Текст книги "Странник (пьеса)"

Странник
(несколько историй про любовь)
(Пьеса)

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Странник, Олег Клёнов – юноша и мужчина

Прохожий, Кавалер, Фортунатов, Меняла – мужчина

Девушка, Девочка, Дама, Оля, Лека, Аля, Лена – девушка и женщина.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

В левой стороне сцены (от зрительного зала) – письменный стол, заваленный горами исписанных бумаг-рукописей, пишущая машинка «Ундервуд», чай в подстаканнике; над столом – абажур. За столом сидит Олег и сосредоточенно пишет.[1]1
  Здесь актер может читать с листа, может читать на память (текст выстроен ритмически, «ритмизирован»; считаю – он нужен, как «камертон», который задает тему, как в музыке, и как переход от одной истории к другой. При необходимости (или желании) текст можно существенно сократить. Девушек может играть одна актриса, а лучше – несколько. А можно текст записать заранее и выдавать «за кадром». Для гастрольного варианта так – лучше.


[Закрыть]

Олег: …Год шел к закату, налитый тяжелой, свинцовой усталостью, сковавшей землю, притянувшей к ней низкое, лилового цвета небо. Острые стрелы поземки неслись по ночным, отполированным слюдяной коркой льда улицам, а на площади – вихрились смерчами у ног каменного истукана на высоком гранитном постаменте. Словно статуя Командора, он застыл перед темным зданием, безлично взирающим на подвластный город и неподвластный снег пустыми провалами черных окон…

Олег замирает, смотрит в непроглядную темень за окном, снова склоняется над рукописью.

Олег: …И время по такой поре кралось неслышно и мнилось вовсе несуществующим. Казалось, и эта ночь, и снег, и усталость – были всегда, и то, что еще блистало в памяти золотистыми искорками сгоревших летних костров, виделось теперь лишь игрой измотанного беспроглядной ночью воображения и горькой бессонницы…

Звонок телефона мечется, как призрак исчезнувшей музыки; Олег невидяще смотрит на телефон некоторое время, снимает трубку, прикладывает к уху.

Зажигается свет над правой стороной сцены – кухней-гостинной. В ней – стол, плита, зеркало, дверь в соседнюю комнату. Оля, в домашнем платье, которое, впрочем, очень ей идет; волосы забраны в пучок…

Оля: Это я.

Олег: Здравствуй.

Оля: Ты хотел зайти…

Олег: Ну… В общем…

Оля: Родители на дачу уехали. Приходи.

Олег: Прямо сейчас?

Оля: А когда?

Олег: Я даже не знаю…

Оля: Да ладно тебе…

Олег смотрит на заваленный бумагами стол, на стакан с недопитым, бурого цвета чаем… А за окном – всё то же тяжкое, лиловое небо, готовое заплакать…

Олег: (напевает) Ноябрь перед закрытием слезливо и дурашливо расплакался дождем…

Оля: Что? Я не расслышала.

Олег: Ничего.

Оля: Так ты придешь?

Олег: Да.

Олег смотрит на бумаги, кое-как пытается подравнять, листы падают на пол, вместе с несколькими кленовыми алыми и золотыми листьями, смешивась с ними… Свет в правой половине гаснет.

Ольга в кухне-гостинной подходит к большому зеркалу, расплетает забранные в «хвостик волосы, встряхивает головой, снимает домашнее платье, открывает шкаф, прикидывает на себя одно, другое, останавливается на совсем коротком, девичьем, в горошек, надевает его и сабо – на ноги – любуется своим отражением.

Слышен плач ребенка, Ольга уходит в дверь. Свет гаснет.

Олег тем временем идет вдоль сцены. Слышны шумы отправляющихся троллейбусов, лязг дверей, редкие клаксоны автомобилей, редкие лучи фар время от времени прочерчивают пространство… Статуя Истукана. Олег застывает перед ней; в клубящемся в тумане видны лишь ботфорты и крепкая рука, сжимающая эфес стилета. Вдалеке – силуэт дома; окна похожи на соты-иллюминаторы корабля, который никуда не плывет.

