли знак божественной печати
На пасмурном, мыслительном челе?
Пусть судит он! – Но если мир лукавый,
Сорвав себе видений лучший свет,
Лишит его и имени и славы,
Пускай решит: кто ж он – его Поэт?
 

1837, август

К МУЗЕ[88]88
  К музе (с. 137). Впервые – Утренняя заря. Альманах на 1839 год, изданный В. Владиславлевым. Спб., 1839 (цензурное разрешение – 15 ноября 1838). Этим стихотворением открывается цикл лирических произведений, посвященных первой жене поэта – Серафиме Александровне Лещевой, урожденной Протопоповой, вдове полевого инженера-полковника Н. Лещева.


[Закрыть]

 
Прошла чреда душевного недуга;
Восходит солнце прежних дней.
Опять я твой, небесная подруга
Счастливой юности моей!
Опять я твой! Опять тебя зову я!
Покой виновный мой забудь,
И светлый день прощенья торжествуя,
Благослови мой новый путь!
Я помню дни, когда вдали от света
Беспечно жизнь моя текла,
Явилась ты с улыбкою привета
И огнь небес мне в грудь влила.
И вспыхнул он в младенческом мечтаньи,
В неясных грезах, в чудных снах,
И полных чувств живое излиянье —
Речь мерная дрожала на устах.
Рассеянно, с улыбкою спокойной,
Я слушал прозы склад простой,
Но весело, внимая тени стройной,
Я хлопал в такт ребяческой рукой.
Пришла пора, и юноша счастливый
Узнал, что крылося в сердечной глубине;
Я лиру взял рукой нетерпеливой,
И первый звук ответил чудно мне.
О, кто опишет наслажденье
При первом чувстве силы в нас!
Забилось сердце в восхищеньи
И слезы брызнули из глаз!
«Он твой – весь этот мир прекрасный!
Бери его и в звуках отражай!
Ты сильный царь! С улыбкою всевластной
Сердцами всех повелевай!»
Внимая гордому сознанью,
Послушный звук со струн летел,
И речь лилась цветущей тканью,
И вдохновеньем взор горел.
Я жил надеждами Богатый…
Как вдруг, точа весь яд земли,
Явились горькие утраты[89]89
  «Явились горькие утраты…» – Имеется в виду смерть родных – отца П. И. Ершова (1834), брата Николая (1834) и матери Е. В. Ершовой, урожденной Пиленковой (1838).


[Закрыть]
И в траур струны облекли.
Напрасно в дни моей печали
Срывал я с них веселый звук:
Они про гибель мне звучали,
И лира падала из рук.
Прощайте ж, гордые мечтанья!..
И я цевницу[90]90
  Цевница – старинный музыкальный инструмент.


[Закрыть] положил
Со стоном сжатого страданья
На свежий дерн родных могил.
Минули дни сердечной муки;
Вздохнул я вольно в тишине.
Но прежних дней живые звуки
Мечтались мне в неясном сне.
И вдруг – в венце высокого смиренья,
Блистая тихою, пленительной красой,
Как светлый ангел утешенья,
Она явилась предо мной!
Простой покров земной печали
Ее воздушный стан смыкал;
Уста любовию дышали
И взор блаженство источал.
И был тот взор – одно мгновенье,
Блеснувший луч, мелькнувший сон;
Но сколько в душу наслажденья,
Но сколько жизни пролил он!
Прошла чреда душевного недуга;
Восходит солнце новых дней.
Опять я твой, небесная подруга
Счастливой юности моей!
Сойди ж ко мне! Обвей твоим дыханьем!
Согрей меня небесной теплотой!
Взволнуй мне грудь святым очарованьем!
Я снова твой! Я снова твой!
Я вновь беру забытую цевницу,
Венком из роз, ликуя, обовью,
И буду петь мою денницу,
Мою звезду, любовь мою!
Об ней одной с зарей востока
В душе молитву засвечу,
И, засыпая сном глубоко,
Ее я имя прошепчу.
И верю я, невинные желанья
Мои исполнятся вполне:
Когда-нибудь в ночном мечтаньи
Мой ангел вновь предстанет мне.
А может быть[91]91
  Сказать робею.


[Закрыть],
Мой жаркий стих к ней долетит,
И звук души, внушенный ею,
В ее душе заговорит.
И грудь поднимется высоко,
И мглой покроются глаза,
И на щеке, как перл востока,
Блеснет нежданная слеза!..
 

