Текст книги "Две коровы и фургон дури"

Глава 9

По дороге на ферму у меня внутри впервые заныло от паники, словно в желудке были струны и кто-то дергал за них, наигрывая дрянную мелодию – бессмысленную, немузыкальную, такую жуткую, что от нее и собаки разбежались бы. Я решил было попросить женщину-сержанта отвезти меня обратно в участок, но сдержался. Она явно гордилась погонами и своей машиной, и все, что ей хотелось, – это болтать о погоде. А все, что хотелось мне, – это помолчать и подумать, что тут можно сделать. Лицо лысого, его дергающиеся губы, и шевелящиеся пальцы, и угрожающий взгляд. Я не знал, догадался ли он о том, кто я такой, почему я в полиции и что мне известно, но почему-то не сомневался, что демоны все ему расскажут. Они все знали. Все, что ему нужно, – и он к ним прислушается.

– Ну и когда же пойдет дождь?

Я покачал головой.

– Плохо, наверное, для вас, фермеров!

Я кивнул.

– А теперь и шлангами поливать запретили. Как же вы справляетесь-то?

Я передернул плечами:

– Сложновато.

– Еще бы!

Когда мы добрались до соседней деревни – Столи, – я попросил высадить меня и оставшуюся часть пути до фермы прошел пешком. Я шел медленно, тщательно обходя рытвины и камни, а когда пришел, застал мистера Эванса в сарае. Старик слез с горы душистого сена, вытер руки о штаны, крепко хлопнул ими и сказал:

– Прости, что не поверил тебе, парень. Наверное, ты чуть не умер со страху там, в лесу.

– Да ладно, – сказал я. – Все в порядке.

– А что говорят в участке?

– Они меня допрашивали. Часа два, не меньше, никак не могли остановиться. У меня голова разболелась.

– Они знают, кто это был?

– По-моему, да.

– А кто это сделал?

Я пожал плечами.

– А вы туда ходили? – Я кивнул в сторону леса.

– Нет, они приказали мне туда не соваться пару дней. Похоже, они еще надеются найти улики – следы там всякие и так далее.

– Ну да, им же нужны улики.

– А тебе, парень, нужен хороший, крепкий сон. Ты едва на ногах держишься.

– Да, это точно.

– Давай отсыпайся, поможешь мне в вечернюю дойку.

– Спасибо.

– Тебе что-нибудь принести? Может, чаю? Бутерброд?

Я покачал головой:

– Спасибо, у меня все есть, правда.

И я направился к трейлеру. Из дверного проема обдавало жаром. Я налил себе стакан воды, залпом выпил, лег, закрыл глаза и попытался заснуть. Сон пришел не сразу, но потом навалился на меня так тяжело, что я крепко проспал почти шесть часов. Когда я открыл глаза, то на секунду застыл в одном из мгновений отключенности от жизни, от всего окружающего, от чувств, воспоминаний и мыслей. В следующий миг все это нахлынуло на меня, и я рывком сел в кровати. Первое, что вспомнилось, был лысый чувак с блеклыми глазами – полицейский, блин, который еще неделю назад проводил инспекцию дури в парнике. Тот, кто знал повешенного, кто смотрел прямо перед собой, не оборачиваясь по сторонам, кто при разговоре все время дергал губами и тянул слова.

Это же рехнуться можно! Да не один раз, а миллион! Если стибрил кустик травы с подоконника у хиппи, тебе могут разок врезать. Но если украсть несколько сот кустов у продажного полицейского, да еще такого, чьи дружки повесили человека только потому, что заподозрили, что он их надул, тут уж и врежут, и отдубасят, и ногами измолотят, а потом приведут в исполнение смертный приговор. Дело-то известное.

Я умылся, переоделся и отправился к мистеру Эвансу. Он как раз выпускал последних коров из доильни.

– Ну что, выспался?

– Да, спасибо.

– Тебе получше, а?

