Текст книги "Дневная битва"

– Стенам не нужна защита, – объяснила Кева. – Каджи построил Копье Пустыни с двумя мечеными стенами: наружной – по древнему городскому периметру, и внутренней – для защиты оазиса и окрестных дворцов и племен. Между ними – Лабиринт, возведенный на руинах внешнего города. – Она сделала паузу, неотрывно глядя Инэвере в глаза. – Ни одну стену ни разу не проломили.

Инэвера озадаченно уставилась на нее:

– Но как же демоны попадают каждую ночь в Лабиринт?

– Мы пропускаем их, – пророкотала Кева. – Шарум ка распахивает ворота настежь и держит, пока Лабиринт хорошенько не засеется, а потом запирает демонов в Лабиринте для мужской охоты.

Инэвера почувствовала себя примерно как после затрещины Мелан. Голова пошла кругом, и она уперлась ладонью в стену, чтобы устоять на ногах.

– Дыши, – скомандовала Кева. – Найди свой центр.

Инэвера подчинилась, задышала глубоко и ритмично, успокаивая и тело, и колотящееся сердце.

Это помогло, но не настолько, чтобы полностью избавиться от накатившего гнева. Часть ее хотела бить по лицу все мужское население города. Она считала Соли и отца храбрецами, а еженощную жертву, которую они приносили, входя в Лабиринт, – священной. Но если достаточно просто закрыть ворота…

– Вот… недоумки, – выдавила наконец Инэвера.

Кева кивнула:

– Но недоумки они или нет, а най’дама’тинг не вправе несерьезно относиться к их жертве.

Инэвера вспомнила о наказании, которому Кева подвергла Мелан, и покраснела. Поклонилась.

– Я понимаю, мать.

– Мать? – вскинула брови Кева.

Инэвера закусила губу.

– Разве не так обращаются обрученные к невестам?

От глаз Кевы разошлись лучики, что Инэвера сочла улыбкой.

– Нет. Мелан сказала так, потому что она моя дочь.

Час от часу не легче.

– Вы назвали матерью Кеневах…

– Правильно, – кивнула Кева. – Я наследница дамаджи’тинг.

У Инэверы сжалось сердце. Кева всегда казалась строгой, но справедливой. Не другом, наверное, но и не врагом. Но теперь…

– Дыши, – снова повелела Кева и подняла руку в ожидании, пока Инэвера обретет центр. – Я тебе не враг. Я выросла со знанием того, что занимаю среди дама’тинг второе место во власти, но давно смирилась с мыслью, что не наследую матери во главенстве над женщинами из рода Каджи. Мелан еще предстоит принять эту истину и согнуться под ее ветром, и я молю Эверама, чтобы со временем ей это удалось.

Умиротворяющая ладонь Кевы сменилась наставленным пальцем.

– Но не заблуждайся. Я не враг, но и не друг. Для грамотного, сильного и смиренного перед лицом Эверама руководства дама’тинг из рода Каджи нужна особенная женщина – такая, как моя мать. Если окажется, что ты недостаточно сильна, грамотна или смиренна, чтобы выжить и облачиться в белое… – она пожала плечами, – значит, такова инэвера.

От щек Инэверы отхлынула кровь, но она сосредоточилась на дыхании и сохранила свой центр.

– Да, дама’тинг.

– Хорошо, – произнесла Кева. – Ступай за мной.

Она вышла из палаты, и Инэвера последовала за ней в потайные ходы Подземного города, которые вели к дворцу дама’тинг. Большинство туннелей освещалось метками, что тянулись вдоль стен непрерывными линиями вверху и внизу.

В апартаменты дама’тинг их впустил тот самый евнух, с которым Кева заговорила накануне, – обнаженный, в одних золотых кандалах. Лишенный ядер, он обладал, однако, внушительным мужским органом, и Инэвера невольно приковалась к нему взглядом.

– Что, хорош? – улыбнулась Кева. – Хавель – мой любимец, опытный любовник и верный слуга. Но боюсь, сейчас тебе придется отвести от него глаза. Ты познаешь его мастерство напрямую при обучении постельным пляскам.

«Обучении постельным пляскам?» Инэверу захлестнула волна тревоги, хотя за ней скрывалась и толика любопытства.

