Текст книги "Николай Вавилов. Ученый, который хотел накормить весь мир и умер от голода"

У Ивана Ильича был сильный баритон, и с десяти лет он стал петь в хоре православного храма на Пресне, растущего фабричного квартала на западе Москвы. Под сводами храма он смог обучиться грамоте, но церковная жизнь казалось ему слишком строгой и скучной, он предпочитал работу «мальчиком». Вскоре он стал приказчиком в текстильном магазине, а благодаря трудолюбию и организаторским способностям вскоре получил ответственную должность в торговой фирме.

8 января 1884 года Иван и Александра обвенчались в том самом храме, где Иван Ильич пел в хоре, – «в приходской церкви Николая Ваганькова, что на Трех Горах». Жениху было двадцать один, невесте – восемнадцать. Его новое социальное положение подтверждают напечатанные приглашения, где гостей извещают о том, что венчание продолжится ужином и балом в деревне Кудрино, в доме княгини Несвитской.

Александра Михайловна родила семерых детей. Трое из них умерли в младенчестве, один – Илья – в возрасте семи лет от аппендицита. Она никогда не говорила о нем, даже с родными. Только однажды обмолвилась, что он был «хрупким, как цветочек»[17]17
  Barry Mendel Cohen. Nikolai Ivanovich Vavilov, His Life and Work.


[Закрыть] и жизнь его была мимолетной. Другие дети – это две дочери, Александра и Лидия, и два сына, Николай и Сергей. В метриках они записаны как «московские мещане», и воспитывались они по простым, но неукоснительно соблюдавшимся правилам: скромность, воздержание, упорный труд, самодисциплина. Когда сыновья уклонялись от навязанного им строгого порядка, Иван Ильич не чурался браться за ремень. Сергей, с его более покладистым характером, смиренно принимал наказание. Николай не признавал права отца его пороть и открыто бунтовал: как-то раз, например, залез на подоконник второго этажа и угрожал прыгнуть вниз, если отец не передумает. В тот раз угроза подействовала[18]18
  Резник С. Е. Николай Вавилов. – М.: Молодая гвардия, 1968. – С. 9–10.


[Закрыть]. Несмотря на богатство семьи, Александра Михайловна обставила дом Вавиловых только всем необходимым, мебель была практичной и функциональной, без шика, а на стенах висели репродукции картин старых мастеров.

Александра Михайловна вела хозяйство, но главой дома был, безусловно, Иван Ильич. Она относилась к супругу с уважением и верностью, которые оба считали должными. Как почтительная жена, она говорила о нем не иначе как «сам», объявляя, например, разыскивающим его посетителям: «“Сам” в саду, ходит по дорожкам». Иван Ильич настаивал, чтобы дети обращались к родителям исключительно «мать» и «отец», а самих их называли в детстве только по именам[19]19
  Келер В. Р. Сергей Вавилов. Биографическая повесть. – М.: Детская литература, 1984. – С. 18–20.


[Закрыть].

Иван Ильич был довольно влиятельной фигурой на Пресне, в среде нового купеческого сословия «ситцевого города» – этот пригород Москвы был прозван так из-за обилия текстильных фабрик. Он был умным человеком, самоучкой, как и многие представители зарождавшейся русской буржуазии. Много ездил по тем городам Российской империи, где продавались товары Трехгорной мануфактуры: в Петербург, Ригу, Одессу, Бухару, Самарканд, Ташкент. У него был собственный павильон на Нижегородской ярмарке. Времени на семью у полностью занятого коммерческими делами Ивана Ильича не было.

В отличие от некоторых своих коллег он был либералом и гуманиcтом, в особенности на людях[20]20
  Там же. – С. 13.


[Закрыть]. Не поддерживая радикальных планов начинающих революционеров на своей фабрике, он верил в достойную оплату труда и достойные условия для работы и жизни. Барачные жилища рабочих «Трехгорки» считались одними из лучших: в общем зале стояли рядами до трех сотен коек, которые зачастую использовались попеременно несколькими жильцами, работающими в разные смены. Были еще бараки для женатых пар и семей, комнаты в них вмещали до восьми человек[21]21
  Diane Koenker. Moscow Workers and the 1917 Revolution (Princeton: Princeton University Press, 1981), pp. 54–55.


