Текст книги "Джен"

Глава 11

В клинике существовала добрая традиция: каждый год в конце мая для сотрудников устраивали пикник. В этом году местом для пикника был выбран парк в районе Park Slope. В ресторане были заказаны столы.

* * *

День выдался тихим, почти безветренным. Выехали в полдень. Я предложил Джен место в своей машине. К моему удивлению, она сразу согласилась. Надо сказать, что в последнее время Джен словно забыла былые обиды и угрозы за мои «шалости и несерьезности»; только хвалила меня без меры и даже пообещала похлопотать, чтобы меня взяли в эту клинику на работу.

Мы о чем-то болтали. Джен покачивалась на сиденье рядом, а я краем глаза косился на ее белоснежные ноги. И с превеликим трудом преодолевал соблазн погнать машину куда-нибудь за город, в темный лес.

……………………………………………………………………………

И вот кулинарная часть в основном была закончена. Сотрудники-гурманы в ресторане расправлялись с десертом, остальные прогуливались по парку.

Джен удалялась по тропинке вдоль берега озера, по которому плавали утки и лебеди. Непривычно было видеть ее в туфлях без каблуков.

Я догнал ее и, засунув руки в карманы джинсов, пошел рядом. Она даже не удивилась этому.

– Еда была отвратительная, очень жирная. Теперь придется неделю сидеть на строгой диете, – сказала она и в подтверждение своих слов погладила живот. – Но что поделать, если наш директор любит такую жирную кухню. Ой, смотри! – воскликнула она.

С противоположного берега к нам плыл лебедь. Белый, с длинным красным клювом. Вероятно, рассчитывая чем-то у нас поживиться.

– Жаль, что у меня нет с собой хлеба или крекеров, – Джен подошла к краю каменистого берега.

Лебедь приближался, уже были видны его часто двигающиеся под водой лапы.

Присев, она протянула к нему руку:

– Плыви сюда, ко мне…

Птица остановилась. Смотрела умными, внимательными глазами на сидящую перед ней женщину. И… поплыл лебедь. Забил под водой лапами и, изменив линию изгиба длинной шеи, потянулся к руке. Сейчас коснется, ей-богу, коснется клювом ее ладони.

«…Зачем ты меня преследуешь? Я не знаю тебя. Не понимаю тебя. Ты сумасшедший!.. Нет, ты – коршун, уже целый год кружишь над моей душой. А я хочу жить, как жила. Я не хочу погибнуть в твоих когтях. Понимаешь? Не хочу! Не хо-чу…»

…Она трогала мои волосы, гладила по щекам…

Ее платье валялось на полу, там же, где валялись и мои джинсы и рубашка.

И вся ее одежда теперь ей была не нужна! Расколдовали Лебедя. Груди ее белые, теплые, и живот белый, теплый, и плечи, и вся она белая. И не знаю я на всей Земле женщины белей Джен. И не хочу знать!

Свет луны лился через окно в комнату.

– Гладь, гладь. Целуй. Здесь, и здесь, и здесь – где хочешь…

Потом Джен сидела, откинувшись назад, подложив себе под спину подушку. Свет я не включил, но мои глаза уже привыкли к темноте. Я видел ее профиль, ее плечи, покрытые черными пятнами ее волос.

– Зачем мне это нужно, ты не знаешь?

Я молчал. Ожидал, что последует раскаяние. Всё – как и положено: совершенный грех, потом раскаяние. Обязательная часть программы женщины, вступившей в… скажем так, сомнительную интимную связь с мужчиной.

Она подтянула повыше к себе плед, словно желая спрятаться под ним.

– Кстати, у меня двое детей. Я уже скоро стану бабушкой. И вот, приехали.

– Хочешь чай? Кофе?

– Нет, спасибо… Сегодня пятница. Шаббат. Царица Суббота, – помолчав, она вдруг запела что-то на идиш. – Каждый Шаббат мы в семье пели эту песню. Мы с Сарой зажигали свечи и, накрыв на стол, ждали отца из синагоги. Он приходил, читал молитву и наливал в чашу вино. Потом мы ели халу, я всегда выковыривала из нее изюм, а мама говорила, что я – сладкоежка и слишком переборчивая, а нужно брать то, что дают, – хмыкнув, снова напела ту же песенку. – Знаешь, о чем эта песня?

– О чем?

– О Женщине. О том, что Женщина ценнее любого жемчуга… Представляю лицо Сары, если бы она меня сейчас увидела… У тебя душ работает?

– Да, конечно. Сейчас достану тебе свежее полотенце.

Она поднялась, и через минуту я услышал шелест клеенчатой шторы в ванной и шум воды из душа.

