Текст книги "Царь Давид"

Глава 7. Гон

Впервые в настоящем деле Давиду пришлось испытать своих людей, когда филистимляне осадили небольшой пограничный город Кеилу и стали грабить уже собранный, но еще не увезенный в амбары урожай. Жители Кеилы каким-то образом сумели известить Давида об этом набеге врага и запросили о помощи. Узнав об этом, в лагере Давида возропотали: его обитатели откровенно боялись вступать в схватку с таким сильным и хорошо вооруженным врагом. Но Давид, говорит Библия, вопросил с помощью священника Авиафара «урим» и «тумим», и Бог через них обещал ему победу над филистимлянами. Скептически настроенные историки считают, что даже если Давид и в самом деле обратился к оракулу, свой выбор он сделал гораздо раньше. Обращение кеилатян за помощью означало, что они видят в нем и его «армии» нечто большее, чем просто сборище «лихих» людей – силу, которая куда ближе, чем царская армия, и за помощью к которой можно обратиться в случае беды. Таким образом, это был поистине миг выбора: станет ли Давид для окрестных жителей «князем», негласным правителем и защитником тех мест, где не так сильна власть Саула, либо так и останется атаманом очередной, пусть и довольно большой шайки разбойников. И тот, кто по-настоящему знал Давида, понимал, что на самом деле выбора у него не было.

В тот же день Давид ударил в тыл филистимлянам и «нанес им великое поражение». Судя по всему, численное преимущество в этом бою было на стороне отряда Давида – речь шла о небольшом отряде филистимлян, решивших просто поживиться за счет соседей, а внезапность удара окончательно решила дело. Само собой, в Кеиле Давида встречали как спасителя и оказывали ему всяческие почести. Однако старейшины Кеилы слишком хорошо помнили, какая судьба постигла Нов, и пока в городе шел пир в честь Давида и его воинов, они направили к Саулу гонцов с тем, чтобы известить его о том, что он может прийти и пленить Давида. Когда Саулу принесли эту весть, он пришел в восторг – не было ничего проще, чем взять Давида в крохотной, окруженной крепостной стеной и имеющей только одни ворота Кеиле.

Но и Давид, безусловно, был достаточно умен, чтобы предвидеть такой поворот событий. Библия утверждает, что сначала предупреждение о грозящей опасности он получил в виде пророчества, но чтобы проверить, правильно ли все понял, Давид снова обратился к «урим» и «тумим», и Бог через них подтвердил: люди Кеилы предадут Давида, а Саул, узнав, что он здесь, непременно попытается его захватить. Поэтому Давид спешно покинул город (о чем было немедленно доложено Саулу, и тот отменил поход).

Как следует из текста, в Кеиле произошло еще одно знаменательное событие: 200 ее жителей решили присоединиться к Давиду, и таким образом численность его отряда возросла до 600 человек. А взятые у филистимлян в качестве добычи железные мечи, шлемы, щиты и прочее оружие делало этот его отряд вооруженным не хуже, а то и лучше царской армии.

* * *

По всей видимости, именно в те дни, когда Давид скрывался от Саула в Одолламской пещере и произошло событие, о котором Давид будет вспоминать в конце жизни и благодаря которому Давид вошел в историю как образец подлинного рыцаря. Библия рассказывает об этом эпизоде крайне невнятно:

«И сошли трое из тридцати начальников, и пришли во время жатвы к Давиду в пещеру Адуллам, а стан пелиштимлян стоял в долине Рефаим. А Давид был тогда в укреплении, а отряд пелиштимлян стоял тогда в Бейт-Лехеме. И захотел Давид пить, и сказал: «Кто напоит меня из колодца Бейтлехемского, что у ворот города? И пробились трое этих храбрецов сквозь стан пелиштимский и зачерпнули воды из колодца Бейтлехемского, что у ворот; и принесли к Давиду, но он не захотел пить ее, а возлил ее Господу. И сказал: сохрани меня Господь, чтоб я сделал это: не кровь ли это людей, рисковавших жизнью своею?..» (См. 2, 23:13-18). Почти теми же словами рассказывается эта история в 1-ой «Книге Хроник» (11:15-20).

