Текст книги "Дембель неизбежен! Армейские были. О службе с юмором и без прикрас"

Клин клином или кое-что о гештальтпсихологии[23]23
  Гештальтпсихология (от нем. Gestalt «личность; образ, форма») – общепсихологическое направление, связанное с попытками объяснения, прежде всего, восприятия, мышления и личности. В качестве основного объяснительного принципа гештальтпсихология выдвигает принцип целостности.


[Закрыть](Яковлев Э. А.)

Эдуард Александрович, симпатичный полковник, коренастый, невысокого роста, всегда являл собой образец спокойной уверенности в будущем. Служил он начальником политотдела отдельной артиллерийской дивизии Московского военного округа. А так как таких дивизий на все вооруженные силы было – раз-два и обчёлся, а в о́круге она была единственной, то редкие были дни, когда бы не работала в ней какая-нибудь комиссия. Особенно любил дневать и ночевать в этом хозяйстве начальник ракетных войск и артиллерии округа генерал-лейтенант Кузьмин. То ли ему в штабе округа не сиделось, то ли его оттуда настоятельно выгоняли, а то ли он не мог забыть свою недавнюю службу в этих местах, но дивизию он считал своей вотчиной и, соответственно, относился к ней по-отечески. Это он считал себя образцовым отцом-командиром, а для его «родственников» каждый такой приезд был стихийным бедствием. Тем более, по каждому поводу он объявлял офицерам сбор по сигналу «Азимут-555». И не случайно подчиненные за глаза называли его «Кошмар-555».

Эдуард Александрович на дивизии был уже пять лет, повидал многих начальников и командиров. Все они росли и уходили на вышестоящие должности, а он оставался на месте. И стиль работы этого начальника ракетных войск и артиллерии он уже успел изучить. Кузьмин мог назначить служебное совещание в автопарке какого-то артполка, а объявиться в другом месте и срочно затребовать к себе всех командиров со своими замами. Мог, что называется, зацепиться за любую кучу мусора, подсобное хозяйство какой-то части или остановившуюся из-за поломки машину. И сразу следовали вызовы всех начальников, разносы и оргвыводы. С должностей люди слетали по несколько раз за день. В психологии такое поведение определяется как неспособность выделить ведущий тип деятельности. Это Эдуард Александрович знал по учебе в академии.

Кузьмин, наверное, тоже учился в академии, но у него была другая академия. И там его, должно быть, учили психологическим приёмам укрепления единоначалия в армии. Своё поведение он объяснял беспокойным характером, а на практике складывался всегда бестолковый распорядок дня. И в тот день у Эдуарда Александровича дела с утра как-то не заладились. Да, и накопилось их порядком. Подходил день представления донесения в политуправление округа о политико-моральном состоянии личного состава за прошедший месяц. Требовалось подготовить справку о состоянии воинской дисциплины. Из округа просили организовать встречу артистов, приезжающих с шефским концертом. К тому же, по графику ответственных по дивизии (был такой для заместителей командира дивизии) он ночью проверял несение службы в карауле. Не выспавшийся, озабоченный, он встречал новый день не в бодром настроении. И этот день ничего хорошего не сулил. А тут ещё очередное совещание начальника ракетных войск и артиллерии округа в 11.30 в автопарке 217 артполка.

Подождав старшего начальника в назначенном месте ровно десять минут и предупредив командира дивизии, он убыл на служебной машине в штаб, чтобы в кабинете заняться бумагами, которые за него никто не мог сделать. За столом долго не мог сосредоточиться и решить, с чего начинать. Периодически он выдвигал ящик стола, поглядывал на пачку сигарет и не решался закурить. Вообще-то он курил редко и считал себя некурящим, но иногда ему хотелось расслабиться, изображая сибаритствующего гусара. Сегодня с гусаром никак не получалось.

Внезапно без стука, стремительно в его кабинет влетел начальник ракетных войск и артиллерии округа генерал-лейтенант Кузьмин. Перед собой он подталкивал в спину молодого командира 217 артполка подполковника Шевчука.

– Вы почему, товарищ начальник политотдела, не привлекаете этого зарвавшегося и вконец обленившегося подполковника к партийной ответственности? – так сверхкатегорично прозвучал вопрос-требование из уст Кузьмина.

