Текст книги "Управляя пустотой. Размывание западной демократии"

Электоральное участие

О каких трендах здесь идет речь? Начнем с самого очевидного и самого непосредственного индикатора – уровня явки на национальных выборах. Учитывая все то, что говорилось об уклонении от участия в средствах массовой информации, с помощью этого индикатора можно выявить несколько наиболее ярких тенденций. В то же время этот показатель подвергается критике чаще остальных. Другими словами, хотя ожидания относительно возможного снижения уровня явки избирателей регулярно высказывались в течение нескольких последних лет, они не подтверждались доступными эмпирическими данными. Например, рассматривая данные в период с 1960-х до конца 1980-х годов, Руди Андевег (Andeweg, 1996: 150–151) отмечал, что в большинстве стран Европы флуктуации в уровне явки не имели явного направления: несмотря на снижение явки в одних странах за исследуемый тридцатилетний период, другие страны демонстрировали обратную тенденцию, в результате чего в целом по Европе уровень явки упал незначительно. Расширив выборку стран и исследуемый период, Пиппа Норрис также показала, что спад либо отсутствует, либо несущественен. В развитых постиндустриальных демократических странах явка в процентах от числа избирателей росла в течение 1950-х годов, стабилизировалась в 1960-х, 1970-х и 1980-х годах, а затем, по выражению Норрис, «скромно скользнула вниз» в 1990-х. Это легкое снижение было статистически незначимым и не выходило за рамки «безтрендовой флуктуации или стабильности» (Norris, 2002: 54–55, 67). Другая недавняя оценка от Марка Франклина (Franklin, 2002) также не дает повода для беспокойства. Франклин отметил, что, несмотря на снижение явки в развитых демократиях в конце века, изначальные значения задает очень высокая явка 1960-х годов; в добавление к этому мы наблюдаем просто краткосрочное снижение интереса к выборам, проходящим в ситуации политического спокойствия: «Явка на выборы в последние годы снизилась из-за того, что вопросы на повестке дня были гораздо менее критическими, чем в конце 1950-х годов» (Franklin, 2002: 164). По его мнению, если на выборах будут решаться более острые вопросы, явка снова может увеличиться. Но если таких вопросов не появится, что я считаю наиболее вероятным, учитывая ослабление партийной демократии, явка никогда не вернется на прежний уровень. В другом обширном и очень точном анализе Франклин (Franklin, 2004) связывает некоторое снижение явки с эффектом смены поколений: явка падает, поскольку в электоральной структуре неголосующие молодые люди заменяют активно голосующих пожилых. В этом случае причиной снижения явки становится смена поколений, а не уклонение или отстранение современных избирателей.

Какими бы ни были причины падения уровня участия, исследователи, таким образом, выражают довольно оптимистичные ожидания относительно будущего. Небольшой спад, последовавший за долгосрочной стабильностью в уровне участия, не настолько велик, чтобы стать причиной для беспокойства о здоровом функционировании современной демократии. Насколько разумен такой вывод? На беглый взгляд, особенно в отношении европейских данных, интерпретация, конечно, выглядит правдоподобно[7]7
  Более детально с приведенной здесь статистикой можно ознакомиться в следующей работе, где подробно обсуждаются совокупные показатели: Mair, 2002.


[Закрыть]. Так, в 1950–1980-х годах средний уровень явки за десятилетие в Западной Европе сначала незначительно вырос – с 84,3 % в 1950-х до 84,9 % в 1960-х, а затем незначительно упал до 83,9 % в 1970-х и до 81,7 % в 1980 году. Как уже подчеркивалось Норрис и Франклином, это резонные цифры для стабильного периода. Слабое снижение в 1980-х годах по сравнению с 1970-ми было удивительно последовательным, с тремя исключениями из пятнадцати наиболее стабильных европейских демократий: в Бельгии, где голосование является обязательным, явка немного выросла – с 92,9 до 93,9 % в 1980-х годах по сравнению с 1970-ми; в Норвегии, где явка увеличилась с 81,6 до 83,1 %; и в Нидерландах, где средняя явка остается более или менее неизменной. Однако в двенадцати других странах, для которых доступны долгосрочные данные, явка и в самом деле постоянно снижалась: от незначительного 1 % в Австрии до рекордного падения в 10 % во Франции. Снижение, возможно, было несущественным, если смотреть на кросс-национальные данные, но его всеобщий характер заставляет нас рассмотреть вопрос с большим вниманием.