Невнятность этого рассказа, возможно, объясняется тем, что речь в нем идет об истории или легенде, которая была хорошо знакома современникам авторов библейского текста. Устное же предание разъясняет, что описываемые здесь события происходили в дни, когда филистимляне неожиданно захватили родной город Давида Вифлеем[34]34
  По этому поводу есть и другие версии. Д. Малкин в «Короле Шауле» утверждает, что эта история произошла еще в те дни, когда Давид находился на службе у Саула. Некоторые авторы считают, что она произошла позже – уже после взятия Иерусалима, накануне второй битвы в Долине Рефаим, когда Давид зашел в спину филистимлянам (см. 2-ую часть книги).


[Закрыть]. Давид решил внезапной ночной атакой выбить врагов и в ожидании сумерек залег со своими людьми у границы города, в пшеничном или ржаном поле. Во время этой засады ему захотелось пить, вспомнился сладкий вкус ледяной воды из колодца (или дождевой ямы), расположенного на самой окраине города. Желанием отведать этой воды он поделился с боевыми товарищами и трое из них во главе с Авессой, рискуя жизнью, на глазах филистимских патрулей пробрались к колодцу, зачерпнули оттуда воды и принесли ее своему командиру. Но Давид, осознав, что он из-за своей несдержанности и, по сути дела, прихоти заставил друзей рисковать жизнью, отказался пить эту воды и вылил ее на землю – ибо цена этой воды была равна цене крови троих героев. В тот день Давид мгновенно стал как-то старше и мудрее и навсегда зарекся подвергать неоправданной опасности жизнь любого своего солдата.

Сам этот его жест, как уже было сказано, впоследствии стал считаться примером подлинного благородства и рыцарства.

* * *

Говоря о том, что вместе с Давидом было 600 человек, Библия имеет в виду 600 воинов, но судя по последующему тексту, у многих из этих бойцов были семьи, так что лагерь Давида насчитывал, очевидно, значительно больше народу.

Читателя, разумеется, интересует и вопрос о том, с кем делил в эти дни ложе сам Давид – понятно, что в свои 30 лет он вряд ли мог долго обойтись без женщины. О судьбе первой жены Давида Мелходы мы узнаем из 1-ой «Книги Самуила», где как бы мимоходом роняется фраза «А Шаул отдал дочь свою Михаль, жену Давида, Палтию, сыну Лаиша, что из Галлима» (12, 25:44). Во «Второй Книге Самуила» рассказывается, как Давид потребовал от сына Саула Иевосфея (Ишбааля, он же Ишбошет) вернуть ему Мелхолу, за которую он сполна расплатился крайними плотями филистимлян. «И пошел Ишбошет, и взял ее от человека Палтиела, сына Лаиша. И пошел с нею муж ея, идя за нею с плачем до Бахурим» (См. 2, 3:15-16).

Из этих отрывков становится ясно, что Саул, чтобы еще больше унизить Давида, сразу после его бегства из дворца отослал Мелхолу к некому Палтиелу. Но комментаторы сломали немало копий, по поводу того, в каком именно качестве царь передал дочь этому человеку.

Радак[35]35
  Радак (1157-1236) – акроним рабби Давида Кимхи, автора одного из самых важных комментариев к Танаху, впервые опубликованного в 1517 г. в Венеции.


[Закрыть], к примеру, был убежден, что объявив Давида мятежником, заслуживающим смерти, Саул воспользовался старым еврейским законом, по которому «приговоренный к смерти все равно что мертв». На этом основании царь объявил свою дочь вдовою и предложил ее в жену Палтиелу, бывшему одним из его приближенных. Палтиел не осмелился перечить царю, но, понимая всю сомнительность его решения, а значит, и законность такого брака, тайно страшась Давида, так и не притронулся к Мелхоле.