[Закрыть]. При этом «Трехгорка» заслуженно пользовалась репутацией фабрики, которая заботится о работниках. В 1900 году на Всемирной выставке в Париже она получила Гран-при и три золотые медали: две из них – за «Заботы о быте рабочих и по санитарному делу» и за «Обучение и попечение о малолетних рабочих»[22]22
  ОАО Трехгорная мануфактура // Золотая книга московского предпринимательства. Год 2000-й: альманах. – М.: АСМО-пресс, 1999.


[Закрыть]. Несмотря на плохие предчувствия относительно будущего России и очевидного желания и Николая, и Сергея изучать естествознание, Иван Ильич хотел, чтобы сыновья унаследовали его дело. Так что вместо классической гимназии он отправил их учиться в Московское Императорское коммерческое училище. Как ему казалось, учение – это для женщин. Обе его дочери, Александра и Лидия, стали врачами. А мужчинам следовало заниматься торговым делом[23]23
  Московское коммерческое училище предлагало хорошую программу естествознания, физики и химии, но не биологии. Много лет спустя Сергей Вавилов назвал его «хорошей средней школой». Цит. по: Шайкин В. Г. Николай Вавилов. – С. 12.


[Закрыть].

В Императорском училище за дисциплиной следили так называемые дядьки – солдаты на пенсии, которые дежурили в коридорах, столовой, уборных. Французскому и немецкому учили носители языка, естественным наукам тоже уделялось много внимания[24]24
  Дунаева Н. В. Книги в жизни Н. И. Вавилова // Известия ТСХА. – 2012 (РГАУ-МСХА им. К. А. Тимирязева). – Вып. 4. – С. 99.


[Закрыть].

Иван Ильич знал, что привлечь сыновей в коммерцию будет сложно. С самых ранних лет и Николай, и Сергей интересовались науками. Николай собирал растения, создавал гербарии и любил играть с лягушками на пресненских прудах. Зимой одной из его любимых забав было попытаться выяснить, что происходит с земноводными во время зимней спячки на Гусевой полосе, низине по реке Пресне. Сергей часто принимал участие в химических экспериментах брата, один из которых закончился катастрофой. Однажды Николай узнал в школе, как добывать озон, и принес домой все необходимые химические препараты. Он облил марганцовокислый калий серной кислотой, и смесь взорвалась, повредив ему левый глаз. Позвали фельдшера из фабричной больницы, но он ничего не смог сделать. У Николая на всю жизнь осталась проблема со зрением: его левый глаз видел хуже[25]25
  Вавилов С. И. Из воспоминаний о детских и юношеских годах // Очерки. – С. 90–91.


[Закрыть].

Все еще надеясь подвигнуть сыновей заняться коммерческой деятельностью, Иван Ильич нанял домашнего учителя, который читал им лекции о «почтенности и необходимости для общества» коммерции и промышленности «от финикиян до наших дней»[26]26
  Келер В. Р. Указ. соч. – С. 30.; Резник С. Е. Указ. соч. – С. 6; Соколовский А. Н. Хочу быть биологом // Очерки. – С. 110.


[Закрыть]. На мальчиков это впечатления не произвело, особенно на Николая. Он уже решил, что хочет стать биологом. Сергей последовал за ним, тоже выбрав науку – физику.

Первым вариантом карьеры Николая Ивановича была медицина: он хотел пойти в один из десяти российских университетов и стать врачом, как и его сестры. Но в Московском Императорском коммерческом училище не преподавали латынь, необходимую на вступительных экзаменах. Ему не терпелось поскорее приступить к высшему образованию, и вместо того, чтобы тратить еще год на уроки латыни, Николай решил изучать агрономию. Он поступил в Петровскую сельскохозяйственную академию, к тому времени переименованную в Московский сельскохозяйственный институт – окруженный роскошными садами двухэтажный дворец в неоклассическом стиле на окраине Москвы.

Глава 2
«Петровка» и Катя

В 1900 году биологи заново открыли законы Менделя, впервые сформулированные в 1865 году. Менделевскую теорию о единицах наследственности (позже их назовут генами), которые содержатся в половых зародышевых клетках, не замечали на протяжении тридцати пяти лет. Но на рубеже веков ученые подтвердили теорию Менделя. Его труды были «переоткрыты». В Европе и Америке родилась новая наука – генетика. Академические учреждения начали преподавать новые методы Менделя для селекции растений и животных. В Москве главным учебным заведением, где их изучали, была Петровская земледельческая академия, известная как «Петровка» и переименованная в Московский сельскохозяйственный институт к осени 1906 года, когда сюда поступил Николай Иванович.