* * *

Утром Джен наводила у зеркала марафет. Она уже была в платье, волосы расчесаны, губы накрашены. Только босиком – ее туфли стояли в коридоре.

Я варил кофе у плиты. Сквозь квадратный проем в стене, разделяющей кухню и комнату, поглядывал на Джен. Вскоре вынес из кухни в комнату и поставил на стол две чашки кофе, сахарницу и молоко.

– Не уходи. Нам теперь спешить некуда.

– Виктор, дорогой, ты что, и вправду думаешь, что между нами возможно что-то серьезное? Смешной ты. Мой сын тебе в друзья годится. А я – старая, толстая, больная. Если начну перечислять свои болезни – испугаешься.

Она отошла от зеркала. Затем посмотрела на стены, увешанные эскизами, где Джен – в образе Черного Лебедя, в балетной пачке, «ню»…

– Картинная галерея, посвященная мадам Дженнифер Леви. Я была для тебя не только супервайзершей, но и натурщицей. Надеюсь, неплохой, – она подошла к столу, где я делал последнюю сервировку с чайными ложечками. – Все. Я приняла решение. Можно тебя попросить об одном одолжении? Только пообещай, что исполнишь то, о чем я тебя сейчас попрошу.

С серьезнейшим видом я продолжал раскладывать две чайные ложечки – то одну поправлял возле чашки, то другую.

– Забудь обо мне. Я напишу тебе отличную характеристику за прохождение интернатуры. И будь доволен, что переспал со своей супервайзершей, внеси меня в список своих побед.

Нахмурившись, я положил вторую ложечку строго на таком же расстоянии от блюдца, что и первую.

– О’кей, хочешь узнать правду? Я с тобой решила просто попробовать. Чтобы утолить свое женское любопытство. Захотела испытать некоторые чувства. Тебе этого не понять.

– И как, осталась довольна?

Ничего не ответив, она пошла в коридор, где стояли ее туфли. Не наклоняясь, пальцем ноги поправила подвернувшийся кожаный задник. Затем достала из сумочки мобильник:

– Я хочу вызвать такси. Какой у тебя адрес?

Я назвал адрес дома.

– Ты даже не предлагаешь отвезти меня домой! – возмутилась она.

– Я не твой личный водитель. А тебе уже давно пора самой сесть за руль и начать водить машину.

– Ты не мой муж, чтобы мне указывать, что я должна делать, а что нет.

Она позвонила в такси, спрашивала у диспетчера, сколько придется ждать, и возмущалась, почему так долго.

– Останься. Нам ведь хорошо вдвоем. Даже если я и не твой муж.

– Виктор, дорогой. Да, я к тебе тоже неравнодушна, ты это хочешь услышать? Я даже с Марком рассталась, к твоему сведению. И сейчас жалею об этом. В последнее время я стала совершать страшные глупости. И всё из-за тебя… Понимаешь, мы с тобой очень разные. И мне это совершенно не надо. Не надо, – повернувшись, она взялась за ручку, чтобы повернуть ее и открыть дверь.

В три широких шага я подошел к ней, подхватил на руки и понес на диван. Джен дрыгала ногами, била меня в грудь.

– Ты псих, псих, пси…

* * *

Все выходные мы провели вместе. В воскресенье вечером я отвез ее домой. Она вбежала на крыльцо, махнула мне на прощанье рукой.

Неожиданно взмахи ее рук изменили направление, и она стала звать меня к себе.

Я вошел к ней в дом. Год назад я и представить себе не мог такое, а сейчас это казалось само собой разумеющимся. За эти два дня я настолько с ней «слился», настолько чувствовал себя частью ее, а ее в себе, что просто не понимал, как мог жить без Джен до сих пор. А я и не жил до сих пор. Так, болтался на земле без всякого дела и смысла.

Мы пили кофе, она рассказывала мне истории висевших на стенах театральных афиш и картин на еврейскую тематику. Показала красивую серебряную посуду в шкафу. Меня, правда, несколько утомили ее частые извинения за «небольшой беспорядок», который вернее было бы назвать большим погромом.

Майкла мы дома не застали, он был в каком-то клубе. Вот будет парню сюрприз, когда увидит меня в их доме, распивающим чай или коньяк с его мамой…

Глава 12

В понедельник утром я долго стучал в дверь кабинета Джен, но на стук никто не отзывался.

– Джен сегодня не придет, – сказала проходившая мимо секретарша.

– Почему? Она взяла отгул?

– Какой отгул? Ты разве не знаешь, что у нее случилось?

– Нет.

– Ее сын попал в автомобильную аварию.

