Текст книги "Судьба адмирала Колчака. 1917–1920"

Глава 3
Шахматное решение

В мае 1918 года декоративные озера Версаля накрыли огромными полотнищами, выкрашенными в цвет травы, – эти ухищрения уменьшали опасность того, что немецкие бомбардировщики в любой момент могут прервать совещание членов Верховного военного совета Антанты и их многочисленных советников. Грохот тяжелой вражеской артиллерии на Марне здесь был хорошо слышен. Время от времени на Париж сыпались огромные снаряды. Начинал претворяться в жизнь план эвакуации административных органов французского правительства из столицы в Бордо. Практически с каждым часом возрождение Восточного фронта становилось все более насущной необходимостью.

Проблема удара по Германии через Россию, сведенная к более простым, чем в первой половине 1918 года, условиям, представляла, или казалось, что представляла, три решения:

1. Воссоздание Восточного фронта силами советского правительства при поддержке Антанты.

2. Отправка японских экспедиционных сил через Сибирь для наступления на немцев в Восточной Европе.

3. Провоцирование превентивной либо отвлекающей деятельности «лояльных» русского, украинского, кавказкою или казацкого движений сопротивления, чтобы воспрепятствовать немцам (и заодно туркам) воспользоваться колоссальными экономическими выгодами Брестского мира.

Любой из этих трех проектов был несовместим с двумя другими. Ни один из них не представлял согласованную политику стран Антанты. Однако все три начали осуществляться одновременно. Поэтому неудивительно, что в результате получилась невообразимая путаница. Пожалуй, пришла пора представить в истинном свете ту хаотическую картину, что сложилась к середине лета, когда стали очевидными последствия челябинского инцидента.

1. Перспективы возобновления военных действий русскими

Страны Антанты осуществляли контакты с советским правительством через трех неофициальных агентов. Роберт Брюс Локкарт, жизнерадостный тридцатилетний шотландец, хорошо знавший Россию и говоривший по-русски, представлял британское правительство и, хотя не занимал высокого положения по линии министерства иностранных дел, был доверенным лицом Ллойд Джорджа и лорда Милнера. Полковник Рэймонд Робинс из американского Красного Креста не имел статуса близкого к дипломатическому, как Локкарт, зато находился в тесном контакте с большевистскими лидерами. Благородный, но весьма самонадеянный идеалист, он умел, несмотря на незнание языка, улавливать суть событий и снабжал Вашингтон иногда более реалистичной и всегда более сочувственной информацией, чем та, что предоставлялась американским посольством. Капитан Жак Садуль, юрист по профессии, социалист по убеждениям, прикрепленный к французской военной миссии, был близко знаком с Троцким. Не столь влиятельный и гораздо менее объективный, чем Локкарт и Робинс, он оказался скорее сторонником, чем толкователем советской политики, и в конце концов вступил в коммунистическую партию.

Все трое работали в тесном сотрудничестве друг с другом. Все трое горячо поверили (они были людьми весьма темпераментными), что Россия может возобновить военные действия против Германии и одобрить или, в худшем случае, разрешить участие Антанты в военных операциях на русской территории. Советские лидеры, в особенности Троцкий, некоторое время поддерживали их веру. В конце марта дело даже дошло до того, что начали активно обсуждать привлечение кадровых французских, американских и итальянских офицеров к организации и обучению Красной армии, которая в те дни была лишь чуточку лучше вооруженной добровольческой милиции, недисциплинированной и плохо укомплектованной.

Однако подобное представление о Восточном фронте оказалось не более чем миражом. Мираж исчез, как только русские – вскоре после ратификации 15 марта 1918 года Брестского мира – осознали, что немцы не намереваются разрушать Советское государство. За исключением моментов паники и отчаяния, они должны были – а странам Антанты следовало – понять, что с самого начала весь план выглядел самоубийственным; сопротивление немцам могло вылиться лишь в уничтожение Красной армии (если бы вообще удалось заставить ее сражаться, что сомнительно) задолго до того, как такие недостаточные силы, какие Антанта могла выделить на интервенцию, прибыли бы на место действия.

Однако по различным причинам русских устраивало манить союзников этим мерцающим миражом. Самый очевидный из их мотивов – расчет на то, что, пока западные союзники будут надеяться на содействие Советов в войне против Германии, они не прибегнут к помощи Японии. К середине мая надежда умерла, и туманные проекты, которые Локкарт и его коллеги вынашивали, оставались очень далекими от воплощения в жизнь, а в общем-то никогда и не были к этому близки.

