Текст книги "Тайна речки Безымянной"

Тайна речки Безымянной
Пётр Васильев

Корректор Анна Абрамова

© Пётр Васильев, 2023

ISBN 978-5-4498-9496-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

Я написал эту книгу со слов моего случайного знакомого, с которым меня свела судьба в гостинице города Новосибирска, когда я летел из Братска в Усть-Каменогорск с пересадкой в Новосибирске. Прилетев в Новосибирск, я сразу же обратился к диспетчеру по транзиту, но она сказала, что улететь в Усть-Каменогорск я смогу только завтра в 12:30 дня и ни часом раньше. И девушка вопросительно посмотрела на меня, занеся шариковую ручку над билетом.

– Ладно, ставь, – сказал я. Девушка проставила мне рейс в билете, и я вышел из аэропорта на улицу. Ждать целые сутки в аэропорту было для меня невыносимо, и я решил попытать счастья в гостинице аэропорта. Хотя в летнее время это было пустым занятием. Но, на моё счастье, одно место оказалось свободным, и меня подселили в двухместную комнату, из которой только что выписался пассажир, спешащий на свой рейс. В комнате стояли две деревянные кровати вдоль стенок и по тумбочке у каждой из них, а посредине комнаты стоял стол с графином. На правой кровати лежал парень и читал журнал «Техника молодёжи». Оторвавшись от журнала, он встал с кровати и подошёл ко мне. Парень, улыбаясь, протянул мне руку.

– Генка, – сказал он. Я тоже пожал его руку и назвал своё имя. Генка вернулся на свою кровать. Затем он нагнулся и достал из тумбочки бутылку коньяка.

– Армянский, пять звёздочек, – сказал он. – Будешь? – и вопросительно посмотрел на меня.

– Не могу пить сам на сам, – сказал он. – А этот, – и он показал рукой на дверь, – не захотел пить перед полётом, сказал, что ещё ссадят с самолёта, а ему нужно срочно попасть домой. Я тоже отказался по той же причине. Ну, тогда я выпью один, но за тебя тоже.

Он налил полстакана коньяка и залпом выпил. Немного полежав молча, он вдруг сказал:

– А хочешь, я расскажу тебе об одном случае, который произошёл со мной в 1978 году? Я о нём ещё никому не рассказывал.

– А почему? – спросил я.

– Боялся.

– Чего боялся? – удивился я.

– Потом узнаешь.

– Хочу, – немного подумав, сказал я: только бы отвязаться от него. Я подумал, что его рассказ будет коротким, но он растянул его до глубокой ночи.

– Ну, тогда слушай, – сказал Генка и начал свой рассказ.

– Отслужив в армии, я вернулся на свою родину, в Семипалатинск, и устроился работать водителем в автоколонну.

– А когда ты демобилизовался? – спросил я.

– В июне 1971 года.

– О, да мы с тобой служили в одно время, – сказал я. – А где ты служил?

– В десантных войсках, – сказал Генка.

– А я в связи служил, – сказал я.

– Ну, это же совсем рядом, – сказал Генка и рассмеялся. – Я тоже был связистом, старшим сержантом демобилизовался. Так что на ключе тоже стучать умею, да и в радиостанциях хорошо разбираюсь: в школе ходил в кружок юного радиолюбителя.

– Похвально, – сказал я. – Я тоже ходил в кружок с шестого класса, вот поэтому и взяли в связь.

– О, да мы с тобой совсем родня, – сказал Генка и рассмеялся. Мы немного помолчали, каждый думая о чём-то своём.

– Так вот, – прервал затянувшееся молчание Генка. – Проработав в Семипалатинске два года водителем, я решил податься на север за длинным рублём. Сосед сманил меня, он там уже два года работал на строительстве ЛПК.

– А где ты жил на севере? – спросил я.

– Север большой, но я жил на севере Иркутской области, в Усть-Илимске. Про него ещё песни Пахмутова сочиняла. Слышал такие песни? – спросил Генка.

– Слышал-слышал, – сказал я.