1838, 7 сентября

ПРАЗДНИК СЕРДЦА[92]92
  Праздник сердца (с. 140). Впервые – Утренняя заря. Альманах на 1839 год, изданный В. Владиславлевым. Спб., 1839. Посвящено С. А. Лещевой.


[Закрыть]

 
О светлый праздник наслажденья!
Зерно мечтаний золотых!
Мне не изгладить впечатленья
Небесных прелестей твоих.
Они на внутренней скрижали,
На дне сердечной глубины,
Алмаза тверже, крепче стали,
Резцом любви проведены.
И с каждым трепетом дыханья,
И с каждым чувством бытия
Святого дня воспоминанья
В моей душе читаю я.
Но, чуждый черных света правил,
Я стража чистой красоты
К вратам души моей приставил:
То – скромность девственной мечты!
И никогда в ней взор лукавый
Заветной тайны не прочтет,
И для бессмысленной забавы
В толпе пустой не разнесет.
 

1838, 10 сентября

ДВЕ МУЗЫ

 
С первой искрою сознанья
Поэтической мечты
Я живу в цепях влиянья
Двух наперсниц красоты.
Я покорен их веленью;
На призывный голос их
Верным эхом в то ж мгновенье
Откликается мой стих.
Без него ж, как в сени гроба,
Сердце дремлет в тишине…
Но не вместе, а особо
Мне являются оне.
Власть равна их надо мною,
И задолго наперед
Я предчувствую душою
Их властительный приход.
Так порой в тоске глубокой
Вольной грудью вдруг вздохну
И вокруг себя далеко
Ясным взором я взгляну.
Наслажденьем в душу канет
Жизни светлая струя,
И с улыбкой мне предстанет
Муза первая моя.
Дышит негой грудь царицы,
Зноем чувств уста горят,
Сквозь шелковые ресницы
Пылкой страстью блещет взгляд.
И, лилейною рукою
Быстро вскинул шелк кудрей,
Станет муза предо мною
В полноте красы своей.
Весь в роскошном чувстве млея,
Жаждой прелести томим,
Остаюсь я перед нею
Безответен, недвижим…
Вдруг волшебница снимает
Разноцветный с плеч убор
И, ласкаясь, накрывает
На меня воздушный флер.
Вмиг светлее пред глазами
Возникает мир иной —
Мир, увенчанный цветами!
Мир поэзии земной!
Безграничная картина!
Небо, воздух и земля —
Все здесь слито воедино
В цвет прекрасный бытия!
Всюду светлою волною
Плещет сердца глубина,
И дрожит всей полнотою
Жизни звучная струна!
Тает грудь от наслаждений,
И, роскошествуя в них,
Мощь цветущих песнопений
Бьет ключом стихов живых.
А в иные дни, средь шума
Веселящихся гостей,
Ляжет на сердце мне дума
Мрачной полночи мрачней.
Все темнеет предо мною,
Скучен, дик веселый пир,
Отзываются тоскою
Звон стекла и звуки лир.
И, покорный управленью
Повелительной руки,
Я спешу в уединенье
Пить до капли яд тоски.
Ноет сердце, ожидая
Новой музы… И она
Предстает ко мне, вздыхая,
Будто лилия бледна.
Томный взор повит слезою,
На устах печаль лежит,
Под душевною грозою
Грудь прекрасная дрожит.
Вдруг страдалица, с улыбкой
Руку сжав мне горячо,
Как от ветра колос гибкой,
Припадет мне на плечо.
Долго грустными очами
Мне в глаза она глядит
И дрожащими устами
Что-то сердцу говорит.
Льется в душу тихий шепот
Вдохновительных речей,
Как разлуки грустный ропот,
Как напев в тиши ночей.
Слыша сердцем эти звуки,
Я не помню сам себя,
Изнываю в сладкой муке
И блаженствую, скорбя.
А она все развивает
Черный креп свой предо мной
И, вздыхая, опускает
Над моею головой.
Я смотрю, и мир унылый
Глыбой мертвою лежит.
Пред открытою могилой
Молодая жизнь стоит,
Вьет венок из роз и терний…
А над грудами костей
Слышен хохот грубой черни
И стенания людей…
Рвется грудь моя тоскою,
И в страданиях немых
Поэтической слезою
Тихо катится мой стих.
 

