Текст книги "Алекси Лайхо. Гитара, хаос и контроль в жизни лидера Children of Bodom"

Глава четвертая

в которой жестокое преследование заставляет Алекси еще в несовершеннолетнем возрасте уйти из дома. Ночлег он находит то у сестры, то у друзей, то у одиноких женщин из района Каллио. Безопасным местом становится новая репетиционная точка в клубе Lepakko. Там же Алекси встречает Кимберли Госс.

Четвертым тузом в раскладе вокруг неустанно бьющегося сердца коллектива становится клавишник Янне Вирман. После выхода третьей демозаписи название группы стремительно меняется с IneartheD на Children of Bodom и Эво Похъёла из компании Spinefarm Records помогает появиться на свет дебютному альбому Something Wild.

Мне было семнадцать лет, когда я ушел из дома. Чаще всего я оставался у сестры, но иногда ночевал на репетиционной точке или у друзей на диване. Это был запоминающийся этап моей жизни. Характер не позволил мне тогда поджать хвост и вернуться обратно домой. Глупая бравада и жесткие принципы. Я, конечно, поддерживал связь с родителями и даже иногда заходил навестить их. Разумеется, они знали, почему я уехал из Эспоо. А я, со своей стороны, знал, что мама и папа беспокоятся обо мне. И не без причины.

В середине 1990-х неподалеку от моего дома я попал в лапы к сумасшедшим наркоманам. Я знал, что двое из этой банды однажды уже замочили кого-то, и я своими глазами видел то, что они сотворили с одним парнем. Они били его по голове ногами в ботинках с металлическими носами, хотя их жертва уже лежала на земле.

* * *

Отчасти самым безумным было то, что эти типы казались очень похожими на меня и в плане внешности, и по поведению. Длинные волосы и куртки-бомберы. В то время в Манккаа это был стандартный комплект одежды: куртка-пилот, камуфляжные или спортивные штаны. Часто эта «униформа» включала в себя также свитер финской сборной с изображением льва – я сейчас имею в виду хоккейную сборную. Ну или это могло быть что-нибудь другое с символикой Финляндии.

Гопники тогда обитали в районе Олари, а скинхеды в основном находились там, где продавали спиды, то есть в Кивенлахти или в Соукка. А эти психопаты приезжали из Вантаа, и казалось, будто они из моей компании. Они тогда часто бродили по Манккаа и в основном терроризировали меня.

И это все происходило на фоне совершенно безумной, выдуманной истории про ревность к одной моей подружке. Просто плод их воображения. Однажды они напали на меня на парковке на окраине Эспоо и приставили нож к горлу. Вот ублюдки! Эти типы, которые были меня всего на пару-тройку лет старше, серьезно угрожали, что убьют меня.

Так что это была достаточно веская причина, чтобы покинуть Эспоо, а Хельсинки как раз был достаточно далеко. Я знал, что эти психи не тусуются в Хельсинки, поэтому обосновался там. Я хотел убраться максимально далеко от своих родных мест. И даже спать где-нибудь в канализационном тоннеле Каллио мне казалось лучшим вариантом, чем находиться в «безопасном пригороде» Манккаа.

Для меня как для музыканта гнев всегда был важнейшим источником творческой энергии, а из-за всех этих событий я тогда чертовски обозлился. И на многое в своей жизни я стал смотреть иначе, хотя на тот момент еще даже не был совершеннолетним. Конечно, у меня случались подростковые разборки и драки, но в целом отношение к миру у меня было достаточно наивное. Или, по крайней мере, доверчивое.

Уже позднее от знакомых я узнал о том, что некоторые из этих типов уже померли. Почти все из них побывали в тюрьме. А некоторые до сих пор сидят. Но тогда у нас вся жизнь была впереди. Так я мгновенно получил четкое представление о том, каким дерьмовым и жутким может быть этот мир в худшем его проявлении. Это был хардкорный опыт, который навсегда изменил меня как личность. Иногда я думаю: отчасти даже хорошо, что подобное произошло со мной еще в юности. Но, с другой стороны, я бы не возражал получить этот жизненный урок в более старшем возрасте или даже еще позднее.