Николай Иванович с ходу покорил «Петровку» и сразу приобрел репутацию одного из самых способных студентов.

– Это и есть Вавилов, – шептались у него за спиной, когда нагруженный учебниками первокурсник Николай спешил на лекции, не обращая внимания на своих новых поклонников.

– Смотри, он сначала ест мороженое, а потом суп, – хихикали студенты, наблюдая, как тот машинально поглощает обед в студенческой столовой, торопясь вернуться к занятиям.

Однажды во время приезда на сельскохозяйственную опытную станцию чиновника царского Министерства сельского хозяйства – начальства «Петровки» – студент Вавилов рассуждал перед ним на тему селекции растений. Вдруг из кармана у Николая выползла маленькая зеленая ящерка и стала карабкаться по пиджаку. К восторгу аудитории, студент невозмутимо взял ящерицу, завернул ее в носовой платок и снова спрятал в карман[27]27
  Бреславец Л. П. Науку он ставил превыше всего // Очерки. – С. 85.


[Закрыть].

«Петровка» была одним из восьмидесяти высших учебных заведений России (помимо десяти университетов)[28]28
  Nikolai Krementsov. Stalinist Science, p. 13–14.


[Закрыть], и учеба здесь была насыщенной. Каникул не полагалось – занятия начинались в сентябре и без перерыва шли до июля, затем сразу агрономическая практика: два месяца на опытном поле или на опытной станции. В начале второго курса Николай Иванович пишет, что берется «все, что только есть общего в академии… пройти и закрепить»[29]29
  Орфография и пунктуация оригиналов приведены к нормам современного русского языка. – Прим. ред.


[Закрыть]. «Подождем глядеть в будущее. Остановимся на настоящем, – пишет он в своем дневнике. – Ведь 1 год, 2 года пройдут». Только после того, как курс будет освоен, он позволит себе «идти туда, где светлые просветы, где больше склонности, где > радости»[30]30
  Вавилов Н. И. Студенческий дневник // Человек. – 2005. – № 5. – С. 138–151. Полностью дневник опубликован в четырех номерах: 2005: № 5, 6; 2006: № 2, 3. Цит. по: http://uni-persona.srcc.msu.ru/site/authors/vavilovy/nic1907-1911.htm.


[Закрыть].

В дневнике этих лет Вавилов предстает перед нами человеком целеустремленным. При этом он не исключает возможности неудач. «Делай хоть то, что можешь, – обращается Николай к самому себе. – Простится все тебе, чего не мог ты сделать. Но не простится, если ты не восхотел». Уже в те ранние дни его единственной страстью была наука: «Хочу страстно науки. Люблю ее. В ней цель жизни. В ней одной можно испытывать энтузиазм». И наука должна служить улучшению жизни на Земле. Важно не «предаваться утопизму. Брать в жизни все, что только может доставить тебе радость, спокойствие чувства и разума». Он несколько раз призывает самого себя работать не отвлекаясь: «Нельзя разбрасываться. Надо на чем-ниб[удь] сосредоточиться».

Среди сокурсников Николай был известен долгими занятиями допоздна. В поездках во время учебной практики Николай Иванович работал до темноты, ночевал вместе с работниками на сеновале, а с рассветом снова выходил работать в поле[31]31
  Резник С. Е. Николай Вавилов. – С. 78.


[Закрыть].

Студент Вавилов произвел сильное впечатление на преподавателей и в особенности на профессора Дмитрия Николаевича Прянишникова. Прянишников, мировой авторитет в области почвоведения, был на двадцать два года старше Николая Ивановича, но начал общаться со своим студентом на равных, сообщая всем окружающим, что этот молодой человек – гений. «И мы не сознаем этого только потому, что он наш современник», – говорил Прянишников[32]32
  Бреславец Л. П. Указ. соч. – С. 88.


[Закрыть].

«Петровка» была одним из элементов тех реформ, которые, как надеялся царь, помогут в будущем избежать народных протестов. Ее выпускники должны были помочь крестьянам осовременить сельское хозяйство в стране[33]33
  Там же. – С. 87.


[Закрыть]. Профессора и студенты «Петровки» с энтузиазмом отнеслись к задаче просвещения крестьянства и страстно веровали, что агрономы смогут внести столь же достойный и почетный вклад в общественное благо, как и ученые более «престижных» наук – физики и химии. Николай Иванович напишет в дневнике, что был готов «жить для того, чтобы подготовлять почву для лучшей жизни», и пообещал работать «на пользу бедного, угнетенного класса страны. Моя жизнь направлена на поднятие уровня его знания»[34]34
  Вавилов Н. И. Студенческий дневник. Записи от 24 августа 1907 года и 31 декабря 1907 года.