Важно отметить, что эта тенденция начала ускоряться в 1990-х. Средняя явка по Западной Европе упала с 81,7 до 77,6 % в последнем десятилетии ХХ века и до 75,8 % в первом десятилетии XXI века. Надо сказать, что даже на этом уровне, являющемся самым низким за все послевоенные десятилетия, явка остается относительно высокой, и в среднем чуть больше трех четвертей национального электората проголосовали на выборах, состоявшихся в 1990-х. Эта цифра значительно превышает показатели по общенациональным выборам в Соединенных Штатах за аналогичный период. Даже с учетом того, что падение с 1980-х до 2000-х годов не превысило 6 %, поразительно наблюдать, как впервые за 50 лет всего за одно десятилетие явка по всей Европе опустилась ниже 80-процентного уровня. Здесь также наблюдается удивительная согласованность между странами, в одиннадцати из которых на рубеже веков зарегистрирован наиболее низкий в истории уровень явки. Исключением снова стала Бельгия, где средние показатели за десятилетие остаются неизменными, а самый низкий уровень явки был зафиксирован в 1960-х годах, а также Дания и Швеция с рекордно низкими показателями явки в 1950-х. Даже в этих трех случаях, однако, следует отметить, что средний уровень явки избирателей в 1990-х годах был ниже, чем в 1980-х. Четвертым исключением стала Великобритания, которая показала нестандартную явку в 1980-х. Великобритания является, пожалуй, единственной из этих пятнадцати стран, где показатели явки в 1990-х превысили показатели 1980-х, хотя после этого незначительного повышения явка упала до рекордно низких 59 % на первых выборах XXI века.

Особенно яркие результаты дает анализ резкого снижения участия в отдельных странах. В Австрии, например, где явка оставалась существенно выше 90-процентного уровня в каждом из предыдущих четырех десятилетий, падение в 1990-х годах составило почти 8 %. Точно такое же резкое снижение было зарегистрировано в Финляндии, в Германии, где число избирателей увеличилось за счет присоединения ГДР, а также в Нидерландах и Норвегии. Еще более поразительно, хотя и в долгосрочной перспективе, выглядит случай Швейцарии, где состоящий только из мужчин электорат 1950-х годов демонстрировал 69-процентную явку – выше, чем во Франции или Ирландии в 1990-х годах, а в 1990-х годах, когда женщины окончательно получили право голоса на выборах всех уровней, показывал явку в среднем менее 44 %. Другими словами, в 1990-е все больше стран демонстрировали рекордно низкое среднее значение явки, причем в некоторых случаях снижение было крайне резким.

В новом столетии падение продолжилось. Как уже отмечалось, на парламентских выборах 2001 года в Великобритании был отмечен самый низкий уровень явки за все время существования всеобщего избирательного права. Парламентские выборы 2002 года во Франции и Ирландии были также отмечены рекордно низким уровнем явки, и если Ирландия смогла восстановить показатели к 2007 году, то следующие выборы во Франции собрали на участках всего 60,4 %. Рекордно низкий уровень участия был также зарегистрирован в 2008 году в Италии, в 2001 году в Норвегии, в 2002 году в Португалии и в 2000 году в Испании. Довольно близко к историческому минимуму явки подошла Греция в 2000-м, Швейцария в 2003-м, Австрия в 2006-м и Финляндия в 2007 году. Вопрос о причинах сохранения этой тенденции остается открытым, и мы к нему еще вернемся. Причиной может быть как смена поколений, так и унылость политической дискуссии. В данный момент наиболее важным наблюдением является однонаправленность и повсеместность снижения явки, которая становится отличным индикатором ослабления избирательного процесса.