Из-за этих разборок я очень сильно ожесточился. Товарищи по группе были моими лучшими друзьями, и они знали об этой ситуации. Я также рассказал о происходящем нескольким своим подружкам. Но в основном я говорил об этом со своей сестрой, потому что она хорошо знала тех типов.

Ситуация очень быстро накалялась, и скоро всё это дерьмо привлекло внимание моих родителей. А поскольку психопаты знали мой адрес, мне пришлось быстро сваливать. Я официально переехал жить к Анне, но мне было стыдно так паразитировать. Однако родителям я сообщил, что нахожусь у сестры.

Иногда я ночевал у Яни – бывшего гитариста, а временами по совместительству и клавишника нашей группы. Его интерес к совместной работе в коллективе тогда уже угас, и для остальных участников его навыков теперь было недостаточно, но ему по-прежнему нравилась наша группа, и, возможно, поэтому он иногда мог приютить меня. Необычная ситуация, но и Яни – необычный парень. Конечно же, время от времени я отдавал ему небольшую арендную плату.

Хороший трюк, позволявший получить место для ночлега, а также парочку бесплатных кружек пива, заключался в том, чтобы составить компанию какой-нибудь женщине. Каллио в то время был еще не хипстерским, а скорее довольно мрачным районом. Там тогда не было модных кафе с круассанами и латте, лишь паршивые кебаб-ларьки, куда люди скорее ходили за дешевым пивом средней крепости, а не за чем-то, лишь отдаленно похожим на еду. В этих заведениях посреди дня всегда сидели пьяные и выглядящие немного одинокими женщины среднего возраста, к которым легко можно было подсесть. И даже не нужно было ничего говорить.

Я совсем не горжусь этим, но в возрасте 17–18 лет наступил период, когда я был этаким парнем-проституткой. Нужно было что-то придумывать, потому что я просто не мог позволить себе подойти к стойке в социальной службе и начать попрошайничать. Мой отец ни за что бы мне этого не простил.

Когда, вспоминая, рассказываешь об этом эпизоде, всё происходящее кажется ужасным, но в тех обстоятельствах это было хорошим способом выживания. И никаких травм у меня не осталось. И у тех женщин, думаю, тоже. Я тогда даже пробовал работать в телемаркетинге, так как идеи у меня уже заканчивались. Несколько раз мне приходилось таскаться в район Камппи, чтобы продавать по телефону какую-то серию справочников по Хельсинки для старшеклассников, но это ни к чему не привело. Абсолютно тупиковая ситуация.

Из этой задницы в Каллио меня спас барабанщик Томми Ниссинен, с которым несколько лет мы были очень близки. Я с ним познакомился, когда он временно играл в группе под названием Perfidious Ethnicus. Руководил ею финский швед, знакомый ещё по андеграундной сцене Эспоо, которого прозвали Стариком. Томми устроил меня на работу в фирму, которая устанавливала защитные тенты на стройплощадках или где-нибудь еще. Там я зарабатывал деньги тяжелым трудом и, по крайней мере, хоть немного встал на ноги. На эти средства я купил свою первую машину.

* * *

Опьяненный комплексом Наполеона, я постоянно громко кричал о том, что ничего, черт возьми, не боюсь, но в 1996–1997 годах, в период между третьей демозаписью и дебютным альбомом нашей группы, я начал тонуть в очень глубоких и страшных водах. Ощущения у меня были совершенно параноидальные в худшем смысле этого слова, потому что я все еще продолжал получать послания от вышеупомянутых ублюдков. Например, меня могли предупредить, чтобы я не появлялся в определенных местах, потому что там уже поджидают эти сволочи. К тому моменту я уже много раз получал по морде, так что этого я не боялся. Но несколько парней, которые крупнее тебя, находятся под действием амфетаминов и вооружены ножами, – это сочетание, от которого нужно было держаться подальше, и даже я это понимал.

Хуже всего мне было от осознания собственной уязвимости и от того, что меня преследовали. Как-то раз в одной очень мутной ситуации мне помог близкий родственник, который пришел встречать меня, вооружившись пистолетом. Это оружие было старым, и разрешение на его ношение тоже было в наличии, но использовать его, конечно, никто не планировал. Это была просто мера предосторожности. Возможно, не стоило сейчас так открыто рассказывать данную историю, но это дает неплохое представление о том, насколько серьезными были те передряги.