Кева не дала ей времени на размышление. Взяла квадратный ящичек с мелким белым песком и тонкими палочками. Сверху и снизу имелись пазы, позволявшие сдвигать панель и разравнивать песок. Кева протянула Инэвере палочки:

– Утром ты видела, как я нарисовала пять меток. Начерти их.

Инэвера сжала губы, но взяла палочку и закрыла глаза, чтобы зримо представить каждую метку. Она нарисовала восьмиугольник, как сделала Кева, поставила метку в каждом углу. Четыре разные, а пятая, четырежды повторенная, соединила их. Инэвера держала палочку близко к концу, как перо, четко работала гибким запястьем по ходу начертания извивистых символов. Закончив, с гордостью подняла глаза.

Кева мучительно долго изучала ее труды. Потом буркнула:

– Шарусак тебе дался лучше. Силу удержат только две метки, да и то еле-еле.

Инэвера приуныла, а невеста сдвинула панель, уничтожая ее работу, и взяла палочку.

– Начнем с сифонной метки. Это – клыки демона. – Кева нанесла на песок две кривые отметины, а Инэвера склонилась и пристально всмотрелась. – Они соседствуют с каждой меткой или скрываются в ней, притягивают в символ магию. Окончательную форму этой силе придают очертания метки.

Она продолжила рисовать, держа палочку за дальний конец.

– Посмотри, каким прямым остается мое запястье. Я двигаю кисточку плечом, а не кистью. Самые сильные метки получаются, когда рисуешь их непрерывной линией, а это нельзя сделать одним запястьем.

Кева быстро нарисовала сифон, и Инэвера поняла, насколько слабой оказалась ее память. Она покраснела от стыда, но Кева ничего не заметила, разровняла песок и вернула ей палочку.

– Еще раз.

Инэвера повиновалась, но держать палочку, как показала Кева, было неудобно, и во второй раз метки получились даже хуже.

Кева снова стерла рисунок. Ее глаза не выражали ничего.

Когда Инэвера вернулась в Каземат, рука у нее ныла от палочки, а мочевой пузырь готовился лопнуть. Ее одежда еще была запятнана кровью шарума.

Но все это воспринималось как бы издалека, она без труда игнорировала телесный дискомфорт. Мелан и Асави оказались заняты, и Инэвера в конце концов смогла помочиться и выкупаться.

Нашлись ароматические масла и мыльные брикеты, инструменты для ухода за ногтями и шершавые камни для очистки кожи. Девушки демонстративно проигнорировали ее, когда она взяла бритву и завершила работу, которую они начали накануне, – сбрила с головы последние клочья волос и довела ее до абсолютной гладкости. На ощупь кожа показалась чужой.

Но если тело расслабилось, то сознание Инэверы выворачивалось наизнанку. Все, что она знала и во что верила, либо отпало, либо предстало ложью. Ничто не имело смысла. Ничто не выглядело важным.

За обедом Инэвере чудилось, будто она вышла из самой себя. Она смутно осознавала свое тело. Прислуживая дама’тинг, бросалась к ним по первому знаку, а после с той же скоростью исчезала. Забавно, но женщинам, похоже, именно этого и хотелось, и она управлялась лучше, когда действовала бездумно. Впрочем, ей было и не о чем думать, ибо она отчаянно продолжала искать точку опоры или непреложную истину. Даже Эведжах, на котором ее воспитали и который некогда считался истиной абсолютной, обернулся писанием субъективным, а великие деяния Каджи и законы, что вывели из них дама’тинг, явились ее умственному взору как есть, без прикрас. Эведжах’тинг включал в себя мнение Дамаджах о мирообразующих событиях, порой значительно отличавшееся от мужского.

Где правда? В словах Каджи или первой Инэверы? Или и там и там – сплошные ложь и полуправда? Важны ли события, произошедшие тридцать три века тому назад?

Она затосковала по материнским рукам, по спокойствию на душе, которое испытывала, когда Соли ерошил ее густые черные волосы. Но волосы сгинули, а с ними и Соли. Быть может, она еще увидит его, но он, скорее всего, погибнет в Лабиринте до того, как она станет – если вообще станет – дама’тинг. Она сожалела даже о Касааде и его пьяных дружках-шарумах. Вправе ли она судить мужчин, которые вынуждены еженощно идти в Лабиринт на бессмысленный бой с полчищами демонов?