От неожиданности появления незваных посетителей и от такой беспардонности начальника Эдуард Александрович ударил кулаком по столу, вскочил навстречу вошедшим, и от его спокойствия не осталось и следа.

– А вы почему врываетесь в кабинет начальника политотдела дивизии без стука? Я назначен на эту должность по решению военного отдела ЦК КПСС и мне лучше знать, кого и за что привлекать к партийной ответственности, – это было сказано в лицо генералу Кузьмину. А командиру полка начальник политотдела бросил:

– А вам, товарищ подполковник, я руки не подам, если ещё раз увижу, что с вами как с нашкодившим мальчишкой будут обращаться какие-то зарвавшиеся начальники. Идите и командуйте полком!

Эдуард Александрович повернулся к генералу, который успел присесть на стул напротив его стола и выглядел растерянным. Поддержки его воспитательного порыва не получилось. Более того, он был публично, если не оскорблен, то никак не поддержан. Начальник политотдела взволнованно прошелся по кабинету, сел за стол и посмотрел на Кузьмина. Наступила пауза, которой каждый из них пытался найти оправдание и которую надо было кому-то прерывать.

– У тебя сигарет нет? – робко, как-то заискивающе спросил Кузьмин.

Эдуард Александрович отодвинул ящик стола (всё-таки свершалось то, что недавно хотелось), достал пачку сигарет и дрожащей рукой протянул её генералу. Тот такой же дрожащей рукой с трудом вытащил сигарету из пачки. Вдвоём они кое-как раскурили сигареты и молча уставились друг на друга.

– Вот жизнь какая гадская, – спокойно и даже жалостливо сказал генерал. Хотя было сказано грубее и не совсем литературным языком. – Всё куда-то бежим, всё торопимся…

– Не говорите, Владимир Иванович! Всё на нервах. Где тут в души заглядывать? Какой тут индивидуальный подход в воспитательной работе? Какая тут гештальтпсихология?

– Что ты сказал? Это на каком языке прозвучало? Да, ладно… Не объясняй – почитаю. А ты можешь быть резким, Эдуард Александрович. Не ожидал!

– Так, ведь есть с кого брать пример, Владимир Иванович!

– Неужели я таким со стороны могу казаться?

– Не только казаться, но и быть, Владимир Иванович!

– Ну, ты, брат, не обижайся на меня. Я ведь за дело переживаю.

– Все мы переживаем за дело. Но, видимо, по-разному.

Они расстались успокоенными и довольными взаимопониманием, которое так неожиданно установилось между ними.

Вскоре Эдуард Александрович был переведен в Москву на преподавательскую работу в академию. Они поздравляли друг друга с праздниками. Чаще звонил генерал Кузьмин, он предлагал воспользоваться его служебной машиной: до аэропорта или вокзала, или просто по каким-либо делам. Эдуард Александрович благодарил и от таких предложений отказывался. Всегда было видно, что Кузьмин как-то хотел сгладить ту неловкость, случившуюся когда-то в кабинете начальника политотдела. А Эдуард Александрович четко помнил звук треснувшего на столе стекла, когда он в сердцах ударил по нему, выскакивая навстречу растерявшемуся генералу.

Об отношении к собственной славе (Бегельдинов Т. Я.)

Я памятник воздвиг себе…

А. С. Пушкин

Личное присутствие вредит славе

Франческа Петрарка

Проза жизни и героика, возвышенное и низменное, прекрасное и безобразное – как часто эти два начала сочетаются в одном и том же событии, историческом факте или в конкретном человеке. Как часто мы находим смешное в трагедии и, наоборот, в смешном нам видятся оттенки героизма и трагедии. И никуда нам не деться от разнообразных проявлений законов материалистической диалектики, которые направляют нас и объясняют всё сущее на земле. Но нельзя объяснить, как люди – каждый на свой лад – относятся к собственным успехам и достижениям.

В городе Фрунзе [24]24
  Ныне Бишкек – столица Республики Кыргызстан.


[Закрыть] на улице XXII партсъезда, переходящей в Ленинский проспект, когда-то стоял бронзовый бюст – памятник дважды герою Советского Союза лётчику-штурмовику капитану Талгату Якубековичу Бегельдинову. Была такая практика. Стоял он в соответствие с Указом Президиума Верховного Совета СССР (01.08.1939 г.) «О дополнительных знаках отличия для Героев Советского Союза», в котором статья 3-я гласила: «Герой Советского Союза, совершивший вторичный героический подвиг… награждается второй медалью “Герой Советского Союза”, и… сооружается бронзовый бюст на родине Героя». Так советское государство отмечало особо отличившихся своих сынов.