Рядом с Олегом останавливается Прохожий. Привлекает внимание Олега коротким: «Ээ…», Кленов поворачивается к нему.

Прохожий: Людей – никого… Как попрятались. (С елейной мечтательностью)В эдакую пору хорошо бы сидеть где-то в натопленной избушке, отгородившись мира ставнями, взятыми на болты, накрепко, чтоб и не растворить… И не видеть этих пустых выстуженных улиц, и не видеть этих пустых, выстуженных лиц,… И укрыться за желтым светом абажуров, за золотом плотных портьер, в тепле янтарного чая и хмеле пурпурного вина… И заснуть… и не просыпаться…

Прохожий замолкает вдруг, сутулится, втягивает голову в плечи, озирается глазами, словно сболтнул лишнего…

Прохожий: Э-э-э… Огонь найдется?

Олег чиркает кремнем зажигалки. Прохожий прикуривает, смотрит колеблющееся пламя, потом на Олега – испытывающее…

Прохожий: Неровный нынче огонь… Погода собачья… Ха-ха… Как жизнь.

Уходит, подняв воротник плаща. Олег смотрит ему вслед, словно силясь что-то вспомнить. Порыв ветра бросает Олегу под ноги опавшие кленовые листья.

Кухня-гостинная освещается. Тихий стук в дверь. Оля открывает.

Оля: Долго шел, Клёнов. Сашка уснула. Едва уложила. И болтает, и болтает. (С иронией) Вся в папу. Упрямая.

Из соседней комнаты доносится голос ребенка.

Олег: Разбудили?…

Оля: Ничего…

Оба заглядывают в комнату.

Детский голос: Дядя…

Оля: Нет, Саша, дядя ушел. И деда тоже.

Детский голос: Дядя! Дядя!

Оля: Спи, моя хорошая…

Прикрыв дверь, оба на цыпочках отходят от двери.

Оля: Понял, Клёнов… Ты для нее – дядя.

Они проходят в кухню-гостинную, устраиваются за столом. На плите кипит кастрюлька с чем-то. В углу за столом – чем-то заставленная, пыльная гитара. Как хлам. Монотонно тикают ходики. Маятник-«глазки» – бегают туда-суда; Кленов косится на них время от времени.

Оля: Есть будешь?

Олег: Лучше чай.

Оля: Есть кофе растворимый.

Олег: Давай.

Оля насыпает порошок, сахар, заливает кипятком.

Оля: Сашка и Стас в аспирантуру поступили. У нас что-то полкурса туда ринулось.

Олег: Да?

Оля: Ты то что? Как всегда, всё трепом ограничилось?

Олег: Так вышло.

Оля: А в школе не надоело?

Олег: Надоело.

Оля: И – что?

Олег: Каждому своё.

Оля: Да ладно тебе…

Во время разговора Оля чистит картошку, крошит в кипящую воду. Олег отщипывает кусочки от батона, скатывает в шарики и машинально отправлет в рот.

Оля поворачивается и смотрит на него; в лице у нее – или грусть по тому, что не состоялось или, скорее, извечное женское: я так и знала: рохля. Мельком оглядывает себя в зеркало; горькая гримасска кривит губы: дескать – для кого наряжалась!? Олег чувствует ее взгляд, поднимает голову.

Оля: (с горькой иронией) А ты не изменился.

Олег пожимает плечами.

Оля: Еще кофе?

Олег: Покрепче.

Оля: Сделай сам.

Олег смотрит ей в глаза, смущается, опускает взгляд, произносит тихо и словно решившись:

Олег: Давай, я тебе спою….

Оля: Ну вот. Одному – попеть хочется, другому – потанцевать… И все забываете, что ребенок спит.

Олег: Я негромко.

Оля: Не нужно. Ты не замечал разве, что я просто не хочу тебя слушать?

Олег: Почему?

Оля: Эти песни… слишком хороши… для тебя.

