Текст книги "Записки из сабвея, или Главный Человек моей жизни"

Петя Шнякин
Записки из сабвея, или Главный Человек моей жизни

Я благодарен брату Сергею, Антону Чижову, Ярославу Трусову, Александру Аронову, Ольге Мельниковой, Леониду Казьмину, Дмитрию Соколовскому, Вадиму Збарскому и всем авторам и читателям сайта litprom.ru за бесценные советы и поддержку

* * *

Я работаю в Бруклинской больнице, в аптеке. Готовлю вливания для раковых больных. Химиотерапию, короче. Почти десять лет. Жалко таких пациентов очень. И не раз в голову приходили мысли – не дай Бог самому так мучиться! Когда придёт время умереть, хорошо бы сразу. И лучше во сне.

В тот понедельник, 21 июня 2010 года, я еле добрался до работы: слабость какая-то в теле, боль в груди, и дышать тяжело. За два дня до этого со мной случился инфаркт, только я не хотел верить, хоть и догадывался об этом.

В десять утра ко мне подошёл директор аптеки и поинтересовался, как идут дела. Я ответил, что отлично, как это положено отвечать в Америке, но всё-таки решил справиться у него:

– А при инфаркте потеют? Сильно так…

– Да, есть такой симптом. Случилось что?

– Я почти уверен, что в субботу у меня был heartattack.

– А чего ты ждал-то? Сразу «скорую» не мог вызвать? Хотя что теперь… Пойдём в приёмное отделение. Дойдёшь? Может, клерка с креслом вызвать?

– Не надо, я потихоньку.

После того как сняли ЭКГ и сказали: «Не двигайтесь – мы сами вас положим на каталку», – мне всё окончательно стало ясно. Я живу в Америке восемнадцатый год, но в больнице лежать не приходилось. Первый раз я попал в госпиталь. Да ещё в тот, где работал.

Меня завезли в какую-то комнатку с ширмой, сняли рубашку, ботинки, потом начали стягивать брюки вместе с трусами. Я ухватился за трусы: думал, в спешке они ошиблись. Но нет. «Всё, всё снимайте», – раздался властный голос.

Со мной работали несколько человек. Одна женщина измеряла давление и записывала названия медикаментов, которые я принимал в настоящее время. Вторая подошла и спросила:

– Вы какого вероисповедания?

Её вопрос меня немного шокировал. Что они, соборовать меня собрались? Но этот шок быстро прошёл – третья женщина, выхватив откуда-то электробритву, ловко начала сбривать волосы с моего лобка и мошонки.

«Всё, пиздец, к операции готовят»…

Мне дали подписать какой-то документ и тут же засунули в ноздри носовые канюли для ингаляции кислорода. Минут через десять на каталке бегом доставили к лифту. Как только двери его открылись, я услышал команду:

– Всем из лифта! Быстро!

Из него тут же ломанулось человек пять студентов. Вообще, в нашей больнице их много. Все в белых халатах, со стетоскопами на шее и толстыми тетрадками в руках. Серьёзные такие… Не смеются почти и разговаривают только на медицинские темы. Морды делают значительные, как коммунисты на партсобраниях в семидесятые.

Я вспомнил о своих студенческих годах. Как же весело и интересно они проходили! Время, конечно, другое было, да и страна тоже…

На реке Вороне

Стою в телефонной будке у Киевского вокзала.

– Лену можно?

– А её нет. Она в Ташкент уехала.

– Как в Ташкент? Мы же с ней встретиться сегодня должны…

И гудки…

Я с Ленкой в пионерлагере познакомился. Первый курс в институте закончил, а парнишка из моей группы предложил: «Петь, поехали в пионерский лагерь, месяц там поработаем. У меня связи имеются». Я согласился. Ему место вожатого досталось, а меня физруком назначили. Ну, думаю, отдохну на природе. Да и лишние деньжата не помешают.