Молодой казах Талгат Бегельдинов, выросший во Фрунзе, отличился не раз. За годы войны 305 раз поднимал он воздушную машину в бой, сбил пять самолетов сам и два – в составе группы. С воздуха уничтожил более 20 танков, два локомотива, вагоны с техникой и живой силой, а также несколько артиллерийских установок. Потому что он был штурмовиком. А штурмовикам давали звание Героя после 1943 года за 50–60, а позже – за 80 боевых вылетов. У Талгата первая звезда была за выполнение 155 боевых вылетов (на 27 июня 1944 года); второй звездой был награждён за выполнение 275 боевых вылетов (на 15 марта 1945 года). После он будет вспоминать, что больше всего любил вылетать на разведку и бомбёжку танков. На бомбардировку аэродромов он, как и все, уходил с тяжелым сердцем, потому что знал: выжить есть шансы у 10 % вылетевших, а у 90 % – шансов не было вовсе. Но ему везло.

И вот каждый раз, когда позволяли обстоятельства, после войны Талгат возвращался в город своей юности, где был установлен ему бронзовый бюст. Этот маленький довоенный одноэтажный Фрунзе его взрастил, выучил, поставил на крыло. Единственным украшением города тогда была роскошная панорама гор киргизского Ала-Тоо. Самые высокие вершины его поднимались ледовым ансамблем над междуречьем Ала-Арчи и Аламедина. Вторым украшением были сады и парки. Трудно сейчас поверить, что город был основан в полупустыне. Администрация города, простые горожане в довоенный период сделали всё возможное, чтобы превратить Фрунзе в город-сад. Каждый горожанин обязан был рядом с домом вдоль улицы высадить не менее 25 деревьев, каждый приезжий купец обязан был с дохода своей торговли выделить средства на озеленение города.

И почти каждое возвращение в юность Талгата было связано с посещением им его же памятника. Он понимал, что Родина отметила его собственные заслуги. Но этот памятник стал напоминанием всем горожанам о Великой войне. И относился он к собственному изображению со смешанными чувствами: и гордился собой, и удивлялся своей судьбе, и презирал себя бронзового. Потому и позволял себе после ресторана подойти к своему памятнику и помочиться на постамент.

Стоя перед своим изображением, он, сначала подполковник, а потом и полковник в отставке, с сочувствием смотрел на себя, молодого капитана, у которого только начиналась жизнь и были непонятные перспективы. Тогда, в прошлом, его окружали боевые друзья, которые не дожили до победы. Это в первую очередь командир эскадрильи Герой Советского Союза майор Степан Демьянович Пошивальников – удивительно простой украинский парень, храбрый до безумия лётчик, обретший крылья в знаменитой Качинской авиашколе. Поднимаясь в небо вместе с ним, Талгат понимал, что нет предела мужеству и героизму советского человека, когда он защищает от врагов святая святых – свою любимую Отчизну.

Где его стрелок по фамилии Яковленко – здоровый и большой парень, спасший ему жизнь? Когда их самолёт был сбит над занятой фашистами территорией, он, как пёрышко, схватил своего раненного командира и понёс по гуще леса, удаляясь от погони, но подорвался на минном поле и умер.

С гордостью дважды герой Талгат Бегельдинов вспоминал о своём заключительном полете над Прагой 10 мая 1945 года. Тогда часть города не приняла капитуляцию, что угрожало новыми разрушениями. Капитан Бегельдинов получил приказ всей своей штурмовой группой в составе 24 самолетов в полном вооружении пролететь на бреющем полете над гитлеровцами. Но без единого выстрела. Приказ был выполнен. Звено за звеном самолеты с оглушительным ревом пролетали над головами эсэсовцев. Тогда они сложили оружие.

И вот стоящий перед своим памятником герой вынужден отмахиваться от надоедливых милиционеров, которые в силу молодости или отсутствия опыта не могут понять мотивы странного поведения пожилого ветерана, не знают его и его подвигов, и не могут понять разговора героя с самим собой.