Олег: Я их не нарочно… Они складываются сами.

Оля: Все равно. Слова можно придумать какие угодно. Человек то ты – пустой. Знаешь, ты только в поэты не лезь.

Олег: А я и не лезу. Просто – так живу.

За окном завывание ветра, на чьем-то балконе, хлопает плохо пристроенная фанера.

Оля: Что замолчал?

Олег прихлебывает из кружки.

Олег: Кофе вот пью.

Оля: Ну ладно, спой. А я красится буду. Тебе это не помешает?

Олег: (врёт, и это очевидно) Нет…

Ольга раскладывает косметичку, начинает красить веко, другое… Олег берет гитару – буквально освобождает ее от той рухляди, которой она заставлена. Нежно оглаживает. Проводит по струнам – дребезжащий звук наполняет кухню – гитара расстроена.

Оля: Потише!

Олег кивает, крутит колки, едва весомо касаясь струн кончиками пальцев. Лицо его постепенно преображается, становится одухотворенным, нездешним… При первых тактах, аккордах музыки и звуков саксофона Оля замирает, смотрит на Олега – и взгляд ее меняется, теплеет, делается странным и отстраненным…

Свет над кухней-гостинной постепенно меркнет, потом пропадает вовсе… Остается только музыка.

В круге сета появляется Кленов – одетый с иголочки; в круг вступает Оля; начинается танго, полное скрытой страсти и эротики…

 
Разлили души по бокалам,[2]2
  Все стихи – мои, на все есть музыка, только ее нужно хорошо аранжировать. Это – танго. Естественно, будет запись.


[Закрыть]
Как будто слезы по любимым,
Чтобы мягчило снегом талым
Тоску быть гордым и гонимым,
Чтобы истаивали свечи
На кипарисовой террасе,
Чтобы струился лаской вечер
И был изысканно прекрасен.
Как взгляд твой ясный и счастливый,
Как голос ручейково-нежный,
Как шопот моря торопливый,
Как запах ветренно-подснежный…
Когда расцвечивает ало
Земную зависть по вершинам —
Мы возвращаемся устало
К пурпурным мантиям и винам.
 

Постепенно к танцу присоединяется третий – Прохожий – одетый в безукоризненный смокинг «с иголочки»… Сначала он словно ходит кругами вокруг двоих, танцующих, потом берет партнершу и начинает танцевать с ней… Танго втроем.

 
На кипарисовой террасе
Плащи теней свивают свечи.
В цветах сирени тает праздник,
Как смех, бессонен и беспечен!
И фиолетовым кристаллом
Мерцают грезы снегом мнимым…
Разлиты слезы по бокалам,
Как будто души – по любимым.
 

Танец заканчивается, танцующие замирают; музыка постепенно гаснет, как и свет, пока не исчезает вовсе; остаются только гулкие удары метронома или ходиков. Свет над кухней гостиной возникает постепенно. Завороженное выражение сходит с лица Оли; она – словно проснулась; взглядывает на себя в зеркальце косметички, берет иголку и начинает аккуратно отделять слипшиеся ресницы одну от другой. Олег глядя на эту процедуру болезненно морщится; осторожно кладет гитару на колени.

Оля: (буднично-ранодушно) Чего замолчал? Пой еще.

Олег: Ты слушала?

Оля: А как же.

Она берет кусочек льда и протирает кожу лица.

Олег: Решила посвежеть?

Оля: Это лед с травами. Очень полезно. (Кивая на гитару)Всё?

Олег: Из новых – всё.

Оля: Ну спой старые.

Олег: Ты их все слышала.

Оля: Не важно. Интересно, как они теперь звучат.

Олег мягко проводит по струнам.

Олег: (напевает)

 
Нам нечего делить,
Нам незачем делиться
Судьбами.
Друг друга обвинять,
Друг другу становиться
Судьями.
Грешны – и не грешны,
Пред будущим равны
По-прежнему.
Сегодня заодно
Пьем терпкое вино
Подснежников.
 