Палату мне выделили отдельную, большую. На шесть коек. Курить разрешили. Портвейн пить. Только очень рано вставать надо, зарядку проводить, флаг на линейке поднимать. Понял я – не моё это. Да и стеснялся сильно, там пионерки разные были, некоторые на пару лет всего младше.

А вот в футбол погонять перед обедом – это с удовольствием. Я вратарём был неплохим, пацаном за «Торпедо» играл, так что гол в мои маленькие ворота – пять с половиной на два – удавалось забить с большим трудом даже пионерам из старшего отряда. Но тут загудел слегка и на зарядке два дня подряд не появлялся. Пришлось моему сокурснику её проводить. Директор лагеря вызвал меня к себе и говорит:

– Ты, Петя, парень хороший, но работа физрука тебе не под силу. В общем, два варианта тебе предложить могу. Первый – пишешь заявление по собственному желанию, собираешь вещи и отправляешься домой. По второму варианту ты тоже увольняешься, но остаёшься в лагере. Мы оформляем льготную путёвку, за которую не нужно платить. Только год рождения тебе поменяем, будешь по документам на три года моложе. Скоро начинается первенство по футболу между шестью пионерскими лагерями, ты как вратарь пригодился бы нам очень.

– Это чего, опять пионером стать?

– Да, пионером.

– И со всеми ночевать, на зарядку ходить?

– Нет, палата за тобой остаётся. И курить можно, только постарайся не у всех на виду. На зарядку не надо. Тренируйся по собственному графику.

– Согласен… То есть – всегда готов!

– Ну вот и договорились.

Матч за матчем мы выигрывали. Я брал все пенальти. Даже гол от ворот до ворот забил. Тут-то ко мне Ленка по вечерам захаживать стала. Ей почти шестнадцать было. Красивая очень. Как Хитяева из «Тихого Дона». А когда мы чемпионами стали, даже полапать себя везде разрешила. Но не дала. Лишь свидание назначила в Москве, на станции метро «Киевская». Она в лагере ещё на одну смену оставалась.

Я в тот день букет роз купил, шоколадные конфеты и большую бутылку портвейна. Тройку надел с галстуком, рубашку с серебряными запонками и новые французские туфли у брата выпросил. По дороге пива выпил для храбрости. Потом стоял в метро, ждал её. Через полчаса ожидания подозревать начал, что не приедет Ленка. Сел на мраморную лавочку, бутылку внутри портфеля открыл и потягиваю из горлышка, розами от ментов прикрываюсь. Надо бы, дураку, домой уехать, а я на улицу вышел, позвонить ей решил.

Когда гудки в трубке услышал, бросил со злости букет в урну и к метро зашагал. На душе гадко так. Мимо пацан проходит.

– Земель, – говорю, – хлебнуть винца не хочешь?

– Давай, – отвечает. – Пойдём вон в сквер, там и выпьем.

Приходим, а у клумбы на лавочке три корешка его сидят. Познакомились. Одного, кажись, Костя звали, а кличка – Кризис. Второй на Арбуза откликался. А третьего не припомню, как звали, сколько лет уже прошло.

Помню только, что все мои деньги пропили, отошли от вокзала куда-то, ночь уже наступила. Тут Костя Кризис вдруг заорал дурным голосом и мне, сидящему, по морде с ноги захуячил. И все, кого поил я этим вечером, примеру его последовали.

Очнулся я на рассвете, в крови весь и синяках, а главное – на мне только носки, трусы и майка с галстуком. Все остальное сняли. Каждая клетка избитого тела болит, каждый нерв стонет… Добрёл я до телефона, хочу «02» набрать, а не получается. И трубку в руках вроде держу, и диск вращаю, а не выходит, и всё… Сел я на землю у будки, ладонями голову закрыл и плачу. Не от боли. И не от обиды. От беспомощности своей.

А времени часа четыре утра, светает вовсю. Вдруг сквозь рыдания голос слышу:

– Ты что плачешь?

Смотрю: мужик стоит передо мной, и повязка дружинника на рукаве.