– Что?!

– Всех подробностей я не знаю. Известно, что он ехал в машине со своими дружками, ну с этими, музыкантами. За рулем сидел Френсис, он был пьяным. Не справился с управлением и врезался в автобус. Водитель и пассажир на переднем сиденье целы – их спасли воздушные мешки, а Майкл сидел на заднем сиденье. Говорят, с ним все очень серьезно…

– В каком он госпитале? – я полез в карман за ключами от машины.

…Мелькали дорожные указатели, столбы, зеленые газоны на холмах.

Вскоре я шел по коридору отделения ICU – для критических. Там ярко горели лампы, бибикали приборы.

Джен сидела на стуле, в сером платье, распатланная, неподвижная, как мумия, держала в руке ладонь сына. Когда я вошел, лишь слабо повела головой в мою сторону и снова устремила взгляд на Майкла.

Гудели, рыкали компрессоры, нагоняя кислород: одна трубка была вставлена Майклу в рот, другая входила справа между его ребер в легкое. Он лежал с вытянутыми руками, до пояса прикрытый белой простыней. На его неподвижном лице желтели смазанные йодом вздутые свежие раны. Выкрашенные в зеленый и красный цвет волосы были слипшимися.

Стоит ли говорить о том, что некоторые события настолько стремительно нарушают обыденный ход нашей жизни, что наше сознание просто не успевает угнаться за ними, требуется время, чтобы к ним приспособиться и привыкнуть.

Подошла медсестра: посмотрела на датчики, проверила капельницу и, сделав запись, удалилась.

Я постоял за спиной Джен. Все-таки не зря она была против дружбы Майкла с Френсисом. Предчувствовала, что это к добру не приведет. Чертов Френсис! Убийца!

Подойдя к дежурной медсестре, я попросил информацию о пациенте Майкле Леви, представившись его родственником.

– Кровоизлияние в мозг средней степени, без перелома черепа. Сломаны три ребра с прободением легкого. Он в состоянии комы уже почти семь часов. Каков врачебный план? Продолжаем наблюдать, доктор пока не считает нужным хирургическое вмешательство. Но если снова начнется кровотечение, тогда срочно придется делать операцию.

– И как долго он может находиться в коме?

– Кто знает? Может, с минуты на минуту проснется, а может так пролежать и неделю. По-всякому бывает… – медсестра взглянула мне в глаза, и в ее взгляде я прочитал прогноз, самый страшный из всех возможных, о котором вслух не говорят…

Я вышел в зал ожидания и сел в кресло. В двери отделения вскоре вошла какая-то женщина в длинной юбке и шляпке, лицом и фигурой отдаленно похожая на Джен, – видимо, ее сестра Сара. Побыла там какое-то время и вышла.

Затем туда быстро вошла молодая женщина в парике, полноватая, с красивыми чертами лица. Я решил, что это Ракел – ее дочка.

Затем в ICU вошел доктор Шварц. Приблизительно через полчаса он вышел и, увидев меня, сидящего в кресле, брезгливо скривился.

Я глядел ему вслед, и злая мысль шевельнулась в моем сердце. А ведь Джен столько лет была его любовницей! При этом целый год флиртовала со мной. И легла со мной в постель – из какой-то своей женской прихоти!

А если ее сын погибнет? Или выживет, но навсегда останется инвалидом? Я припомнил Маргарет, что с ней творилось после смерти ее сына! Да и вообще: что я здесь делаю? Какое отношение имею к ее горю? Мне надо готовиться к последнему экзамену. У меня самого забот – по горло. Нужно разобраться со своей жизнью.

Я сел в машину и завел двигатель. Я долго держал пластмассовую головку ключа, вставленного в замок зажигания. Говоря начистоту – я же никогда не любил Джен. Просто томился душевной скукой, одиночеством. Нужно было скрасить серые холостяцкие будни, хоть чем-то себя развлечь. Играл роль влюбленного принца… Фея-лебедь, Одетта, слетевшая корона…

Возле меня остановилась машина. Водитель спросил, не отъезжаю ли, не освобождаю ли место. Я внимательно посмотрел на него.

– Нет, не отъезжаю, – выключил двигатель. Снова вернулся в отделение для критических.

Судя по показаниям приборов, состояние Майкла ухудшилось. Возрос риск нового кровоизлияния. Медсестра чаще подходила к нему, проверяя датчики.

Лицо Майкла стало серее прежнего. И какая-то странная, холодная тень стала покрывать его.

Вокруг его кровати стояли несколько женщин и мужчин, судя по всему, самые близкие родственники.