– Да, гораздо лучше. – Я схватил швабру и ведро и принялся намывать пол.

– Оставь, я сам помою, – сказал мистер Эванс.

– Нет, позвольте мне. Мне надо чем-то заняться, – сказал я.

Я тер, поливал, отжимал и снова тер, и работа успокоила меня, настроение улучшилось. Паника и страх уползли куда-то и припарковались где-то снаружи сознания. Я почувствовал облегчение, будто чьи-то мягкие руки положили мне на лоб холодное полотенце. Но ненадолго – скоро страх вернулся. Мир казался ближе, чем когда-либо, плотный и черный. Я закончил уборку, проводил мистера Эванса и стадо до пастбища, удостоверился, что все коровы благополучно принялись щипать траву, а затем оседлал свою «хонду» и отправился на поиски Спайка.

Вначале я остановился в «Глобусе», но там никто Спайка не видел. Я не хотел задерживаться, но попробуйте-ка уйти, когда вокруг собралась толпа любопытных! Все хотели знать, как я нашел повешенного, как выглядело его лицо, сломана ли шея, была ли у него повязка на глазах и связаны ли руки.

Слухи ширились и росли с каждой минутой: кто-то говорил, что мертвец – наркодилер из Бристоля, другие уверяли, что это лондонский гангстер, задолжавший своему боссу миллион фунтов. Барменша сказала, что ей совершенно не важно, кем именно был при жизни повешенный, мир только выиграл от того, что избавился от негодяя вроде него, а самое неприятное в этой истории, что такие люди, как я, оказались во все это втянуты. «На вот. – Она протянула мне пинту сидра. – Угощаю. Выпей и выкинь всю это пакость из головы».

Вот так и пришлось мне задержаться в баре минут на тридцать, цедить свой сидр да слушать, как разрастаются слухи. К тому моменту как я ушел из бара, народ обсуждал новую версию: что повешенного, оказывается, принесло в жертву кровавому богу крови дикое племя сатанистов, обитающих в нашем лесу. Оказывается, в деревне много раз видели, как они танцуют вокруг костра голые, распевая заклинания на древнем, давно забытом языке, а по ночам таскают наших овец. В конце концов все согласились, что давно ждали от них чего-то подобного. Я уже выходил из дверей бара, когда один фермер вскочил, крикнув, что сейчас выведет из гаража свой «лендровер» и поедет охотиться на подонков, которые не дают честным людям спокойно спать по ночам. «Да, – подхватила его жена, – давно пора намылить шеи этим мерзавцем и вздернуть их, как они вздернули на дереве бедного невинного человека… Пусть-ка отведают собственного угощения…» Вечерело, я завел мотоцикл и поехал к Спайку домой. Выпивка меня немного успокоила, сгладила узлы и желваки, и, когда я миновал поворот на Эппли и выехал на дорогу, ведущую к дому Спайка, я уже знал, что скажу ему. Я усажу его на кухне за стол, запрячу подальше собственный страх и буду говорить разумно и взвешенно. Я прикажу ему очистить гараж от дури, выбросить ее куда угодно и уехать хотя бы на пару недель туда, где его никто не знает. Забыть о том, что это вообще случилось. Я объясню ему, что может произойти, если он меня не послушает. Нет, я объясню ему, что совершенно точно случится, если он не избавится от травы. Ну а если он и тогда будет артачиться, я опишу ему, как выглядит в лунном свете лицо повешенного. Легко.

Я нашел Спайка в большой комнате, он пил пиво и курил косяк. Лицо у него было такое, что я сразу понял: курит он уже не первый день. Глаза слезились, губы потрескались, в воздухе висел вонючий туман.

– Эй, это ты… – пробормотал он, увидев меня.

– Спайк…

– Ага… Что случилось?

– А ты не знаешь? Спайк пожал плечами:

– Не-а. И что ты мне расскажешь?

– Где ты был все это время?