Абарбанель же считал, что Саул просто не мог пойти на такое грубое нарушение Закона и при живом муже отдать дочь в жены другому, сведя ее таким образом до положения шлюхи. По версии Абарбанеля, Палтиел был глубоким старцем, обремененным большой семьей, и Саул отослал дочь в его дом в своеобразную ссылку.

При этом и Радак, и Абарбанель настаивают на том, что, хотя Палтиел, возможно, и воспылал страстью к Михале, до интимной близости между ними не дошло. В противном случае, говорят они, по законам Торы, Давид не мог бы принять Мелхолу обратно: Тора запрещает сожительствовать с нарушившей супружескую верность с женой, а также второй раз жениться на собственной жене, если после развода она была с другим мужчиной.

Однако ряд других комментаторов считает, что Мелхола все же «предалась блуду» с Палтиелом или с мужем своей жены Андриелом, и Давид знал об этом. На такой сценарий развития событий указывает все та же 2-ая «Книга Самуила», где упоминаются «пятеро сыновей Михали, дочери Шаула, которых она родила Адриэлу, сыну Барзиллая из Мехолы» (См. 2, 21:8). Равинистические авторитеты, однако говорят, что речь идет о приемных детях Мелхолы, которых та усыновила после смерти своей старшей сестры Меровы.

Но так это или нет, получить Мелхолу назад было для Давида лишь вопросом чести, а никак не чувства. Оказавшись в пустыне, Давид недолго оставался в одиночестве, и вскоре женился на Ахиноаме (Ахиноам) – девушке из Изреэльской долины, которая и сопровождала его в течение всего времени его бегства от Саула.

* * *

Из Кеилы Давид направился в пустыню Зиф с ее голыми, неприступными и изрытыми пещерами скалами. Здесь непросто было добывать пищу, но зато с высот хорошо просматривались все окрестности, и у Саула не было никакого шанса застать лагерь Давида врасплох.

«И искал его Шаул все время, но не предал его Господь в руки его» (1, 23:14).

В дни нахождения Давида в пустыне Зиф произошло еще одно событие, о котором рассказывает «Книга Самуила» – Ионафан тайно отправился на поиски друга, чтобы еще раз встретиться и поговорить с ним. Чисто событийно, с точки зрения развития сюжета рассказ об этой встрече двух близких друзей выглядит совершенно излишним; он, по сути дела, ничего не добавляет к тому, что нам уже известно. Но именно это как раз и является косвенным подтверждением того, что такая встреча и в самом деле имела место, и автор «Книги Самуила» решил, что не имеет права не рассказать о ней.

Комментаторы Писания говорят, что после того, как Ионафану стало известно, что «урим» и «тумим» находятся в лагере Давида и Авиафар-коэн вопрошает через них для него Господа, Иоанафан окончательно уверовал в то, что Давид станет следующим царем Израиля – ибо «урим» и «тумим» вопрошают только для царя. Но – что весьма любопытно и вместе с тем необычайно убедительно психологически – он отодвигает от себя мысль, что будущее воцарение Давида неизбежно связано со смертью не только его отца Саула, но и его, Иоанафана. Нет, он спешит в пустыню, чтобы известить Давида в том, что окончательно утвердился в мысли о его предназначении на царство и что он, Ионафан, будет верно служить ему, заняв второе по значению место в государстве – роль главнокомандующего царской армии, а потому Давиду не придется принимать каких-либо мер ни против него, ни против членов его семьи:

«И встал Ионатан, сын Шаула, и пошел к Давиду в Хоршу, и поддержал его упованием на Бога. И сказал он ему: не бойся, ибо не достанет тебя рука Шаула, отца моего, и ты будешь царствовать над Исраэлем, а я буду вторым после тебя; и Шаул, отец мой, знает это. И заключили они союз пред Господом, и остался Давид в Хорше, а Йонатан пошел в дом свой» (См. 1, 23:16-18).

Тем временем жители пустыни Зиф – зифяне – так же, как и жители Кеилы, хорошо помня о страшной судьбе Нова, направили к царю посланцев, которые не только предельно точно указали место, где скрывается Давид, но и выразили готовность помочь в его поимке. Саул, безмерно благодарный зифянам за эту преданность, тем не менее, просит их еще об одной услуге: разведать все убежища, в которые Давид может отступить и составить ему подробную карту местности. И уже затем, ведомый проводниками-зифянами, Саул со значительной частью своей армии вышел на поиски Давида.

