Текст книги "Тварь"

– Что ж, в таком случае к черту все это, – проговорил он, вытер руки о штаны и пошел заводить мотор.

Только Вип хотел войти в рубку, как услышал слова Майка:

– Посмотри вон туда.

Он указывал на южную часть неба.

С юга в направлении судна Випа летел вертолет военно-морского флота.

– Интересно, куда это он спешит? – проговорил Дарлинг.

– Никуда. Они никогда никуда не спешат. Кружат вокруг островов, чтобы налетать часы.

– Может быть.

Дарлинг помахал рукой, когда вертолет пролетел над ними и продолжил свой путь на северо-запад. Возможно, Майк был прав. За исключением случайных поисковых и спасательных мероприятий, у морских летчиков было так мало работы, что им приходилось летать туда-сюда вокруг островов только для того, чтобы сохранить свое мастерство и набрать летные часы.

Но этот пилот летел не бесцельно, он направлялся к северу в безграничное пространство, и притом на приличной скорости.

– Не знаю, – сказал Дарлинг. – Если только он не опаздывает на ужин в Новую Шотландию, я бы сказал, что он выполняет очень важное задание.

Дарлинг повернулся к рулевой рубке и снял радиомикрофон:

– Хьюи-один... Хьюи-один... Хьюи-один, это «Капер», отвечайте.

7

В ту пятницу лейтенант Маркус Шарп бросал мячи в баскетбольную корзину, воображая, что играет один на один с Ларри Бёрдом, когда дежурный офицер позвал его и сообщил, что летчик компании «Бритиш эйруэйз» по пути в Майами над океаном в двадцати милях к северу от Бермуд поймал аварийный сигнал.

Летчик не видел на море ничего, сказал дежурный офицер, это и неудивительно, учитывая, что скорость самолета над океаном – свыше шестисот миль в час. Но сигнал по сверхчастотному радио был громким и ясным. Кто-то попал в беду.

Парни на радиовышке военно-морской базы связались с Майами, Атлантой, Роли, Даремом, Балтимором и Нью-Йорком, чтобы выяснить, опаздывают ли какие-нибудь самолеты. Затем дежурный офицер вызвал Бермуду, чтобы узнать, есть ли сообщения о пропавших, опаздывающих или терпящих бедствие судах. Казалось, все обстояло отлично, но они не могли рисковать – они должны были до конца проследить сигнал.

Пока дежурный офицер разыскивал второго пилота и ныряльщика-спасателя и контролировал заправку горючим одного из вертолетов, Шарп быстро принял душ, натянул летный костюм, записал координаты, сообщенные британским пилотом, сунул плитку шоколада и жевательную резинку в карманы и побежал по бетонированной площадке к ожидавшему его вертолету.

Взлетая с аэродрома Киндли и делая вираж, чтобы взять курс на север, Маркус Шарп впервые за многие недели почувствовал себя живым. Он воспрянул духом. Пульс стал более четким, появился интерес; перед ним была цель, требующая сосредоточенного внимания. Что-то происходило, не что-то большое, не то, что он назвал бы действием. Но это что-то все же было лучше, чем бездеятельное уныние, которое стало его повседневной жизнью.

Может быть, думал Шарп, корректируя курс на северо-запад, может быть, они действительно отыщут кого-то в море, кого-то в опасности. Может быть, им даже придется совершить что-то... для разнообразия.

Проблема Шарпа заключалась не только в том, что ему было скучно. Она была более сложной, значительно более сложной, чем просто скука. Его преследовало странное, неоформившееся ощущение, что он умирает, но не физически, а как-то по-другому, менее ощутимо. Ему всегда были нужны приключения, он заигрывал с опасностью, лучше всего ощущал себя, когда в жизни начинались перемены, чувствовал, что не может выжить без них. И жизнь всегда давала ему достаточно пиши для такого существования.