Однако, несмотря на боль и внутреннюю сумятицу, Инэвера поняла: будь у нее возможность движением руки зачеркнуть два последних дня, она бы этого не сделала. Она прожила во мраке девять лет, и перед нею впервые забрезжил свет.

Магия. Ее обучают магии хора.

Инэвера вспомнила свое отвращение при виде крохотной косточки демона, которой Кева освещала путь в комнату предсказаний. Неужели с тех пор прошел всего один день? Казалось, что целая жизнь. Сейчас же ей хотелось одного: зажать в руке такую кость и одним махом исцелить раненых мужчин.

Глухие удары сердца понудили ее вновь задышать ритмично, в согласии с центром. Вскоре тело расслабилось, и она сумела выступить из него вторично. Оставшись в вихре проблем и вопросов, она сочла их теперь похожими на летящий песок – помеху, которую можно проигнорировать.

Не издавая не звука, она встала в конец очереди най’дама’тинг, и на этот раз евнухи наскребли ей полную плошку. Она поела в тишине и вместе с другими девушками вернулась в Каземат.

«Найди свой центр!» За завтраком Мелан рыкнула на нее перед оплеухой. Инэвере почти захотелось, чтобы она повторила – исключительно ради припоминания чувства.

Что значит – найти свой центр? Что значит быть дама’тинг? Действительно ли эти женщины не чувствуют ничего, заглядывают в будущее и принимают решения, несущие жизнь или смерть мужчинам и женщинам, – и живут при этом, как Дамаджи, в роскошных дворцах и не знают ни в чем отказа?

По возвращении в Каземат дама’тинг предоставила девушкам заниматься своими делами, пока не померкнет меточный свет. Она затворила дверь и звучно щелкнула запорами. Инэвера пошла к своей койке, на которой оставила Эведжах’тинг.

Она не замечала Мелан, пока не обнаружила, что летит. Она крепко ударилась о пол, и вспышка боли вернула ее в чувство.

Вскинув взгляд, она уперлась руками, чтобы встать. Остальные девушки окружили их с Мелан, как в купальне. Старшая приблизилась.

Инэвера вздохнула. «Только не снова».

– Мне поручено преподавать тебе шарусак, – объявила Мелан. – Я не увижу Палаты Теней, пока ты не научишься!

Инэвера медленно пятилась и натолкнулась спиной на живое кольцо, кто-то выпихнул ее вперед.

– «Хвост скорпиона»! – крикнула Мелан, плавно нагнулась и обвила рукой бедра Инэверы, свою же ногу стремительно отвела назад, подняла по дуге и метко ударила ею в лицо.

Ошеломленная Инэвера опрокинулась навзничь. Ей понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя и встать. Мелан осталась в той же позе.

– «Хвост скорпиона»! – скандировали девушки, становясь так же. – «Хвост скорпиона»! «Хвост скорпиона»!..

Инэвера сохранила ровное дыхание и с удивлением обнаружила, что не боится. Мелан собралась задать ей трепку, но сопротивляться бессмысленно. Вряд ли ей нанесут непоправимый ущерб, да и в любом случае делать нечего. Лучше пока стерпеть и научиться – чему получится.

Ее центр был крепок, когда она приняла позу «Хвост скорпиона» – устойчивую, несмотря на то что лицо стремительно покрывалось потом.

Мелан рассвирепела пуще прежнего – видимо, ждала слез и мольбы. Инэвера на миг пожалела ее. Кости, призвавшие Инэверу, метнула родная мать Мелан, наследница Кеневах. Что она думает доказать гневом и ревностью?

– «Увядший цветок»! – выкрикнула Мелан, ударив быстро и низко.

Закаменевшие пальцы ее правой руки вонзились Инэвере в живот.

Возникла тупая боль, Инэвера перестала чувствовать ноги и повалилась на пол.

– Важно знать не только как бить, – проговорила Мелан. – Надо понимать куда.