Это был самый настоящий охотничий гон – шаг за шагом Саул и его верный военачальник Авенир оттесняли Давида из пустыни Зиф в еще более безжизненную пустыню Маон, где практически негде было укрыться. Наконец, и «дичь», и «охотники» оказались возле возвышающейся в Маон огромной скалы – но по разные ее стороны. Дальше по всем правилам военного искусства Авенир окружил скалы, заставив Давида с его людьми подняться вверх и ощутить всю безвыходность своего положения. Теперь Авениру оставалось лишь все туже и туже затягивать петлю, а Давиду и его бойцам со страхом ждать того часа, когда они столкнутся с воинами царя и придет время выбирать: сдаться или им в плен или вступить в схватку со своими братьями-евреями.

Но именно в это время происходит чудо: к Саулу является вестник, чтобы сообщить о новом набеге филистимлян, и он оставляет охоту на Давида, чтобы отразить это нападение врага.

Талмуд утверждает, что этот вестник был не кто иной как ангел, посланный Богом с целью отвлечь внимание Саула от Давида и таким образом спасти Своего помазанника. Д. Малкин в своем «Короле Шауле» также обращает внимание на нелогичность действий Саула: ясно, что вестник сообщил царю не о большой войне, а об очередном набеге филистимлян. Таких набегов было множество (и, как уже говорилось, судя по всему, были двусторонними – соседи не упускали случая, чтобы пограбить друг друга). Ради отражения этого набега Саулу не было никакого смысла отказываться от продолжения погони за Давидом, в котором он видел главную угрозу своему трону – особенно, если учесть, что цель была необычайно близка. Тем не менее, Саул уходит, повергая этим своим поступком в недоумение своего верного Авенира.

Малкин убежден, что этот шаг вновь доказывает то раздвоение личности, которое испытывает Саул. С одной стороны, он жаждет во что бы то ни стало настичь Давида и предать его смерти, и эта жажда подпитывается и страхом потерять власть, и тревогой за судьбу семьи, и ревностью к славе героя-зятя, а с другой… Саул испытывает немалые угрызения совести и понимает, что его подозрения в адрес Давида совершенно бездоказательны и, преследуя его, он, возможно, идет против воли Бога. И потому в тот момент, когда появляется вестник с сообщением о набеге филистимлян, Саул, по Малкину, с облегчением вздыхает: что ж, значит, опять не судьба поймать ему этого Давида.

А Давид и его воины, уже приготовившиеся к смерти, в эти мгновения ликую и славят Бога за то, что Он в самый последний момент даровал им спасение.

Проходит еще немного времени – и Саул получает, кажется, совершенно неопровержимое доказательство того, что Давид отнюдь не ищет его смерти с тем, чтобы захватить престол.

* * *

Воспользовавшись той передышкой, которую вольно или невольно подарил ему Саул, Давид перебрался со своим отрядом в расположенный неподалеку от Мертвого моря оазис Енн-Гади (Эйн-Геди), и вскоре здесь появился и Саул со всей своей дружиной в 3000 человек.

Преследуя Давида, Саул почувствовал необходимость оправить естественные надобности, и в поисках места, где можно было бы это сделать, обратил внимание на расположеный в скале неподалеку от овечьего загона вход в пещеру. Ему и в голову не пришло, что Давид может спрятаться в этой, находящейся возле оживленной пастушьей тропы и, вдобавок, совсем неглубокой пещере.

Между тем, поясняет мидраш, пещера эта была необычной. В ней был еще один, куда более просторный, чем первый, зал, который то ли находился на втором ярусе, то ли в него вел из первого зала узкий пролом. Как бы то ни было, в тот момент, когда в пещеру вошел Саул, в этом втором зале укрывался Давид с частью своих людей, и они мгновенно заметили появление царя.