Оля: Это всё та же песня?

Олег: Другая.

Оля: Мотив похож.

Олег: Просто – настроение такое…

Оля (с неожиданной злостью и яростью, которая быстро превращается в привычную, глубоко обжитую жалость к самой себе) Знаешь… Ты найди дуру, которая тебя не знает, и пропой ей все это. И она – сразу бросится тебе на шею.

Олег (горько и резко) Да? Для таких случаев у меня есть другие песни. И – вино.

Оля: А у меня – вина нет.

Оля встает у черного окна. Сквозь окно и ее отражение в нем – огни дома напротив – словно иллюминаторы корабля, который никуда не плывет.

Звук метронома-ходиков становится резким и гулким. Слышно, как дважды проворачивается ключ в замке.

Олег: Родители…

Оля: Ты не беги, пусть хоть разденутся…

Олег: (кому то за сценой, привстав, тщательно и вежливо) Здравствуйте.

Женский голос (в ответ) Здравствуйте.

Мужской голос (в ответ) Здравствуйте.

Звук метронома, звяканье ключей, свет постепенно гаснет…

Олег тем временем идет вдоль сцены. Слышны шумы отправляющихся троллейбусов, лязг дверей, редкие клаксоны автомобилей, редкие лучи фар время от времени прочерчивают пространство… Но все перекрывает звук метронома… Ветер бросает Кленову под ноги осенние листья… Темнота, завывание ветра.

Зажигается свет абажура над столом Кленова. Он кладет сверху на гору бумаг – кленовый листок. Одновременно зажигается свет абажура над кухней-гостинной Оли. Она «при полном параде» – костюм, туфли, подвитые волосы, нервно покачиваясь на каблуках, с трубкой в руке…

Мелодичный телефонный звонок в квартире Кленова – как призрак исчезнувшей музыки… Один, другой, третий…

Олег: Сейчас она скажет «я тебя люблю…» – и…

Кленов бросается к телефону, смахивая со стола что-то, прикладывает трубку к уху.

Оля: (жестко, делово): Это я. Ты в театр не хочешь сходить? Премьера.

Олег: Прямо сейчас?..

Оля: Да.

Олег: Ты ведь с кем-то собиралась…

Оля: Так ты пойдешь или нет!?

Олег: Знаешь, я думал…

Оля: Чего от тебя еще ждать…

Оля зло бросает трубку на аппарат. Свет над кухней-гостинной гаснет. Пронзительный звук коротких гудков в квартире Кленова. Он кладет трубку на аппарат, присаживается к столу, автоматически прихлебывает чай из стакана в подстаканнике, морщится от горечи…

Где-то на кухне у Кленова работает радиоточка; в тишине слова диктора становятся все слышнее.

Голос диктора: (монотонный, то более явственный, то пропадающий): «…городские власти приняли решение о перенесении на следующую декаду заседание комиссии по переносу…» – «…в русле культурных мероприятий, посвященных…» – «…работники жилищно-коммунального хозяйства были не в должной мере подготовлены к отопительному сезону…» – «…и о погоде…»

Кленов рассеянно играет кленовым листом над столом…

Олег: Жаль, что не о жизни…

Голос Прохожего: (визгливо-издевательски) А погода?… Погода – собачья.

Олег озирается – но вокруг никого. Закуривает, берет перо, склоняется над столом и начинает писать… Свет меркнет…

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

В левой стороне сцены – все тот же письменный стол, заваленный горами исписанных бумаг-рукописей, пишущая машинка, чай в подстаканнике; над столом – абажур. За столом сидит Олег и сосредоточенно пишет.

Олег: Летом, как и юностью, все иное. Беспутные, бездумные дни летят нескончаемой явью, длинные, как детство и теплые, как слезы… И, кажется, ты может вспомнить их все – до капли дождя, до оттенка травы, до проблеска вечернего луча по струящейся прохладе воды, до трепета ресниц первой возлюбленной, которой и коснуться не смел, до взгляда той, другой, с которой некогда рассеянно разминулся, чтобы теперь помнить всю жизнь…

Олег болезненно морщится, перечитывая написанное, комкает лист, бросает на пол. Взгляд падает на трубку телефона. Берет, неуверенно набирает.