– Тут. Я тут эта… расслаблялся.

– Кто-нибудь приходил?

– Не-а. Ни одной живой души не видал.

– Так ты не знаешь про повешенного в лесу?

– Чего ты несешь? Какого еще повешенного?

– Спайк, болван ты эдакий, я обнаружил в лесу того здоровенного мудилу, который терся около парника. Помнишь его? Только он был мертвый. Его повесили на дереве, на клене…

– То есть как это – повесили?

– Его убили, Спайк! До смерти.

Спайк выронил косяк из рук.

– Чего?

– Убили, Спайк!

– Что за фигня? Ты что, издеваешься?

– Слушай, я был вчера вечером на пастбище, коров проверял. Увидел в лесу огни фонарей, каких-то людей, услышал крики, стоны. Я подождал, пока они свалят, и пошел посмотреть, чего они там делали. Ну и нашел… этого…

Спайк наклонился, поднял недокуренный косяк, подул на кончик и глубоко затянулся.

– Вот бля!

– Точно! – согласился я. – Он растил для кого-то парник дури, а ты ее спер, и из-за этого его пришили. Теперь понимаешь, что ты наделал?

Он опять затянулся, подержал дым во рту и медленно выпустил в потолок.

– Правда, что ли? Правда, что ли, убили из-за пары кустов дури?

– Пары кустов? Да нет, их побольше, чем пара. К тому же тут что-то еще, кроме этих кустов. Вот так мне кажется.

– Правда?

– Да, Спайк.

– Эл, хватит меня говном поливать!

– А ты сам в него вляпался! Сам пошел, сам все решил своей дурацкой головой, и получилось как всегда.

– Во, точно…

– Точно? Это все, что ты можешь сказать?

– Нет…

– Говорил я тебе, разве нет? Я предупреждал… Спайк! Спайк!!!

– А? Ты чё, чувак…

– Ну и когда теперь придет твой белый пароход?

– Я эта… не знаю…

– Что, облажался твой линкор, а?

– Эй, ты эта… о чем базаришь-то?

– Ты сам прекрасно знаешь о чем.

Спайк широко зевнул и закрыл глаза.

– Спайк, тебе теперь не спрятаться! Придется смотреть правде в глаза!

Он мотнул головой.

– Наконец-то тебе придется самому расхлебывать эту кашу, чувак!

Спайк тихонько захрапел.

– Спайк?

Молчание.

– Эй?

Его голова свесилась набок.

Я молча смотрел на него. Он ведь был моим лучшим другом, старинным другом, другом детства. Мы С ним вместе столько пережили! И хорошее и плохое, и большое и маленькое, и белое и пушистое, и колючее и скользкое, и чугунное и топкое, и то, что давным-давно похоронили, утопили в болоте. Мы вместе лазали по деревьям, ловили рыбу, переплывали озера, гонялись за девчонками, учились пить пиво и кое-что покрепче, разбирали старые машины на детали и собирали их заново. Но сейчас я стоял над ним в растерянности и не представлял, что мне делать. Огреть чем-нибудь тяжелым по башке, запереть в сарае, а потом самому собрать дурь и утопить ее в реке? Ни до чего лучшего я не додумался, поэтому отправился на кухню в поисках чего-нибудь тяжелого.

Ну и бардак же там был! Немытые тарелки громоздились в раковине, стол был заставлен недоеденными банками шпрот и бобов в томате, завален вскрытыми пачками кукурузных хлопьев. Пустые банки и бутылки из-под пива валялись на полу, вся кухня провоняла прокисшим молоком. Стену украшал порванный плакат какого-то тропического курорта. Я открыл дверцу кухонного шкафа, из него вывалилась швабра и заехала мне по лбу. Я раздраженно пихнул ее обратно, захлопнул шкаф и пошел во двор. Немного поискав, я нашел-таки лопату. Я забросил ее за плечо и пошел обратно в дом. Лопата была тяжелая, облепленная засохшей землей. Спайк храпел в кресле, недокуренный косяк выпал из его пальцев и дымился в пепельнице. Я со злостью раздавил окурок. Оглядел голову Спайка, потом лопату. Такая может причинить большие неприятности. Что будет, предугадать невозможно. Может, я просто разбужу его. Может, все обойдется синяками и головной болью. Или переломом черепа. Либо я вообще убью его? Так много возможностей, и так мало времени, и столько возможных ошибок, которые я либо совершу, либо нет.