Вслед за этим между Давидом и его приближенными вспыхивает длившийся, возможно, меньше минуты, но необычайно страстный спор. Друзья Давида считали, что, приведя Саула в эту пещеру, сам Бог отдал его им в руки. Убийство Саула, по их мнению, решало все проблемы Давида, а значит и их самих – никто больше не будет их преследовать, ну а станет после этого царем Давид или Иоанафан, покажет будущее.

Однако Давид категорически отверг эту идею. И не потому, что он испытывал к Саулу какие-то теплые дружеские или сыновние чувства, как предполагает романтизирующий отношения этих двух царей Д. Малкин. Нет, для Давида было немыслимо поднять руку на Саула только и исключительно потому, что тот был помазанником Божиим, а, значит, совершить покушение на его жизнь означало бросить вызов самому Всевышнему. Такой шаг противоречил бы той вере, на которой Давид был воспитан с рождения, и совершить он его попросту не в состоянии. И все же исключать обычные сантименты из двигающих Давидом мотивов тоже не стоит: как-никак он видел Саула в минуты его слабости, он сидел с ним за одним столом и потому знал, что насколько проитворечива натура царя, как причудливо в его душе соединились самые разные качества – подлинное благородство и зависть, доброта и жестокость…

Поэтому Давид, наотрез отказавшись убить Саула, делает нечто иное: подкравшись в темноте пещеры к сидящему на корточках Саулу, он срезает сзади край полы его длинного кафтана или мантии, а затем также незаметно удаляется во вторую залу пещеры.

И уже после того, как Саул вышел из пещеры, омыл руки и тронулся со своими воинами в путь, Давид поднялся на вершину горы и с нее окликнул удаляющегося Саула: «Господин, царь мой!».

Далее следует… нет, не диалог, а два страстных монолога – Давида и Саула, каждый из которых может по праву считаться образцом ораторского искусства. Давид взывает к чувству справедливости Саула и качестве доказательства своей невиновности показывает ему край его одежды – ведь если он сумел отрезать его, то с той же легкостью мог бы убить царя, но он этого не сделал. При этом Давид, будучи уже довольно искушенным царедворцем, делает вид, что не верит в то, что обвинения в его адрес исходит от самого царя – во всем виноваты некие подлые клеветники:

«И сказал Давид Шаулу: зачем слушаешь ты речи людей, говорящих: «Вот Давид замышляет зло против тебя»? Вот сегодня видели глаза твои, что ныне предал тебя Господь в руки мои в пещере, и говорили мне, чтобы я убил тебя, но я пощадил тебя и сказал: «Не подниму руки моей на господина моего, ибо он – помазанник Господень». Взгляни, отец мой, посмотри на край кафтана твоего в руке моей: если отрезал я край кафтана твоего, а тебя не убил, то знай и смотри, что нет в руке моей зла и преступления, и не грешил я против тебя, а ты преследуешь душу мою, чтобы отнять ее. Да рассудит Господь между мной и тобою, и да отомстит тебе Господь за меня, но моя рука не будет на тебе. Как говорит древняя притча: «От злодеев исходит злодеяние». А моя рука не будет на тебе. Против кого вышел царь Исраэлев? За кем ты гоняешься? За мертвым псом, за одной блохою! Господь да будет судьей между мной и тобою, и да рассмотрит и разберет тяжбу мою, и спасет меня от руки твоей!» (См. 1, 24:9-15).

Эти слова вызывают целую бурю в душе Саула: «И громко заплакал Шаул, и сказал Давиду: ты справедливее меня, ибо ты воздавал мне добром, а я воздал тебе злом. Ты же доказал сегодня, что поступил со мной милостиво, что Господь предал меня в руку твою, но ты не убил меня. Ведь если находит человек врага своего, то разве отпускает он его добром в путь? И Господь да воздаст тебе добром за этот день, за то, что сделал ты мне. А теперь знаю я, что ты непременно будешь царствовать, и утвердится в руке твоей царство Исраэлево. А теперь поклянись мне Господом, что ты не истребишь потомства моего после меня и не уничтожишь имени моего из дома отца моего. И поклялся Давид Шаулу. И пошел Шаул в дом свой, а Давид и его люди поднялись в свое укрепление» (См. 1, 24:17-22).