Не успела Инэвера восстановить контроль над телом, как Мелан опрокинула ее навзничь и прижала коленями руки, удерживая их в беспомощном и безопорном состоянии.

Она с силой вдавила костяшки указательных пальцев в виски Инэверы.

Через мозг словно проскочила молния. Перед глазами заплясали световые вспышки, Инэвера втуне дернулась, забыв о дыхании.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Мелан подалась назад и встала. Инэвера осталась лежать, дыша медленно, пока заново не обрела свой центр.

– «Увядший цветок», – повторяли девушки и плавно принимали нужную позу. – «Увядший цветок». «Увядший цветок»…

Инэвера поднялась на неверные ноги и скопировала движения.

– Это туннельная гадюка. – Кева показала най’дама’тинг стеклянный ящик.

Внутри, на присыпанном песком днище, лежал полый камень, и в той самой полости свернулась змейка с тускло-серыми чешуйками.

– Под солнцем нет твари опаснее.

Инэвера и остальные обрученные склонились, чтобы рассмотреть. Прошли месяцы, и дни приобрели своеобразную размеренность: начинались с шарусака и лечения раненых шарумов, после чего следовали уроки, которые иногда были общими с другими девушками ее лет, а иногда давались Кевой лишь для нее.

– Какая крохотная, – прошептала она.

– Не обманывайтесь, – предупредила Кева. – После яда туннельной гадюки удар скорпиона покажется нежным поцелуем. Один укус способен убить шарума за считаные минуты. Туннельная гадюка жалит быстро, отползает и ждет, когда жертва умрет. Она может позволить себе ожидание. Другие животные не едят ужаленных ею, иначе тоже погибнут от яда.

Рассказывая, Кева сняла крышку и закатала по локоть шелковый рукав. Она держала за хвост песчаную мышку. Та отчаянно пищала и извивалась, чуя беду. Кева уронила ее в гадючий ящик перед камнем.

Змея мгновенно развернулась и бросилась на мышь, но, как ни была проворна, Кева оказалась быстрее. Ее рука неуловимо для глаз схватила змею позади головы и вынула из ящика. Та поначалу забилась, но Кева держала крепко, ворковала над ней и поглаживала по голове, пока змея не успокоилась.

– Мы можем заставить гадюку обнажить клыки, если надавим на основание черепа.

Она нажала большим пальцем, и выдвинулись два кривых клыка, ранее прятавшиеся в своде пасти. На столе стоял стеклянный пузырек, прикрытый тонкой пленкой. Кева проткнула ее клыками.

– Мешочки с ядом расположены с обеих сторон головы, тут и тут, – показала она. – Если надавить, они опорожнятся в наш сосуд.

Она сделала, как сказала, и в пузырек упало несколько капель. После Кева вернула пленницу в стеклянный ящик, змея мигом свернулась и, медленно поводя головой, уставилась на мышь. Та вытаращилась в ответ, оцепенела вся, кроме носа, который с точностью повторял танец змеиной головы. Наконец змея нанесла удар, укусила только раз и втянулась в каменную пещеру, оставив мышь извиваться в песке. Через несколько секунд мышь затихла.

– Даже после дойки на клыках сохраняется яд, которого более чем достаточно, чтобы убить, – прокомментировала Кева, когда змея выскользнула из полости за добычей. Пасть приоткрылась, готовая заглотить мышь целиком. – Гадюка наестся, выспится, и завтра к этому времени ее мешочки снова наполнятся ядом.

Кева подняла пузырек, в котором яда и было-то капли три.

– Этого хватит, чтобы убить всех присутствующих. Кто скажет, как приготовить противоядие?

Несколько девушек подняли руки, но Инэвера успела первой.

Инэвера и другие девушки стояли на коленях, образовав кольцо вокруг горы подушек. Спины выпрямлены, взоры – внимательны. К най’дама’тинг присоединилось и несколько даль’тинг в черных головных платках – этих девушек прислали на учебу во дворец дама’тинг перед отправкой в великий гарем.