[Закрыть].

Но для этого предстояло многое преодолеть. Урожаи в России составляли треть от урожаев Франции и Германии. Академия готовила выпускников, обученных новым методам ведения сельского хозяйства, таким как севооборот и выведение новых сортов, но правительство в основном ими пренебрегало. Российские хозяйства считались и так достаточно урожайными для нужд аристократии и высших слоев общества. Россия была вторым по величине экспортером зерна после Америки, и крупные угодья снабжали закрома Европы зерном высшего качества. Выручка шла богатым землевладельцам. Крестьяне продолжали трудиться средневековыми методами, пахали деревянными плугами и едва сводили концы с концами. Местные общины, отдельные землевладельцы и частные сельскохозяйственные сообщества пробовали собственные нововведения в попытке модернизации. Они привносили новые приемы ведения сельского хозяйства из Европы и Америки, но они были ограничены в средствах.

Большинство помещиков упрямо не желали ничего знать о достижениях сельскохозяйственной науки, а низшее сословие – крестьянство, то есть 90 % населения,[35]35
  По данным Всероссийской переписи населения 1897 года, крестьяне составляли 81 % населения. – Прим. ред.


[Закрыть] – не хотело расставаться с привычными навыками, которые передавались из поколения в поколение. Выпускники «Петровки» выступали за изменения, и поэтому академия считалась «рассадником революции». Дошло до того, что она хотела даже принимать на учебу женщин[36]36
  Nils Roll-Hansen. The Lysenko Effect, p. 32.


[Закрыть]. Власти поувольняли профессоров, считавшихся наиболее неблагонадежными, и отменили набор студентов. «Петровку» собирались закрыть. Но затем, в 1891 году, в тридцатую годовщину отмены крепостного права, Россию охватил великий голод. Как и в былые времена, этот голод тоже был вызван засухой.

Большинству людей сельское хозяйство в России представляется битвой с холодами. Однако наиболее плодородные земли вдоль Волги, которая берет исток к северу от Москвы и течет 3530 километров до впадения в Каспийское море, часто страдают под палящим солнцем от обжигающей жары. Она убивает посевы, скот и людей. Летом 1891 года затяжная засуха в бассейне Волги уничтожила урожай; несколько сотен тысяч человек умерли от голода. Власти больше не могли игнорировать потребность в модернизации сельского хозяйства, однако изменения провели в основном поверхностные. В «Петровку» вновь объявили набор, но прием был ограничен: был введен запрет на учебу для евреев, а плату за обучение требовалось вносить вперед, с тем чтобы отсечь радикально настроенных студентов. Академия также получила новое название – Московский сельскохозяйственный институт, но студенты и сотрудники продолжали называть ее «Петровкой» (так она и будет называться на протяжении всей этой книги). Был назначен новый высокообразованный министр земледелия, выделены средства на селекционные станции, по американскому образцу. Но этого окажется недостаточно. В ходе Русской революции 1905 года крестьяне захватывали помещичьи имения. Революция была подавлена, приняты новые реформы, положение дел в сельском хозяйстве стало улучшаться. И все же сельское хозяйство России ковыляло в XX век далеко в хвосте у Европы и Америки. В духе вольнодумства «Петровки» Вавилов писал в дневнике о вопросах, которые следовало «пересмотреть, переобдумать». «Вопросы, подлежащие пересмотру: религия, семейная жизнь, брак, отношение к женщине, женский вопрос, половой вопрос, вопросы воспитания, школы»[37]37
  Вавилов Н. И. Студенческий дневник. Запись от 22 октября 1907 года.


[Закрыть].

•••

В биологии и особенно в растениеводстве начало ХХ века было эпохой мощного интеллектуального подъема. Дарвин оставил биологам в наследство нерешенную задачу – он не объяснил загадку наследственности. Каким образом адаптации, которые, по его словам, были причиной эволюции, передаются от родителей к потомкам? Дарвин допускал существование двух типов наследования: «мягкого» и «жесткого». «Мягкое» наследование предполагало, что организмы в течение жизни приспосабливаются к внешней среде путем накопления адаптивных изменений, которые каким-то образом изменят строение организма и будут унаследованы потомством. Теория «жесткого» наследования предполагала фиксированный набор признаков в организме, которые передавались потомству, как правило вне зависимости от воздействия окружающей среды.