– Это мой памятник! Что хочу, то и делаю! – говорил он стражам порядка. – И почему здесь нет моих орлов из эскадрильи? А ты стой, капитан! Тебя ещё спишут в 33 года из авиации и будешь ты перебиваться на разных почетных и не очень почетных должностях. И будешь кочевать по городам и весям, и заливать память о войне горькою… А пацанов не вернуть. Что толку от твоей молодости, красоты и твоих звёзд?

Примерно так всегда проходили свидания ветерана со своей юностью. И ходили легенды о них по всему городу. И были в этих встречах нерастраченная удаль, бунтарский дух штурмовика и светлая память о погибших товарищах. Но не было куража и гордыни!

Бегельдинов Талгат Якубекович, дважды герой Советского Союза, умер в Алма-Ате в звании генерал-майора. Он прожил долгую жизнь за своих погибших штурмовиков. Памятник, где он в бронзе запечатлён капитаном, сейчас расположен на пересечении улицы Московской и бульвара Молодой гвардии в городе с новым названием Бишкек. Много чего произошло с его первого установления. К нему приходят разные люди – ветераны и молодёжь – воздают должное отважному лётчику. И, естественно, не позволяют себе такого дерзкого, даже хулиганского отношения к бюсту, которое позволял себе сам герой.

На то он и Герой!

Герой своего времени (Из Валькиных рассказов)

Санкция на убийство

Когда кончается сессия и вместе с августом к тебе в душу закрадывается бархатный сезон, когда предстоящие каникулы кажутся длинными, как путь до вагона-ресторана поезда № 61/62 Москва-Нальчик, мы выходим из ворот военного училища и торопимся к стоянке такси.

С Валькой мне ехать только до станции Шевченко, а дальше приходится коротать дорогу одному. И это особенно тоскливо после того, как побудешь рядом с такой неугомонной натурой. Валька может пристыдить молоденькую официантку, в пельменной на углу Советской и Гагарина, в том, что у него нет денег, и заставит дать ему порцию пельменей просто так, за его наглую улыбку. В кафе «Ветерок» (по – Валькиному – «Сквозняк») он представляется сыном Героя Советского Союза Иван Палыча и в который раз заверяет своих собутыльников в том, что в ближайшее время он уезжает учиться на полковника. Из всех воинских званий ему почему-то нравится больше всего полковник. «От него рукой подать до полководца», – поясняет Валька.

В городском транспорте от него можно ожидать, что угодно. В лучшем случае он будет рассказывать через весь салон о том, как ему аплодировали в Сопоте и каких девочек видел на Балатоне. При этом он внимательно поглядывает на других пассажиров, замечает их реакцию, вернее, их разинутые рты или недоверчивые взгляды, и начинает говорить со мною на только ему понятном диалекте. Ни с того, ни с сего ляпнет: «Шугарымбарум, шугарум штурм!» Потом переведет в сотый раз для меня известное: «В переводе с якутского на кабардинский – не губи менэ, не мучай, я морожена хачу». Посмотрит по сторонам и оценит внимание. Ему не важно, каким способом оно привлекается – лишь бы оно было.

Но сегодня Валька спокоен. По-деловому сосредоточен. Мы устроились в купе поезда, который за сутки – полторы нас отвезет домой. Иван Сергеевич Тургенев, глядя на нас, сказал бы, что мы сибаритствуем. Я думаю, лежа на верхней полке с журналом в руке, что блаженствую. А Валька – «балдеет». Он сидит за столиком нашего купе, пьет вино с незнакомым мне армянином лет тридцати и настойчиво выспрашивает у попутчика, почём в Кировакане [25]25
  Ныне Ванадзор (Республика Армения).


[Закрыть] апельсины. Тот что-то мычит, уже изрядно выпивши, и пытается лечь на полку. Улечься ему никак не удаётся, так как Валькина лапища всякий раз подвигает его к столу.

Когда-то Валька говорил, что он кандидат в мастера спорта по боксу и его чуть-чуть не побил Вячеслав Лемешев [26]26
  Вячеслав Иванович Лемешев (1952–1996) – олимпийский чемпион 1972 года.


[Закрыть]. В это я мало верю, так же, как и в то, что он сын советского дипломата, родился в Рамбуйе, близ Парижа. Но, глядя на его почти двухметровую фигуру, орлиный нос и тяжелые кулаки, без сомнения признаешь его недюжинную силу.