– Избили меня… и раздели… а мне домой в Быково надо… как я доберусь?

– Подожди, я позвоню.

Минут через двадцать машина ментовская подъехала, усадили меня и отвезли в отделение. Там следак расспрашивать начал: с кем был, что пил, а потом:

– Ты, может, клички какие запомнил?

– Да. Костя Кризис и Арбуз.

– Понятно. Ну и компанию ты себе подыскал. У нас подозрения есть, что они квартиру Тихона Хренникова ограбили. А Колпаков был там? Такой здоровый, постарше остальных. Он судимый, только что освободился.

– Не знаю… был один, в возрасте уже…

– Ладно, жди, глядишь, придумаем что-нибудь. Пойди воды попей и умойся, весь в крови, мудило.

Сначала Арбуза привели. Запонки у него обнаружили, одна, правда, сломана была. Когда меня метелили, я голову руками закрывал. Вот ногой по запонке и попали.

Потом Кризиса доставили в моих брюках и жилетке. А уж после и Колпакова во французских туфлях. Только пиджак с рубашкой не нашли. И пацана, которому я с горя выпить предложил.

Арбуза как несовершеннолетнего судить не стали. А Колпакова и Кризиса посадили надолго. Здание суда находилось в переулке Сивцев Вражек. Мне ещё название таким смешным показалось. А в итоге стало не до смеха.

Суд вынес мне частное определение, в институт его направили. Дескать, ваш студент, комсомолец Петя Шнякин, пьёт в общественных местах с уголовниками всякими. Необходимо меры принять. Но пока следствие велось и суд шёл, год пролетел незаметно. Летом нашей группе в стройотряд ехать, птицеферму колхозникам возводить.

Я по карте определил местонахождение лагеря – деревня Красивка Тамбовской области. Не так уж и далеко от места, где батяня родился. Ну, думаю, перед студенческой стройкой в отцовскую деревню заеду. Тётку навещу, с братьями двоюродными увижусь. В дорогу мать собрала еду и вещи, отец денег дал, а я аккордеон с собой прихватил. На селе музыку любят!

А веселиться я в поезде начал. Весь вагон от водки и песен на ушах стоял, а под утро к станции Башмаково подъезжаем, проводница меня будит: «Вставай, Петя. Заводной ты парень, но пить тебе меньше надо». Я почему-то у неё в купе ночевал.

С утра похолодало, да и с похмелья колотит. Заначку отцовскую прогулял, мелочь какая-то в кармане брякает, но бутылку водки в чемоданчике сохранил. Она мне очень пригодилась. Мужики на грузовике из деревни к станции молоко возили. Поговорил я с ними, распили мы пузырь на троих и на родину отцовскую поехали. Они в кабине, а я в кузове, среди порожних алюминиевых фляг.

До места добрался, тётка рада, яичницу с салом пожарила. Выпить, правда, только бражка. Я и перекусить толком не успел, как брат Степан с самогонкой ломится.

– Спасибо, Петя, что приехал! Меня же председатель наш Пётр Николаевич на пятнадцать суток определил, а я только два дня отсидел – и на свободу!

– А за что забрали?

– Запил я, на работу не выходил, тут от него человек приходит, грозит: если завтра опять прогуляешь, пойдёшь на пятнадцать суток. Мне бы послушаться, но не сумел остановиться.

– А я здесь при чём?

– Не знаю, – говорит Степан, а сам улыбается. – Ты же гость из Москвы, неудобно ему родственников твоих в кутузке держать.

– Погоди, ведь сажает милиция, председатель тут с какого боку?

– Как с какого? Вся милиция у него в подчинении, что он прикажет, то и будет.

– Ни фига себе…

Вечерком подошёл к тётке восемь рублей занять на дорогу до стройотряда.

– А тебе что, разве денег не дали?

– Дали… кончились уже…

– А откуда я тебе восемь рублей сыщу? У меня пенсия – семнадцать! Где хочешь, там и бери. Нет у меня денег!