Вербовщик военно-морского флота в штате Мичиган понял потребность Шарпа в активной жизни и сыграл на этом. Перед ним стоял паренек, который сломал себе обе ноги – одну на лыжах, другую на параплане – и тем не менее продолжал увлекаться обоими видами спорта; профессиональный ныряльщик со скубой с четырнадцатилетнего, возраста, героем которого был не Жак-Ив Кусто, а Питер Гимбел – человек, сделавший первые подводные фильмы о больших белых акулах и об останках лайнера «Андреа Дориа». Шарп мечтал построить сверхлегкий самолет и пересечь на нем страну. Беспокойный искатель, стремлением которого было утвердить себя в жизни не путем накопления состояния, но путем испытания пределов своих возможностей. В психологическом тесте военно-морского флота, рассчитанном на определение характера, он назвал трех людей, которыми восхищался: Эрнест Хемингуэй, Теодор Рузвельт и Джеймс Бонд – «потому, что они были деятелями, а не наблюдателями, они именно прожили свои жизни» (Шарп заметил, что, подобно ему самому, на флоте не особенно отделяли реальность от выдумки).

Вербовщик убедил Маркуса, что флот предоставит ему возможность делать то, что другие люди могут только надеяться делать, и то случайно, во время отпуска. Он мог выбирать свою специальность, регулярно менять ее, «выполнять свой контракт» на море и в небе, и в то же время – между прочим – внести свой вклад в оборону страны.

Шарп подписал контракт еще до окончания школы и в июне 1983 года поступил в офицерскую школу в Ньюпорте, Род-Айленд.

Первые несколько лет соответствовали всем его ожиданиям. Он стал экспертом по подводным подрывным работам, получил квалификацию пилота вертолета. Он отслужил срок службы на море и на самом деле участвовал в сражении, в Панаме. Когда умственное развитие догнало развитие тела и у Маркуса появились взрослые интересы, он провел год в Галифаксе, изучая метеорологию и океанографию.

Жизнь для Шарпа была богатой, разнообразной и доставляла удовольствие.

Но в последние полтора года разнообразие и удовольствие перестали приносить удовлетворение.

Часть его проблемы, он понимал это, заключалась в нежелании стать лицом к лицу с призраком превращения во взрослого. Ему было двадцать девять лет, и он не особенно задумывался о тридцати и, безусловно, не боялся этого возраста еще несколько месяцев тому назад, до тех пор, пока не было отклонено его заявление о поступлении в военно-морские элитные десантные части, действующие на море, на земле и в воздухе. В части, где существовала большая степень риска и предъявлялись строгие требования к здоровью, Шарп уже не подходил по возрасту.

Но в основе его неудовлетворенности лежал случай, близкий к трагедии настолько, насколько Маркус Шарп когда-либо понимал это слово.

Он влюбился в служащую компании «Юнайтед эйрлайнз», лыжницу и ныряльщицу со скубой. Где только они не были вместе! Они были молоды, и жизнь казалась вечной. Возможно, они вступили бы в брак, но это не представлялось необходимостью. Они жили настоящим и ради настоящего.

Но однажды, в сентябре 1989 года, они плавали с аквалангом у пляжа на севере Квинсленда. Они слышали обычные предупреждения об опасных животных, но это их не беспокоило. Молодым людям и раньше приходилось плавать среди акул, скатов и барракуд, они могли позаботиться о себе. Море для них не было миром, полным опасности, оно было миром приключений и открытий.

Они встретили проплывающую мимо черепаху и последовали за ней, пытаясь не отставать от животного. Черепаха замедлила движение и открыла рот, как будто собираясь что-то съесть, хотя молодые люди вокруг ничего съедобного не видели. Они подплыли к животному, зачарованные его изяществом и свободой движения в воде.

Карен протянула руку, чтобы погладить панцирь черепахи, и на глазах у Шарпа девушку внезапно охватили конвульсии, она выгнула спину и начала царапать грудь. Мундштук дыхательной трубки выскользнул у нее изо рта. Глаза широко раскрылись, и она завизжала, раздирая руками собственное тело.

Шарп схватил девушку, вытащил на поверхность и пытался заставить говорить, но она была способна только визжать.

К тому времени, когда Маркус добрался с Карен до берега, девушка была мертва.