И в этот раз, глядя, как скользит по полке туда-сюда армянин Норик, я понимаю, что скользить так ему придется долго, и поворачиваюсь на другой бок и пытаюсь заснуть. Засыпая, я ещё слышал, как притормаживал поезд, как Валька что-то кричал из окна вагона продавщице киоска на вокзальном перроне и одновременно выталкивал из купе Норика за бутылкой водки, приговаривая, что тот везет апельсины бочками, что статья в уголовном кодексе за спекуляцию ещё не отменена, но Норику выручка обеспечена. После этого стук колес, звон стаканов и звуки поцелуев Вальки и Норика сливаются в один шорох и пропадают вовсе.

Я проснулся оттого, что кто-то тянет меня за ногу. В купе горит свет, в дверном проеме стоит сонная проводница, а Валька трясет за плечи ставшего совершенно трезвым тридцатилетнего армянина Норика. Заикаясь от волнения, Валька кричит нечеловеческим голосом:

– З-з-зануда! С-с-сволочь!.. На последние деньги купил к-к-коньяк… Ты знаешь, что такое астма пятнадцать лет?

Бледный Норик уже прикидывал в уме, что именно этой болезнью ему придется болеть в ближайшие пятнадцать лет.

– Леха! Погляди на этого жмурика. – Валька обращается ко мне и тут же трясет Норика и адресует ему реплику. – Куда воротишь шнобель? Мой батя говорит, что коньяк и сливочное масло ему помогают. Я вез коньяк лечить батю, а он, зануда, выпил… Убью!!!

По купе были разбросаны вещи из Валькиного чемодана. Апельсины Норика катались по полу от стенки к стенке. Валька собирался убивать вора, проводница шепотом просила, чтобы в её вагоне было тихо и всё по закону.

– Всё будет по закону. Давай милицию! – внезапно успокоившись, устало сказал Валька.

На следующей станции в вагон вошел старший лейтенант линейной милиции. Представился, попытался вникнуть в суть дела. Валька, приподнявшись навстречу милиционеру и занеся над Нориком огромный кулак, серьёзно попросил:

– Товарищ капитан! Дайте санкцию на убийство! Этот жулик украл у меня бутылку коньяку, который я вез больному отцу. Бутылка стоит 15 рублей 60 копеек, но дело не в деньгах… Дайте санкцию на убийство!

Норик перед смертью пытался затолкать ногами под полки рассыпавшиеся апельсины, чтобы не привлекать внимание сотрудника милиции. На все вопросы о том, брал ли он коньяк, Норик отвечал отрицательно. И только когда Валька по-товарищески сказал старшему лейтенанту «Да что с ним чикаться?» и ещё раз замахнулся на Норика, тот, забившись в угол, прокричал:

– Ну выпил ваш коньяк!.. Арестовывайте!.. Судите!..

Старший лейтенант увел Норика из купе. Я помогал Вальке собирать апельсины, оставшиеся в вагоне. Валька справился у проводницы, когда будет станция Шевченко. В окне мелькнули спины милиционера и нашего случайного попутчика. Мы с Валькой стали возмущаться, как полон мир подлыми людьми, вредными привычками, ненужными словами, чертами характера, мешающими жить спокойно. «С такими коммунизм не скоро построишь», – многозначительно заключил Валька и стал собирать вещи. До его станции оставалось семь минут езды.

Валька собрал чемодан и потянулся за сигаретами в карман плаща. К моему удивлению, вместе с пачкой «Стюардессы» он вытащил бутылку коньяка. Как ошпаренный, Валька рванулся к окну, как будто его не отделяли от Норика оставленные сзади километры. Потом он сел на нижнюю полку и удивленно произнес:

– И чего это он, дурак, сознался? Никто ж за язык не тянул. Ну, надо же! Промашка вышла. – И, подумав, продолжал: – Да ничего с ним не случится. Выкрутится. Спекулянта кусок! А ночь мы с ним нормально посидели.

Когда Валька сошел на перрон своей станции, то отдал мне злополучную бутылку со словами:

– Может, догонит… Тебе ехать дальше. Я её всё равно уже потерял… А хорошо, что шеф санкции не дал.

– На что санкция? – не понял я. – Для чего?

– Да, на убийство! Жалко б было парня.