Не исключено, что Давид в те дни и в самом деле еще надеялся, что инициатором его преследований является не Саул, а постоянно оговаривавшие его придворные-интриганы, и именно от них, «стреляющих из засады», он просит защиты у Бога в написанном в те дни 64 (63)-м псалме:

«Прислушайся, Бог, к голосу молитвы моей – от страха перед врагом сохрани мою жизнь. Укрой меня от заговора злодеев, от сборища творящих беззаконие. Они отточили, как мечи, свои языки, натянули свои стрелы – отравленные слова, чтобы из засады выстрелить в непорочного. Внезапно стреляют они в него – и не страшатся. Подстегивают себя злыми речами, сговариваются, где скрыть ловушки: «Кто нас увидит?»… Но пошлет Бог стрелу – внезапно сражены они будут…»(Пс.,64(63):2-6; 8).

* * *

Вскоре после этих событий умер пророк Самуил. Хотя при чтении Библии возникает впечатление, что он был глубоким старцем, еврейские историографы утверждают, что этот второй по значению библейский пророк после Моисея скончался в возрасте 52 лет. Однако не стоит забывать, что Самуил с раннего детства был посвящен своей матерью Анной (Ханой) для «служения Господу», воспитывался первосвященником Эли в святилище Шило, уже в юности стал признанным духовным лидером еврейского народа и служил ему многие годы.

Известие о смерти Самуила в равной степени потрясло и Саула, и Давида, погрузившихся в траур. Саул чувствовал, что дни его сочтены, и это и в самом деле было так – ему оставалось жить четыре месяца. Но, как ни странно, чувство приближения гибели лишь еще больше подстегнуло его уже напоминающую паранойю ненависть к Давиду.

К тому же Авенир убедил царя в том, что на самом деле в той пещере его жизнь отнюдь не подвергалась опасности. По версии Авенира, кусок от полы кафтана Саула был отрезан давно кем-то из царских воинов, убежавших к Давиду, но царь просто не обратил на это внимания. Ну, а Давид придумал историю о том, что вполне мог убить Саула, когда тот зашел в пещеру по нужде и в качестве доказательства решил использовать этот кусочек ткани.

Как ни нелепо звучала эта версия, Саул в нее поверил – возможно, еще и потому, что очень хотел поверить.

Сразу же после окончания семи дней траура по Самуилу Саул снова стал обдумывать, как ему захватить Давида.

* * *

Давид тем временем вместе со своими людьми покинул Енн-Гади и пришел в Фаран (Паран), большинство обитателей которого занимались скотоводством. Причем направился он в эту область Иудеи не случайно, а в расчете запастить провизией на много недель, а то и месяцев вперед. Наступило время стрижки овец, которое испокон веков сопровождалось у евреев обильным забоем скота и бесконечными пирами, превращавшиеся в грандиозные попойки. Обычай предписывал в эти дни встретить с почетом любого гостя, усадить его за стол, а затем проводить домой с щедрым подарком – ягненком и тем же вином. Так что и впрямь трудно было придумать лучшее время, чтобы собрать с местных хозяев плату за то, что люди Давида не только не грабили их стада, но и защищали их от разбойников. И начать этот сбор Давид решил с Навала, одного из самых богатых и знатных скотоводов Иудеи, обладавшего огромным родовым имением Кармель.

Навал вел свой род от самого Халева (Калева) – одного из 12 разведчиков, которых, согласно Пятикнижию, Моисей послал разведать землю обетованную. Как известно, десятеро из этих разведчиков заявили, что хотя земля Ханаана и в самом деле удивительно плодородна, обитающие там народы так сильны и многочисленны, что у евреев нет никаких шансов завоевать ее. Однако двое – Халев и Иисус Навин – выразили уверенность в том, что с помощью Бога евреи смогут завоевать обетованную им землю. За это Калев удостоился дожить до завоевания Ханаана и получил в качестве наследного удела один из лучших земельных участков Иудеи. Этим участком и владел Навал, отнюдь не отличавшийся достоинствами своего великого предка. В сущности, мы даже не знаем, каким было настоящее имя этого человека: ведь «навал» в переводе с иврита означает «мерзавец, подонок, негодяй» и, скорее, это было не имя, а прозвище.