Черепаха кормилась морскими осами, медузами, практически невидимыми в воде колониями нематоцитов – настолько ядовитых, что прикосновение к ним способно остановить человеческое сердце. Так и случилось.

После похорон Карен, состоявшихся в Индиане, когда горе Шарпа начало утихать, он обнаружил, что занят мрачными мыслями, мыслями о случайности судьбы. Жизнь не может быть несправедливой или неблагоприятной – Шарп никогда не думал, что жизнь благоприятна или неблагоприятна, она просто есть, и все. Но судьба, она – непостоянна. И люди не бессмертны, ничто на земле не может быть вечным.

Маркуса Шарпа начали мучить мысли о пустоте его жизни, об отсутствии смысла. Он постоянно чем-то занимался, но в его занятиях не было главного – цели.

Он представлял себя стальным шариком в китайском бильярде, прыгающим из лунки в лунку и никуда не направляющимся.

Командование направило Шарпа на лучшую базу, находящуюся в распоряжении военно-морского флота, – двухгодичная служба на Бермудах, солнечная, спокойная, не обремененная тяжелыми обязанностями и всего в двух часах полета от территории США. Однако не покой был нужен Шарпу, ему было нужно действие, но теперь и одного только действия было недостаточно. Нужен был смысл, цель действия.

На Бермудах у Маркуса не было особых обязанностей, кроме перекладывания бумаг, редких полетов на вертолете вокруг островов да надежды, что кто-то нуждается в помощи.

Время от времени он подумывал о том, чтобы оставить флот, но он не имел понятия, чем сможет заняться. В гражданской жизни не так уж много вакансий для пилотов вертолета и экспертов-подрывников.

А пока Шарп брался за любое задание, которое отвлекало его мысли от самокопания.

* * *

В данный момент Маркус Шарп направлялся на северо-запад, намереваясь провести поиск от северо-запада к северу, затем – к северо-востоку и востоку, все это на северной стороне островов. Он настроил свое радио на волну 243,0 в дециметровом диапазоне и на волну 121,5 в метровом диапазоне – на этих двух частотах велась аварийная передача. Вертолет летел на высоте пятьсот футов.

В шести милях от островов, где кончались рифы и вода меняла цвет с пятнистого бирюзового на глубокий лазурный, Шарп услышал сигнал – очень слабый, очень далекий, но устойчивый.

Он посмотрел на второго пилота и постучал по шлемофону; второй пилот кивнул и подал знак поднятым большим пальцем. Шарп вглядывался в приборы, медленно поворачивая вертолет из стороны в сторону, пока не нашел направление, в котором сигнал на его радиопеленгаторе звучал громче всего. Затем определил направление по компасу.

Вдруг по морскому радио послышался голос:

– Хьюи-один... Хьюи-один... Хьюи-один, это «Капер», отвечайте.

– "Капер", это Хьюи-один. – Шарп улыбнулся. – Эй, Вип, где ты?

– Прямо перед тобой, парень. Ты что, не глядишь на дорогу?

– Мои глаза устремлены в будущее.

– Вышли прогуляться?

– Летчик «Бритиш эйруэйз» некоторое время назад поймал аварийный сигнал. Ты что-нибудь слышал?

– Ни писка. Далеко в море?

– Десять – пятнадцать миль. Я поймал его на волне сто двадцать один и пять десятых. Что бы это ни было, северо-западный ветер гонит его обратно к островам.

– Может быть, я поспешу за тобой?

Шарп задумался, затем согласился:

– Давай, Вип. Кто знает? Может, понадобится твоя помощь.

– Договорились, Маркус. «Капер» всегда готов.

Отлично, подумал Шарп. Если там терпит бедствие корабль, Вип придет намного быстрее, чем любое судно, вызванное с базы. Если же корабль покинут или это просто спасательная шлюпка, то в соответствии со стандартным порядком действия Шарп обязан спустить ныряльщика, чтобы провести осмотр. Погода была приличная, но спуск ныряльщика с вертолета в открытом океане при любой погоде – дело рискованное. Сам Маркус отправился бы не раздумывая, но спускать в море совершенно одного девятнадцатилетнего парня ему не доставляло особого удовольствия. Вип сможет осмотреть судно, а сам Маркус тем временем отправится на поиски людей. Если они обнаружат людей, живых или мертвых, ему придется спустить ныряльщика, и он хотел бы, чтобы парень не был уставшим.