Погрустил я перед сном, потом подумал, может, найдёт она бабки эти, просто попугать решила в назидание. А если нет? Мне что, здесь навечно оставаться? Но быстро заснул – молодой, девятнадцать лет…

Утром будит:

– Вставай, племянник!

– Что стряслось-то? Дай поспать, тёть Лен.

– Одевайся. Шофёр председателя за тобой приехал.

– Зачем я ему нужен?

– Вот ты у шофёра и спросишь.

Я надел серый костюм, но ноги пришлось обуть в резиновые сапоги – грязь непролазная. «Волга» ГАЗ-21 стояла на дороге, метрах в пятидесяти от дома. На задних колёсах машины из-под чернозёма проблёскивали стальные цепи.

Я подошёл к водителю.

– Здравствуйте, – говорю.

– Здравствуйте, Пётр Яковлевич! С вами товарищ председатель хочет познакомиться. Ждёт вас в гостинице в центре.

Я опешил. Откуда ему имя моё известно?

– А зачем ему со мной знакомиться?

– Этого он мне не доложил. Сами узнаете. Ну, поехали…

И он распахнул передо мной правую заднюю дверь.

Гостиница представляла собой невысокое одноэтажное здание из четырёх комнат. Постояльцев там не наблюдалось. В одной комнате, куда меня проводил шофёр, был накрыт стол. На столе стояли закуски, редкие даже для жителей столицы: колбаса-сервелат, два вида сыра, красная рыба. Конечно, салат столичный, винегрет и даже баночка красной икры. Из напитков – квас с изюмом в графинах и бутылка болгарского бренди «Плиска».

– Вы побудьте здесь, пожалуйста, Пётр Николаевич скоро будет.

Хотя на столе красовались хрустальные пепельницы – закурить я не решился. Тут слышу:

– Здравствуйте, Пётр Яковлевич. Какими судьбами к нам?

Какими судьбами к нему? На это я ответа пока не знал. Мужик выглядел лет на сорок пять, был добротно одет: выглаженные брюки и серый шерстяной свитер. Тёмные волосы, смуглое лицо, уверенный голос начальника… Но на меня он глядел приветливо.

– Я в гости к тётке заехал. По пути в стройотряд. Завтра ещё денёк погощу и к ребятам своим отправлюсь.

– Ты в медицинском? На провизора? – Председатель резко перешёл на «ты», но как-то просто, с отеческой улыбкой.

– Да, два курса закончил.

А сам думаю: «Ни фига себе, и это знает!»

– Ты закусывай, не стесняйся. Махнём по рюмочке? Как учёба идёт?

Я выпил стопку и начал спешно закусывать салатом, чтобы не повело со вчерашнего.

– Да всё нормально, занимаемся, экзамены сдаём. Обычная студенческая жизнь.

То, что я два раза завалил коллоидную химию, говорить ему не стал. Вдруг огорчится.

– Знаешь, тёзка, выпьем-ка мы по второй, за твою успешную жизнь! Ты семьёй обзаводиться не надумал ещё?

– Да какая семья, Пётр Николаевич, мне ж всего девятнадцать, рано пока.

– Ну почему рано, я в семнадцать женился и доволен очень. Дочки растут. Воспитал их правильно, кстати, не хочешь посмотреть, как я живу?

– Можно, конечно…

– Вот и славно. Давай ещё по одной, и я Васю попрошу тебя назад отвезти, а уж завтра в десять утра будь готов, ко мне милости просим.

Выпить мне страшно хотелось, но я решил: только две.

– Спасибо вам большое, но я воздержусь, боюсь, захмелею.

– Ну, как знаешь. Значит, завтра увидимся.

Дома я опять попытался взять взаймы у тётки, чтобы рано утром свалить оттуда. Моя просьба её разозлила:

– Я же тебе сказала вчера: нет денег!

– Да как же я до стройотряда доберусь?

– Не знаю! У председателя спроси.

Заснул не сразу… Вот я попал!