2. Японский паровой каток

В сравнении с другими главными воюющими сторонами Япония вела необременительную и, безусловно, прибыльную войну. Без серьезных сражений она захватила германский плацдарм в Шаньдуне на побережье Китая и маленькие немецкие острова в северной части Тихого океана. Японский военный флот нес рутинную службу в Индийском океане и на Средиземном море. Японская промышленность, которой война дала стимул к развитию, производила достаточное количество боеприпасов, вооружения и военных материалов, в большинстве своем отправлявшихся в Россию.

Географическое положение было главным, но не единственным фактором, благодаря которому Японии вынужденно досталась роль «окопавшегося в тылу». Ее военные и политические руководители весьма обоснованно испытывали лишь вежливый интерес к войне в Европе. В долгосрочной перспективе они стремились воспользоваться статусом Японии как воюющей стороны и изнуряющим воздействием войны на врагов и союзников для упрочения своего экономического и политического положения в Китае. Цель Японии была предопределена в «Двадцать одном требовании», предъявленном Китаю (еще в 1915 году. – Примеч. пер.). Этот анонс захватнической политики глубоко шокировал общественное мнение в Соединенных Штатах Америки.

Итак, существовало две основные политические преграды для японской интервенции в Германию через Россию. Одна (которую союзники Японии плохо сознавали) состояла в том, что у Японии были другие цели и такая авантюра противоречила ее главным интересам. О другой же Британия и Франция прекрасно знали: Америка столь сильно противостояла японской интервенции даже в самой ограниченной форме, что у этой идеи не было ни единого шанса найти свое место в согласованной стратегии западных союзников. Попытки Франции и еще более настойчивые усилия Британии преодолеть, разрушить или обойти эти преграды вовлекли правительства в длительную и бесплодную подковерную борьбу.

Несмотря на все усилия, так и не удалось поразить главную цель, а именно убеждения президента Вильсона. И только в конце июня, когда все последствия челябинского инцидента стали известны внешнему миру, Вильсон начал менять свое мнение и потихоньку признавать, что отправка в Сибирь экспедиционных войск Антанты (в которой Японии пришлось бы по необходимости играть ведущую роль) заслуживает серьезного и безотлагательного рассмотрения. К тому времени германское наступление на Западном фронте выдыхалось; противники менялись ролями. Пока разрабатывались планы вторжения в Сибирь, первоначальная цель устарела, а вскоре и вовсе почти забылась.

Может быть, и к лучшему. Политические преграды японской (или, главным образом, японской) экспедиции через Сибирь на борьбу с немцами с самого начала признавались труднопреодолимыми, но по меньшей мере западные союзники уделяли им внимание. Того же нельзя сказать о военных проблемах – в принципе неразрешимых. Ближайшие германские войска находились примерно в 11 300 километрах от Владивостока. Армия, перебрасываемая туда из Японии, всецело зависела бы от Транссибирской магистрали. Состояние этой железной дороги, давно уже плачевное, постоянно ухудшалось. Даже при условии хорошего отношения к японцам со стороны железнодорожных служащих и русского населения Сибири в целом (а имелись все причины предполагать обратное), через один-единственный порт совершенно невозможно было осуществить переправу в Европейскую Россию, не говоря уж о том, чтобы содержать там нечто большее, чем чисто символический военный контингент.

Японцам это было совершенно очевидно; на всех этапах они ясно давали понять, что если и отправятся в Сибирь, то ни шагу не ступят западнее озера Байкал[11]11
  В июне японский Генеральный штаб рассчитал, что понадобилось бы целых три года, чтобы переправить адекватный военный контингент хотя бы в Челябинск, от которого до самых глубоко продвинувшихся в Россию немецких передовых отрядов в 1918 г. оставалось около 1600 километров.


[Закрыть]. Это прекрасно понимали и американцы, чье здравомыслие не затуманивалось отчаянием. Остается загадкой, как французское и британское правительства и их военные советники сохраняли веру в столь откровенно нереальный проект.