Еще один способ увидеть картину целиком, возможно, покажется более убедительным. Показатели изменения явки несколько напоминают изменения климата: изменения не обязательно происходят скачкообразно и линейно. Более того, кому-то изменение уровня явки может показаться недостаточным для фиксации уклонения и отстранения. Как и в измерении климатических изменений, важность незначительной или неявной тенденции может быть недооценена или даже оспорена. Одним из способов, используемых климатологами для решения этой проблемы, является не фиксация тенденции как таковой, но исследование паттернов, заметных по времени и частоте пиковых значений. Это на самом деле довольно простой и интуитивно понятный подход к измерению. Так, например, Фил Джонс и Андерс Моберг (Jones and Moberg, 2003) привели четкие доказательства глобального потепления, отметив, что самым теплым десятилетием за последнее время стали 90-е годы ХХ века, а рекордно высокие температуры фиксировались сначала в 1998, а затем в 2001 году. Начиная с 1990 года температура воздуха восемь раз обновляла максимумы, хотя в отдельные годы (1992, 1993 и 1994) она была не намного выше, чем в конце 1970-х. Другими словами, паттерн обычно очевиден, даже если тенденция не является однонаправленной.

По этой причине степень изменения уровня явки – и других показателей массового политического поведения – часто недооценивается. Хотя тенденция к снижению уровня участия в выборах пока не просматривается явно, рекордно низкие уровни явки достигаются все чаще и во все большем числе стран. Как видно из табл. 1[а], в которой для каждой из пятнадцати европейских демократий приведены три года с наиболее низким уровнем явки, почти четыре пятых из них приходятся на последние два десятилетия. Другими словами, в 1990–2000-е годы рекордно низкой была не только средняя за десятилетие явка, но и явка по конкретным годам в подавляющем большинстве западноевропейских демократий. Два выделяющихся исключения – Дания и Швеция, где, похоже, по стечению обстоятельств самая низкая явка пришлась на 1950-е годы. Помимо этих случаев, исключением оказываются выборы с низкой явкой в 1960-х и 1970-х годах в Бельгии и два случая выборов с низкой явкой в 1980-х годах во Франции и Люксембурге. Оставшиеся 35 дат приходятся на 1990–2000-е годы. Другими словами, какими бы незначительными ни были сдвиги в общей явке, наблюдения раскладываются на несколько примечательных кластеров (см. табл. 2[б]). В самом деле, этот паттерн заметен также в новых южных европейских демократиях: три рекорда самой низкой явки в поставторитарной Греции пришлись на 1996, 2000 и 2007 годы, в Португалии – на 1999, 2002 и 2005 годы, в Испании – на 1989 и 2000 годы (третий рекорд был в 1979 году). Так же, как и в устойчивых демократиях, более поздние выборы в них соответствовали более низкой явке. Безусловно, там встречаются и тенденции, противоположные выделенной. Тем не менее общее направление изменений распознается безошибочно и свидетельствует об уклонении и отстранении граждан от политики[8]8
  Сравнение выводов с американскими данными см. в: Paterson, 2002.


[Закрыть].

ТАБЛИЦА 1. Минимальная явка в Западной Европе, 1950–2009 гг.

а) Годы наиболее низкой явки б) Частота наиболее низких показателей явки, по десятилетиям

ТАБЛИЦА 2. Максимальная волатильность в Западной Европе, 1950–2009 гг.

a) Годы наибольшей волатильности б) Частота выборов с рекордно высокой волатильностью, по десятилетиям

Волатильность избирателей

Второй ключевой совокупный показатель относится к политическому участию и измеряет степень, в которой распределение партийных предпочтений остается последовательным и стабильным по времени. Те граждане, которые продолжают голосовать на выборах, сохраняют хотя бы незначительную связь с традиционной политикой. По мере затухания массового участия и роста безразличия можно ожидать, что даже те граждане, которые продолжают ходить на выборы, станут более волатильными, неопределенными и непоследовательными в выражении своих предпочтений. Если политика значит все меньше, то готовность голосовать и приверженность к конкретной партии так же теряет смысл. При выборе партии начинают играть роль непостоянные и краткосрочные факторы. На практике это означает, что результаты выборов могут оказаться более непредсказуемыми. Волатильность избирателей, вероятно, увеличится; новые партии и новые кандидаты, скорее всего, окажутся более успешными, чем традиционные объединения. Безразличие всегда сопровождается непоследовательностью.