– Так вот, – продолжил Генка. – В Усть-Илимске в то время шла грандиозная стройка. Строились крупнейший в мире ЛПК, ГЭС и закладывался новый город на пустом месте с нуля. Ты представляешь, панели для домов возили на панелевозах из Братска в Усть-Илимск за 250 км, в один конец.

– А что, в Усть-Илимске свой завод ЖБИ не могли построить? – спросил я.

– Могли, конечно. Но завод ЖБИ в Братске нужно было тогда закрывать, а вот куда людей потом девать – не отправлять же их обратно туда, откуда они приехали по комсомольским путёвкам. Тогда безработица будет, а этого нельзя было допустить: север нужно осваивать, – сказал Генка.

– Тоже верно, – сказал я.

– Так что работы хватало всем, только не ленись, – добавил Генка. – Приехав в Усть-Илимск, я устроился работать на строительство ЛПК, это самый крупный в мире лесопромышленный комплекс. Работа была тяжёлой, но платили за неё хорошие деньги – прямой заработок плюс коэффициент, плюс северные, и выходило больше 1 000 рублей в месяц, я таких денег в руках до этого не держал. Но через два года меня пригласили в горком комсомола и как бывшему десантнику предложили собрать группу бывших десантников для борьбы с лесными пожарами, которые стали загораться всё чаще и причём далеко от города. Но после того как я соберу и обучу группу пожарных-парашютистов и они найдут мне замену, сразу же вернут меня на прежнее место работы. Леса стали гореть всё чаще, а тушить их некому, потому что нет людей, умеющих прыгать с парашютами. В то время я был не женат, поэтому меня такая романтика устраивала, и я, недолго думая, согласился на их предложение. Группу из 20 человек я собрал быстро, так как в это время по вербовке из армии приехали много солдат разных родов войск, а среди них были и десантники. Работа была не пыльной, особенно зимой, но опасной, так как во время прыжка можно было угодить в огонь пожара, вот поэтому нам предложили прыгать на новых парашютах, «парашют-крыло» назывались. В армии мы прыгали на таких парашютах, поэтому легко освоили тактику прыжка над лесом. И вот однажды, а это произошло уже в начале июля 1978 года, нас подняли по тревоге и вывезли на аэродром, который в то время находился с правой стороны дороги, идущей на Кеуль, на берегу Ангары. На грунтовой взлётно-посадочной полосе стоял самолёт АН-2, готовый к вылету. Меня как старшего группы из 11 человек отозвал в сторону начальник военизированной пожарной охраны и предупредил, что очагов пожара три. Они образуют огненное кольцо, и не дай Бог попасть нам туда. «Ориентируйтесь на местности самостоятельно. Ваша группа пойдёт первой и на самый дальний и самый опасный очаг возгорания, который находится на границе с Якутией. Гена, будьте предельно осторожны, без геройства», – и он пожал мне на прощание руку, надолго задержав её в своей руке, как будто он предчувствовал, что мы видимся с ним в последний раз. Я подошёл к пилоту Грише, и мы уточнили маршрут полёта и место высадки группы парашютистов. Но самый большой очаг пожара находился на границе с Якутией и тянулся широкой полосой вдоль реки, которая брала начало в вершине водораздела. Река текла с северо-востока на юго-запад и впадала в Ангару. Пилот Гриша сказал, что прыгать будет опасно, так как ветер в том месте дует западный, как раз в сторону пожарища. Но с подветренной стороны прыгать тоже опасно: между рекой и пожаром ветер сильный дует в восточном направлении, и огонь может пойти верховым, вот тогда мы не успеем добежать до реки. Он вчера летал туда на разведку и видел, что местами по тайге идёт верховой огонь. А верховой огонь развивает скорость до 50 километров в час. Но мы десантники и сумеем удачно приземлиться в нужном месте.