Глава 10

Через три часа я лежал на кровати в своем трейлере. Ночь стояла душная, жаркая, – казалось, что я лежу в луже вонючего пота. Необходимо было принять душ, но сил не осталось даже подняться. Я попробовал почитать книгу, но не мог сосредоточить внимание на странице. Вместо того чтобы смирно стоять рядком, буквы дрыгались перед моими глазами, не давая понять смысл. Вздохнув, я включил радио и стал слушать какую-то женщину, которая рассказывала, как она провела отпуск в Италии. Хорошее место эта Италия, вот бы и мне туда съездить! Я бы тоже с радостью рассматривал старинные здания, пил холодное пиво и слушал о том, как жили древние римляне. Хорошо бы провести хоть недельку в компании веселых итальянцев! Вот люди! Радуются жизни, едят простую пищу и не усложняют себе жизнь… Хорошо сидеть в открытом кафе, потягивая белое вино, да смотреть, как мир вертится вокруг тебя. Мирная веселая толпа народа. Скутеры, девушки с голыми загорелыми ногами. Оливки. Томатный соус. И никакой опасности, подстерегающей тебя за углом или за гребнем ближайшего холма.

Приятно было вот так лежать в темноте и слушать журчание голоса из радиоприемника. Меня это успокоило. Спокойствие дорого стоит нынче, его надо ценить. Женщина рассказывала о Риме, о том, как древние здания скорбят по погибшим жителям и плачут кровавыми слезами. Иногда можно услышать, как они смеются, сказала она, но чаще они стонут. А когда ходишь по старым улицам, память о похороненных под ними костях многократно усиливает твои эмоции, будь то горе или радость… Да, это я понимаю, подумал я…

Итальянская программа закончилась в полночь, начались новости. Я выполз из кровати, выключил радио, прислушался к тихому шуршанию тишины за окном и, тихонько отодвинув занавеску, выглянул во двор. Все было тихо. Только ветки деревьев в свете луны отбрасывали на землю качающиеся тени. В такую ночь, как эта, не удивишься, если вдруг заметишь в углу двора вереницу эльфов. Да, в такую ночь эльфы вполне могли бы прокрасться на ферму, чтобы подстроить пакость надоедливым людям. А за амбаром мог притаиться голодный пес, он мог сидеть там, задрав голову к луне, высунув язык и мечтая о свеженьком мясце. Да, в подобную ночь и не такое могло случиться, но на самом деле во дворе никого не было. Я улегся в кровать и закрыл глаза.

Я тогда долго стоял над Спайком, сжимая в руках черенок лопаты. Прикидывал, каким образом лучше огреть его, примерял стальное полотнище лопаты к его черепушке. Никогда я не отличался агрессивным нравом, никогда даже не дрался… Но в тот момент я искренне верил, что другого выхода у меня нет. Страх парализовал мой разум, я и сам это понимал, но что мне было делать? А потом мне вдруг пришло в голову, что я, наверное, заразился. Заразился от Спайка его дурной болезнью, его безумием. Понимаете? Сначала он крадет траву, потом я нахожу повешенного бандита, потом он засыпает, я убиваю его лопатой, а потом скрываюсь. Как бы это выглядело, представляете? Все же подумали бы, что я убил его из-за травы! Вот идиот! Дурак ты, Эллиот, неужели это лучшее, до чего ты мог додуматься? Да еще всю жизнь потом мучиться угрызениями совести… Ну нет, мужик, приди в себя, успокойся, разберись, что надо делать, и действуй. Понял? Хороший мальчик, умный мальчик. Почти умный. Я набрал полную грудь воздуха, аккуратно выдохнул его и опустил лопату. Я даже отнес ее обратно во двор, а потом подошел к Спайку и прошептал ему на ухо: «Выкини на хрен всю дурь, Спайк!» Он не проснулся, и я оставил его там же, где и нашел. Спорить с обкуренным спящим болваном не было толку, но домой я ехал осторожно, как будто дорога стала ледяным катком, а я скользил по ней на коньках.