Как и в паттернах политического участия, в течение последних лет в национальных партийных системах Западной Европы отмечались непредсказуемые изменения в структуре партийной поддержки. Но так же, как и в случае с явкой, эмпирические данные на агрегированном уровне, как правило, не могли подтвердить этот тренд. Таким образом, в то время как в партийных системах одних стран перетекание избирателей от одной партии к другой действительно возросло в 1970-х и 1980-х годах, в других, напротив, укрепилась партийная принадлежность, в результате чего уровень партийной лояльности в Европе в целом считался неизменным и стабильным (Bartolini and Mair, 1990). Многим наблюдателям, однако, такие выводы показались довольно странными, поскольку данные опросов начиная с 1970-х годов свидетельствовали в пользу оттока избирателей от партий, которым они ранее отдавали предпочтение, и трансформации исторических паттернов голосования (Dalton et al., 1983; Franklin et al., 1992). Однако, как оказалось, эти неоспоримые изменения на уровне индивидуального поведения не привели к соответствующим сдвигам в партийной системе в целом. Даже в конце 1980-х годов совокупная волатильность избирателей на общеевропейском уровне оставалась относительно слабой, в то время как многие традиционные партии, участвовавшие в выборах с 1950-х годов или даже раньше, продолжали оставаться серьезными соперниками в политической борьбе. Конечно, в электорате этих старых партий наблюдался некоторый отток в пользу новых образований, но даже к концу 1980-х годов им удалось привлечь поразительно высокое число голосов своих постоянных членов.

Это подтверждается средним уровнем совокупной волатильности избирателей в период с 1950-х до 1980-х годов. Для расчета мы использовали индекс, первоначально предложенный Могенсом Педерсеном (Pedersen, 1979) и рассчитывающий уровень волатильности путем простого суммирования (совокупных) процентов, полученных всеми партиями в данных выборах по сравнению с предыдущими, или, что то же самое, (совокупных) избирательных потерь всеми проигравшими партиями. Это, конечно, довольно сырой показатель, и он может недооценивать реальный уровень изменения предпочтений при голосовании, измеренный, к примеру, на индивидуальном уровне в ходе опросов. Однако как совокупная мера он легко вычисляется для всех выборов, в том числе давно прошедших, или там, где данные по индивидуальным предпочтениям либо отсутствуют, либо ненадежны. В любом случае при использовании индекса Педерсена мы видим, что вопреки многим ожиданиям уровень совокупной волатильности избирателей в пятнадцати старых европейских демократиях в 1950–1980-х годах почти не менялся: средний индекс по Западной Европе снизился с 7,9 % в 1950-х годах до 6,9 % в 1960-х, а затем вырос до 8,9 % в 1970-х и 1980-х. Вряд ли эти изменения можно назвать драматическими. Тем не менее средние значения скрывают существенные изменения в отдельных партийных системах. Дания, Нидерланды и Норвегия проводили спокойные избирательные кампании в 1950-х, пережили электоральную нестабильность в 1970-х и вернулись к еще большей стабильности в 1980-х годах. Напротив, отток избирателей в послевоенных Франции и Германии был довольно высоким, после чего политические предпочтения стабилизировались в 1960-х и 1970-х годах. Другими словами, в то время как средний уровень совокупной волатильности избирателей в Западной Европе в целом оставался достаточно стабильным, на уровне отдельных стран динамика волатильности могла существенно различаться.