Подобные загадки случались на протяжении всей истории интервенции. Часто встречаются свидетельства высокопоставленных офицеров Антанты, в которых серьезно доказывается невозможность и гибельность попыток осуществления различных рискованных операций, но, по общему признанию, ни одна из них не была столь авантюрной, сколь упомянутая выше. Например, в начале января 1918 года французское правительство – в связи с неподтвержденным известием об убийстве большевиками своего консула в Иркутске – предложило немедленно организовать карательную экспедицию из Тяньцзиня, где со времен «боксерского» восстания размещались части, предоставлявшие охранников для дипломатических миссий в Пекине. Это соединение, состоявшее из французского, британского, американского, японского и китайского контингентов под командованием французского морского офицера, по замыслу французского правительства, должно было проследовать в Иркутск (расстояние приблизительно 3200 километров), отомстить за убийство консула, а заодно и предотвратить вывоз военного имущества из Владивостока по Транссибирской магистрали.

Сие нелепое предложение, вполне вероятно, родилось в голове министра иностранных дел Франции Пишона, который в 1901 году возглавлял французское представительство во время осады дипломатического квартала участниками «боксерского» восстания, и, видимо, с тех пор он питал слабость к международным спасательным экспедициям. Вот лишь один из множества примеров, когда трудно понять, как попадали в повестку дня Антанты очевидно беспочвенные военные планы (этот был похоронен пришедшей в Лондон информацией о том, что французский консул жив).

Возможно, ответ заключается в том, что, хотя мировая война шла уже четвертый год, большинство сухопутных операций перешло в позиционную стадию; уроки, полученные на Западном фронте, повлияли на мышление профессиональных военных если и не окончательно закостеневшее, то и не вполне приспособленное для разработки динамичных военных операций на бескрайних просторах России. Нельзя отрицать тот факт, что самые нереалистичные планы разрабатывали за пределами России люди, почти незнакомые с ее условиями, однако это не оправдывает легкомысленного пренебрежения элементарной логикой, что было главной отличительной чертой их планов. К сопоставимому этапу Второй мировой войны штабные офицеры накопили более прогрессивный опыт, и подобное дилетантство было бы немыслимым.[12]12
  Летом 1919 г. маленький британский отряд, базировавшийся в Архангельске, начал наступление вверх по Северной Двине с целью захватить город Котлас, расположенный приблизительно в 500 километрах от Архангельска. Уровень воды в реке был необычайно низким, и операцию, не грозившую никакими осложнениями, пришлось отменить, поскольку военная флотилия, на которую возлагались перевозки и артиллерийская поддержка, не смогла продвигаться вслед за войсками. Застряла флотилия в 240 километрах от Котласа.


[Закрыть]

3. Бои второстепенного значения

Ни один из мертворожденных планов, представленных выше, не казался сомнительным на стадии замысла. Оба составляли часть антигерманской стратегии. Первый невозможно было осуществить без активного сотрудничества советского правительства, а ко второму неразумно было приступать без хотя бы молчаливого его согласия. Только один план интервенции, начавший обретать явственные очертания в первой половине 1918 года, имел подобную поддержку. Речь идет о создании британцами – по приглашению местных советских властей и исключительно для оборонительных целей – небольшого плацдарма, скорее даже опорной точки, в Мурманске.

Прошло не так уж много месяцев, как первоначальный характер этого замысла полностью изменился. Маленький плацдарм превратился в большой – горстку британских матросов и морских пехотинцев сменил значительный отряд экспедиционных сил Антанты, а цель всей операции превратилась из антигерманской и оборонительной в антибольшевистскую и наступательную. Однако здесь мы уже затрагиваем источники интервенции, начавшейся именно в Северной России.

Архангельск был единственным значительным российским портом на побережье Арктики, и, когда германский военный флот в начале войны блокировал Балтийское море, важность его возросла неизмеримо. Однако подходы к Архангельску шесть месяцев в году, а иногда и дольше скованы льдом. Поэтому были предприняты шаги к развитию вспомогательного порта в Мурманске неподалеку от финской и норвежской границ. Хотя Мурманск расположен гораздо севернее Архангельска, он стоит на берегу Кольского залива, который благодаря Гольфстриму не замерзает всю зиму. Довольно примитивный, но вполне пригодный к эксплуатации порт был открыт в начале 1917 года.