Кроме того, может быть, там окажется что-то стоящее для Випа, если никто больше не предъявит на это претензий. Плот, радио, ракетница. Что-нибудь, что можно продать или использовать. Что-нибудь, что принесет Випу деньги или поможет сэкономить их. А Шарп знал, что Вип нуждался.

«И еще, – думал Шарп, – я ему кое-что должен».

Кое-что? Черт, он был должен Випу Дарлингу на все сто процентов.

Вип спас рассудок Шарпа в такой момент, когда существовали все предпосылки, что Маркус превратится в дурачка, увлекающегося забавами наподобие «Серфинг: нацисты должны умереть» или «Женщины-амазонки на Луне». Его выходные дни стали непереносимы. Он нырял с каждой платной туристической группой, оказавшейся на островах, объездил на мотоцикле каждый квадратный дюйм, посетил каждый форт и музей, расшвыривал деньги в каждой пивной – у него не было моральных возражений против того, чтобы стать пьяницей, но его организм не переносил алкоголь и ему не нравился вкус спиртного. Он просмотрел все фильмы в видеотеке базы, кроме тех, где убивали топором приходящую няню. Каждый день он читал до тех пор, пока ему не отказывали глаза и не атрофировались ягодицы. Он был на грани невообразимого – собирался начать играть в гольф, – когда на каком-то торжестве на базе познакомился с Випом.

Как зачарованный слушал он рассказ Випа о технике розыска затонувших кораблей и задал достаточно разумных вопросов, чтобы заработать приглашение как-нибудь в воскресенье выйти в море... что быстро превратилось в каждое воскресенье и большинство суббот. Слушая Випа, он многое понял и, что любопытно, начал стыдиться за свое образование. Потому что перед ним был человек с шестью классами образования, который научил себя быть не просто рыбаком и ныряльщиком, но еще и историком, биологом, нумизматом и... да что говорить, ходячей морской энциклопедией.

Шарп выразил готовность вносить свою долю за стоимость горючего Дарлинга, но его предложение было отвергнуто; затем он попытался помочь красить судно, и на этот раз предложение было принято, и это понравилось ему, потому что он стал чувствовать себя причастным к делу, а не бездельником. Потом Вип как-то показал Маркусу фотографии старых кораблекрушений, сделанных с воздуха, и внезапно – как будто какая-то дверь, скрипя, раскрылась, осветив тот уголок его мозга, о существовании которого он даже не подозревал, – Шарп увидел возможность новых интересов, новых целей.

Вип научил Маркуса не надеяться на классически сказочное представление о кораблекрушениях: вот корабль стоит на грунте прямо, все паруса подняты, скелеты в треуголках сидят там, где приняли смерть, и играют на груду дублонов, лежащих рядом. Старые корабли были деревянными, и в большинстве случаев те из них, что натолкнулись на Бермуды, затонули в мелких водах. Штормовые волны разбили их на куски, а столетия движущейся воды разбросали и вдавили их в дно, дно поглотило их, и на том месте выросли кораллы, приняв погибших в свои объятия.

Есть три главных признака того, что на дне лежат обломки корабля, сказал однажды Вип. Когда судно было загнано за полосу рифов – переброшено туда ветром и подтолкнуто идущими следом волнами, то оно разрушает сам риф, убивает хрупкие кораллы и оставляет царапину, которая с высоты двух сотен футов выглядит как гигантский след шин.

Острый глаз может заметить пару пушек, обросших, покрытых коралловым панцирем, выглядящих как ни на что не похожая масса, выстроенная в противоестественно прямую линию. А старая поговорка гласит: природа не терпит прямых линий. Но наличие пушки не означает, что сам корабль находится поблизости, потому что часто команда, когда корабль бился в агонии, выбрасывала все тяжелое за борт, чтобы не дать ему перевернуться. Вполне возможно здесь найти пушку, а в другом месте – якорь и не обнаружить судна, если море утащило его на мили от этого места, прежде чем швырнуть в пучину и разбить на куски на месте последнего его отдохновения.