Впрочем, когда начинаешь вчитываться в библейский текст, то становится ясно, что и в этой истории все не так однозначно, как это представляют те комментаторы, которые являются яростными защитниками Давида, стремящимися оправдать любые его поступки.

Обратим внимание на те наставления, которые Давид дает десяти своим «отрокам» (то есть десяти молодым воинам, небольшому отряду), как именно им следует говорить с Навалом:

«…поднимитесь в Кармэль и зайдите к Навалу, и спросите его от моего имени о здоровье. И скажите: «Да будет так всю жизнь! Мир тебе и дому твоему мир, и всем твоим мир! Ныне услышал я, что стригут у тебя овец; вот пастухи твои были с нами, и мы не обижали их, и не пропало у них ничего во все дни, пока они были на Кармэле. Спроси отроков твоих и скажут они тебе; да найдут отроки эти благоволение в глазах твоих, ибо в добрый день пришли мы; дай же, что сможешь рабам твоим и сыну твоему Давиду» (См. 1, 25, 5:8).

Однако на эту просьбу Навал отвечает оскорбительным отказом:

«И в ответ сказал Навал рабам Давида: кто такой Давид и кто сын Ишая? Ныне много стало рабов, убегающих от господ своих…» (См. 1, 25:10).

Когда Давиду передают слова Навала, его реакция оказывается мгновенной: он велит 400 из 600 своих воинов немедленно собраться и направиться с ним в Кармэль, чтобы… уничтожить там «всех мочащихся к стене», то есть всех находящихся в имении мужчин.

На счастье последних один из пастухов, ставший свидетелем разговора Навала с посланцами Давида, прекрасно понял, какими последствиями может обернуться этот ответ не только для хозяина, но и для всех них, и бросился к жене Навала Авигее (Авигайл), умоляяя ее что-то предпринять, чтобы отвести нависшую над всеми ними смертельную опасность:

«Авигайл же, жену Навала, известил один отрок из слуг, сказав: вот прислал Давид нарочных из пустыни приветствовать господина нашего, но он напал на них (как хищная птица). А люди те были очень добры к нам, и мы не были обижены… Крепостной стеной были они нам и ночью, и днем во все дни пребывания нашего с ними, когда пасли мы мелкий скот. А теперь знай и подумай, что делать тебе, ибо неминуемо угрожает беда господину нашему и всему дому его, а он негодяй: нельзя говорить с ним» (См. 1, 25:14-18).

Мгновенно оценив ситуацию, Авигея, ничего не сказав мужу, велит навьючить на ослов 200 хлебных лепешек, два бурдюка с вином, мешки сушеным зерном, сушеный виноград, нанизанные друг на друга и скрученные в гигантские круги сушеные фиги, и со всеми этими подношениями спешит навстречу Давиду и его армии. Увидев Давида, она поспешно сходит с осла, падает на колени и обнимает его ноги. Речь Авигеи полна мольбы о милосердии, она буквально раболепствует перед Давидом и вместе с тем не только просит его воздержаться от кровавой расправы, но и осторожно намекает, что если Давид все же решится на нее, ничего хорошего это ему не принесет:

«И припала к ногам его и сказала: на мне самой, господин мой, вина; позволь рабе твоей говорить в слух твой и выслушай слова рабы твоей. Пусть господин мой не обращает внимания на этого негодного человека, на Навала, ибо каково имя его, таков и он. Навал (подлец) имя его и подлость свойственна ему. А я, раба твоя, не видала отроков господина моего, которых ты присылал. А теперь, господин мой, как жив Господь и жива душа твоя, клянусь, что Господь не допустил тебя идти на кровопролитие и совершить расправу рукою твоею; и да будут ныне, как Навал враги твои и те, что ищут зла господину моему. А теперь дар этот, который принесла раба твоя господину моему, да будет он отдан отрокам, сопровождающим господина моего… И будет, когда Господь сделает господину моему все благо, о котором Он говорил тебе, и поставит тебя вождем над Исраэлем, то пусть не будет преткновением и укором сердца для господин моего, что пролил он кровь напрасно… Когда же Господь облагодетельствует господина моего, тогда вспомнишь рабу твою…» (См. 1, 25:24-32).