Военно-морские силы Великобритании приняли на себя большую часть обязанностей по конвоированию кораблей, тралению мин и так далее на морских дорогах к Архангельску, и зимой 1917 года в Мурманске встала небольшая эскадра под командованием адмирала Кемпа, поднявшего свой флаг на старом линкоре «Глори». С Петроградом и Архангельском Мурманск связывали ненадежные, наскоро построенные из привезенных из Англии рельсов железные дороги, так что, по сути, он был труднодостижим. Но когда сорвались мирные переговоры в Брест-Литовске и немцы в середине февраля 1918 года возобновили наступление, возникли необоснованные, но вполне понятные страхи, что целью их является Мурманск, которому (на бумаге) могли угрожать руководимые или вдохновляемые немцами финские войска. Поскольку Финляндия объявила о своей независимости от России, разразилась Гражданская война, и Германия поддержала белофиннов под командованием Маннергейма против их пробольшевистских соотечественников.

Нет необходимости описывать все события, произошедшие или повлиявшие на сложившуюся в Мурманске ситуацию. Самое главное заключается в том, что 6 марта, по просьбе мурманских Советов, адмирал Кемп высадил на берег маленький десантный отряд; на следующий день для усиления эскадры прибыл британский крейсер, и предполагаемая германская угроза Мурманску запустила процесс, в результате которого был захвачен Архангельск (где, как и во Владивостоке, находились склады ценных военных материалов), и в конце концов на Севере России сложился антибольшевистский фронт, не похожий на все остальные. Здесь сражались не белогвардейские войска, пользовавшиеся финансовой, технической и моральной поддержкой Антанты, а войска Британии, США, Франции и других стран западных союзников под британским командованием, причем белые русские выступали как все более ненадежные помощники.[13]13
  В 1920 г. белогвардейские войска, которым в разное время командующие войсками Антанты официально присваивали много высокопарных эпитетов, появились в отчетах Военного министерства о состоящих на довольствии войсках как «местные».


[Закрыть]

Архангельско-Мурманскому анклаву предстояло оказать мощное, хотя и косвенное влияние на стратегию (или на то, что называли стратегией) в Сибири. То же самое суждено было и его эквиваленту в Южной России, где надежды Антанты на лояльный бастион постепенно оправдывались. Начав с весьма скромных успехов, так называемая Добровольческая армия в шатком союзе со свободолюбивыми кубанскими казаками в жестоких сражениях добилась убедительного превосходства над безграмотно руководимой Красной армией. Хотя в упоминаемый нами период – в середине лета 1918 года – исход этой запутанной борьбы все еще оставался неясным, был заложен фундамент антибольшевистского плацдарма, большего – и гораздо более стихийного, – чем тот, что одновременно создавался на Севере.

Добровольческую армию под командованием Деникина – ее первый лидер Алексеев умер в октябре 1918 года – не занимало, разве что между прочим и на ранних этапах, сопротивление немцам. Ее целью было свержение советской власти и создание «великой единой неделимой России». Пока турки не признали поражение в октябре, открыв этим Черное море своим победителям, желание Антанты помогать Белому движению выражалось лишь в финансовой и моральной поддержке, поэтому интервенция в Южной России, всерьез начавшаяся в последние недели войны, не могла – без значительной натяжки – называться вкладом в поражение Германии.

Вторжение в Южную Россию (и более поздние события в Прибалтике) было «открытой» интервенцией, хотя не столько политическим, сколько ответным действием. По заявлению Чемберлена, интервенция носила «как оборонительный, так и наступательный характер. Если она не могла привести к крушению большевизма в России, то по меньшей мере настолько полно занимала большевиков на различных фронтах Гражданской войны, что распространение воинственной большевистской доктрины за границы России становилось менее вероятным».[14]14
  Здесь главной целью британской политики было содействие делу эстонской, латвийской и литовской независимости. Однако эта цель, альтруистская сама по себе, не могла быть достигнута без нанесения урона советским интересам, и Москва, естественно, рассматривала британскую деятельность в этом регионе как в первую очередь антибольшевистскую.


[Закрыть]

Далее к востоку в сентябре 1918 года турки выбили из Баку отряд генерала Денстервила. Но Каспийское море контролировала флотилия импровизированных канонерок с русскими экипажами под командованием британских офицеров. В закаспийских пустынях маленький индо-британский отряд генерала Маллесона до весны 1919 года оставался главной опорой дряхлого антибольшевистского режима с центром в Ашхабаде. Однако эти авантюры замышлялись «не как антибольшевистские, а ради предотвращения распространения немецкого оружия и немецкого влияния в России, в Закаспийском же регионе – через Россию в Британскую Азию». Даже самые склонные к утопиям стратеги никогда не считали, что хотя бы одна из этих опасных затей имеет отношение к сибирской интервенции.