«Но без геройства, орлы», – добавил он. Пилот пожал мою руку, надолго задержав её в своей руке. И тут же добавил: «Выходить до места сбора групп, который указан на карте, будете пешком, там вертолётная площадка, откуда вас заберут вертолётом. В каждой группе есть радист с переносной рацией, так что связь будете поддерживать и между собой, и с базой. Парашюты и всё лишнее придётся бросить, так как идти до места сбора будет далековато». Он не уточнил сколько, но я понял, что идти по тайге нам придётся не менее 100 километров. Вдруг по рации поступила команда на взлёт, и пилот Миша скомандовал первой группе парашютистов занять свои места в самолёте. Парашютисты нехотя встали с травы взлётного поля и выстроились в одну шеренгу, затем по Мишкиной команде повернулись направо и друг за другом, увешанные парашютами и рюкзаками, направились к самолёту. Рассевшись по своим местам в самолёте, парашютисты притихли, ожидая взлёта. Пилот Миша осмотрел парашютистов и остался ими доволен. Ребята были крепкие, выносливые и почти все служили в десанте, но на пожары летали только второй сезон. Да и между десантированием на поле и на горящую тайгу большая разница.

– Ну что, орлы, к подвигу все готовы? – спросил, улыбаясь, Мишка. И, не получив ответа, добавил: – Ну, если к подвигу все готовы, тогда летим совершать подвиг.

И, забросив ступеньку в самолёт, он закрыл входную дверь. Пилот Гриша завёл мотор, прогрел его и выехал на взлётно-посадочную полосу для взлёта, развернулся на ней и, добавив газ, с небольшой пробежки взлетел над полосой. Перелетев через Ангару, он направил самолёт на северо-восток, в сторону Якутии. Ещё на аэродроме я услышал, как пилот Гриша ругался с диспетчером, который предлагал сделать сегодня два вылета, то есть забросить ещё одну группу парашютистов хотя бы на ближний очаг. Но Гриша сказал, что лететь до последнего очага далеко – это почти до границы с Якутией. А это два часа полёта в один конец и назад столько же. Поэтому они не успеют сегодня забросить вторую группу парашютистов даже на ближний очаг. А сбрасывать их ночью опасно, хотя ночи и светлые в это время года, но всё равно прыгать на горящий лес опасно. Мы летели над тайгой уже около часа, но намёков на пожар не было, внизу под нами от самой Ангары проплывала голубая тайга. Я посмотрел через иллюминатор вниз на тайгу. Тайга шла на сотни километров во все стороны света. Вырубов сосновых боров тогда ещё не было, потому что в первую очередь их осваивали химлесхозы, подсачивая сосны по 5—7 лет и добывая из них живицу, сосновую смолу, которая в то время считалась стратегическим сырьём. И только после подсочки лес вырубался леспромхозами. Да и девать его некуда было, так как Усть-Илимский ЛПК только строился, а возить на Братский ЛПК было далеко – 250 км в один конец. Но возили и туда, только с тех делян, на которых уже отработали химлесхозы по 7 лет. Эти леспромхозы находились по трассе между Братском и ещё только строящимся Усть-Илимском, в посёлках Седаново и Эдучанка. Вот поэтому тайга внизу казалась голубой, а таёжные речки, впадающие в Ангару, выделялись на фоне голубой сосновой тайги темнохвойными деревьями, росшими по берегам речек. И каждый раз, поднимаясь на самолёте в небо, я любовался тайгой, потому что до Восточной Сибири я не видел такой тайги, так как родился и вырос в Семипалатинске, а там степь да пески кругом. Да и многие парашютисты тоже были из степных районов, поэтому они любовались тайгой не меньше меня, не отрываясь от иллюминаторов самолёта. А один парашютист был даже из Туркмении, так тот восхищался тайгой как ребёнок, показывая соседу пальцем вниз, и восхищённо стучал его по плечу рукой, а тот только улыбался, глядя в иллюминатор. И, когда ребята летали тушить тайгу, делали свою работу на совесть, часто рискуя жизнью. А иногда и погибали в огне пожара. Но через полтора часа полёта я заметил на горизонте сначала дым, а затем и огонь, поднимающийся высоко в небо. Полоса огня тянулась с северо-востока на юго-запад широкой полосой вдоль реки, которая брала начало в вершине водораздела.