12 сентября 1838

ШАТЕР ПРИРОДЫ

 
Помост его – зеленая равнина;
Ковры цветов раскинуты на нем:
Здесь снег лилей, тут пурпур розмарина,
А там зерно в отливе золотом.
От всех сторон над ним сапфирным сводом
Наклон небес торжественно навис;
А по краям зубчатым переходом
Идет лесов готический карниз.
То лентами, то цветною волною
Сгиб облаков на пологе бежит;
А наверху светило золотое,
Как легкий шар, блистательно горит.
 

1838, 11 октября

ОСЬМИСТИШИЯ[93]93
  Осьмистишия (1. «Сон миновался души. Снова живу я…» 2. Слезы) (с. 146). Впервые: 1 – Ершов П. П. Сочинения. Омск, 1950; 2 – Библиотека для чтения, 1840, т. 40. Это два первых акростиха, посвященных С. А. Лещевой.


[Закрыть]

1

 
Сон миновался души. Снова живу я.
Есть для меня на земле радость и счастье.
Радость приносит цветы на жертвенник сердца,
А счастье готово излить на них ароматы.
Феникс родился из пепла, о други! Я верю,
Искра огня Прометея уж пала на жертву;
Миг – и радужно вспыхнет она, и сердца
Алтарь запылает святым огнем возрожденья.
 

9 октября 1838

2

 
Сладостны слезы для сердца в тоске безотрадной.
Есть они у меня, но жалко мне их проливать.
Раны души облегчил бы я ими, я знаю,
А все-таки их берегу я до лучшей поры.
Фиал многоценный души я все наполняю слезами
И жду той минуты, когда, жизни и чувств в полноте,
Млея, паду я на грудь к моей ненаглядной,
А сердце забьется, заплещет и брызнет алмазным ключом.
 

24 октября 1838

ЖЕЛАНИЕ ЛЮБВИ

 
Няня, что это такое
Нынче сделалось со мной?
Изнывает ретивое
Под неведомой тоской.
Все кого-то ожидаю,
Все об ком-то я грущу;
Но не знаю, не сгадаю,
Что такое я ищу.
Помнишь, няня, как, бывало,
В светлом тереме моем
Я резвилась, распевала,
Не заботясь ни о чем.
А теперь твоя шалунья
Пригорюнившись сидит:
Пало на душу раздумье,
Сердце ноет и болит.
Смех подружек мне досаден,
Игры их не веселят,
И нестатен, непригляден
Мне мой праздничный наряд.
Нет мне солнца в полдень ясный,
Мир цветет не для меня,
Опостыл мне терем красный,
Опостыла жизнь моя.
Няня! Няня! Что за чудо
Нынче сделалось со мной?
Что – добро оно иль худо
Мне пророчит, молодой?
 

1838, 14 октября

СОН

 
Друзья! Я видел сон чудесный.
Но что такое значит он?
Глашатай воли он небесной,
Или пустой, житейский сон,
Души тревожное движенье,
Одна игра воображенья? —
Судите вы.
Мечталось мне,
Что я стою на вышине
Холма крутого. Под ногами,
Среди акаций и берез,
Ручей в венке из пышных роз
Журчал игривыми струями.
И, отражая небо, нес
Живые перлы горных слез
И исчезал в дали незримой.
А там вблизи, гремя о скат
Холма, волной неукротимой,
Как буря, лился водопад.
Вставал столбами млечной пены,
Дробился пылью голубой,
И на границе отдаленной
В морскую грудь, боец надменный,
Вливался бурною рекой.
Один задумчивый, безмолвный
Я на холме крутом стоял,
И с струй ручья на бурны волны
Мой жадно взор перебегал.
Мечта сменялася мечтою:
То светлых струй своих игрою
Меня манил к себе ручей;
Я любовался красотою
Его зыбей, его полей:
«Как все спокойно здесь! Как мило!
Когда прошла бы жизнь моя,
Как струйка этого ручья
От колыбели до могилы!»
Так думал я. Но вскоре шум
И блеск нагорного потока
Своей поэзией высокой
Другую мысль вливали в ум;
И эта мысль была кипуча
Как водопад, была сильна
Как бездны бурная волна.
Вдруг, мнится мне, из недра тучи
Раздался голос громовой:
«Смотри! Две жизни пред тобой:
Избрать тебе даю свободу.
Пойми, узнай свою природу
И там не медля выбирай.
Ручей – безвестной жизни рай,
Поток – величия зерцало!»
Сказал – и снова тишина!
Сомненье душу взволновало,
И пробудился я от сна.
 