Кева сняла белые одежды, даже покрывало и капюшон. Под ними оказались прозрачные лосины, они обтекали ее голени и бедра, как лавандовый дым, и заканчивались ножными браслетами с мелодичными золотыми колокольцами над голыми ступнями. Накрашенные ногти были бледно-лиловыми, в тон одежде. Просвечивал и топ, свободный в области крепких грудей; стройная талия обнажилась, имея на себе лишь золотую цепочку, на которой висели черный бархатный мешочек с хора и фиал. Ничем не прикрытое лоно гладко выбрито, как и вся ее кожа; нетронутыми остались брови и густая грива черных волос, что ниспадали блестящими локонами и были забраны в золото. Незримым осталось только лицо: непроницаемая лиловая шелковая вуаль подчеркивала лавандовый цвет прозрачного наряда.

В задней части комнаты зазвучала ритмичная музыка в исполнении трио пожилых евнухов, вооруженных зурной, томбаком и кануном. Кева подала знак, подошел Хавель. На мускулистом теле евнуха не оказалось, как всегда, ничего, кроме золотых кандалов и шелковой набедренной повязки, которая свисала, как флаг, с огромного затвердевшего члена. Взгляды многих девушек, и в том числе Инэверы, устремились к нему, словно металл к магнетиту. Инэвера поежилась, чувствуя себя неуютно.

Дама’тинг рассмеялась:

– Как видите, Хавель уже готов исполнить свои обязанности. Но мужчину необходимо довести до безумия и только потом разрешить ему расчехлить копье.

Она взяла Хавеля за руку и с подворотом швырнула его на подушки, использовав собственный вес евнуха.

Затем начала танцевать. Бедра покачивались в такт музыке и не сбивались с него даже под дополнительный ритм, который она выбивала в маленькие латунные кимвалы, закрепленные на больших и указательных пальцах. Золотые колокольцы на лодыжках и ручные браслеты усиливали колдовское воздействие по мере того, как она обходила ложе из подушек, переступая ногами уверенно и быстро, как в шарусаке. И в самом деле многие ее движения повторяли те, что регулярно отрабатывались в предрассветные часы.

Хавель смотрел на нее зачарованно, как мышь на туннельную гадюку. Набедренная повязка грозила треснуть, то же творилось с мощными мышцами, которые напряглись и обозначились отчетливо, а жилы неистово пульсировали.

Так продолжалось, пока у Инэверы не закружилась голова. В помещении стало жарко и сладко пахло благовонным курением; она раскачивалась в такт музыке и нескончаемой дроби, которую выбивала дама’тинг. Другие девушки очаровались не меньше, и все напряженно следили, как дама’тинг подкрадывается к жертве.

Наконец Кева сделала ход, метнулась к подушкам и сорвала с Хавеля набедренную повязку, дабы обнажить его горделивое копье. Она провела по нему пальцем, и безъязыкий евнух застонал. Кева сняла с поясной цепочки фиал, капнула на ладонь маслом и растерла, ее руки сделались скользкими.

– Повествуя о ночах, когда она возлежала с Каджи, Дамаджах описывает семь приемов, – сказала дама’тинг и взяла Хавеля за член. – Смотрите внимательно, я покажу все.

Вскоре Хавель запрокинул голову, вновь застонал, но невеста крепко сдавила его орган у основания похожей на гриб головки и принялась ворковать, дожидаясь, когда он успокоится.

– У Хавеля нет ядер, но они будут у мужчин, с которыми вы возляжете. В их чреслах заключены грядущие поколения красийцев, и Эведжах предписывает не проливать и не проглатывать ни капли семени.

Священнодействия дама’тинг снова и снова ставили Хавеля на грань, но она всякий раз терпеливо восстанавливала его самообладание, прибегая к сдавливанию.

– Приемов семь, – повторила дама’тинг и оседлала евнуха, – но возлечь с мужчиной можно семьюдесятью семью способами. Вот первый, называется «дживах сверху». Мало просто двигаться вверх и вниз на его копье. Вы должны… вращаться.

Она показала как, применив недавние танцевальные па.

– Если вы властвуете над мужскими чреслами, возлежа на подушках, то властвуете и над мужчиной, – изрекла дама’тинг, – а заодно обеспечиваете и собственное удовольствие. Большинство мужчин, дай им волю, едва соображают, куда совать, и сношаются, как собаки.