Звучит звонок и вместе с ним – загорается свет слева; кухня-гостинная; Лека, девушка неуловимо похожая на первую, но иная; короткая стрижка, вельветовые джинсы, свитерок, радостно что-то напевая, Лека орудует пылесосом. Из радиоточки звучит пионерская песня «Замечательный вожатый есть друзья у нас…» – или другая… Выглядит Лека, словно девочка-подросток. Косится на звонящий телефон, наконец, наклоняется к стоящему на полу телефону через кресло.

Лека: Да?

Олег: Привет. Как сама?

Лека: (весело) Дома сижу. Декабрь, а погода не зимняя. Марево, сырость. Чего делать-то?

Олег: (перенимая ее веселый тон) Никуда не собираешься?

Лека: Не-а.

Олег: Тогда – заскочу за летними фотографиями?

Лека: Давай.

Олег: Напомни, твоя квартира… А то я с лета…

Лека: Сорок три.

Кленов бегло смотрит в зеркало перед выходом… Взлохматил рукой волосы, тряхнул головой.

Олег: (иронически): «Духовной жаждою томим…» Ещё как томим!

Олег идет через сцену. Навстречу ему Прохожий – одетый стильно (фарца сер.70-х), с длинными волосами.

Прохожий: Э-э-э… На мелочь не богаты? Две копеечки, позвонить…

Олег: Только рубль.

Прохожий: (ернически, но со значением) Неразменный?

Олег: Хотя – есть двушка!

Выгребает из другого кармана грудку мелочи, подает Прохожему монетку.

Прохожий: Премного, премного… Я – ваш должник…

Прохожий, спеша, уходит, подмигнув Кленову.

Кухня-гостинная Леки. (Загорается свет). Звонок телефона.

Лека: Алло! Ты!? «Панасоник»! Настоящий!? Ух ты! Правда что ли! Давай! Жду!

Комнату заливает мелодия из радиоточки: «Замечательный вожатый есть друзья у нас!» Лека, дурачась перед зеркалом, пляшет что-то несусветно-дикарское и немного неприличное. Звонок в дверь. Лека бросается к двери, распахивает радостно, делает шаг назад. Заходит Кленов. Легкое разочарование на ее лице снова быстро сменяется радостью – похоже, это девушка вообще неспособна грустить.

Лека: (напевая) «Замечательный вожатый есть друзья у нас!» Кленов! Заходи! Кофе – сам! Фотки – на столе! Я сейчас!

Скрывается за ширмой. Быстро сбрасывает джинсы-свитер, перебирает ворох платьев, переодевается…

Олег проходит в кухню-гостинную. Берет со стола раскрытую книгу.

Лека: (из-за ширмы) Это – про любовь.

Олег: (читает вслух): «Лето вошло в самую пору, как перезрелая девка». Познавательная книга. Читаешь?

Лека: Мама читает. Говорит – жизненная.

Олег: Раз мама говорит, значит, так оно и есть.

Смешок Леки. Она надевает пояс, тщательно, разглаживая, натягивает чулки.

Лека выскакивает из-за ширмы одетая в очень короткое школьное платье, с повязанным пионерским галстуком.

Олег: Так ведь каникулы… Тебе что, в школу?

Лека: (с ухмылкой) Угу. В драмкружок. (Оглядывает Олега бегло, но откровенно) А ты – изменился. Повзрослел, что-ли?

Олег: (хрипло и нежно) А ты – такая…

Лека: (понимая, что он хочет сказать, обрывает) Да! Я – такая. Как фотки?

Олег рассматривает взятые со стола фотографии, Лека тоже, из-за его спины, откровенно и намеренно прижавшись к нему.

Лека: Весело было. Слушай, у Маринки предки на неделю в санаторий отъедут, она обещает всех собрать, еще кого-то там пригласить…

Олег: (пожимая плечами) Зимой всё другое.