Идею наследования характеристик, приобретенных организмом в течение жизни, впервые предложил французский естествоиспытатель Жан Батист Ламарк. В 1865 году Грегор Мендель выдвинул идею фиксированного набора факторов, но его работа оставалась неизвестной, пока трое европейских ученых не подтвердили ее в 1900 году. Скрещивая горох, Мендель продемонстрировал, что контрастные признаки, такие как окраска цветков или форма семян, проявляются в последующих поколениях по определенной схеме. При скрещивании гороха с фиолетовыми и белыми цветками все потомство первого поколения оказалось с фиолетовыми цветками. Но когда растения с фиолетовыми цветками путем самоопыления произвели семена второго поколения, на три четверти семян с фиолетовыми цветками приходилась одна четверть белых. Мендель сделал вывод, что смешивания цветов не происходило и один цвет, фиолетовый, был «доминантным», а другой, белый, – «рецессивным». В последующих поколениях доминирующий фиолетовый цвет и рецессивный белый появлялись, не смешивая своих характеристик. Эти факторы, которые позже назовут генами, по-видимому, оставались неизменными. Идея неизменных генов означала, что растениеводы могут искать скрытые гены (например, гены устойчивости к заболеваниям) и «закладывать» их проявление в последующих поколениях.

Переоткрытие трудов Менделя вызвало революцию в биологии, в особенности среди селекционеров. Растениеводам требовалось знать, насколько они могут положиться на законы Менделя – являются ли они универсальными для всех растений? Есть ли этим законам практическое применение: можно ли увеличить урожайность и качество основных сельскохозяйственных культур – кукурузы, хлопка и табака, – обнаружив ген или гены, ответственные за требуемые черты, и привнеся их в растение? Какую роль играет окружающая среда и играет ли? Могут ли влиять на поведение генов такие физические факторы, как температура, влага и свет? Даже менделисты признавали, что индивидуальное развитие организма отчасти объясняется наследственностью, а отчасти – влиянием окружающей среды.

Когда в 1906 году Вавилов поступил в «Петровку», русские биологи, как и их коллеги в других промышленно развитых странах, разделились на два лагеря – последователей Ламарка и Менделя. Некоторые из профессоров «Петровки» старшего поколения презрительно отзывались о новых генетических теориях. Генетика как дисциплина в России не существовала; не было специализированных институтов генетики, не выходили периодические издания[38]38
  Nikolai Krementsov, op. cit., pp. 20, 55. До революции 1917 года Н. К. Кольцов создал частный Институт экспериментальной биологии, значительно расширенный за счет государственных средств после 1917 года. Юрий Александрович Филипченко и Николай Константинович Кольцов включили материалы по генетике в свои курсы по экспериментальной зоологии в Петроградском и Московском университетах.


[Закрыть]. Мэтры науки полагали растениеводство старинным искусством, прирожденным талантом, плодом наблюдения природы в ее первозданном виде, а не научной дисциплиной, основанной на сложной математической теории или на соотношении доминантных и рецессивных факторов. На их взгляд, земледельцы занимались отбором растений на протяжении тысячелетий и прекрасно справлялись со своей задачей. Отбор лучших растений всегда был уделом необразованных крестьян, а не именитых ученых, и некоторые из заслуженных профессоров считали, что так оно и должно быть и дальше[39]39
  Исключением был либеральный профессор Климент Аркадьевич Тимирязев. Когда в 1859 году Дарвин опубликовал «Происхождение видов», Тимирязев был еще подростком. Он окажется в числе первых российских ботаников, выступивших в печати в поддержку теории Дарвина. Выдающийся популяризатор науки, он стал самым влиятельным биологом в России в конце XIX века, начав с публикаций Дарвина и Менделя. Он не был генетиком и никогда не изучал наследственность экспериментально. Его отношение к законам Менделя называли «поверхностным и субъективным». При всем уважении к Менделю он скептически относился к восторгу, с которым приверженцы генетики встречали закономерности явлений наследственности. Как и у Дарвина, у него не было твердого мнения насчет идеи Ламарка о наследовании приобретенных признаков. Он признавал, что приобретенные признаки могут быть унаследованы при размножении черенками. Тимирязев полагал, что положения Менделя и Ламарка не исключают друг друга. Его излишне либеральные взгляды были не по вкусу царским властям; он был уволен из «Петровки» еще до поступления туда Вавилова, и его пригласили на кафедру в Московский университет. Под конец жизни (он умер в 1920 году) либерал Тимирязев видел в оппозиции Дарвину попытку клерикальных кругов исказить эволюционное учение и предполагал, что сторонники Менделя «старались затмить сущность дарвинизма с помощью незаслуженно раздутой славы монаха-католика». Эти его заявления полюбятся большевикам: после его смерти они задействуют его имя в кампании против советских генетиков и переименуют Петровскую академию в его честь. Подробнее о Тимирязеве см.: Медведев Ж. Взлет и падение Лысенко; David Joravsky. The Lysenko Affair, p. 205.