Стоял субботний вечер. Я вспомнил, что хиппушки, с которыми я познакомился в кафе, приглашали меня в гости в субботу, так что, подъехав к перекрестку, я на секунду задумался: свернуть ли мне домой или ехать прямо до Ашбритла? Я поехал прямо и через десять минут уже стучался в дверь их коттеджа.

Дверь мне открыла Сэм. В руке она держала банку сидра и, увидев меня, улыбнулась во все тридцать два зуба.

– Да это же Эллиот! – сказала она. – Эй, давай заходи! – Она взяла меня за руку и потащила внутрь. – Хочешь сидра?

– С удовольствием.

– Щас, погоди секундочку, – сказала она и пошла на кухню.

А я сел за простой деревянный стол. На подоконнике в банках из-под варенья стояли букетики цветов, а в длинных винных бутылках – какие-то композиции из сухих листьев. На стенах были развешаны симпатичные морские пейзажи, и весь дом был пропитан запахами свежей сдобы. Я почувствовал, как страх постепенно отходит, отползает от сердца и сменяется покоем. Как приятно! Жизнь может быть такой – тихой, неторопливой. Никаких безумных скачков – медленное, мирное существование. Комната вдруг показалась мне убежищем, местом, где я мог укрыться от невзгод.

Сэм передала мне бутылку и села напротив. Мы чокнулись бутылками и сделали по глотку.

– Ну и как твоя жизнь? – Ее голос звучал небрежно, но в то же время как-то осторожно, как будто она переходила реку вброд по скользким камням.

Я покачал головой:

– Да ужас.

– Господи, а что у тебя случилось? – Она наклонилась вперед и легонько тронула меня за колено. Я почувствовал прикосновение ее пальцев – мягких, как лапка котенка.

Я провел рукой по волосам. Фу, грязные! Давно пора помыться.

– Ну… – промямлил я и замолчал.

– Расскажи мне. Пожалуйста. Я умею слушать… Я взглянул на нее и почему-то поверил. Я поверил ей, но не мог заставить себя говорить. Мне не хотелось впутывать ее в эту историю, но, может быть, она и сама имела к ней отношение? Откуда я знал, что ей можно доверять? Можно ли доверять хоть кому-нибудь? Мне показалось, что я схожу с ума. Или что я такой же дурак, как мой бедный Спайк. «Да ну на фиг!» – подумал я и сказал:

– Знаешь, я нашел труп в лесу… Он болтался на дереве…

– Боже, так это ты нашел его?

– Да.

– Боже, какой ужас!

– Точно. Сплошной кошмар.

– Тут ты прав. Впрочем, сам-то он точно был кошмарным типом.

– А ты его знала?

– Не то чтобы знала… но несколько раз видела и баре.

– А как его звали?

– Фред.

– Фред?

– Ага, но многие звали его просто Бык.

– Бык?

– Ага.

– А что о нем известно?

– Только то, что он из Бристоля. Переехал сюда весной, жил на ферме под холмом Хенитон. Кажется, это была ферма его брата, а может, и нет, точно не знаю. Да мне какое дело? Но ясно, что там было нечисто.

– В каком смысле?

– В таком, что нельзя выращивать такое количество травы и не засветиться.

– Полагаю, ты права. А ты знаешь, что случилось?