Но и здесь, как и в истории с явкой, в 1990-х годах картина предпочтений начала значительно и быстро меняться. В 1990-е годы индекс волатильности избирателей поднялся практически на 4 % по сравнению с 1970–1980-ми годами и достиг 12,6 % по Западной Европе в целом. Конечно, из этого следует не так много. По гипотетической шкале от 0 до 100, измеряющей средние значения волатильности за десятилетие, с минимумом в 2,5 % (Швейцария, 1950-е годы) и максимумом в 22,9 % (Италия, 1990-е годы), среднее значение 12,6 % скорее отражает (краткосрочную) стабильность партийных предпочтений. С другой стороны, в 1990-е годы впервые за пять послевоенных десятилетий средний показатель волатильности превысил 10 %, а изменения по сравнению с предыдущим десятилетием оказались самыми значительными.

Среднее значение волатильности по 1990-м годам также нужно рассмотреть в контексте национальной специфики. Во всех странах, кроме Дании, Франции, Германии и Люксембурга, в 1990-е годы были поставлены национальные рекорды по степени волатильности, которая в большинстве случаев превысила 10 % – 10,8 % в Бельгии, 11,0 % в Финляндии, 13,7 % в Исландии, 11,7 % в Ирландии, 22,9 % в Италии, 19,1 % в Нидерландах, 15,8 % в Норвегии и 13,8 % в Швеции. Волатильность на всех национальных выборах, состоявшихся в 1990-х годах, превысила 10 % в двух случаях из трех. Подобный отток избирателей стал беспрецедентным за все послевоенные годы и снова показал, что голосование в конце века подчиняется несколько иной логике.

Кроме того, и снова в соответствии с динамикой явки, новые тенденции сохранились и в XXI веке. Италия в 2001 году, а также Австрия и Нидерланды в 2002-м побили собственные рекорды по волатильности избирателей. Франция, Норвегия и Швеция, хотя и не преодолели собственных исторических максимумов, показали самые высокие уровни волатильности на первых выборах XXI века. В целом, как видно из табл. 2, подавляющее большинство самых нестабильных национальных выборов произошли за последние два десятилетия. Опять же подход, заимствованный нами у климатологов, показывает сходство динамики волатильности избирателей с динамикой явки в 1990-е годы. Во втором случае, однако, картина не столь односторонняя: волатильность неизбежно оказывается более неустойчивой, чем явка, будучи зависимой от политических кризисов и институциональных и социально-структурных изменений (Bartolini and Mair, 1990: 253–308). Тем не менее в 60 % случаев рекордные показатели волатильности избирателей в национальной истории приходятся именно на период 1990-х годов (одна треть на 1990-е годы, две трети – на 2000-е), ни в одном другом десятилетии подобных результатов не наблюдалось. Действительно, никогда прежде волатильность избирателей не превышала национальных максимумов с такой частотой. Повторюсь, чем позднее проходили выборы, тем более непредсказуемыми были их результаты.

Таким образом, несмотря на довольно высокие показатели общеевропейской явки, начиная с 1990 года количество избирателей неизменно уменьшалось; при этом предпочтения тех, кто все-таки пришел на выборы, начинали активно меняться[9]9
  Это противоречит, например, поведению американских избирателей, описанному Беннеттом: Bennett, 1998: 745. По его словам, даже в условиях падения интереса к конвенциональным формам политического участия, «те, кто продолжает ходить на выборы, показывают стабильность и лояльность в политическом выборе, политических взглядах и способах обсуждения политики». Судя по западноевропейским данным, эта связь работает не всегда.


[Закрыть]. И в 1990-х годах каждый из этих показателей не только превысил послевоенные экстремумы (будь то минимумы явки или максимумы волатильности) в Западной Европе в целом, но и в большинстве отдельных стран. Минимумы политического участия и максимумы волатильности избирателей были неоднократно обновлены с 1990 года почти во всех старых европейских демократиях. Исключением стал Люксембург, у которого при низкой явке наблюдалась умеренная волатильность; Швеция, которая при высокой волатильности не всегда демонстрировала низкую явку; Дания, которая за два десятилетия не показала ни одного нестандартного значения. Помимо этих случаев, картина голосования с 1990 года поражает своей целостностью и последовательностью. По всей Западной Европе граждане, если они не воздерживаются от участия в выборах, голосуют, изменяя свои устойчивые партийные предпочтения. Опираясь на эти данные, мы можем зафиксировать в Европе процесс политического отстранения.