С другой стороны, Северный и Южный фронты – то есть Архангельско-Мурманский плацдарм и гораздо большая территория, контролируемая Деникиным, – сильно повлияли не на то, что случилось в Сибири, а на то, что, как надеялись лидеры, особенно находившиеся в Лондоне, могло там случиться. Одного взгляда на карту № 1 достаточно, чтобы увидеть, насколько соблазнительна (и до некоторой степени правдоподобна) картина наступления на Москву с трех сторон. Тем, кто не сталкивался с реалиями местного хаоса, могла даже померещиться возможность воткнуть четвертый кинжал в спину Петрограду из балтийских провинций.

Таким образом, пришло шахматное решение русской проблемы, и много было разговоров о трех зубцах, направленных на Москву и кольцом сомкнувшихся вокруг нее. На карте все выглядело так логично. Административные трудности осуществления связи между тремя главными армиями вторжения – огромные расстояния, ветхость и уязвимость одноколейных железных дорог, непроходимость всех дорог во время весенней оттепели – не просто недооценивали, на них вообще не обращали внимания. Убежденность в том, что именно белые начнут переброску войск – либо окажут помощь в полудюжине других операций, – зародившаяся к началу 1919 года, повлияла на мнение многих влиятельных политиков – особенно Уинстона Черчилля – и господствовала до тех пор, пока даже на карте все это потеряло всякий смысл.

Глава 4
Морской разбойник

Насколько мы знаем, не сохранилось никаких свидетельств того, как британский Генеральный штаб намеревался использовать Колчака в Месопотамии. Также неясно, с какой целью его отозвали из Сингапура в Маньчжурию, однако, не боясь ошибиться, можно предположить, что к внезапному изменению плана косвенно подтолкнул двадцативосьмилетний есаул Григорий Семенов.

Этот странный и ужасный человек, сын русского и бурятки, безупречно служил в Польше, Белоруссии и в Карпатах. Генерал Врангель, прекрасно разбиравшийся в кавалеристах, назвал его «образцовым офицером, особенно любившим проявить свою храбрость перед старшим по званию». Семенов имел много военных орденов и медалей. Миссия в Персию, не сулившая особых наград, подарила ему досуг для составления плана по рекрутированию новобранцев из бурятов. В кризисное лето 1917 года его направили в Петроград для представления этого проекта, и он получил приказ к действию. Удивительный факт, поскольку, даже если бы удалось набрать из бурят целый армейский корпус, это не решило бы ни одной проблемы Временного правительства.

Когда в ноябре 1917 года большевики захватили власть в Сибири, Семенов находился в Забайкалье, так и не продвинувшись в осуществлении своего плана. Он избежал ареста, использовал все возможности, чтобы создать как можно больше неприятностей новому слабому режиму, и в конце концов в последние дни 1917 года перешел китайскую границу. Среди немногочисленных его соратников был барон Унгерн фон Штернберг, хорунжий нерчинских казаков. Угрюмый, рыжеволосый, бледнолицый головорез впоследствии прославится своей садистской жестокостью, которую сумели превзойти лишь немногие из его конкурентов по обе стороны фронтов Гражданской войны. Впоследствии Семенов признавал, что в своей военно-административной деятельности барон часто пользовался методами, обычно осуждаемыми критикой. Однако объяснял это ненормальными условиями, в которых им постоянно приходилось действовать. Редко столь страшные деяния оправдывались более мягкими словами.

В Манчули, местечке в Маньчжурии, затерявшемся прямо рядом с границей, Транссибирская магистраль соединялась с контролируемой русскими Китайско-Восточной железной дорогой, которая являлась кратчайшим путем до Владивостока. Здесь с помощью наглости и обмана Семенов впервые запугал, а затем обезоружил пробольшевистски настроенный гарнизон, согнал всех обезоруженных в поезд и отправил на территорию России. Вслед за ними в вагоне для перевозки скота последовали предварительно избитые члены местных Советов. Этими решительными и внезапными действиями Семенов обеспечил себя базой, важность коей ничуть не умалялась тем, что находилась она на иностранной территории вне юрисдикции России. Он тут же приступил к комплектованию маленького, пестрого по составу войска и в январе 1918 года во главе отряда из приблизительно 600 человек (400 из которых были монголами и китайцами) начал наступление в Забайкалье.