1838, 3 декабря

ПЕРЕМЕНА

 
Проходят дни безумного волненья,
Душа зовет утраченный покой;
Задумчиво уж чашу наслажденья
Я подношу к устам моим порой.
Другая мысль в уме моем теснится,
Другое чувство движет мою грудь;
Мне вольный круг цепями становится,
Хочу в тиши отраднее вздохнуть.
Исчез обман мечты самолюбивой,
Открылась вся дней прежних пустота,
Другую мне рисует перспективу
В дали годов спокойная мечта.
Домашний кров, один или два друга,
Поэзия – мена простых затей.
А тут любовь – прекрасная подруга,
И вкруг нее веселый круг детей.
 

1838, 9 декабря

ПЕРВЫЙ ВЕСЕННИЙ ЦВЕТОК[94]94
  Первый весенний цветок (с. 152). Впервые – Петр Павлович Ершов, автор сказки «Конек-горбунок». Биографические воспоминания университетского товарища его, А. К. Ярославцова. Спб., 1872.
  По словам Ярославцова, это стихотворение было написано на листе с рисунком, на котором изображены «вправо, на высоком берегу реки – замок с башнями; на противоположном низменном берегу – могила, на ней крест, под елью, за нею влево – береза, начало леса. Из-за высокого берега подымается солнце. Стихотворение, поверх рисунка, озаглавлено: «Первый весенний цветок»». Возможно, этот заголовок не относился к стихотворению. Однако Ярославцов поясняет смысл заголовка следующим образом: «Это первый весенний цветок, первая песнь, первая мечта, вылетевшая из груди молодого поэта, так охваченной, казалось, любовью и вожделенною будущностью!.. Но отчего ж среди упоения готовящегося блаженства вдруг неожиданно первым цветком, первою песнию являются глубоко грустные мысли, предметы печальной думы?» (с. 61, 62).


[Закрыть]

 
Утро дохнуло прохладой. Ночные туманы, виясь,
Понеслися далёко на запад. Солнце приветно
Взглянуло на землю. Все снова живет и вкушает
Блаженство. Но ты не услышишь уж счастья,
О замок моих прародителей! Пусть солнце
Своим лучом золотит шпицы башен твоих,
Пусть ветер шумит в твоих стенах опустелых,
Пусть ласточка щебечет под высоким карнизом
Веселую песню, – ты не услышишь уж жизни
И счастья. Склоняся уныло над тихой долиной,
Башни твои как будто смотрят на эту могилу,
Где схоронено все, что тебя оживляло.
О, если б подслушать, что говорит одинокая ель над тобою,
Зачем преклоняет к земле вершину свою
И слезы росы отрясает с листьев своих!
О, если б прочесть, что мох начертал на стенах опустелых,
Много бы, много сказали эти тайные буквы;
Их поняло б сердце, мечта бы их полюбила,
И чувство, глубокое чувство их затаило.
 