И бесспорным признаком, видимым с воздуха, но наиболее трудным для определения, была груда балласта, потому что Вип настойчиво утверждал, что то место, где судно потеряло свой балласт, и было местом его гибели. Конечно, палубу корабля могли унести волны, могла уплыть и оснастка, за которую уцепились один-два человека, но душа и тело судна – его груз, его сокровища – лежали там же, где и балласт. Обычно старые корабли в виде балласта брали речные камни с Темзы, Эбро или другой реки вблизи родного порта. Камни были гладкими, круглыми и не слишком большими, чтобы их мог поднять человек.

«Думай о булыжниках, – сказал Вип Шарпу, – потому что все булыжники в таких местах, как Нантакет, когда-то были балластом, привезенным в брюхе корабля, и булыжники эти удерживали судно в вертикальном положении на пути через океан из Англии, а потом на обратном пути заменялись бочонками с нефтью».

Поэтому Шарп поставил себе цель: высматривать нагромождения очень круглых камней, сваленных в кучу, как правило, в белых песчаных ямах между темными вершинами кораллов. Вип рассказал ему, что старые корабли наталкивались на эти вершины и застревали там, пока не приходила следующая волна, не снимала их и не бросала содержимое корабля на песок, который охватывал и скрывал добычу.

Теперь уже Шарп не упускал возможности вылета, и во время полета – независимо от того, кружили ли они над островами для налета часов, для тренировки молодых пилотов или для испытания нового оборудования, – он всегда высматривал следы кораблекрушения. Он летал на предельно низкой высоте, отклоняясь от курса то туда, то сюда так, чтобы солнечные лучи под косым углом проникали на мели. И если кто-то из команды спрашивал, что, черт возьми, он делает, Шарп туманно отвечал что-то вроде: «Определяю возможности вертолета».

Пока что Маркус обнаружил только две груды балласта, два кораблекрушения. Об одной из груд Вип сказал, что она была обследована в шестидесятых годах. А вот вторая до сих пор была неизвестна. В скором времени они отправятся туда, чтобы провести раскопки.

* * *

Теперь сигналы были громкими и постоянными, и Шарп разглядел что-то желтое, перекатывающееся вверх и вниз на волнах. Он нажал на рычаг управления и снизился до сотни футов.

Это был плот, небольшой, пустой и, очевидно, неповрежденный. Шарп облетел его, стараясь оставаться на достаточной высоте, чтобы нисходящие потоки воздуха от лопастей вертолета не начали вращать плот и не перевернули его.

– "Капер", это Хьюи-один.

– Да, Маркус, – послышался голос Випа.

– Это плот, на борту никого нет. Просто плот. Может, упал с судна. Некоторые аварийные радиомаяки начинают работать при соприкосновении с соленой водой.

– Может, разрешишь мне поднять его моей шлюпбалкой? Я похожу кругом, чтобы посмотреть, нет ли людей, а потом привезу плот на берег. И никому не придется мокнуть.

– Давай, Вип. Это на расстоянии триста сорок от того места, где ты был. Доберешься примерно за час. А мы тем временем поищем по координатной сетке, полетаем туда-сюда, пока горючее не вынудит вернуться на базу.

– Есть, Маркус.

– Думаю, ложная тревога, но «страна свободных и родина храбрых», во всяком случае, благодарна тебе, Вип.

– Рад стараться. «Капер» всегда готов помочь.

8

– Может быть, этот день не окончательно потерян, – заметил Дарлинг, поднимаясь по трапу на крыло мостика.

– Это почему? – Майк укладывал последние витки проволочных вожаков[13]13
  Приспособление для направления снасти.


[Закрыть].

– Дал нам шанс раздобыть плот. Если это «Свитлик» и на нем не стоит имя владельца, то выйдет пара тысяч долларов, а может, и больше.

– Кто-нибудь предъявит на него права. Так всегда бывает.