Джен вся сжалась в комочек. В маленький серый комочек…

* * *

Не хочу вспоминать тот день, когда в похоронном доме, где собралось невероятное количество людей, раввин говорил о том, что даже Господь плачет сегодня, потому что Майкла больше нет с нами.

Раввин стоял за кафедрой, седобородый старик в черном костюме и шляпе. Он говорил на английском, иногда переходил на идиш или иврит.

А за окнами похоронного дома шел проливной дождь, и казалось, этот дождь будет лить и лить, пока не зальет всё вокруг и всё не уйдет под воду.

Отряхнув сложенные зонтики, в похоронный дом входили новые люди. Было много молодежи и детей. Было и несколько мне знакомых лиц – сотрудников госпиталя. Но большинство пришедших я не знал.

– Майкл был отличным парнем, добрым и скромным, честным и веселым, – говорил раввин. – Но Всевышний так рассудил, решив забрать Майкла от нас к Себе. И теперь весь Дом Израиля страдает, потому что Майкл больше не с нами. Ведь уход даже одного еврея – это трагедия для всего народа, и теперь наш народ разрушен, как некогда был разрушен наш Храм…

Раввин то и дело умолкал, его голос все чаще дрожал, было видно, что ему сейчас очень трудно все это говорить и подбирать слова утешения, потому что перед ним, завернутый в белую материю с вышитой серебристой звездой, стоял гроб, в котором лежал двадцатилетний парень.

Плачь, раввин, плачь! Ищи слова нашего примирения с жизнью и с Богом. Тебе тоже трудно сейчас. Потому что нет ответов у нас – за что и почему гнев Божий порой к нам так силен и страшен, сильнее Его великой милости к нам…

После молитвы мужчины подошли к стоявшему на тележке гробу и медленно покатили его к распахнутым наружным дверям, туда, где лил нескончаемый дождь.

Джен вели за гробом под руки две женщины. Она так кричала, что у меня до сих пор (даже когда я пишу эти строки) стоит в ушах ее крик и я вижу ее изуродованное мукой лицо.

Черное платье и распахнутый плащ съехали набок, черная шляпка слетела с ее головы в лужу. Джен наклонилась, чтобы шляпку поднять, затем вдруг села на корточки и кричала, кричала, обхватив голову руками.

Майкл! Майкл!..

Глава 13

Я пытался разузнать об этой трагедии все, что мог. Складывалась вот такая картина.

В тот злосчастный день Майкл вывихнул себе руку, поэтому за рулем его машины оказался Френсис. Водительские права у Френсиса были, но опыт вождения – минимальный. Они возвращались ночью из какого-то клуба в Гарлеме. Погода была дождливая, дорога скользкая. Вот парень и не справился с управлением. Причем скорость он не превышал, скрытая камера перед поворотом на Третью авеню показала, что «Тойота» Майкла ехала на допустимой скорости. На повороте водитель резко притормозил, машина пошла юзом, и ее, развернув, бросило на встречную полосу, по которой ехал автобус…

Френсис и Фрэя сидели спереди, были пристегнуты ремнями, вдобавок их уберегли воздушные мешки. А Майкл – сзади, пристегнут не был.

Френсис был абсолютно трезвым – ни алкоголя, ни травы, никакой другой наркотической дряни в его крови не обнаружили.

В общем, никто не виноват. Никто. Нет виновных. Так бывает. Но один – в могиле, а другой – в следственном изоляторе тюрьмы.

Возможно, обвинений Френсису не предъявили бы и его, недолго подержав и во всем разобравшись, освободили, если бы… он вдруг не заявил, что умышленно убил Майкла! И стал доказывать следователям, что намеренно создал аварийную ситуацию, специально развернул машину так, чтобы попасть под автобус и чтобы Майкл погиб.

Зачем он это сделал? Каковы мотивы? Якобы на почве ревности – ревновал Фрэю к Майклу. Еще Френсис уверял, что он член банды «Латин Кингз».

Допрашивают Френсиса, пытаются определить степень его вменяемости и разобраться, что в его словах правда, а что нет. Допрашивают Фрэю. Прокуратура запросила в нашей клинике распечатки записей моих сессий с Френсисом. Так что следователи теперь читают всю его историю за последний год, как он хотел вступить в банду, резал себе руки и играл в панк-группе.

А для меня все было ясно и так: ни любовный треугольник, ни «Латин Кингз» к случившемуся не имеют отношения.

Во-первых, Фрэя лесбиянка и, по ее словам, с парнями ее связывала только дружба и музыка. Во-вторых, ни в какую банду Френсис не вступал. И в-третьих, он просто плохо водил машину.