Без четверти десять подали машину, Вася-шофёр улыбался мне всё время, пока ехали. Потом рукой направо указал:

– Глядите, дом Хозяина. Антенна – тридцать метров! У него одного только телевизор работает – цветной.

У крыльца большого дома, стоящего в полукилометре от деревни, меня радушно встретили председатель с женой, а в одной из нескольких комнат за столом сидели две невзрачные девицы.

– Вот, дочки, знакомьтесь: Петя Шнякин, студент из Москвы. А это Валя. И Нина – тоже фармацевтом будет. В Пензе училище заканчивает. Давай, гость дорогой, помой руки, и за стол.

Посидели, перекусили, тут глава семейства мне предлагает:

– Вы пойдите с Ниной, прогуляйтесь, об учёбе поговорите. На улице жарко, сними пиджак, повесь на стул. Не стесняйся.

На кой чёрт ему пиджак мой сдался? Неудобно как-то всё получается. Что он, мне её сосватать хочет?

Дочка у него не красавица, конечно. Застенчивая. Даже голос дрожит, когда отвечает на мои вопросы. И невпопад иногда. Влюбилась, что ли? Пообщались мы с ней немного и домой вернулись. Председатель взглядом в сторону отзывает, говорит:

– Давай на улице покурим. У нас в доме это не принято.

– Пойдёмте.

Я закурил, а он-то некурящий. Просто ему вопрос один со мной решить надо было:

– Ну что, как тебе Нина?

– Замечательная девушка, скромная…

– Петя, ты знаешь, я вокруг да около не люблю ходить. – Взгляд его стал тяжёлым. – Понравился ты мне, да и отца твоего знаю, хороший мужик. Нине ты тоже глянулся. Значит, так. Я человек не бедный. Поженитесь, квартиру вам куплю в Люберцах, трёхкомнатную. Тебе – машину, «Волгу», ГАЗ-24. Ну и с продуктами помогать буду… мёд, свинину, колбасу. Деньгами там… В аптеке работать вместе станете, ты – заведующим, она – фармацевтом. Я устрою всё. Связи есть. Как ты на это смотришь?

Бля, он же меня покупает! Как же ему ответить? Правду сказать? Обижу…

– Пётр Николаевич, вы мне тоже понравились. И дочка ваша. Я в принципе не против. Только такие вещи в один миг не решаются. Мне с отцом обсудить всё надо.

– А я не тороплю… Домой со стройки вернёшься, с родителями посоветуйся. Согласятся – позвонишь мне.

– Да, конечно.

Провожали меня всей семьёй, я пожал на прощанье Нине руку. Она была тёплая и влажная от пота. Я сел в машину, а председатель наклонился к открытому окну и тихо проговорил:

– Там, в пиджаке, в верхнем кармане, телефон тебе оставил. Звони.

Только в доме у тётки я решился проверить пиджак. В кармане обнаружил записанный на бумажке телефон. И пятьдесят рублей!

До стройотряда добирался долго, но интересно. Когда с тёткой прощался, она протянула мне носовой платок, перетянутый двумя узелками:

– Здесь две трёшки и два рубля мелочью.

– Спасибо, тётя Лена, мне уже не надо.

– Где же ты деньги взял, или врал мне?

– Нет, не врал, у председателя попросил!

Сейчас уж не помню, как ехал, в голову приходят названия посёлков и городков – Поим, Кирсанов, Инжавино… До деревни Красивка добрался, а куда идти? Где он, студенческий лагерь? У меня чемоданчик с одеждой и водкой, спасибо Петру Николаевичу. Аккордеон ещё. Далеко не уйдёшь. И людей вокруг нет: спросить не у кого. А солнце припекает, жажда мучит, водой бы хоть кто напоил.

Гляжу: по дороге трактор с длинным прицепом хуячит, пыль от него в воздухе висит, не опускается. Я водилу торможу, спрашиваю:

– Отец, а где тут у вас студенты в палатках живут?

– Студенты? Так это в другую сторону.