[Закрыть].

В России диспут между сторонниками идей Менделя и Ламарка породил языковые различия. В прошлом растениеводство традиционно называлось русским словом «сортоводство», буквально: выведение сортов. Теперь возник новый термин «селекция» (от латинского selectio, буквально «отбор»), который был взят на вооружение новым поколением растениеводов, получивших академическое образование. Николай Иванович определенно был селекционером. Про важную роль генетики в растениеводстве ему рассказал один из его прогрессивных наставников – Дионисий Леопольдович Рудзинский, основавший в 1903 году первую в России Харьковскую селекционную опытную станцию.

Между двумя группами растениеводов «Петровки» часто случались жаркие дебаты. Однажды зимой Николай Иванович ехал в составе группы студентов в отдельном железнодорожном вагоне из Москвы в Харьков на первый съезд по селекции и семеноводству – его полное название отражало то значение, которое ему придавали организаторы: «Первый Всероссийский съезд деятелей по селекции сельскохозяйственных растений, семеноводству и распространению семенного материала 10–15 января 1911 года в Харькове»[40]40
  Есаков В. Д. Путь, который выбираю // Человек. – 2005. – № 5. – С. 152–168; Пангало К. И. Рядом с Н. И. Вавиловым // Сборник воспоминаний. Изд. 2-е. / Сост. Ю. Н. Вавилов. – М.: Советская Россия, 1973. – С. 83–89; также M. Popovsky. The Vavilov Affair, p. 20.


[Закрыть]. В вагоне завязался бурный спор о законах Менделя и их применении в растениеводстве, настолько горячий, что дело шло к драке. Николай Иванович вмешался, предложив продолжить дискуссию в форме суда над менделизмом. Он организовал инсценировку судебного слушания, взяв на себя роль защитника Менделя, и отстаивал постулат, что растениеводство суть «наука», а не «искусство». Были приглашены свидетели с обеих сторон. «Прокурор» открыл заседание, объявив, что сеятели веками отбирали лучшие растения для посева. Докажите, потребовал он, каким образом молодые агрономы начала ХХ века могут быть лучше подкованы в отборе, чем крестьянин с острым глазом, наметанным на определение хорошего, здорового растения или породистой отборной коровы?

Николай Иванович с большим азартом утверждал, что в 95 процентах случаев крестьянин не улучшал ни урожайность посевов, ни надои молока своей коровы, будучи не в курсе законов Менделя о наследовании характеристик, и понятия не имел, какие из отобранных черт будет воспроизводиться в последующих поколениях, а какие исчезнут. Применяя учение Менделя о доминантных и рецессивных генах, ботаник сможет прогнозировать, какие характеристики его растения сохранятся, а какие нет. «Присяжные» единогласно проголосовали за признание селекции растений наукой, предвещая многолетнюю успешную карьеру Николая Вавилова на ниве селекции.

Однако наедине с собой Николай испытывал приступы неуверенности. В дневнике он признается: «Показалось, что не хватит ни ума, ни способностей, чтобы во всем разобраться, все поглотить… Нужно усвоить языки, войти в громаду иностранной литературы, нужно знакомство с математикой, нужен хороший глаз… наконец, нужна выдержка, закаленность в работе. Да наконец, нужен юношеский порыв, призвание. И вот я сомневаюсь, есть ли во мне и сие»[41]41
  Н. И. Вавилов. Студенческий дневник. Запись от 8 декабря 1910 года.


[Закрыть]. Он опасался, что не обладает всеми необходимыми качествами.