Лояльность партиям

Данные, полученные на индивидуальном уровне, подтверждают наши выводы еще яснее. Как показывают электоральные исследования и политические опросы, довольно часто существенные сдвиги, выявляющиеся в агрегированных данных по явке и волатильности, тесно связаны индивидуальным опытом и переживаниями. В блестящей работе Далтона и Ваттенберга «Партии без членов» (Dalton and Wattenberg, 2000) представлен и проанализирован впечатляющий массив подобных данных, доказывающий, как поразительно взаимосвязаны и широко распространены наблюдаемые нами тенденции. Одним из ключевых показателей, выявленных в результате опросов, стала степень, в которой отдельные избиратели испытывают чувство принадлежности или лояльности к политической партии; иначе говоря, степень, в которой их самоидентификация зависит от партийной принадлежности. Согласно данным Далтона и Ваттенберга, степень лояльности партиям снижается в семнадцати из девятнадцати исследуемых стран, включая ряд некоторых неевропейских государств. За исключением Бельгии и Дании, процент избирателей, отождествлявших себя с какой-либо партией, резко уменьшился за последние два десятилетия (табл. 3). Еще более поразительно то, что число избирателей, которые испытывали очень сильное чувство принадлежности к партии, также резко снизилось, причем в каждой из анализируемых стран. Как отмечает Далтон, удивительны как сами масштабы снижения, так и распространенность его в тех странах, по которым удалось собрать данные. По-видимому, происходящее не является случайным следствием стечения обстоятельств, и, как и в случае с многими другими данными, рассмотренными в этой главе, «наличие схожих тенденций в таком большом числе стран требует от нас выхода за рамки примитивных и узкоспециализированых объяснений… Опросы общественного мнения практически никогда не бывают настолько схожими в разных странах, а значит, мы имеем дело с глубинными и радикальными изменениями» (Dalton, 2000: 29).

Далтон и его коллеги собрали дополнительные данные, иллюстрирующие фундаментальность процесса. Например, избиратели из Австралии, Канады, Германии, Швеции и США все чаще голосовали разрозненно (split-ticket voting), выбирая во время единого дня голосования на выборах разных уровней кандидатов от разных партий, а не от одной и той же. Очевидно, что лояльный избиратель, имеющий сильную партийную лояльность, проголосовал бы за свою партию на выборах всех уровней (например, голосуя за кандидата от демократов, начиная с выборов в муниципальный совет округа или штата и заканчивая выборами президента США). Слабая партийная лояльность, отстраненность от политики и разрозненное голосование в целом представляют собой довольно беспечное избирательное поведение. Избиратели все реже готовы или способны заранее решать, за кого они будут голосовать, предпочитая без особого интереса наблюдать за кампанией вплоть до дня голосования. Эта картина становится все более распространенной (исключение составляет только Дания), и практически любое политологическое предвыборное исследование фиксирует существенное увеличение числа избирателей, определившихся с выбором либо в самом конце кампании, либо в канун выборов. Опять же это означает отсутствие долгосрочных обязательств со стороны избирателей по отношению к партиям и отстранение от участия в политической жизни. Неудивительно, что эти избиратели также гораздо менее склонны к участию в агитационной деятельности, посещению политических собраний, работе на партию или кандидата, убеждению окружающих голосовать и делать денежные пожертвования. Судя по доступным данным опросов, почти во всех странах подобные виды деятельности пользуются все меньшей поддержкой у избирателей: отдельные граждане все реже желают принимать участие в кампании и брать на себя дополнительные обязательства – многим из них удобнее быть просто зрителями в театре традиционной политики.

ТАБЛИЦА 3. Тенденции партийной идентификации в Западной Европе, 1960–1990 гг. (среднегодовое изменение, %)

Источник: Dalton, 2004: 33 на основе данных Евроба рометра и национальной электоральной статистики.