Глава 2

«Вот и прилетели совершать подвиг», – подумал я. Только вряд ли кто-то оценит его, кроме пилотов. Я ещё раз посмотрел в иллюминатор и подумал: «Тушить такие пожары тремя десятками парашютистов – это всё равно что мочиться против ветра». Но делать было нечего, работа есть работа, и её нужно было выполнять, несмотря ни на что. Но и технику в тайгу не забросишь, потому что там нет дорог. А сбрасывать технику с самолётов на горящую тайгу, как это делают в ВДВ, – пустое занятие, потому что от неё останется груда металлолома. Пробовали сбрасывать её на небольшие болота, но она тут же уходила в трясину навсегда. Самолёт сделал круг над полосой огня и зашёл снизу вдоль полосы огня с западной стороны по ветру. Из кабины пилотов вышел пилот Мишка и предупредил, что через минуту будем прыгать. Он открыл дверь салона и махнул рукой первому от него парашютисту.

– Первый пошёл, – сказал он. И, хлопнув парня по плечу, подтолкнул его в проём двери. За первым пошёл второй, за вторым – третий, и так по очереди прыгнули все. А я как старший команды прыгал последним и стоял уже в проёме двери, держась за поручни, готовясь к прыжку. Как вдруг Мишка обернулся к Гришке и о чём-то переговорил с ним, а затем подал мне команду отставить прыжок. Он подошёл ко мне сзади и сказал, что впереди и справа стена огня, поэтому прыгать уже нельзя, потому что угодишь в самое пекло. А ещё он добавил, что Гришка будет делать крутой разворот с креном на левое крыло для второго захода, поэтому держаться за поручни мне надо крепче, и хлопнул меня по плечу ладонью. И вдруг во время маневра с уклоном на левое крыло самолёт провалился в безвоздушную воронку, которая образуется над пожарами и внутри которой давление гораздо ниже, чем вокруг неё. Вдруг мои ноги оторвались от пола, и я под тяжестью рюкзака вывалился в проём двери вниз головой. Ремень, на котором висела планшетка с картой, слетел с моей головы, и планшетка вперёд меня полетела в самое пекло. Я дёрнул за кольцо парашюта, потому что затяжной прыжок нельзя было делать, так как прыгали мы на предельно малой высоте меньше одного километра. Парашют раскрылся и резко дёрнул меня вверх. Я попал в самое пекло. Горячий воздух и дым рвали парашют из стороны в сторону, и мне показалось, что сейчас они порвут его на ленточки. Парашют так сильно трепало ветром, что он даже несколько раз складывался, но горячий воздух и дым, поднимающиеся вверх, снова расправляли его, и вместо того чтобы падать вниз, в самое пекло, парашют под напором горячего воздуха и дыма поднимался вверх, над пожаром. Я понимал, что долго в этом аду я не продержусь и либо задохнусь от угарного газа и дыма, либо парашют вспыхнет от горячего воздуха и искр, поднимающихся вверх. Но от удушья меня спасали порывы чистого холодного ветра, дующие с запада. Ребята-пилоты это тоже хорошо понимали, но сделать ничего не могли. И, сделав уже второй круг над горящей полосой леса, самолёт пошёл прямо на меня. И тут я понял, что пилот Гриша, рискуя своей и Мишкиной жизнями, хочет поддеть парашют колесом шасси и вытащить меня из огня. Это было рискованно для нас всех, но другого выхода не было. А вот как снять парашют с колеса, Гриша подумал только в последний момент и, не долетая до меня 50 метров, взял штурвал на себя. И самолёт, взревев мотором и сделав горку, прошёл над парашютом метрах в десяти. Меня сильно тряхнуло, а парашют сложило, но горячий воздух и дым, устремившиеся вслед за самолётом, снова надули парашют и потянули меня за собой вверх. Но если бы самолёт опустился ещё ниже, то намотал бы парашют на винт и уже вместе со мной свалился в огненный ад. Но на высоте двух километров самолёт оторвался от меня и, облетев вокруг меня, помахал мне крыльями и направился в сторону Ангары. А пилот Мишка в этот момент, жестикулируя руками, показывал мне, чтобы я надел противогаз, про который я совсем забыл. И в этот момент я подумал, что подвиг совершил не я, а эти два русских парня Гришка с Мишкой, потому что без Мишкиного согласия Гришка не пошёл бы на такой риск. И я представил их примерный разговор:

– Ну что будем делать, Миша, риск-то огромный? – спросил Гришка. – Грохнемся в пекло все, если что. Мне ни разу не приходилось цеплять парашют на колесо шасси.