– В какую – другую?

– Ну, я еду щас примерно оттуда. Тут четыре километра через лес, к реке Вороне.

– Погоди, батя.… Четыре километра? Так я же не дойду. Видишь – вещи у меня. Давай лучше так. У тебя стакан есть? Тяпнем малёха, а ты меня в прицеп посадишь и туда отвезёшь. Лады?

– Согласен. Только зачем в прицеп? В кабине можно.

– Не, я как выпью, петь захочу, музыка у меня с собой.

А сам представляю: вот ребята обрадуются, когда я к ним с ханкой под песни на тракторе заявлюсь! Прикольно!

Так и приехал. Смотрю: палаток много, а народу нет никого. Вдруг дружок мой Генка Газарян откуда-то выбегает, меня с прицепа стаскивает и ругается:

– Петь, ты что, сдурел? Пьяный приехал! У нас тут сухой закон. Ты же на два дня опоздал, тебя из отряда выгонят, потом из института! Хорошо, на работе все, а дежурным меня назначили. Быстро ко мне в палатку – и спать!

– Подожди ты со своим «спать»! У меня четыре пузыря в чемодане, может, вмажем по сто пятьдесят на сон грядущий?

– Что?! Ну-ка, давай сюда!

Я с неохотой вытащил из чемодана бутылки, и он умчался в лес хоронить спиртное. Назад прибегает и шепчет:

– Тут о тебе только и болтают. Про частное определение. Им из деканата отписались, что тебе выговор объявили. А суд в институт пишет в обратку, что наказание недостаточное. Неравноценно проступку советского студента. Говорят, в отряде комсомольское собрание скоро состоится, тебя разбирать будут. Из комсомола попереть могут… А ты опоздал, пьяный вон приехал. Давай спи и из палатки до темноты носа не высовывай. У нас каждый вечер костёр, тогда и подойдёшь ко всем.

Перед тем как заснуть, я задумался: да, грустно оно как-то получается.

Проснулся от звуков гитары и пения невдалеке: «Скоро осень, за окнами август…». Я достал из футляра аккордеон, вышел из палатки и направился на свет костра, подыгрывая гитаристу. Ребята встретили радостно, а командир отряда Владимир Андреевич, доцент кафедры физколлоидной химии, сухо проговорил:

– Пойдём, Шнякин, потолковать нужно.

Я знал, что мужик он нормальный, но всё равно заволновался. Мы отошли к большому деревянному столу под навесом, где бойцы отряда три раза в день принимали незатейливую деревенскую пищу. На столе тускло светила керосиновая лампа.

– Ты почему опоздал?

– Я в деревне у тётки гостил. Думал, быстро доберусь… не получилось…

– А ты знаешь, что твоё дело мы на собрании разбирать будем?

– Слышал. А всё так серьёзно?

– Да. Им простого выговора мало.

– И из комсомола выгнать могут?

– Ну, это вряд ли. А там кто его знает. Ты вот что… Тебя ребята любят, не захотят они, конечно… Но ты их попроси за выговор с занесением проголосовать. Тогда мы постараемся всё уладить. И чтобы ниже травы ходил! И тише воды. Распелся, гляжу, опять. Кстати, послезавтра торжественное открытие лагеря. Флаг будем поднимать, руководство районное прибудет. Ты на аккордеоне какой-нибудь гимн сыграть можешь?

– Нет, Владимир Андреевич. Я Северного могу, Высоцкого, русские народные песни…

– Да придумай что-нибудь, флаг под аккордеон – неплохо, не под гитару же!

– Может, «Дан приказ ему на запад, ей в другую сторону…» подойдёт?

– А что, про комсомольцев песня. Только петь не нужно. Ты играешь-то хорошо?

– Аккордами в основном. В ля-миноре. Я музыкальную школу давно, в тринадцать лет закончил, а раньше играл здорово.

– Вот и вспоминай, репетируй. Пару дней на работу можешь не ходить, но чтобы исполнил без ошибки. Ты коллоидную химию уже два раза завалил?