Тем не менее Вавилов станет экспертом в наблюдениях за изменчивостью в растениях и за тем, какие вариации смогут оказаться полезными, – несмотря на травму глаза, полученную в результате неудачного домашнего химического опыта. Чем больше он собирал образцов, тем сильнее оказывался зачарован огромным масштабом и сложностью проблем. Например, большинство из нас смотрит на поле колосящейся пшеницы и видит только волны янтарного зерна. Но растениеводы с пытливым взором, такие как Николай Иванович, могут уловить много варьирующихся признаков, отличающих один колос пшеницы от другого и указывающих на его ценность. Стебель (соломина) пшеницы может быть высотой от 30 до 120 сантиметров, и это существенно при оценке устойчивости к полеганию: способен ли стебель удерживать колос, не полегая. На стебле может быть семь – девять удлиненных зеленых листов, которые могут быть расположены почти вертикально или почти горизонтально; а иногда лист и вовсе тянется вниз. Расположение листа важно, когда растениевод рассчитывает, сколько растений поместится на конкретном пространстве. Более пристальное изучение стебля пшеницы, например под лупой, может выявить еще больше различий. У некоторых растений может быть опушение (волоски) на стыке листа и стебля, а у других их нет. У большинства колосьев пшеницы имеются ости, похожие на жиденькую растрепанную бородку, растущую из соцветия. Существует немало разновидностей безостых пшениц, они «безбородые»; похоже, что в относительно теплом климате остистость колоса связана с урожайностью. Растениеводы всегда ищут у растений признаки болезни, будь то мелкая желтая сыпь мучнистой росы или ржаво-бурые пятна на листьях, известные как стеблевая ржавчина. Если растение созревает, не заболев мучнистой росой или стеблевой ржавчиной, это может быть признаком генетической устойчивости к этим заболеваниям.

На последнем курсе «Петровки» Николай Иванович проходил практику на Полтавской сельскохозяйственной опытной станции на Украине. Там он ставил опыты по устойчивости овса, пшеницы и ячменя к заболеваниям, а на опытном поле «Петровки» – по иммунитету растений. Он окончил МСХА[42]42
  Ныне Российский государственный аграрный университет – МСХА имени К. А. Тимирязева.


[Закрыть] весной 1911 года с дипломом ученого-агронома первого разряда, хотя его дипломная работа отражала детское пристрастие к зоологии: лягушкам и прочим скользким тварям в прудах на Средней Пресне. Его первая публикация, в основу которой легла дипломная работа, называлась «Голые слизни (улитки), повреждающие поля и огороды в Московской губернии». Он был расстроен из-за «неприятия экзамена по животноводству», но воодушевление при мыслях о будущем взяло верх: «Сейчас под влиянием минуты неприятности я настроен очень скверно. И посему лишь завтра, полагаю, все проглянет в розовом тоне», – пишет он в дневнике[43]43
  Там же. Запись от 2 апреля 1911 года.


[Закрыть].

По традиции российских вузов лучшие выпускники завершали образование стажировкой за рубежом. Вавилов продолжит учебу в Европе, в лабораториях Германии, Франции и Великобритании, и поедет туда не в одиночестве.

Слушательницы «Петровки» провожали взглядами красивого, статного, слегка застенчивого молодого человека в безупречном костюме, который торопился мимо них из аудитории в библиотеку, или на студенческие дебаты, или на дополнительные занятия по иностранным языкам.

Одна из вольнослушательниц обратила на себя его внимание. Звали ее Екатерина Николаевна Сахарова. Дочь управляющего предприятиями известного промышленника, Катя принадлежала к иному социальному кругу и была на год старше Николая. Она была не особенно привлекательной, зато чрезвычайно серьезной и даже суровой, и Николая заинтересовала не столько ее внешность, сколько эрудиция. Катя окончила Московскую женскую гимназию № 4 с «одобрительным аттестатом об успехах в науках и о поведении» и с «отличными и весьма хорошими» оценками по русскому языку и словесности, литературе, французскому, немецкому, педагогике, истории, географии, математике и естествоведению[44]44
  Российский государственный архив экономики (РГАЭ). Личное дело Е. Н. Сахаровой. 1904–1959. Свидетельство о присвоении Сахаровой Е. Н. звания домашней учительницы. Ф. 328. Оп. 1. Д. 37.


[Закрыть].

Она хорошо знала и любила цитировать европейскую классическую литературу, побывала с родителями в Германии и в австрийском Тироле. Катя рано осиротела: в 1904 году умер ее отец, а спустя два года – мать. После Революции 1905 года она подпала под влияние сестры Веры, и за радикальные взгляды обе угодили в тюрьму. Арестовали Катю за содействие социал-демократам, то есть марксистам, которые позже разделятся на большевиков и меньшевиков. После пятимесячного заключения ее освободили на поруки и она смогла вернуться к учебе в «Петровке».