Части Красной армии, расквартированные в редких заброшенных поселениях вдоль восточной оконечности Транссибирской магистрали, мало что представляли в военном отношении и не испытывали особого желания сражаться. Семеновские прохвосты (как вскоре их стали называть в британском МИДе) продвигались быстро и уже почти добрались до важного железнодорожного узла Карымское, как были наголову разбиты отрядом (в нем были и весьма пригодившиеся военнопленные венгры) под предводительством Лазо, талантливого партизанского лидера, жизнь которого оборвалась два года спустя, когда японцы захватили его и передали белым, а те заживо сожгли его в паровозной топке.

Сам Семенов выпутался без серьезных потерь и снова затаился в Манчули. Эта незначительная вылазка, занявшая десять дней, возбудила нездоровый интерес в Британии и Франции. Неужели красавчик рубака превратит русскую зиму разочарований в триумфальное лето? Поскольку все на это искренне надеялись, никому и в голову не приходило недооценивать потенциальные возможности Семенова.

Семенов произвел «чрезвычайно благоприятное впечатление» на капитана Р.Б. Денни, помощника британского военного атташе в Пекине, спешно откомандированного в Манчули. Семеновская армия теперь насчитывала 750 человек: 180 русских офицеров и кадетов, 270 казаков и 300 монголов; вскоре к ним присоединилось 300 военнопленных сербов. Денни чувствовал, что Семенов заслуживает серьезного отношения. Британское правительство независимо пришло к такому же выводу задолго до того, как рапорт Денни достиг Лондона. В первые дни февраля Семенов получил 10 тысяч фунтов стерлингов и обещание получать такую же сумму ежемесячно без всяких условий вплоть до особого уведомления. Выплаты осуществлялись через британское консульство в Харбине.

Французы, проинформированные о выплате, также начали субсидировать Семенова, а японцы – кроме денег – предоставили оружие, боеприпасы и «добровольцев». «Добровольцы», прибывшие в Манчули в гражданской одежде, не только пополнили расчеты полевых пушек Семенова, но и составили цвет его пехоты. (Большинство «добровольцев» – если не все – были резервистами, и вовсе не самыми лучшими. Из первых 400, присоединившихся к Семенову, 100 человек пришлось отправить домой за участие в пьяных драках и за другие нарушения дисциплины.) Япония, единственная из трех благодетелей Семенова, в некоторой степени контролировала его действия: к его штабу на постоянной основе был прикомандирован энергичный офицер капитан Куроки, и влияние Японии было столь велико, что, по сути, Семенов был ее марионеткой.

В первые недели 1918 года атаман олицетворял желанное чудо – этим можно объяснить ту поразительную поспешность, с коей три иностранных правительства поспешили поддержать его. Однако была одна сила, от которой Семенов имел полное право ожидать поддержки, какой бы хрупкой ни была возлагаемая на него надежда, и от которой он – за исключением скупой финансовой помощи – ничего не получил. В Харбине, менее чем в 650 километрах от Манчули, находилось очень много русских. Большая русская община, руководимая почтенным генералом Д.Л. Хорватом, пополнилась людьми, успевшими выбраться из России. Многие из них были офицерами. Мало кто искал в побеге спасения или же дальних путешествий. Большинство бросились во временную (как почти все они искренне верили) ссылку, рассчитывая на шанс нанести ответный удар по ненавистному режиму, и в своем поведении подчинялись именно этому расчету.

В переполненных холлах и залах отеля «Модерн» звенели шпоры, произносились патриотические тосты, на глаза наворачивались слезы. Знатоки анализировали слухи, мошенники плели интриги, спекулянты наживали состояния, офицеры чистили эфесы и салютовали при встрече, дамам целовали ручки. Однако, за исключением немногих подозрительных и достойных жалости авантюристов, никто не покинул сцену, на которой разыгрывался сей военно-патриотический спектакль и не сел в поезд, направляющийся в Манчули.

В Лондоне вряд ли могли предвидеть неспособность Семенова привлечь соотечественников к своему делу, а потому довольно долго не замечали происходящего. Все русские, которых или о которых кто-либо знал, постоянно говорили о необходимости бороться с большевиками, и, поскольку Семенов был единственным русским – во всяком случае, единственным на Дальнем Востоке, – кто действительно это делал, подразумевалось, что он представляет некое «национальное движение». Какое заблуждение! Семенов не представлял никого кроме самого себя. Но это было вполне естественное заблуждение, и британцы продолжали, правда, все более и более неохотно, его поддерживать. За пару дней до того, как начальник военной разведки послал телеграмму с предписанием перехватить Колчака в Сингапуре, британского министра в Пекине уполномочили предоставить Семенову две 5-дюймовые гаубицы со склада охраны дипломатических представительств в Тяньцзине. Эти древние орудия, «тайно» отправленные по железной дороге, несколько дней продержали в Мукдене, пока японское железнодорожное начальство не получило приличную взятку.