– Я слышала, что какой-то идиот попер у Фреда всю дурь. – Она поднесла бутылку к губам и сделала глоток. – Вот не хотела бы оказаться теперь на его месте! Понятное дело, не так уж и много ее было, но эти люди… они такое никому с рук не спустят! Обязательно накажут его, чтобы другим неповадно было. Это у них закон железный. По-моему, они решили, что это Фред попер траву.

– Кто это «они»?

– Ну кто там ее растил.

– А ты их знаешь?

Она передернула плечами:

– Не знаю и знать не хочу. А ты?

– Упаси бог!

– Вот и хорошо.

– Но забыть не так-то просто. Тот мертвец так и стоит перед глазами…

– Вот жуть какая!

– Ужасно жутко, особенно по ночам… А еще полицейские разговаривали со мной так, как будто я там оказался не случайно.

– А чего ты ждал от нашей полиции?

– Как будто это я его повесил. – На секунду мне показалось, что ей можно все рассказать – о Спайке, о лысом чуваке с ледяными глазами и о том, что у меня с тех пор ломит от ужаса все кости. О сжимающемся от страха сердце, потной коже и сухом языке. Я глотнул сидра, покрутил его во рту и проглотил.

– А ты постарайся думать о чем-нибудь другом.

– Ну например?

– Не знаю… Что ты любишь?

– Что я люблю?

– Да, чем ты занимаешься, когда не работаешь? Я немного подумал:

– Вообще-то я люблю читать.

– А что ты сейчас читаешь?

– Определитель птиц.

– Так ты любишь птиц?

– Ага, очень.

– Знаешь, я тоже. Я вчера видела трех канюков – они кружили друг над другом…

– Это, наверное, родители учили летать своего птенца, – сказал я авторитетным голосом. И мы поговорили о птицах и о том, как ужасна для бедняжек эта страшная засуха и как мы надеемся, что и будущем году им больше повезет. Мы желали птичкам всего хорошего. Я рассказал ей кучу историй про канюков, как они переносят души умерших фермеров на небесное поле и сеют их в облачные гряды. И как некоторые люди умеют читать тайные знаки в том, каким образом канюки складывают в полете крылья.

– А ты умеешь читать знаки? – спросила Сэм.

– Возможно, кое-что.

– Ой, расскажи мне!

– Я не говорил, что умею.

– Нет, умеешь, умеешь, я же вижу!

– Ну разве что пару знаков.

– Ну расскажи хоть об одном.

– Ну ладно. В общем, если два канюка кружат в противоположных направлениях, значит, в приходе будет пожар. Это – один из знаков. И знаешь что?

– Что?

– Так оно и бывает, – сказал я.

А Сэм сказала:

– Наверное, ты прав!

И я тогда сказал:

– Иногда мне кажется, что в мире происходит что-то, о чем мы и понятия не имеем, – и она сказала:

– Мне тоже так кажется.

И мы еще поговорили, и я почувствовал, как пришло спокойствие и вытащило частички безумия из моей головы. И запихнуло кусочки безумия в самодельную корзинку, накрыло салфеткой и унесло в темный чулан, а я все сидел и слушал Сэм.

Она так хорошо говорила, спокойно и тихо, а когда начала рассказывать мне, как очутилась в Ашбритле, как работала то там, то здесь, как перебиралась с места на место, как пыталась начать свое дело и осесть на одном месте и как у нее снова и снова не получалось, так я совсем утонул в ее голосе и ее глазах. Сэм родилась в Портсмуте. Ее отец служил в военно-морском флоте, и она все детство колесила туда-сюда.

– Плимут, Чатем, обратно в Портсмут, Фаслейн… После школы я хотела стать медсестрой. Проучилась в колледже какое-то время, но потом бросила.

– А почему?