Конечно, я обратился в полицию и рассказал о преследованиях, но там мне ответили, что они абсолютно бессильны, потому что у них нет доказательств. И смысл, похоже, был в том, что расследование они начали бы только тогда, когда я бы уже умер от рук этих ублюдков. Их главный нападавший совершал тяжелые преступления, будучи еще несовершеннолетним и даже на протяжении нескольких лет в более старшем возрасте, – так что бог его знает, как долго будет длиться его судимость.

Я даже думать не могу о том, насколько адовой может быть жизнь современной молодежи, если – при самом плохом раскладе – кроме физических угроз на них наваливается еще и кибертравля, возникшая из-за появления смартфонов. Установить чье-то местонахождение сейчас ничего не стоит, поскольку люди постоянно делятся своими фотографиями на различных сайтах. И, когда тебя поглощает этот водоворот, стрельба в школе внезапно может показаться единственным выходом и лучшим решением.

Но да. События, своими масштабами напоминающие движения тектонических плит, случаются в очень короткий промежуток времени, и довольно большие перемены происходят в период с 17 лет до совершеннолетия. А у меня тогда, естественно, не было никаких ресурсов, чтобы справиться со всеми этими ситуациями и с чувствами, которые они вызывали. В моем характере никогда не было таких черт, как жалость к себе или склонность к нытью. Все негативные эмоции я вкладывал в музыку. Вы либо учитесь работать с подобными вещами – либо нет. Я справлялся когда с помощью пива, а когда – и водки. А если кто-нибудь из знакомых парней отправлялся на пароме до Швеции, то потом удавалось выпить с ними виски. И это был настоящий праздник.

Некоторые из ребят время от времени принимали спиды, но это была не моя история. Я только пару раз пробовал нюхать метамфетамин, но лишь из-за желания поэкспериментировать. Стимуляторы всё равно на меня никогда не действовали, а сплю я по природе своей плохо.

В любом случае это истории из разряда «Дедушка Лайхо вспоминает события двадцатилетней давности». Не современную реальность, это уж точно. Как бы то ни было, моим ядом всегда был алкоголь. И это тоже не очень-то здорово, потому что спиртное уже давно считается одним из самых «нездоровых» наркотиков. Но так уж сложилась моя жизнь. Бесполезно сейчас ныть об этом и размышлять «а вот если бы…».

В молодости я увлекся курением травки, но должен сказать, что в ближайшем окружении ничего подобного не было ровно до появления в моей жизни группы T.O.L.K. и школы Огели. Видимо, неслучайно травку называют джазовым табаком, хе-хе. Несколько раз я из-за нее погружался в достаточно странное состояние, и эта психоделия казалась мне чем-то крутым, но эффект отнюдь не длился вечно. На самом деле жаль, потому что в какие-то моменты было бы разумнее покурить травку, чем употреблять алкоголь.

Большим подспорьем для нашей группы стало то, что чуть позже мы нашли репетиционную точку в подвале клуба Lepakko. Расположение было удачным, и еще я мог временно жить там. Всё это организовал Але. Он знал парня, группа которого, съезжая, искала других плательщиков аренды. И это стало первым местом, где у нас появилась возможность играть почти сутки напролет, семь дней в неделю. И на этой точке мы провели больше времени, чем на любой другой до этого.

Клуб Lepakko во многом был для меня убежищем, и именно поэтому решение о его сносе, принятое несколько лет спустя, стало для меня сильнейшим ударом. С ним было связано много действительно эмоциональных воспоминаний. Как о группе, так и о личной жизни.

Было в этом ощущение какого-то фатализма. Когда я услышал о том, что в «Пещере Летучих Мышей» (Lepakko – с фин. летучая мышь, – прим. пер.) раньше обитали бездомные, то, находясь там, я время от времени чувствовал себя чертовски несчастным. Я потом смеялся вместе с Куоппалой над тем, что в этом все-таки что-то было. Неужели меня, когда мне еще даже не исполнилось 18 лет, действительно оставили гнить в этом пристанище для бродяг, которое скоро сравняют с землей?

Но в жизни были не только страдания. Я приходил в Lepakko на чертовски хорошие концерты, например, на Amorphis, Kingston Wall и на Waltari.