Бессчетные часы обучения постельным пляскам не прошли бесследно: у Инэверы заломило мышцы, едва она напрягла их на утреннем шарусаке. Из-за латунных кимвалов на кончиках пальцев появились мозольки, а пятки покраснели от волдырей. Потом обработает пемзой в купальне.

Но, несмотря на скованность и боль, Инэвера чувствовала в себе силу. Она не была столь сильна, даже когда переносила через базар огромные штабеля корзин. Она приготовилась выполнить шарукин, но Кева не разделась. Вместо этого подозвала девушек, чтобы встали вокруг, и кликнула мускулистого евнуха. На сей раз явился не Хавель, а другой, по имени Энкидо.

Он, как все евнухи, изъяснялся на сложном языке жестов, который входил в программу обучения най’дама’тинг. Дама’тинг умели быстро подать своим слугам развернутые команды, а в редких случаях, когда нуждались в ответе, получали не менее обстоятельный.

Но на этом сходство кончалось. В отличие от других евнухов, Энкидо всегда был одет в черное, хотя и носил золотые кандалы в знак служения, а также красное покрывало, которое означало, что до прихода во дворец дама’тинг Энкидо руководил боевой подготовкой шарумов, считался знатоком шарусака и мастером сражений в Лабиринте. Говорили, он убил много алагай, стал отцом многих сыновей и обучил много воинов, до того как угодил под чары дама’тинг и добровольно расстался с ядрами и языком.

Инэвера слышала, что он не снимал черных одежд, потому как скрывал ужасные шрамы, полученные в бытность шарумом, но, стоило дама’тинг ударить в ладоши, и он сбросил одеяние. Инэвера громко ахнула в унисон с девушками помоложе.

Шрамы были, но давно побледнели – скорее доблестные отметины, чем уродливые изъяны. Девушек потрясли не они, а татуировки на выбритой коже, под которой играли мышцы. Все тело было расписано черными линиями и маленькими кружками, они восходили по конечностям и покрывали торс, шею и голый череп.

Кева тоже сбросила одежду, и они, обнаженные, встали друг против друга, хотя вуаль, как обычно, осталась на дама’тинг. Кева тронулась с места, и Энкидо напал с неожиданной, пугающей скоростью. Он весил вдвое больше, но это ничуть его не замедлило, они схватились, и он быстро подчинил ее себе, оторвал от пола и лишил точки опоры.

Но дама’тинг не смутилась. Она немного сместилась и двумя пальцами ударила его в вытатуированную на груди точку Рука евнуха мгновенно ослабла, и Кева отвела ее, как ручонку малыша-ходунка, после чего высвободилась и опрокинула соперника на спину.

– Все создания Эверама управляются линиями силы и точками схождения на стыке мышц, сухожилий, костей и энергии, – объяснила дама’тинг. – Это места великой силы, но они же – самые уязвимые. Достаточно дотронуться правильно – и ослабеет даже сильнейший.

Она подала знак, и воин снова атаковал, на сей раз не обхватывал ее, а осыпал градом молниеносных пинков и ударов, похожих на выпады туннельной гадюки.

Но дама’тинг отклонялась, как пальма на ураганном ветру, и он ни разу не попал в цель. Наконец, за миг до пинка, она почти ласково надавила на точку, обозначенную на его опорной ноге. Та подкосилась и, хотя Энкидо устоял и быстро выпрямился, лишилась силы и перестала держать. Он балансировал на другой и поднял для верности руки в ожидании команды дама’тинг.

Но та повернулась к девушкам.

– Энкидо прошел подготовку в Шарик Хора и был величайшим мастером шарусака, какого видели шарумы Каджи за сотню лет. Никто из его племени не мог с ним сравняться, а алагай дрожали, когда его видели. Дама’тинг много раз благословляли своих дочерей его семенем, от них-то он и узнал о нашем искусстве. Но эти знания оставались для него под запретом, сколько он ни молил. Дамаджах учит, что тайны плоти нельзя доверить ни одному мужчине. Наконец дама’тинг сжалились над ним и сказали, что наши секреты будут стоить ему языка и свободы. Он тут же переломил о колено копье, а острием лишил себя языка и мужского достоинства – и корня, и ядер. Истекая кровью, он положил их к ногам дама’тинг. Перестал быть мужчиной, но его излечили и благословили правом участвовать в вашей подготовке. Вы должны его всячески почитать.