Лека: Ну да. И музона и нее нормального нет. Пионерский костер! Не забыл?

Олег: (влюблено и немного растерянно) Нет.

Лека начинает напевать рокн-ролльный мотив, делать движения танца… Свет меркнет и исчезает, появляется в другом краю сцены – словно подсвеченные языками пламени, в свете которых Олег и Лека танцуют рокн-ролл, раскованно, постепенно их движения становятся все более откровенными, Лека обнимает Олега ногами и руками, всполохи пламени выхватывают из тьмы их обнаженные тела[3]3
  Или «полуобнаженные» или телесного цвета трико – это на ваше усмотрение.


[Закрыть]… И музыка уже другая – «love music France» – с любовными вздохами и прочим…

Музыка затухает, как и костер, пока не превращается во тьму…

Скрежет механизма часов и бой – раз, два, три…

Вместе с боем возникает кухня-гостинная Леки. Оба рассматривают фотографии на столе.

Олег: А знаешь, я песни начал писать… И рассказы…

Лека: (бросив нетерпеливый взгляд на часы) Бывает. Сейчас все что-нибудь пишут. (Вежливо) Споешь как-нибудь?

Олег: Тебе… я…

Лека снова бросает взгляд на часы.

Олег: Драмкружок?

Лека: Ага.

Олег: Да и мне пора…

Олег наматывает на шею шарф… Медлит… Порывисто, словно решившись на что-то… делает шаг к ней … Лека плавным, чисто женским движением отстраняет его руку, вместо губ подставляет щеку… Олег горячо и неловко «впечатывается» в неё губами…

Лека: (грациозно отстраняясь) Ну, пока?

Олег: Пока. Кстати, забыл твою косынку. С лета так у меня и лежит. Помнил все время, даже выкладывал, чтобы захватить, а вот – забыл.

– Это ты зря.

Олег не двигается с места.

Лека: Клее-ё-ёнов, проснись… Тебе пора.

Олег идет вдоль сцены, грустный… Навстречу – Прохожий, с коробкой «Панасоник» под мышкой.

Прохожий: Э-э-э… Не подскажете, где здесь дом четырнадцать?

Олег: (не глядя на него, машинально) Нет.

Прохожий: Но это улица Пушкина?

Олег. Не знаю.

Прохожий: Но…

Олег: Извините, мне – пора.

Клёнов медленно идет по сцене к кулисе.

Прохожий: (вослед, язвительно) Пора – чего? Любви? Зимы? Одиночества?

Кленов идет вдоль сцены, в завывание ветра вплетается звук еле слышимой мелодии, и стихи…

 
Как многодневная усталость[4]4
  Песня – фоном молчаливой прогулке, в предварительной записи.


[Закрыть]
Ложится снег.
И сколько нам еще осталось
Минут на всех.
И сколько нам еще осталось
На всех невзгод.
Пустых прощаний и вокзалов,
И непогод.
В белесой тьме не различаю
Домов и лиц.
Холодной пылью засыпает
Листву страниц.
К асфальту небо прикоснулось —
Тень пустоты.
Домов декабрьская сутулость —
Отстрел мечты.
 

Ритм мелодии четко очерчивается ударами метронома – или ходом часов. Все постепенно погружается в дымку…

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Все погружено в дымку. Прохожий, одетый Кавалером или даже Кабальеро, стоит в ботфортах и при шпаге на небольшом постаменте в позе статуи. Вокруг сквозь дымку – силуэты часов – напольных, настольных, всяких… Шум хода часов, разный… какие-то механизмы скрежесчут… Позади, экраном, – движущиеся шестеренки и шестерни[5]5
  Символика «взаимосвязанного», алгебраического мира, в котором нет места ни Чуду, ни воле.