Растроганный Давид искренне поблагодарил Авигею за то, что она удержала его руку от кровопролития, и та вернулась к мужу, который продолжал пировать с друзьями и пастухами и, говоря словами Библии, «был пьян чрезвычайно», то есть вряд ли был способен адекватно воспринимать действительность. Однако наутро, когда Навал немного протрезвел, Авигея рассказала ему о том, что произошло, какую беду он мог навлечь на себя и всех своих домочадцев. Навал, услышав все это, так перепугался, что у него, очевидно, случился инфаркт («и замерло в нем сердце его»); затем его разбил паралич («и стал он, как камень») и спустя еще десять дней он скончался.

Талмуд, а вслед за ним и комментаторы Священного Писания трактуют эту историю, не испытывая, разумеется, никакого сочувствия к Навалу. Запретив выдать «отрокам» Давида провизию, Навал, по их мнению, не просто нарушил обычай и отказался отплатить добром за ту защиту, которую предоставляли его пастухам люди Давида.

Нет, его преступление с их точки зрения куда серьезнее. К тому времени, напоминают они, в народе уже было известно, что Самуил помазал Давида на царство и что он рано или поздно сменит Саула на престоле. Но Навал не просто отвергает просьбу Давида. Он утверждает, что не признает притязаний Давида на царский престол («кто такой Давид?»); высказывает презрение к его сомнительной с его точки зрения родословной, одновременно намеком напоминая о знатности своего происхождения («и кто сын Ишая?»), а затем вообще приравнивает Давида к беглому рабу и заявляет, что считает законными царем только Саула.

Таким образом, убеждены комментаторы, гнев Давида был совершенно оправданным. Но вот его решение убить Навала, да еще и вместе с ни в чем неповинными его слугами, было непросто незаконным – это было бы, исполни его люди приказ, злодеянием, за которое Давид никогда бы не смог оправдаться ни перед Богом, ни перед народом. А потому заслуга Авигеи, удержавшей его от этого злодеяния, была поистине огромной, и Давид, остыв, сам признал это.

Талмуд утверждает, что Авигея была одной из самых красивых женщин, которые когда-либо рождались на земле, но, помимо красоты, она обладала еще острым умом и, вдобавок, была пророчицей. Во время встречи с Давидом, говорится в Талмуде, ей открылось, что дни ее мужа сочтены («и да будут ныне, как Навал враги твои и те, что ищут зла господину моему»), что Давид станет царем Израиля («И будет, когда Господь сделает господину моему все благо, о котором Он говорил тебе, и поставит тебя вождем над Исраэлем»), а ей суждено быть его женой («Когда же Господь облагодетельствует господина моего, тогда вспомнишь рабу твою»), а потому ей так важно было не просто задобрить Давида, а предостеречь его от рокового шага («пусть не будет преткновением и укором сердца для господина моего, что пролил он кровь напрасно»).

Однако всю эту историю вслед за рядом критически настроенных израильских историков можно увидеть и в ином свете.

Уже тот факт, что Давид направляет к Навалу десять воинов свидетельствует о том, что просьба «дай же, что сможешь рабам твоим» одновременно несет в себе и скрытую угрозу (особенно, если учесть, что в начале Давид велит справиться у Навала о его здоровье», намекая на то, что оно может и ухудшиться). Сами доводы, которые приводят люди Давида («вот пастухи твои были с нами, и мы не обижали их, и не пропало у них ничего») – это типичные доводы рэкетира, требующего плату уже за одно то, что он кого-то «не обижал».