– Да.

– Вот и помни об этом.

Открытие лагеря прошло успешно. И работали мы ударно. Стены птицефермы кирпичами выложили, а пол цементом залили. А вот закрытие…

Довольное нашей работой начальство перед торжественным закрытием лагеря подогнало бочку «Жигулёвского» пива, а из крытого кузова грузовика ещё и водкой втихаря подторговывали. Я, конечно, нажрался, стоять ровно не могу, шатает. Андреич, как меня увидел, аж пятнами весь пошёл. И как понёс матом:

– Ты что же, долбоёб, творишь? Тебе выступать через двадцать минут! А ты пьяный в говно! Про экзамен забыл, мудило?

– Всё отлично будет… Я щас! Я мигом!

Петляя, побежал вниз к реке Вороне. Она узенькая в тех краях, а на дне камушки острые. Разделся – и в воду нырнул, чтобы протрезветь. Но не рассчитал. Ободрал ладони о камни. Мелко, блять, даже у русла.

Назад в лагерь по тропинке вверх спешу, подорожника нарвал, к ранам прикладываю, но кровь всё равно сочится.

К командиру вернулся, волосы мокрые, руки в крови. Он прямо позеленел. Я его успокоить пытаюсь:

– Владимир Андреич, не бойтесь, я на свадьбах и не таким пьяным играл! На стул вон сяду, а вы ребятам скажите передо мной встать, чтобы не видно было. И спускайте флаг.

Сижу, играю без ошибок, а кровь на белые клавиши капает. Я героем себя представил, как Павка Корчагин, и запел: «Уходили комсомо-о-льцы на гражданскую войну»! Командир бледный весь…

А начальники, что на закрытие приехали, тоже, видать, водочки вмазали – и подпевать стали.

В общем, благополучно мероприятие провели. Как играть закончил, Андреич ко мне подлетает:

– Петя, беги, спрячься где-нибудь! Куда ж тебя… палатки сняли уже! Иди к Вороне, поспи на берегу, мы тебя заберём оттуда.

– Владимир Андреевич, а тройку поставите?

– Поставлю.

И улыбнулся.

* * *

На третьем этаже приступили к операции – ангиопластике. В артерию, находящуюся рядом с правым яйцом, ввели катетер с баллоном, который, проделав путь до самого сердца, увеличил диаметр забитого холестерином сердечного сосуда. Для того чтобы было видно, какой именно сосуд был заблокирован, использовали контрастное вещество, и я сам мог наблюдать на мониторе продвижение катетера к сердцу. Но смотреть туда не хотелось, страшно было и без этого. Я закрыл глаза и молился. Иногда меня отвлекал от молитвы медбрат, помогавший хирургу, говоря:

– You're doing good!

Я не знал тогда, что же я так «хорошо делаю», лишь через сутки спросил об этом у начальника, который пришёл меня навестить. Он объяснил, что во время операции могла быть повреждена внутренняя стенка артерии, а это привело бы ко всяким осложнениям и, возможно, к смерти.

Через полтора часа меня перевели в отделение интенсивной терапии. Подключили к разным аппаратам. Они демонстрировали цветные графики и издавали звуки, не дававшие мне заснуть. Да и какой там сон! Восемь часов я должен был находиться в горизонтальном положении. Шевелить ногами мне запретили во избежание кровотечения из использованной при ангиопластике артерии.

Рядом с койкой стояла медсестра и следила за мной. При малейшем движении она хватала меня за лодыжки и говорила: «Не двигайте ногами!» Но, похоже, я выходил из этой трудной ситуации. Да и не самым тяжёлым больным я там был. В соседней палате умер пациент, кто это был, я увидеть не мог, а вот рыдания молодой женщины слышал. С ней ещё сын был, лет двенадцати. Через открытую дверь я наблюдал, как она обняла его и горько плакала. Интересно, осознал ли мальчик, что произошло с его дедом или бабушкой?..