– Возможно... если судить по тому, как нам «везет» в последнее время.

Менее чем через час они увидели плот, и Дарлинг медленно обошел вокруг, изучая его, как какой-нибудь образец на предметном стекле микроскопа.

– "Свитлик", – с удовлетворением подтвердил он.

– Выглядит как новенький, будто только что с прилавка, и, похоже, им никто не пользовался.

– Да, это так, или их очень быстро спасли. Дарлинг не обнаружил обычных следов того, что на плоту какое-то время пребывали люди: ни какого-то мусора, ни следов от резиновой обуви, ни крови пойманных рыб, ни одежды.

– Может, их схватили акулы? – предположил Майк.

Дарлинг покачал головой:

– Акула прокусила бы резину и спустила хотя бы одну из камер. Возможно, процарапала бы плот своей шкурой. Ты бы увидел.

– Что же тогда?

– Может, кит.

Дарлинг продолжал кружить вокруг плота, взвешивая эту возможность. Было известно, что киты-убийцы нападали на плоты, шлюпки и даже крупные суда. Никто не понимал, почему они это делали, потому что их нападение этим и заканчивалось – они никогда не трогали людей. Не было еще ни одного достоверного случая, чтобы кит сожрал человека. Возможно, они просто собирались поиграть с плотом и, подобно слишком быстро выросшим детям, не сознавали собственной силы.

Иногда горбатые киты убивали людей, но всегда нечаянно. Они подходили к плотам из любопытства, чтобы узнать, что это такое, подныривали под плот, взмахивали хвостами, и люди разбивались насмерть.

– Нет, – отбросил это предположение Дарлинг, – все было бы перевернуто и разбросано.

Майк спросил:

– А мог он просто соскользнуть с палубы и упасть в море?

– Тогда как же включился аварийный радиомаяк? – Дарлинг указал на пластиковый ящик. – Он не автоматический. Кто-то включил его.

– А может, какое-нибудь судно подобрало людей и они забыли выключить сигнал?

– И никто не подумал сообщить об этом на Бермуды? – Дарлинг помолчал. – Готов поспорить, что дело было так: судно шло ко дну, люди сбросили плот в море, пытались спрыгнуть на него, но промахнулись и утонули.

Майку вроде бы понравилась эта версия, поэтому Дарлинг не стал развивать возникшую у него туманную идею о возможности иного поворота событий. Нет никакого смысла вызывать у Майка неприятные мысли. Кроме того, всякие догадки обычно оказывались чепухой.

– Ну что ж, приятно видеть, что это превосходный, совершенно новый «Свитлик», стоящий достаточно, чтобы нам продержаться еще какое-то время.

Они зацепили плот кошкой, закрепили трос на талях шлюпбалки, включили лебедку и подняли плот на борт.

Майк стал на колени и все осмотрел, открыл ящик с запасами на носу и прощупал резиновые камеры.

– Лучше выключить маяк, – сказал Дарлинг, отцепляя крюк и сворачивая трос – Не хочется сбивать с толку аварийными сигналами летчиков, когда им надо позаботиться о своем похмелье.

Майк щелкнул выключателем на маяке и убрал антенну. Затем поднялся на ноги:

– Ничего. Ничего не пропало, ничего не повреждено.

– Да, ничего.

Но что-то тревожило Дарлинга, и он продолжал пристально рассматривать плот, сравнивая то, что видел, с тем, что, как он знал, должно было быть.

Весло. Вот в чем дело. Нет весла. На каждом плоту есть по крайней мере одно весло, и этому плоту полагалось иметь весла. Уключины на месте, но ни одного весла.

И вдруг, когда плот слегка сдвинулся с места, внимание Дарлинга привлек отблеск солнечного света, отражаемый чем-то в одной из резиновых камер. Он наклонился. Камера была поцарапана, будто нож порезал резину, но не прошел насквозь: вокруг каждой царапины, сверкая на солнце, расползались пятна какой-то слизи. Дарлинг прикоснулся пальцем и поднес к носу.

– Что? – спросил Майк.