1997 год принес нашей группе очередную серьезную перемену в составе. Яни вышел из игры, но, к счастью, в гимназии Тапиола к Хенкке в класс попал Янне Вирман. Он тогда появился в самый идеальный момент. Помимо длительного обучения игре на фортепиано, Янне уже обладал крепкой джазовой и теоретической базой. У него тогда были слишком короткие волосы, но, к счастью, сообща мы это преодолели.

Янне раньше слышал что-то из хард-рока 1980-х, но, в принципе, он пришел другой дорогой, нежели все мы. Ему нравился Чик Кориа и подобный ему более современный математический джаз.

В любом случае IneartheD уже твердо решили записать свой первый альбом, и хороший человек нам бы в этом пригодился. Поскольку мы с Янне тогда еще почти не знали друг друга, то сначала обозначили его как сессионного музыканта. Вскоре выяснилась интересная деталь: я с Янне учился в Огели в одно и то же время. Но мы там ни разу не встречались.

Именно тогда произошел необычный поворот в истории нашей группы – мне пришлось записывать ноты к песням. Янне хотел, чтобы это помогло ему учить материал, и я «снял» ноты с песен первого альбома. Сначала он учил партии один, дома, и только потом пришел репетировать вместе с нами. Это было просто круто.

Позже у меня с Янне было много хороших моментов в духе занятий в Огели и работы с теорией. Мы с ним крутили какие-нибудь сочиненные мною фрагменты с помощью транспонирования аккордов до тех пор, пока всё не вставало на свои места. И, конечно, в конце концов нам это удавалось. Истинное удовлетворение ощущаешь, когда от смены тональности основная мелодия получается точно такой, как нужно.

С тех пор мне несколько раз удавалось сэкономить время для всех, записывая некоторые идеи с помощью нот или изображая на бумаге пять линий и кружочки на них. Это удобно, потому что у меня есть привычка повторять в песне одни и те же фрагменты, иногда с небольшими вариациями. Когда ребята в группе умеют читать ноты, то не нужно показывать им все на гитарном грифе, медленно, звук за звуком.

* * *

Мы старательно посылали все наши демо во всевозможные звукозаписывающие компании, а ответы нам приходили в духе того времени – бумажными письмами по почте. К сожалению, в сообщениях от лейблов всегда было только одно: «Спасибо, но не нужно». И так было до тех пор, пока к нам не проявила интерес бельгийская фирма Shiver Records, которая сейчас, скорее всего, уже не существует. Мы тут же загорелись этим и после непродолжительных переговоров получили конверт с контрактом. В итоге нам не пришлось самостоятельно издавать наш дебютный альбом!

Мы забронировали у Киппо неделю студийного времени, которое оплатили из своих собственных сбережений. Нам пришлось репетировать в достаточно плотном графике, чтобы запись прошла быстро. Возможно, Ансси в нерабочее время внес какие-то дополнительные корректировки на этапе микширования, но счет он нам выставил лишь за семь дней записи и один день сведения. Ни о каком мастеринге мы тогда еще не знали, но студия Spinefarm позаботилась об этом. А бельгийскую фирму мы сбросили со счетов.

Александр тогда работал в Эспоо в фирме Inex, как и Сами Тенетз, который знал команду лейбла Spinefarm благодаря своей группе Thy Serpent. Когда Але поведал Сами о записи альбома и о наших планах на будущее, в ответ он услышал несколько довольно странных фактов о той бельгийской фирме. Одно повлекло за собой другое, и наши новые записи оказались прямо в Spinefarm Records, в их офисе в Хельсинки, и ими довольно серьезно заинтересовался Эво Похъёла (настоящая фамилия – Рютконен). Было здорово, что мы столкнулись с ним, потому что на тот момент более подходящей фирмы мы и представить себе не могли.

Но на нашем пути оставалось одно препятствие, и довольно серьезное: контракт, заключенный с Shiver Records. Сначала нам посоветовали соблюсти условия договора и записать дебютный альбом у бельгийцев. А Spinefarm смогут вступить в игру уже потом, на втором альбоме. Мне эта идея не понравилась, и я спросил, какие варианты еще есть. Я был готов практически к чему угодно.