[Закрыть]…

Кавалер сходит с пьедестала… Часы после скрежета начинают разнобойно и разноголосо отбивать время… Кавалер болезненно морщится при каждом ударе…

Кавалер:…Как я ненавижу часы! Ведь они отсчитывают наше время и всегда – в минус… И – вянет человечек, вспоминая отлетевшие в бездарь дни – пустые, как ноябрьское небо! А то вдруг нахлынет, как сейчас, и снова, снова все та же мысль – что становится с нами, когда жизнь проходит? И что становится с жизнью – когда проходим мы?.. И все твои воспоминания, яркие, как летний закат, неуловимые, тревожащие слезной мукой, всё – прелесть женщин, сияние моря, упругое беспокойство ветра, аромат лесных фиалок, ландышей, дурмана, – всё, что и составляет существо твоей жизни – пропадает в беспамятстве…

Кавалер горестно замирает, произносит…

Кавалер: Слова… Ничего не значат, но всё – объясняют…

Из дымки появляется Странник, Кавалер принимает горделивую осанку, положив руку на эфес, делает шаг к постаменту, но вдруг останавливается, внимательно рассматривая Странника.

Кавалер: Мы ведь где-то встречались?

Странник: Везде.

Кавалер: Ты пришел… занять моё место?

Странник: Нет. Спросить. Я вот прочел: «В начале было Слово…»

Кавалер: (с иронией превосходства): Беллетристы… И чего только не напишут…

Во время словесного поединка передвигаются по кругу, словно в поединке настоящем…

Странник: Что есть слово?

Кавалер: Средство достижения власти.

Странник: Что есть средство?

Кавалер: Ступенька на пути к цели.

Странник: Что есть цель?

Кавалер: Иллюзия, создаваемая воображением.

Странник: Что есть воображение?

Кавалер: Прекрасное прошлое и блестящее будущее.

Странник: Что есть прошлое?

Кавалер: Бытие, оставшееся в памяти.

Странник: Что есть память?

Кавалер: Наша мука и наша радость.

Странник: Что есть мука?

Кавалер: Это боль и страх.

Странник: Что есть страх?

Кавалер: Сознание ничтожности.

Странник: Что есть ничтожность?

Кавалер: Отсутствие власти.

Странник: Что есть власть?

Кавалер: Власть человечья – кнут.

Странник(после паузы): Власть Божья – Любовь[6]6
  Схоластический прием, использованный в этом диалоге, был популярен в раннем Средневековье, в частности, при составление Эйнгартом, духовником и воспитателем Карла Великого, поучений для него.


[Закрыть].

Странник кланяется Кавалеру церемонным поклоном, уходит. Кавалер присаживается на постамент, горестно понурив голову. Трясет ею так, что букли длинного парика мотаются из стороны в сторону. Поднимает лицо, приподняв брови произносит обескуражено и недоуменно:

Кавалер: (приподняв брови, недоуменно) Любовь!?

Медленно поднимается, идет навстречу зрительному залу, читая…

 
Вся жизнь – из встреч и расставаний[7]7
  Единственное в тексте стихотворение, на которое нет музыки. Естественно, его может прочитать и сам «поэт» – Олег Клёнов, Странник – а то Кавалеру – многовато. На ваше усмотрение.


[Закрыть],
Из бесприютных ожиданий,
Из несложившихся стихов,
И слов, и снов, и обещаний…
Лукавой тенью подсознанье
Тревожит мглу моих грехов,
Так никогда и не свершённых!..
…В степной дали отряды конных
В броню закованных врагов
Спешат покой устроить бренный,
Сместив с престолов во вселенной
Несостоявшихся богов.
И поздний пир начать субботний,
Сместив с престолов преисподней
Несостоявшихся лжецов.
И распинать на ложах страсти
Несчастных королев ненастья
И юных и беспутных вдов.
И орошать лукавых главы
Вином сияния и славы,
И красить золотом венцов.
И – время рассылать лихое,
Лишая ночи и покоя
Несостоявшихся творцов.
 

Снова – скрежет механизмов, тиканье, гулкие удары и бой, Кавалер окидывает взором зал, уходит… Все погружается во тьму, пока…