Инэвера и прочие девушки, как одна, поклонились Энкидо. Он же, хотя был лишь евнухом, окинул их суровым взглядом наставника, который оценивает своих най’шарумов, и когда заговорил жестами, девушки быстро подчинились.

Инэвера положила руку на Эведжах’тинг, но в книгу не заглянула. Закрыла глаза и повторила священные стихи:

 
И из металла святого Дамаджах выковала три священных
                                                               сокровища Каджи.
Первым был Плащ;
Святой металл под молотом стал гибкой нитью,
Что вшили в белый шелк тончайший с невидимости метками.
 
 
Она трудилась месяцы
По воле Эверама,
Пока Каджи в наряде оном не ускользнул от взоров алагай
Легко, перстам ее подобно, что, канисовым смазанные маслом,
Ласкали его кожу.
 
 
Вторым стало Копье;
Святым металлом, расплющенным до тонкости веленя,
и с метками, что вытравили в нем,
Обернуто древко из хора за семьдесят и семь витков.
И тот же лист она взяла для острия,
Осыпала его, сплавила с прахом хора
По семь раз семьдесят разов
В огне пучины Най.
Она трудилась год
По воле Эверама,
Покуда кромка с напылением алмазным
Не взрезала бы шкуру Най самой.
 
 
Корона, наконец.
Святой металл изменен с двух сторон,
Тая сонм сил, благословленный ею;
Соплавленный с венцом, что ею вырезан
Из черепа князя демонов.
Там девять острых княжеских рогов,
При каждом – самоцвет, чтоб мощь собрать.
Она трудилась десять лет
По воле Эверама;
И вот коснуться дум Каджи не смог и сам
Властитель демонов,
Не смел и подступить он, коль не желал шар’дама ка.
 
 
Получив эти сокровища, Каджи стал самым грозным из воинов,
И Най князья трусливо
Бежали с поля боя всякий раз, как он брался за Плащ.
 

Кева кивнула, когда Инэвера закончила, и указала на верстак, где стояли сосуды с металлической стружкой, приготовленной к плавке. Рядом собрались най’дама’тинг.

– Драгоценные металлы лучше проводят магию, чем простые. Серебро надежнее меди, золото вернее серебра. Но переход никогда не бывает совершенным. Всегда что-то теряется.

Она посмотрела на Инэверу:

– Что драгоценнее золота?

Инэвера замялась, но не взглянула на остальных в поисках подсказки. Мотнула головой:

– Приношу извинения, дама’тинг. Я не знаю.

Кева издала смешок.

– Ты и впрямь была бы ровней тезке, если бы знала. Дамаджах, да будет она благословенна, поведала много тайн в священных стихах. Но в мудрости своей утаила прочее, чтобы не украли соперницы. С тех пор прошли тысячелетия, и многое утрачено – метки невидимости, силы Копья и Короны, а с ними и святой металл. – Она взяла сосуд. – Поэтому начнем с меди…

Через несколько недель Инэвера стояла перед посеребренным стеклом и мягким карандашом рисовала себе метки вокруг глаз. Она тысячу раз чертила символы из Эведжах’тинг, в том числе перевернутые, зеркальные, чтобы полностью овладеть мастерством.

Девушки постарше, включая Мелан и Асави, продвинулись дальше карандаша. Они носили на лбах изящные венцы из меченых монет, но первый венец Инэверы остался недоделан, лежал в поясном мешочке и представлял собой гремучий набор недомеченных монет и золотой проволоки.

Она закончила рисовать, и Кева внимательно изучила ее труды, крепко взявшись за подбородок и резко меняя угол зрения. Она ничего не сказала, ограничилась слабым удовлетворенным выдохом, однако для Инэверы он значил больше, чем самая цветистая похвала. Найдись в ее работе малейший изъян, дама’тинг высмеяла бы перед всеми, заставила умыться и рисовать заново.

Инэвера содрогнулась, когда дама’тинг окунула палец в небольшую чашу с черной жидкостью, которая напоминала чернила, но по одной вони ясно, что это вытопленный демонов ихор.