Мы договорились с Эво о новой встрече, на которой он сначала взял тот наш контракт, покрутил его в руках –  я в тот момент чертовски сильно нервничал. А потом он произнес: «Мое предложение может показаться вам немного сомнительным, но оно, по крайней мере, не бесчестно, как этот договор». Это был абсолютно рабский контракт, типичный для мелких фирм, который вынуждал группу брать на себя совершенно неприемлемые обязательства по принципу «артист платит» на протяжении выпуска нескольких альбомов.

Когда Эво озвучил нам свою идею, я сразу же за нее ухватился: мы сообщим бельгийцам, что группа IneartheD вдруг внезапно распалась, и поэтому никакого альбома не будет. Этот план сработал, и вскоре наш коллектив сменил свое название. Отчасти это было вынужденной мерой. IneartheD были похоронены, и из той же могилы мгновенно поднялись Children of Bodom. Мы отправились со взрывным концертом в Леми и уже заряжали пушку нашим дебютным альбомом Something Wild.

Над новым названием коллектива мы работали в офисе Spinefarm. Кроме группы там также присутствовал Эво. Как только мы решили, что слово «Bodom» прекрасно подходит для начала наших раздумий, Эво положил на стол несколько альбомных листов и попросил нас набросать свои идеи и записать все пришедшие в голову предложения. И вскоре уже все листы были заполнены самыми разными вариантами.

Родители Яски были далеко от дома, так что следующим делом мы отправились к нему, чтобы выпить домашнего вина и подумать над решением. Нам показалось, что слово «дети» каким-то образом сочетается со словом Бодом. Я думаю, что по-крайней мере у меня возникла подсознательная ассоциация с фильмом ужасов Children of the Corn («Дети кукурузы», 1984). К тому же это сочетание хорошо звучало, а если его написать, то и смотрелось классно.

Проект развивался в хорошем темпе. После микширования прошло всего несколько месяцев, а диск уже был выпущен в Финляндии в ноябре 1997 года. Изображение для обложки мы нашли в каком-то магазине плакатов или в художественной галерее, которых в то время в центре Хельсинки было достаточно много. Мы все вместе отправились на поиски картинки и в результате нашли классное изображение Жнеца, а уже персонал Spinefarm выкупил у художника право на использование этого рисунка. А сами мы с этим парнем никогда не общались.

В итоге Жнец поджидал группу за каждым углом и присутствовал на обложках всех альбомах COB в том или ином образе. В Европе Nuclear Blast запланировали выпуск нашего первого диска на март.

Первый серьезный концерт на родине прошел у нас в клубе Lepakko на вечеринке в честь Хеллоуина в 1997 году. Тем вечером Ансси Киппо уже во второй раз был нашим концертным звукорежиссером. Мы тогда играли на разогреве у норвежцев Dimmu Borgir, о музыке которых я до этого не имел четкого представления. Я слышал только первый их альбом, но он открывал совершенно иные виды на творчество коллектива, чем их третья пластинка Enthrone Darkness Triumphant (1997). Я знал про эту группу лишь то, что эта она чертовски популярна. Также я понимал, насколько важным это событие станет для нас. Все билеты были распроданы заранее, и на этот концерт должна была прибыть практически вся финская метал-сцена.

Этот вечер был особенным еще и потому, что на первом концерте я побывал именно в Lepakko, когда мне было 13 или 14 лет. На сцену тогда вышли Kyyria и Amorphis, у которых в то время только вышел первый альбом (The Karelian Isthmus, 1992).

Творчеством группы Dimmu Borgir я действительно серьезно увлекся только после этого Хэллоуина и люблю эту банду до сих пор. И именно на этом концерте я, так сказать, встретил свою будущую жену. Кимберли Госс тогда играла на клавишных в Dimmu Borgir, и в тот вечер мы с ней нашли друг друга. А поженились только четыре года спустя. И в основном мы это сделали из-за того, что ей требовался вид на жительство в Финляндии. А не наоборот, как иногда думают. Это не было каким-то хитрым маневром, который совершают парни вроде меня, чтобы получить грин-карту.

Все эти визы, разрешения на работу и прочее всегда казались мне каким-то странным и хлопотным делом. Я довольно долго мотался в США с отдельными годовыми разрешениями на работу и до сих пор не пытался получить грин-карту или что-то более постоянное.