– А что делать, Гриша, мы же русские люди – своих в беде не бросаем, да и чужих тоже, спасать нужно парня. Сам он из этого пекла не выберется: либо задохнётся в дыму, либо сгорит живьём, упав в самое пекло. А сгореть в огне живьём, когда есть маломальский шанс выжить, – это не по-русски.

Я думаю, что примерно так они и разговаривали на эту тему. Я достал из сумки противогаз и надел его на голову. Дышать стало гораздо легче, но в нём было сильно жарко, а стёкла противогаза сразу же запотели. Я посмотрел вниз, в центр очага пожара, там творилось что-то невообразимое: огонь поднимался на сотню метров, а искры долетали даже до меня, и я боялся, что парашют может вспыхнуть и я камнем упаду в самое пекло. Горячий воздух, поднимающийся снизу, надувал парашют и не давал мне падать в огонь, а холодный поток воздуха, дующий над пожаром с запада, погнал парашют в сторону реки, до которой было не менее 10 километров. И я надеялся, что перелечу через реку, за которой было моё спасение. Но ближе к реке от воды воздух стал ещё холоднее, и парашют стал плавно опускаться, не долетев до реки около одного километра. И, по закону подлости, ветром, дующим в восточном направлении, меня несло на одиноко стоящее в густом подсаде дерево, на низкорослую сосну, ветки у которой росли от самых корней. Я думал, что облечу её, манипулируя стропами парашюта, но ветер нёс меня прямо на сосну. И я, рухнув на ветки сосны, повис на них в пяти метрах над землёй. До ствола дерева было далеко, и я не смог дотянутся до него, чтобы спуститься по веткам вниз. Я достал нож, чтобы перерезать стропы парашюта, но не заметил, что подо мной лежит валежина, поросшая сверху мхом, и рухнул с высоты пяти метров прямо на неё. От боли в ноге я потерял сознание, а когда пришёл в себя, понял, что я вывихнул правую ногу в колене, но и это ещё не всё. Голенище правого сапога было разрезано острым сучком сосны, на которую я упал. Я снял сапог, задрал порванную штанину и посмотрел на ногу. Икра правой ноги была разрезана сучком на 15 сантиметров в длину и на два в глубину. А колено правой ноги сильно распухло и не сгибалось в суставе. Я снял рюкзак, достал из него аптечку, жгутом перетянул ногу выше колена и стал думать, что делать дальше. В аптечке лежали цыганская игла и капроновые нитки диаметром в 0,5 миллиметров. Я достал плоскогубцы и круглогубцы, которые я всегда возил для рыбалки, и, зажав ими цыганскую иглу за концы, нагрел её посередине газовой зажигалкой, а затем согнул наподобие хирургической. Затем достал фляжку со спиртом и, налив немного в кружку, бросил туда капроновую нитку. Подержав её в спирте пару минут, я вытащил нитку и повесил на хвою сосны, а спирт вылил в рану для дезинфекции. От боли я взревел, как медведь. Но делать было нечего, и я, скрипя зубами и матерясь на чём свет стоит, принялся зашивать рану. Кожа в этом месте была тонкой, поэтому втыкать иглу пришлось подальше от края и глубже в мясо, чтобы при ходьбе кожа не порвалась. А идти нужно было далеко, и я даже не знал, сколько ещё идти. За время шитья раны я два раза терял сознание, но в конце концов я наложил на рану 20 швов. Я мог выпить спирта для обезболивания, но побоялся, потому что, выпив изрядную порцию неразведённого спирта, я мог уснуть, не зашив рану. А развести спирт нечем было, потому что не было воды. Поэтому я мог уснуть тут же, под сосной, и в лучшем случае задохнуться в дыму. А в худшем – сгореть в огне продвигающегося к реке пожара. Но мне нужно было добраться ещё до речки, поэтому пить спирт я не стал. А ещё я жутко хотел пить, а из жидкости у меня был только спирт. Поэтому, зашив рану и перевязав её тугой повязкой, я на четвереньках дополз до кустов ольхи и вырубил топориком, который висел у меня на ремне, две палки с рогатинами в виде костылей. Немного отдышавшись от боли, я развязал жгут, перетягивающий ногу, и кровь побежала по жилам к ступне, а когда она до неё добежала, то в ступне и выше ступни, до самого колена началась адская боль. Кто испытывал такое удовольствие, тот меня поймёт. Я матерился так, что пробегающие мимо лоси шарахались в сторону от меня.