– Сама не знаю. Кажется, мне просто стало жутко скучно. Ну а потом еще кое-что произошло. Я поехала на каникулы в Грецию и все время или пила в баре, или валялась на пляже, представляешь? Никогда так хорошо не отдыхала! В первый раз в жизни я проводила время как хотела, просто влюбилась и в город, и в народ, и вообще в этот дух… Средиземноморья. И вот за два дня до отлета хозяин бара спросил меня, не хочу ли я поработать у него. Поверь, ему два раза не пришлось предлагать! У меня и так начинало ныть под ложечкой, стоило мне вспомнить унылую комнату в Суиндоне, и эти палаты, больных, и занудные лекции, и дождь… Ну ты понимаешь!

– Еще как!

– Так я прожила в Греции несколько лет, встретила кучу замечательных людей, но потом хозяин бара продал его, и я потеряла работу. А когда я вернулась домой, у меня вообще не было мыслей о том, что делать. Я нашла работу в баре в Бристоле, но тот бар был жуткая дыра. Однажды подружка сказала мне, что хочет поехать повидать друзей здесь неподалеку, в графстве Сомерсет, а оказалось, что они живут в Ашбритле. Мы ехали всего на несколько дней, но почему-то задержались сначала на пару недель, а потом и месяцев. Мы приехали сюда в прошлом году.

– А я помню, когда впервые увидел тебя…

– Ну и когда?

– Прошлой осенью. Ты ехала на велике мимо нашего дома.

– Ну и что ты подумал обо мне?

– Что подумал… Ты мне показалась счастливой. Такой счастливой и свободной.

Сэм рассмеялась:

– Знаешь, наверное, ты прав. По крайней мере, я стараюсь быть такой.

Не знаю, что на меня так действовало – то ли сидр, то ли ее смех, и этот тихий голос, и милое личико, – да только перед глазами у меня все немного поплыло. Ее глаза… Так бы и нырнул в них, такие они были… особенные. Никогда не видел таких глаз – настолько карих, глубоких, но ясных, таких мудрых, как будто они понимали все еще до того, как я успевал произнести слово. Такие старые глаза и в то же время такие юные, свежие, острые, как глаза кошки. Или как глаза ястреба. Терпеливые. Выжидающие. Страстные. Меня так и распирало от желания высказать ей все это и еще кое-что, от чего я сам потом сгорел бы от стыда, и я уже потянулся было, чтобы взять ее за руку, но тут в комнату вошла вторая девушка, которую я видел в баре, и с ней несколько парней-хиппи. Они ездили на велосипедах в бар в Стейпл-Кросс и только что вернулись.

Сэм спросила меня:

– Ты помнишь Роз?

– Конечно, – сказал я, а Роз наклонилась и поцеловала меня в щеку. От нее пахло яблоками и рыбой.

– А это наши «ЗД»: Дейв, Дон и Дэнни, – объяснила Роз.

Волосатые парни с влажными глазами пожали мне руку и пошли на кухню за сидром. Мы все расположились на лужайке за домом. Памп-корт состоял из четырех домиков, которые назывались «Милтон», «Парсон», «Галилей» и «Фирма». Хиппи снимали их у старого морского офицера, который жил сейчас в бывшем доме священника. Эти четыре коттеджа окружали небольшой двор с четырех сторон и были связаны между собой мощеными дорожками. Кухня, заросший цветами палисадник, огород, сидр, продукты и даже велосипеды были общими. Насколько я понял, ребята и готовили вместе. И если Дейву вдруг хотелось арахисовых орешков, он без стеснения брал их на кухне в «Парсоне», хотя сам обитал на «Фирме». А когда Роз надо было в туалет, она бежала к «Галилею», хотя сама жила вместе с Сэм у «Милтона». Воды в коттеджах не было – ребята брали воду из колонки во дворе и пользовались биотуалетами, а ванну принимали, нагревая воду в ведрах на огне, – похоже, им было наплевать на удобства. Зато им было не наплевать на то, что происходит В мире, на то, что мы сливаем всякую дрянь в море и загрязняем воздух. Наверное, они не знали, как поправить ситуацию в глобальном смысле, но все-таки помогали природе понемножку хотя бы собственным образом жизни. Роз обратилась к местному депутату парламента с предложением выдать каждому жителю страны по велосипеду, а Дэнни работал над собственной программой, нацеленной на то, чтобы обеспечить всех и каждого бесплатными семенами салата.