Сексопатолог

Валёк мог привлечь, обворожить, соблазнить, склонить к сожительству любую достойную женщину. Весь его импозантный вид говорил за это: брюнет, высокий рост, бархатный голос, хорошие манеры и заранее уважительное отношение к женщине – ну, кто устоит против таких качеств?

Когда-то он имел слабость полюбить свободу и независимость. И не просто конголезского народа, а свою личную, понятную лишь ему и не препятствующую никаким другим интересам. Он был замполитом отдельной механизированной погрузочно-разгрузочной роты во Владивостокском порту, которая действовала в составе докерской бригады (да, были в Советской армии и такие соединения!). В роте численностью более 200 человек имелись своя печать, столовая, комплект разнообразной техники, включая современные по тем временам мощные японские подъёмные краны «Като». Здесь был большой штат офицеров и прапорщиков, вплоть до зама по тылу командира роты, мичманы, командиры портовых буксиров, и складские работники. Каждый день с погрузки транспортов, осуществлявших северный завоз, его бойцы всегда приносили различные продукты, которые они зарабатывали вполне легально, качественно и безотказно выполняя свою работу. Валентин питался в своей столовой за символическую сумму, удерживаемую из месячного содержания, и мог позволить себе многое.

Так, однажды, отправив рожать жену к нелюбимой теще, но внутренне переживая за последствия развития естественного хода вещей и событий, он любил приходить вечерами в тихий приморский ресторан, заказывать ужин и молча, будто бы свысока, наслаждаться жизнью. Наверное, такое бывает в жизни у многих. Но так, как наслаждался своей свободой и независимостью Валёк, – выходило не у всех. В эти минуты его чувство собственного достоинства было на очень большой высоте и не в конфликте с содержанием собственного кошелька. В эти минуты он любил и презирал всех одновременно. В такие минуты сибаритства, релаксации, расслабухи и отдыха в своих мыслях Валёк обращался то к возвышенному, то к пошлому, то к грустному, то к безудержному веселью.

«Здравствуй, мир, пошлятиной живущий! Проститутки! Вам – привет, привет!» – срывалось с губ Валька́, и тут же ему мог представиться родительский дом, Есенин с Цветаевой в обнимку, море и будущая его полнокровная семья. И жизнь представлялась таким ярким и разноцветным калейдоскопом, что Валька впадал одновременно и в грусть, и в тихую радость.

Пытливые исследователи-психологи назовут такое поведение по-своему, забыв о том, что они переживали в двадцать пять лет, когда жизнь кажется бесконечной, любовь – без края, водка – без градусов, а соседка напротив – ничего себе, сойдет…

Но в тот вечер официантка Настя преподнесла Вальку́ сюрприз. Та Настя, которая уважала его за то, что он всегда платил по счету, ни к кому не приставал, не скандалил и, уходя из ресторана, не делал грязных намеков, – Настя представила ему молодую красивую женщину.

Женщина, как и Валёк, была смущена в этой ситуации, но мужчина овладел ею – этой ситуацией – более уверенно:

– Соня, так Соня. Валентин.

– Отдыхаете? Пьете? Курите?

– Ищите мужа, друга, любовника?

Валек никогда не любил неясностей и через семь минут знал, что напротив него сидит врач-сексопатолог, замужем. Муж, естественно, эгоист. Океанограф, сейчас в плавании. Но как у каждого сапожника возникают проблемы с собственными сапогами, так и у Сони, врача-сексопатолога, возникли проблемы в личной жизни.

Такое стечение обстоятельств: неуклюжее желание собеседницы понравиться ему, наплыв собственных чувств и обволакивающая музыка – всё это напомнило Вальку́, что жизнь прекрасна и удивительна. И от этой красоты и этого удивления в Валькину голову полезли такие нежные слова и такие стихотворные строки, что их авторам – будь они живы – было бы стыдно услышать свои произведения из чужих уст: так искренне и проникновенно они звучали.

Валёк никогда не злоупотреблял алкоголем, но тогда ему было достаточно выпить немного хорошего портвейна, чтобы вспомнить о золотом аи [27]27
  Собирательное название французских шампанских вин (le vin d’Ay) из винодельческого центра Аи в Шампани (Франция).


[Закрыть] и долго говорить о золотой розе в бокале.