Он оказался теплым, Кева легчайшим касанием мазнула ей лоб, но жжения, вопреки опасениям Инэверы, не возникло. Немного защипало, как от статического разряда, и она ощутила магию, которая поползла по коже, притянулась к карандашным меткам и заплясала вдоль тонких штрихов.

А затем глаза ожили. Инэвера задохнулась от новых ощущений и утратила центр. Тусклый меточный свет в помещении смылся сиянием, оно хлынуло из каждого угла, потекло по полу и просочилось в стены, окутало аурой Кеву и девушек. Это свет Эверама, поток энергии, которой они алкали каждое утро при упражнении в шарусаке; пламень в их центрах, наделяющий жизнью и силой все живое. Это бессмертная душа.

И она видела ее так же четко, как солнце.

– Хвала Эвераму во всей его славе! – Инэвера упала на колени, сотрясаясь в плаче под лучами радости и красоты.

– Положи руки на пол, – велела Кева. – Пусть слезы текут свободно, иначе они размоют карандаш и все исчезнет.

Инэвера немедленно уперлась ладонями в пол и ужаснулась при мысли, что может лишиться драгоценного дара. Слезы капали на каменный пол, рождали крохотные воронки в курившейся по ала магии. Она ожидала насмешек от Мелан и других девушек, но царило молчание. Несомненно, все они были так же потрясены, когда впервые узрели свет Эверама.

Когда ее перестало трясти, Кева бросила на пол шелковый носовой платок, Инэвера аккуратно промокнула глаза и встала. Остальные безмолвно наблюдали.

Кева указала на каменный пьедестал, гладкая поверхность которого была изрезана десятками меток. Кое-где они прикрывались отшлифованными камнями. Инэвера уже видела, как дама’тинг использует этот пьедестал для управления светом и температурой, но комплекс действий оказался слишком сложен для ее понимания.

Однако теперь, когда глаза омылись светом Эверама, она рассмотрела силу, что текла по сети. Узор, казавшийся загадкой секундой раньше, стал ясен, как детская игрушка-головоломка.

– Убавь свет, – приказала Кева. – Для этого урока он не понадобится.

Инэвера мигом повиновалась, передвинула одни полированные камни, а другие убрала в небольшой таз.

Меточный свет померк, но зрение Инэверы только обострилось, когда избавилось от ненужной яркости, и в свете Эверама все стало даже отчетливее.

– Меченое зрение сослужит тебе бесценную службу, пока будешь постигать наше ремесло, – проговорила Кева. – Оно запрещено только в глубоких кельях Палаты Теней, где вырезают кости.

Пролетели месяцы, Инэвера с головой погрузилась в учебу. Проснувшись, отрабатывала шарусак, потом помогала дама’тинг врачевать, а затем шла на уроки истории, рисования меток, приготовления ядов и снадобий, пения, танцев и соблазнения. Девушки по-прежнему ее избегали, особенно после того, как застали за вырезанием по деревянным костям, в котором она на годы опередила многих рожденных для белых одежд.

И каждый вечер ее избивала Мелан, прикрываясь упражнением в шарусаке. Прошло полгода, но Кева оставалась не вполне довольной успехами Инэверы, и Мелан по-прежнему отказывали в посещении Палаты Теней.

Каждую ночь Инэвера спала одна, обладая лишь Эведжах’тинг, который прижимала к груди, тогда как другие девушки шептались во тьме или делили постель и обменивались ласками. Даже во сне ей исправно являлись семь костей, что определили ее судьбу со дня Ханну Паш. Она бы рыдала, но не хотела доставлять удовольствие Мелан и Асави, которые всегда лежали вместе по соседству.

Инэвера стояла с гордым видом, пока Кеневах осматривала большие чаши. Там, в песке, Инэвера нарисовала самые сложные круги, какие ей приходилось чертить. Каждый состоял из сорока девяти меток, что связаны для содружественной работы. Между чашами стоял ее учебный ящик с единственной меткой в центре.

Метки отчетливо читались в мелком желтом песке, но мастерство Инэверы ни разу не подвергалось настоящему испытанию, и она не знала, удержат ли они силу.