Узнав, что Майкл погиб, Френсис был в шоке, испытал страшное чувство вины. Но вместо того чтобы трезво оценить ситуацию и понять, в чем он виновен, он стал придумывать истории с целью обмануть следствие. Он решил, что должен быть наказан тюрьмой, чтобы искупить свою вину. А потом и сам поверил в это и теперь верит, как фанатик, и от своих слов ни за что не откажется.

* * *

Все мои однокурсники, получив дипломы, суетились в поисках работы. Рассылали резюме, собирали рекомендации.

Я же свои поиски отложил на неопределенный срок. Полученный диплом с золотистой печатью валялся где-то в ящике вместе с неоплаченными счетами за коммунальные услуги и первым счетом долга за учебу.

Кое-как я наскреб денег на оплату квартиры за июль. Но чем буду платить в августе, понятия не имел. В крайнем случае, продам машину. А дальше?..

Но какая разница, что будет дальше? Я думал только о Джен, что с ней.

Несколько раз позвонил ей, оставив сообщения. Но она не ответила. В госпитале она взяла отпуск на три месяца «по состоянию здоровья».

Я тогда много времени проводил в Метрополитен-музее, в залах античного искусства рассматривал мраморные бюсты великих древних философов. Размышлял, стоит ли вообще искать работу. Стоит ли помогать больным людям? Стоят ли вообще чего-то все наши усилия, поиски, попытки делать карьеру, покупки новых вещей, машин, домов? Мы опутаны страшной суетой, мелочными заботами и условностями, смешными обидами, глупыми желаниями.

Что толку бороться, напрягаться, к чему-то стремиться, если все может разрушиться в мгновение ока, если чья-то жизнь может оборваться столь бессмысленно? Если даже Любовь бессильна?!

* * *

А потом случилось то, во что трудно поверить.

Джен сама пошла в полицию, а затем – к следователю, который занимался делом Френсиса. Как мать погибшего, она заявила, что не будет предъявлять Френсису обвинения в умышленном убийстве ее сына.

И это не все. Как психотерапевт с двадцатипятилетним стажем, наблюдавшая лечение Френсиса в продолжение последнего года, она подробно в письменном виде дала профессиональное объяснение, почему Френсис так упорно ищет себе наказания.

И это не все.

Джен добилась, чтобы ей устроили с Френсисом свидание. Там в присутствии охранников, адвоката и священника Джен сказала ему, что не считает его преступником: «Ты должен жить, быть свободным и счастливым. Ты ни в чем не виноват. Запомни это. И постарайся мне поверить». Подошла к нему, обняла и поцеловала его!

ПОДОШЛА И ПОЦЕЛОВАЛА УБИЙЦУ СВОЕГО СЫНА.

Чтобы уберечь хоть его.

Не знаю, как этот ее поступок стал известен многим. Об этом вскоре узнали и в госпитале, и написали в городском таблоиде. И сообщили даже по местному телеканалу.

Эпилог

Вечером я лежал на диване в своей квартире, просматривал новости в мобильнике.

Раздался звонок в дверь, столь неожиданный, что я вздрогнул. Для почты вроде бы поздновато. Сосед, что ли, опять обкурился травой и перепутал квартиру?

Я открыл дверь и… стоял, боясь шевельнуться, чтобы не спугнуть чудесное видение.

– Можно войти? Или ты так и будешь держать меня здесь, в коридоре? – спросила Джен.

Повесив плащ на вешалку, она прошла в комнату. Постояла у окна, затем изучила висевшие на стенах знакомые эскизы.

– Я вижу, появилось несколько новых картинок, – сказала она.

– Да, ты права, – подтвердил я, поразившись ее памяти.

На ней было длинное серое платье очень свободного кроя. Черную шляпку с головы не снимала.

Села в кресло и долго молчала.

– Ты слышал новость? На прошлой неделе Френсиса выпустили из тюрьмы, с него сняли все подозрения, – сказала она.

– Да, слышал. И очень этому рад.

– Он пообещал, что сочинит такую замечательную музыку, какую еще никто никогда не сочинял, и посвятит ее своему брату – Майклу.

Я сидел на диване. Кусал губы. Хотел ей о многом сказать. О том, что я восхищаюсь ею. О том, что она – самая прекрасная женщина на Земле, о том, что…

– Выключи свет, – неожиданно попросила Джен.

Я подошел к выключателю, и после щелчка в комнате стало темно. Стоял у стены, смотрел на ее застывший силуэт.

– У меня будет ребенок, Виктор. Твой ребенок, – сказала она спокойно. – Ничего не говори. И не включай, пожалуйста, свет. Я еще не привыкла к свету, я еще в темноте…