Дарлинг замешкался, затем решил солгать:

– Масло для загара. Бедные страдальцы беспокоились о своей коже.

Он не имел никакого представления о том, что это такое. Слизь воняла аммиаком.

Дарлинг по радио вызвал Шарпа и сообщил ему, что выловил плот и намерен продолжать поиски немного дальше в северном направлении. Человек в воде, живой или мертвый, не обладает парусностью, поэтому он или она не прошли бы такое же расстояние, как плот, они даже могли двигаться в направлении, противоположном движению плота, – это зависело от течения.

И поэтому Дарлинг шел еще в течение часа, то есть приблизительно десять миль, на север, затем повернул на юг и стал идти зигзагами с северо-запада на юго-восток. Майк стоял на носу судна, устремив взгляд на поверхность воды и на несколько футов в глубину, в то время как Дарлинг осматривал даль с крыла ходового мостика.

Только они повернули к востоку от солнца, как Майк закричал:

– Вон там! – и указал за левый борт.

На расстоянии двадцати или тридцати ярдов от судна в клубке саргассовых водорослей на поверхности воды виднелось что-то большое и сверкающее.

Дарлинг замедлил ход и повернул к находке. По мере приближения они рассмотрели, что это – чем бы оно ни было – не являлось произведением человеческих рук. Оно медленно покачивалось, влажно сверкало на солнце и дрожало как желе.

– Это что еще за чертовщина? – воскликнул Майк.

– Похоже, что шестифутовая медуза запуталась в водорослях.

– Да провались она пропадом. Я не хочу врезаться в нее.

Дарлинг поставил рычаг в нейтральное положение и наблюдал с крыла мостика, как это «что-то» скользнуло вдоль борта «Капера». Это был громадный прозрачный желеобразный овал с отверстием посередине, и, видимо, в нем заключалась своего рода жизнь, потому что он вращался в воде, как бы для того, чтобы каждые несколько секунд подставлять под солнечные лучи все свои части.

Майк сказал:

– Я никогда не видел такой медузы.

– Я тоже, – согласился Дарлинг. – Не знаю. По-моему, это какая-то икра.

– Хочешь взять немного?

– Зачем?

– Для аквариума.

– Нет. Они никогда не просили меня привозить им икру. Если это действительно икра, пусть эти твари живут, кем бы они ни были.

Дарлинг вернулся на свой курс к югу. К тому времени, когда они достигли района, где подобрали плот, они нашли две подушки от сидений и резиновый кранец.

– Интересно, почему Маркус не видел эти вещи? – удивлялся Майк, поднимая кранец на борт. – Они же были на поверхности.

– Вертолет – чудесное изобретение, но нужно, чтобы он летел над открытой водой действительно медленно, иначе человеческий глаз не успевает заметить что-либо на поверхности моря. – Дарлинг осмотрел водную ширь. Никаких признаков жизни – ни нынешней, ни прошедшей. – Вот и все.

Он определился по смутно виднеющемуся в отдалении кряжу, вызвал бермудское радио и направил судно к своей пристани.

* * *

К шести часам они оставили позади глубокие воды, океанская волна затихла, и вода цвета подсиненной стали сменила свой оттенок на темно-зеленый. С крыла мостика им были видны песчаные ямки на дне и темные пятна травы и кораллов.

– Кто это? – спросил Майк, указывая на судно, очертания которого четко обрисовывались садящимся солнцем.

Дарлинг прикрыл ладонью глаза и посмотрел на судно, оценивая наклон носа, форму рубки и размеры кокпита.

– Карл Фрит, – сказал он.

– Какого черта он тут делает? Ловит на блесну?

– На мелководье? Черта с два поймаешь.

Они продолжали наблюдать. Им было видно движение на борту судна, переваливающегося с волны на волну так, будто оно поднимало и опускало груз.

– Ты не думаешь... – начал Майк. – Нет, он не настолько глуп.

– Глуп? Может быть, и нет, – проговорил Дарлинг, поворачиваясь к рубке и двигая дроссельный рычаг вперед. – А ты не думаешь, что он просто жадный?

Майк взглянул на напарника. Челюсти Випа будто отвердели, а в глазах появился холодный жесткий прищур.