Короче, Вальку́ с Соней и Соне с Валько́м вдруг стало очень хорошо. Ей не хватало его во всех её делах, думах, буднях и праздниках. Она не досаждала ему излишним вниманием, но он сам так чутко чувствовал зов Сони, что многие вопросы – общественные, рабочие, моральные, финансовые – решались сами собой, если он оказывался рядом.

Он так ждал, терзался и мучился в предвкушении встречи с этой маленькой женщиной, так стремительно ворвавшейся в его устоявшийся быт. Валёк принципиально перестал ходить ужинать в ресторан, где их познакомила Настя. Ему казалось, что у их любви нет прошлого и будущего. А уж о свидетелях настоящего Вальку́ не хотелось думать и вспоминать.

Пусть будет так, как будет. Пусть Валёк будет учить других, как надо правильно жить. Пусть сексопатолог учит кого-то, как надо любить. Пусть рожает жена, звенят на улицах трамваи и в голове иногда складываются веселые строки…

Однажды у Сони заболела дочь. О её дочери Маше он знал давно, также как о многих нюансах не сложившейся женской жизни. Но порог дома Сони он переступил только тогда, когда на этом очень настояла хозяйка, которая не хотела оставлять больную дочь и отпускать от себя любимого человека.

Всю ночь Маша спала беспокойно. Под утро все ненадолго забылись. Валёк обнаружил Соню, свернувшуюся калачиком у него в ногах, когда его разбудил металлический скрежет в дверном замке. Он стал беспокойно оглядывать незнакомую обстановку, потянулся за часами и разбудил Соню. Неожиданно для Валька́ она очень быстро оценила обстановку и, проявив до этого не свойственные ей волевые качества и даже жесткость, тихо проговорила: «Сидеть и не рыпаться!» – и быстро выскользнула из комнаты.

Некоторое время Валёк пребывал в нерешительной раздумчивости. И только тогда, когда в прихожей послышались голоса, один из которых, явно, принадлежал мужчине, Валёк заволновался. В голове пронеслось сотни читанных и слышанных сюжетов из литературы, кино и анекдотов об обманутых мужьях, об убийствах и самоубийствах, балконах, этажах и прочей дребедени. Руки невольно потянулись к белью и одежде.

За дверью слышался негромкий, но напряженный разговор, в котором чаще звучало мужское «ну-ну» и приближалось к спальне, где Валька судорожно искал свои носки. «Ну, где он запропастился?» – чертыхался он, держа один носок в руке, а второй разыскивая под кроватью.

Валёк из рассказов Сони знал о многих сложностях взаимоотношений с человеком, кто был ей формально супругом. Тот представлялся Вальку́ типичным неудачником, хлипким интеллигентом, очкариком, сутулым, немощным, непонимающим, с каким сокровищем он живет. Ему виделся океанограф, увлеченный своими моллюсками и водорослями, и ничем другим.

Когда тяжелые и уверенные шаги внесли в проем двери высокую поджарую фигуру океанографа, Валёк от неожиданности оторопел. Его чувство собственного достоинства и внутреннего превосходства над заочным океанографом мгновенно испарилось, когда он увидел высокого белокурого красавца, атлета с благородной бородкой. Таких он видел в фильмах своей юности о геологах, строителях таежных городов и прочих романтиках.

До появления в дверях этой фигуры Валек проигрывал в голове, на всякий случай, разные варианты выхода из такой неприятной ситуации. Он был готов сопротивляться, драться или просто сказать всё, что он думает об этом негодяе. Русый «негодяй» снисходительно посмотрел на сидящего в одном носке и судорожно сжимающего спинку стула Валька́, погладил бородку, заглянул вглубь другой комнаты и тихо сказал: «Молодой человек! Видеть вас в своей квартире мне крайне неприятно. Потрудитесь, пожалуйста, сделать так, чтобы через пять минут вас здесь не было».

Валёк вышел из подъезда с ощущением того, что его с головы до ног облили помоями и отхлестали по щекам одновременно. До этого он никогда не изменял Родине, не воровал, не находился под следствием. Но тут Валёк принял на себя всю вину всех поколений планеты и по всем статьям уголовного кодекса.

На улице, кажется, был июль. Следом бежала сексопатолог и жалобно оправдывалась, что это недоразумение, что ей никто не нужен, кроме него, и от него ей тоже ничего не нужно – лишь бы не уходил.

Но Валёк ничего не слышал.