Поначалу британцы считали Семенова (выражаясь языком конских скачек) самодовольным аутсайдером. Но в начале февраля министр иностранных дел Бальфур предложил американскому правительству через полковника Хауса, личного советника президента Вильсона, «поставить на Семенова», поскольку «невероятно важно поддерживать любое истинно русское движение в Сибири». Вряд ли слова «истинно русское движение» можно было отнести к собравшейся в Манчули ватаге бывших китайских бандитов, монгольских угонщиков скота, японских наемников, сербских военнопленных и казаков-авантюристов. Вашингтон отверг британскую идею из принципиальных соображений, хотя, как и Бальфур, об истинном положении дел и не подозревал. Америка все еще категорически выступала против вторжения в Сибирь, главным образом потому, что подобная политика, какую бы форму она ни приняла, обеспечила бы Японии доступ на континент.

Если Семенов не казался ценным приобретением Вашингтону, то в Москве, где Локкарт изо всех сил старался создать условия для привлечения Советской России к войне против Германии, разумеется, при поддержке союзников, атаман определенно представлял помеху. Главной целью британской политики того периода было вовлечение России в войну, чему никоим образом не способствовала финансовая и материальная помощь Британии явно контрреволюционному движению. Как отмечал Кеннан, «поддержка Семенова Францией и Британией была одной из основных причин, по которым Советы не доверяли странам Антанты».

Слишком поздно осознав, что его правая рука не ведает о деяниях левой, британское правительство попыталось обуздать Семенова, но безуспешно. Британцы не хотели прекращать субсидирование атамана, так как боялись уступить Франции и Японии влияние, которое, как они наивно полагали, обеспечивалось их ежемесячными денежными вливаниями. И все же в апреле капитан Денни получил приказ категорически предостеречь Семенова против вторжения на территорию России и запретить поддержку любого наступления, если таковое начнется. Денни должным образом передал предостережение, единственным результатом коего, как легко можно было предвидеть, стало то, что всем в Манчули стало еще труднее воспринимать Британию всерьез.

Нелепая ситуация, в которой Япония и Франция платили Семенову за то, чтобы он сражался с большевиками, а Британия платила ему за то, чтобы он с ними не воевал, в значительной степени отрегулировалась в мае, когда развеялись надежды Британии достичь рабочего соглашения с советским правительством, но к тому времени развеялся и образ Семенова как национального освободителя. Все очевиднее становилось, что красавчик рубака – попросту бандит и в этом роде – монстр. Не только рядовые его маленького отряда, но и ближайшие сподвижники привычно совершали неописуемые зверства. На всех территориях, которые он контролировал, царило чудовищное взяточничество. О справедливости и милосердии и речи не было. Семенов не только компрометировал своих спонсоров, но и служил орудием проведения самой неприглядной политики Японии в Сибири. К середине 1918 года он перестал быть обузой для британских налогоплательщиков.

Со своей «огромной головой, величина которой подчеркивалась плоским монгольским лицом со светлыми сверкающими глазами, принадлежащими скорее животному, чем человеку», с наполеоновским зачесом и смутными захватническими стремлениями, Семенов был неординарной фигурой, неким Хитклифом степей[15]15
  Хитклиф, в романе Э. Бронте «Грозовой перевал», – найденыш, воспитанный в дворянской семье. Разбогатев, мстит детям своего воспитателя, которые в прошлом унижали его. (Примеч. пер.)


[Закрыть]. Его деяния были отвратительными, мотивы – первобытными, поведение – вызывающе циничным, однако каким-то непостижимым образом ему всегда удавалось производить хорошее впечатление. В апреле 1918 года, еще до того, как его порочность раскрылась во всей глубине, опытный британский офицер охарактеризовал его как «исключительно бескорыстного патриота». Почти два года спустя британский верховный комиссар в Сибири Майлз Лэмпсон, признавая справедливость жесточайшей критики режима Семенова, верил, что сам атаман «абсолютно честен».