16 марта 1839

ДРУЗЬЯМ

 
Друзья! Оставьте утешенья,
Я горд, я не нуждаюсь в них.
Я сам в себе найду целенья
Для язв болезненных моих.
Поверьте, я роптать не стану
И скорбь на сердце заключу,
Я сам нанес себе ту рану,
Я сам ее и залечу.
Пускай та рана грудь живую
Палящим ядом облила,
Пускай та рана, яд волнуя,
Мне сердце юное сожгла:
Я сам мечтой ее посеял,
Слезами сладко растравлял,
Берег ее, ее лелеял —
И змея в сердце воспитал.
К чему же мой бесплодный ропот?
Не сам ли терн я возрастил?
Хвала судьбе! Печальный опыт
Мне тайну новую открыл.
Та тайна взор мой просветлила,
Теперь загадка решена:
Коварно дружба изменила,
И чем любовь награждена?..
А я, безумец, в ослепленье
Себя надеждами питал,
И за сердечное мученье
Я рай для сердца обещал.
Мечта отрадно рисовала
Картину счастья впереди,
И грудь роскошно трепетала,
И сердце таяло в груди.
Семейный мир, любовь святая,
Надежда радостей земных —
И тут она, цветок из рая,
И с нею счастье дней моих!
Предупреждать ее желанья,
Одной ей жить, одну любить
И в день народного признанья
Венец у ног ее сложить.
«Он твой, прекрасная, по праву!
Бессмертной жизнию живи.
Мое ж все счастие, вся слава
В тебе одной, в твоей любви!»
Вот мысль, которая живила
Меня средь грустной пустоты
И ярче солнца золотила
Мои заветные мечты…
О, горько собственной рукою
Свое созданье истребить
И, охладев как лед душою,
Бездушным трупом в мире жить,
Смотреть на жизнь бесстрашным оком,
Без чувств – не плакать, не страдать,
И в гробе сердца одиноком
Остатков счастия искать!
Но вам одним слова печали
Доверю, милые друзья!
Вам сердца хладного скрижали,
Не покраснев, открою я.
Толпе ж, как памятник надгробный,
Не отзовется скорбный стих,
И не увидит взор холодный
Страданий внутренних моих.
И будет чуждо их сознанья,
Что кроет сердца глубина —
И дни, изжитые в страданье,
И ночи жаркие без сна.
Не говорите: «Действуй смело!
Еще ты можешь счастлив быть!»
Нет, вера в счастье отлетела,
Неможно дважды так любить.
Один раз в жизни светит ясно
Звезда живительного дня.
А я любил ее так страстно!
Она ж… любила ли меня?
Для ней лишь жизнь моя горела
И стих звучал в груди моей,
Она ж… любовь мою презрела,
Она смеялася над ней!
Еще ли мало жарких даней
Ей пылкий юноша принес?
Вы новых просите страданий,
И новых жертв, и новых слез.
Но для того ли, чтобы снова
Обидный выслушать ответ,
Чтоб вновь облечь себя в оковы
И раболепствовать?.. О нет!
Я не унижусь до молений,
Как раб, любви не запрошу.
Исток души, язык мучений
В душе, бледнея, задушу…
Не для нее святая сила
Мне пламень в сердце заключила,
Нет, не поймет меня она!
Не жар в груди у ней – могила,
Где жизнь души схоронена.
 

Июнь 1839

ЗИМНИЙ ВЕЧЕР[95]95
  Зимний вечер (с. 156). Впервые – Библиотека для чтения, 1841, т. 44 (цензурное разрешение – 31 декабря 1840). Существует вариант под заголовком «Зимняя фантазия».


[Закрыть]

 
Воет ветер, плачут ели,
Вьются зимние метели;
Бесконечной пеленой
Виснет хмара над страной.
Ни ответа ни привета —
Лишь порою глыба света
Дивной радуги игрой
Вспыхнет тихо за горой;
Лишь порою, дея чары,
Глянет месяц из-за хмары,
Словно в повязи венца
Лик холодный мертвеца.
Скучно! Грустно! Что же, други,
Соберемтесь на досуге
Укоротить под рассказ
Зимней скуки долгий час!
Пусть в пылу бессильной злобы
Вьюга вьет, метет сугробы,
Пусть могильный часовой,
Ворон, плачет над трубой.
Что нам нужды? Мы содвинем
Круг веселый пред камином
И пред радостным огнем
Песнь залетную споем.
Сок янтарный полной чаши
Оживит напевы наши,
И под холодом зимы
Юг роскошный вспомним мы.
 

1839

МОЯ ПОЕЗДКА[96]96
  Моя поездка (Выезд. Поле за заставой. Песня птички. Скорая езда. Дорога. Гроза.) (с. 157). Впервые: 1–5 – Ершов П. П. Сочинения. Омск, 1950; 6 – Ершов П. П. Конек-горбунок. Стихотворения. Л., 1976. Цикл состоит из 10 стихотворений, написанных под впечатлением от поездок в одно из живописных мест под Тобольском – Ивановское.


[Закрыть]

Выезд

 
Город бедный! Город скушный!
Проза жизни и души!
Как томительно, как душно
В этой мертвенной глуши!
Тщетно разум бедный ищет
Вдохновительных идей;
Тщетно сердце просит пищи
У безжалостных людей.
Изживая без сознанья
Век свой в узах суеты,
Не поймут они мечтанья,
Не оценят красоты.
В них лишь чувственность без чувства,
Самолюбье без любви,
И чудесный мир искусства
Им хоть бредом назови…
Прочь убийственные цепи!
Я свободен быть хочу…
Тройку, тройку мне – и в степи
Я стрелою полечу!
Распахну в широком поле
Грудь стесненную мою,
И, как птичка, я на воле
Песню громкую спою.
Звучно голос разольется
По волнам цветных лугов;
Мне природа отзовется
Эхом трепетным лесов.
Я паду на грудь природы,
Слез струями оболью
И священный день свободы
От души благославлю!