– На, полюбуйся на моё творчество, – сказал Генка, задрав штанину, – а то ещё не поверишь.

«Да, судя по швам, рану на ноге зашивал дилетант, но на первый раз, да ещё в таких условиях сойдёт», – подумал я. Но вслух похвалил Генку за его творчество. Помолчав с минуту, Генка продолжил свой рассказ.

– Взвалив на себя рюкзак и опираясь на палки, я пошёл в сторону реки, предварительно сориентировавшись по компасу на реку. Нога в колене не сгибалась, и я тащил её волоком. Часа через два, матерясь на чём свет стоит, я вышел на реку. Сбросив рюкзак на землю, я упал прямо в воду. Но я не смог сделать первый глоток воды, потому что горло так пересохло, что потрескалось, и мне пришлось сначала его прополоскать, и только тогда я выпил первый глоток воды. Я прилёг на рюкзак и минут 20 приходил в себя. Я переживал за ребят, как они там. Нас разделяла стена огня шириной 10 километров, и я ничем не мог им помочь, и даже наоборот: стал бы для них обузой. Но меня успокаивало ещё и то, что в группе был опытный парашютист, парень лет тридцати, который летал на пожары ещё в Братске, поэтому я на него надеялся, а иногда и оставлял вместо себя. Да и у них была рация, по которой они могли вызвать помощь. А к реке в это время из горящего леса выбегали лоси и изюбри, добежав до воды, они переплывали реку и, выйдя на другой берег реки, с тоской смотрели на горящий лес. И тут же за ними к тропе выбежал медведь. Он остановился на тропе, посмотрел на меня, незлобно рявкнул, так, для порядка, и, спустившись в воду, поплыл на другой берег реки. И, как я понял, ему сейчас было не до меня, так же как мне не до него. У каждого из нас в это время были свои проблемы. Я сам был готов взреветь от боли в ноге, как медведь. Я пошевелил ногой, но она жутко болела в колене, я задрал штанину и остолбенел, потому что нога сильно распухла и посинела. Я понял, что это вывих, но ещё хорошо, что не перелом. Но и вывих нужно было вправлять, но как? Найдя у тропы валежину, я засунул под неё ногу и дёрнул со всей силы. Боль пронзила ногу от пятки до плеча, но нога заболела ещё сильнее. Тогда я нашёл двойную валежину, затолкал в середину ногу, а руками взялся за дерево, которое находилось сзади меня, и что есть силы второй ногой ударил по валежине. В колене что-то хрустнуло, и я тут же потерял сознание. Это была моя последняя попытка, на большее меня бы просто не хватило. А когда пришёл в себя и пошевелил ногой, увидел, что нога стала сгибаться в колене. Я понял, что вправил ногу, а остальное – дело времени. Я поискал глазами по берегу реки пихту: я с детства знал, что она хорошо снимает жар с раны и быстро её лечит. Недалеко от тропы я увидел пихту около двадцати сантиметров в диаметре и пополз к ней на четвереньках. Из пузырьков на коре я выдавил в деревянную ложку смолу и, развязав рану, обильно смазал её смолой. Затем вскипятил чай и, поев сухого пайка, который нам выдавали в тайгу как НЗ, я стал думать, куда же мне податься. Идти вниз по реке нельзя, потому что огонь подбирался уже к реке, значит, остаётся одно: идти по реке вверх, в вершину водораздела, пока огонь не взял меня в кольцо.