С выпуском альбома Something Wild связано очень приятное воспоминание. Мы втроем: я, Яска и Але часто ездили вместе на Honda Civic – машине моей мамы, –  когда по радио транслировали программу Metalliliitto. В этом было что-то волшебное: поездка вместе с лучшими друзьями и хорошая новая музыка в эфире. Однажды вечером мы решили поехать на берег озера Бодом, так как узнали, что Клаус Флэминг впервые поставит нашу музыку в своей программе. Незабываемый момент, положивший начало традиции каждую неделю ездить в одно и то же место, чтобы послушать эту передачу.

По крайней мере, именно так я хочу об этом помнить. Возможно, что всё это происходило и раньше, но сейчас я просто вытащил из кармана карточку с легендой. Это очень хорошее воспоминание. А сейчас новые дороги проложили таким образом, что на машине туда уже никак не добраться. Отчасти, конечно, жаль, но в то же время это действительно круто. Будто озеро помещено в капсулу времени.

У Spinefarm тогда уже было хорошее лицензионное соглашение с немецким лейблом Nuclear Blast, и благодаря этому Эво смог распространить альбом в континентальной Европе. Обложка и звук были немного скорректированы, но Киппо было приятно, что дело его рук, в принципе, осталось нетронутым. На издании Nuclear Blast был другой логотип нашей группы, и из всех возможных людей в этом мире его нарисовал именно Янне Сова – вокалист группы Barathrum. В наши дни эта версия альбома – настоящая редкость.

Как раз в то время я дал свои первые телефонные интервью журналистам из Европы, и поначалу это казалось мне странным занятием. Я тогда ходил в офис Spinefarm и оттуда общался с репортерами. Вся эта обстановка была непривычной, потому что раньше я никому не давал интервью даже в Финляндии.

Кроме того, звонки по стационарному телефону в то время чертовски дорого стоили, что еще больше накаляло ситуацию. Я думаю, что Metal Hammer был первым из «нефинских» журналов, где появилась статья о Children of Bodom. Во время туров, естественно, с нами проводилось еще больше интервью, а когда вышел второй альбом, то количество запросов на них возросло вдвое, а то и втрое.

Особенно хорошо мне запомнилась оценка от финского музыкального журнала Soundi. Мы получили четыре звезды, и горели они для нас действительно ярко. Было очень приятно, когда критик похвалил нас за то, что мы делаем что-то по-настоящему новое. Но я эти статьи нигде не храню. У мамы есть довольно большой архив газетных и журнальных вырезок, и, насколько я понимаю, у мамы Яски тоже. Помню, что таблоиды и подобные им издания очень долго нас игнорировали. В том же году свои дебютные альбомы выпустили HIM и Nightwish, и их имидж и музыкальный стиль, думаю, лучше вписывались в мейнстрим.

Я думаю, что на публике к похвалам и наградам нужно относиться спокойно, но для меня не проблема признать то, что я горжусь каждой из них. Да, у меня дома на стенах висят золотые диски, а на полках – различные награды и плакаты. С другой стороны, я очень хорошо понимаю и тех, у кого другая точка зрения. Все трофеи одного из участников нашей группы пылятся в картонных коробках на репетиционной точке. У каждого свой подход, и это нормально.

Насколько я помню, впервые на церемонию Emma Gaala нас пригласили уже с альбомом Something Wild, но рассказывать об этом особо нечего. Сначала мы расположились в Lepakko, а затем направились в Vanha, чтобы круто провести время и развлечься. В то время еще можно было курить где угодно, так что мы, напившись и заскучав, устроили спичечный турнир. Чья-то салфетка загорелась настолько эффектно, что пришлось окунуть ее в бокал красного вина Вилле Пусы (известный финский поп / рок музыкант, – прим. пер.), который сидел с нами за одним столом. К счастью, он воспринял это с юмором.

Уже за полночь мы оказались на еще более крупной вечеринке, где Куоппала затеял драку с какими-то чуваками. Кажется, на самом деле это были его друзья, точно уже не помню. И я, конечно же, тоже полез в этот замес, из принципа «защищай своего друга всегда и до самого конца». Але той ночью по какой-то причине напился до безумия и был абсолютно не в себе. Мы дрались там до тех пор, пока кто-то не вызвал полицию, и нас с Але отвезли в полицейский участок, чтобы установить причину этой разборки.