– Даже огород не нужен, – сказал он, – только деревянный ящик на окне.

– Тут надо подумать, – сказал Дейв.

– Подумать, спланировать, а потом сделать, – добавил Дон.

Я был с ними полностью согласен и уже хотел сказать что-нибудь умное, но вдруг, сам того не ожидая, брякнул:

– Мне вставать завтра в шесть.

– В шесть? – удивился Дон.

– Коров доить, – сказал я.

– О, нуда, правильно…

– Ни фига себе как рано!

– Да, фермерская жизнь рано начинается, – сказал я.

– Это точно, – сказала Роз.

Я пошел к двери, а Сэм пошла за мной, и, когда мы прощались, она вдруг прижалась ко мне и обхватила меня руками за шею. От нее пахло сеном, и ее тело было теплое и крепкое, крепкое, как обещание, как данное слово, и теплое, как игрушка в руках ребенка.

– Спокойной ночи, Эллиот, – сказала она, отстраняясь, и легонько поцеловала меня в губы. Совсем легко, нежно, как если бы птичка порхнула мне на губы и оставила на них пыльный след своих тонких лапок. Ласточка, например, или стриж, или даже воробушек. Какая-нибудь маленькая юркая птичка. Я спросил:

– А ты хочешь снова повидаться?

– Конечно, – сказала она.

– Хорошо, – сказал я и чуть не спросил, спит ли она с Дейвом, Доном или Дэнни, или с Дейвом и Доном, или с Дэнни и Дейвом, или со всеми вместе, но не стал. Я и так знал, что она с ними не спит. Даже такому тупице, как я, это было понятно с первого взгляда. В ее глазах я увидел спокойное, тихое удовлетворение, как у кошки, держащей в зубах птичку, так что я повернулся и пошел к своей «хонде», чувствуя, что Сэм улыбается мне в спину. Она так и стояла в дверях коттеджа «Милтон» и махала мне вслед рукой.

Я поехал обратно на ферму и через пятнадцать минут уже лежал в постели в своем трейлере. Я думал о голосе Сэм и о том, как ее пальчики легко и нежно погладили меня по колену, а потом я подумал о том, как мало нам надо, чтобы прогнать страх. Я повернулся на бок, включил радио и стал слушать музыку. Передавали какой-то классический концерт, медленный и печальный, а потом началась передача о России, и незнакомый мужской голос долго рассказывал, как романтично бродить по заснеженным улицам и наблюдать, как весной на реке вскрывается лед. Я подумал о льде и снеге – очень неплохо было бы сейчас хоть ненадолго очутиться в прохладе, – а затем началась другая музыкальная передача – какая-то быстрая музыка из Германии, и я пощелкал пальцами в такт. Под полом трейлера послышался шорох – то ли мышь, то ли крыса, вдалеке пролаяла собака. Нормальные ночные звуки. Простые вещи, не оставляющие за собой следов.

Было уже за полночь, когда закончилась немецкая программа и начались новости. Я протянул руку, выключил радио и немного послушал, как бьется мое сердце. Я закрыл глаза и полежал в темноте, прислушиваясь и приглядываясь к ночным теням, но сразу же постарался прогнать их от себя. Нет, меня так просто не запугаешь! Я сильнее своего воображения, сильнее страха, я знаю, что неприятности не могут длиться вечно. Даже сама жизнь не вечна! Эта мысль меня успокоила, и я начал погружаться в сон, как птица в потоке теплого воздуха то взмывает вверх, то парит и пикирует вниз, к самой земле.