– А почему ты не пошёл вниз по реке в сторону Ангары, а решил подниматься по тропе в верховье реки? – спросил я. – Ты даже мог спуститься по реке на плоту, – добавил я.

– Ну, на это было несколько причин. Во-первых, огонь отрезал мне путь к устью реки, перескочив через реку, он полыхал уже там. Во-вторых, без карты, оружия и продуктов идти по тайге было равносильно самоубийству. А в-третьих, сразу после пожара идти по горельнику было тоже равносильно самоубийству, потому что при малейшем дуновении ветра над пожарищем поднимался пепел, и даже противогаз не спас бы меня от него, потому что его банка забилась бы через пять минут. Ну и самое главное – местами вдоль реки когда-то, ещё столетия назад, находились большие торфяные болота, но со временем они заросли лесом. А во время пожара торф загорался, и огонь уходил под землю и горел там годами, сжигая торф и образуя под землёй большие пустоты, а угодить в такой адский провал мне очень не хотелось. Это лето было сухое и ждать дождей нужно было полтора-два месяца, для того чтобы они прибили пепел. Но всё это время нужно было где-то жить. Вот я и пошёл в верховье реки в надежде найти там зимовье. Да и с такой ногой я не смог бы далеко уйти. Во-первых, сделать плот и спуститься на нём по реке, как ты говоришь, я тоже бы не смог с такой ногой, вода в реке была холодной, и я мог заработать себе что-нибудь похуже вывиха. А во-вторых, на реке много перекатов и порогов, через которые плот одному не протащить, да ещё с такой ногой. Вот поэтому я решил уходить от огня вверх по реке. А о торфяных болотах я узнал уже после того, как Степан рассказал мне про горящий годами торф, в который он однажды чуть не провалился.

Генка с минуту помолчал, что-то обдумывая, а затем продолжил свой рассказ.

– Я посмотрел на часы: на них было уже три часа дня. У меня были командирские часы с календарём, и, чтобы не потерять счёт дням, я стал заводить их чаще обычного. Опираясь на палку как на костыль, вторую палку я бросил, так как после того как я вправил вывих в колене, опухоль на коленке начала спадать и я смог уже наступать на ногу. Я шёл по тропе часов пять, часто оглядываясь назад. Огонь шёл низовой, и он медленно, но верно подбирался к реке. К вечеру от холодной воды реки похолодало, и огонь сбавил темп, остановившись на прежнем рубеже. Но подкралась другая беда – дым стал охлаждаться от реки и опускаться к земле. Дышать стало труднее, особенно в низинах, и я решил заночевать на возвышенности, а иначе ночью я задохнулся бы от дыма. А в противогазе я долго не высижу. Пройдя по тропе ещё два часа, я решил остановиться на ночлег. Я согрел чай, поужинал тушёнкой и решил немного поспать. Но прежде чем лечь спать, я нашёл пихту, проколол на ней большой пузырёк со смолой и, развязав рану на ноге, обильно смазал шов раны. Краснота на ране начала спадать, и это меня обнадёживало. Проснулся я от того, что стало нечем дышать. Дым остыл и опустился к земле, особенно над рекой, и мне пришлось быстро встать, собрать рюкзак и уходить по тропе в вершину водораздела. Я шёл по тропе уже пять часов и к обеду вышел к болоту. Тропа шла по топкому болоту, а местами и по воде, но с такой ногой я не смог бы по ней пройти, тем более по болотной жиже. Болото тянулось вдоль реки на полкилометра. Но, не доходя до болота около ста метров, тропа разделилась на две тропы, одна из них шла прямо через болото, а другая обходила болото слева по бугру. С горем пополам я взобрался на бугор и, сев на камень, осмотрелся вкруговую. Километров двадцать ниже по течению реки огонь перебрался через реку и полыхал уже на другом берегу реки.