Карл Фрит был рыбаком-ловушечником и одним из самых горластых противников того, что ловушки запрещались законом. Он вечно блеял о свободе, независимости и правах человека, несмотря на то что получил от правительства более ста тысяч долларов отступных – достаточно для любого человека, думал Дарлинг, чтобы перейти на рыбную ловлю с лесой или арендное рыболовство или, в конце концов, заняться совершенно другим делом. Но, похоже, Карл Фрит хотел воспользоваться и той и другой возможностью.

«Капер» подходил с северо-запада, против ветра, и поэтому Випу и Майку удалось приблизиться к Фриту почти до сотни ярдов, прежде чем тот услышал шум двигателя. Они ясно видели, как Карл подцеплял под водой судовым багром затопленный буй, подтягивал трос к лебедке, вытаскивал большую ловушку на борт, открывал люк и высыпал улов в рыбный трюм.

– Подлый сукин сын, – пробормотал Дарлинг.

– Хочешь сбить его?

– Собираюсь сделать филе из этого ублюдка.

– Согласен.

Дарлинг почувствовал, как ярость вздымается в глубине его нутра. Ему было плевать, что действия Фрита незаконны: по мнению Дарлинга, большинство законов оказывались шлюхами, предназначенными обслуживать политиков. Но его жег – вызывал бешенство и тошноту – бездумный эгоизм этого человека, его безудержное стремление к разрушению и бессмысленному опустошению. И дело не только в том, что Фрит все еще продолжал лов при помощи ловушек, – он пользовался затопленными буями, так чтобы морская полиция не заметила их на поверхности. Какое-нибудь проходящее мимо судно может зацепить такой буй лопастями и оторвать его, или шторм сорвет ловушку, и Фрит не сможет найти ее. В любом случае она пропадет на дне, где день за днем, неделя за неделей будет убивать, убивать и убивать.

Теперь уже Фрит услышал их. Но у борта висела ловушка, и он, как только повернулся на шум и увидел подходящий к нему «Капер», выхватил нож из ножен на поясе и перерезал веревку; ловушка плюхнулась в воду и затонула.

Дарлинг не сбавлял скорости, пока не подошел на расстояние десяти ярдов к маленькому судну Фрита, затем резко свернул в сторону и потянул дроссельный рычаг назад, создав волну, которая ударила в лодку Фрита и заставила его самого зашататься.

– Эй! – закричал Карл. – Что это ты вытворяешь?

Дарлинг предоставил своему судну покачиваться рядом с посудиной Фрита. Сам же оперся на перила крыла мостика и посмотрел вниз. Фрит был мужчиной за пятьдесят, с большим животом и лысиной. Его кожа была темной и изношенной, как старое седло, а зубы желтыми от никотина.

– Просто пришел посмотреть, что ты тут поделываешь, Карл.

– Это вовсе не твое дело.

– Ты случайно не рыбу ловишь, а?

– Не волнуйся по этому поводу.

– Случайно не пользуешься ли ловушкой?

– Иди своей дорогой, Вип.

– Дай-ка посмотреть, Карл... – Улыбка Дарлинга была ледяной. – Я думаю, что ты в основном ловишь... что?.. рыбу-попугая и лещей. Так?

Фрит промолчал.

Дарлинг повернулся к Майку:

– Ну-ка, Майкл, взгляни, что он там наловил. Майк начат спускаться по трапу с мостика. Фрит вынул свой нож и поднял его:

– Никто не ступит на борт моего судна.

Со своей высоты на трапе Майк наклонился и заглянул вниз, в рыбный трюм Фрита. Затем посмотрел на Дарлинга и кивнул головой.

Вип, продолжая улыбаться, проговорил:

– Рыба-попугай и лещ. Собираешься разрезать на куски и продать отелям, да, Карл? Как свежую рыбу с Бермуд? Может, получишь пару баксов за фунт?

– Ты не сможешь ничего доказать, – заявил Фрит. Он развел руки в стороны и указал на пустой кокпит. – Ловушки? Где ты видишь ловушки?