В отличие от Николая, которого в средней школе обучали азам коммерции, Катя к поступлению в «Петровку» обладала более широким кругозором. Она уже была твердо убеждена, что хочет посвятить жизнь сельскому хозяйству. Николай познакомился с ней в «Петровке», и его сразу привлек ее ум и твердость духа. А ей, в свою очередь, нравилось его внимание, она восхищалась его энергией и упорством в учебе, но отношения между ними не были романтическими. Он тянулся к ней, как дитя к родителям, за сочувствием, которого не получал ни от родного отца, ни от матери.

Катя знала Николая совсем не таким, каким он представал перед окружающими. В отличие от коллег у него не было «цели определенной, ясной, которая может быть у любого агронома», – делился он с ней. «Смутно в тумане горят огни (простите за несвойственную поэтичность), которые манят… Мало уверенности в себе, в силах. Подчас эти сомнения очень резки, сильнее, чем кажется со стороны»[45]45
  Письмо Н. И. Вавилова к Е. Н. Сахаровой. Цит. по: Поповский М. А. Надо спешить! Путешествия академика Н. И. Вавилова. – М.: Детская литература, 1968. – С. 24.


[Закрыть]. Посторонние не замечали за ними взаимной симпатии и были немало удивлены, узнав об их помолвке в 1910 году, когда Катя окончила «Петровку».

Несмотря на отличную академическую успеваемость, Катю не пригласили остаться на кафедре. Министерское начальство резко не одобряло ее радикальных взглядов, а арест и вовсе не способствовал карьере. Вместо этого она работала домашней учительницей.

Николай закончил учебу годом позже, в 1911 году, и Д. Н. Прянишников порекомендовал зачислить его в штат «Петровки» на кафедру частного земледелия для подготовки к получению профессорского звания. Николай говорил Кате, что, по его мнению, Дмитрий Николаевич переоценивает его таланты, особенно предложив ему выступить с речью на церемонии вручения аттестатов на Голицынских высших женских сельскохозяйственных курсах. Вавилов читал здесь лекции и провел несколько занятий. «Я, по правде сказать, оторопел, – писал Вавилов. – Суть в том, что неудачи с педагогикой настраивают очень скверно и обескураживают самого себя»[46]46
  Цит. по: Поповский М. А. Указ. соч. – С. 25.


[Закрыть].

К этому времени Николай Иванович уже решил посвятить свою жизнь науке во имя общественного блага. Он готовился встать на путь собирателя и селекционера растений и выбрал для себя двух менторов старшего возраста – русского и англичанина.

Русским наставником Вавилова стал Роберт Эдуардович Регель, ботаник и садовод немецкого происхождения. Его отец Эдуард Людвигович фон Регель был директором Императорского ботанического сада в Санкт-Петербурге, по богатству коллекции семян и гербария уступавшего лишь Королевскому ботаническому саду в Лондоне. Он разводил садовую землянику и консультировал владельцев крупных поместий. Единственный в России доктор садоводства и магистр ботаники, Роберт Эдуардович Регель был активным членом основанного его отцом Императорского Российского общества садоводства, ботаником-практиком. На фоне столыпинской аграрной реформы 1906 года, когда в стране происходило упразднение сельской общины и более процветающие крестьянские хозяйства становились независимыми собственниками земли, Регеля приглашают возглавить санкт-петербургское Бюро по прикладной ботанике при Ученом комитете Министерства земледелия и государственных имуществ Российской империи. Здесь он заложил основу первой русской коллекции культурных растений[47]47
  Zhores Medvedev. Soviet Agriculture (New York: W. W. Norton, 1987), pp. 7–18.


[Закрыть]. Кроме того, он обладал значительным влиянием в придворных кругах как член Ученого комитета Министерства земледелия.

Англичанином стал Уильям Бэтсон, зоолог, эволюционный биолог и горячий приверженец теории наследственности Менделя. Бэтсон был выдающимся и независимым мыслителем. Его категорическое неприятие дарвинистских представлений о том, что некоторые случаи изменчивости в растениях и животных вызывались воздействием факторов внешней среды, снискало ему среди коллег не самую лучшую репутацию доктринера. Но он был убежден, что генетика Менделя даст этим случаям лучшее объяснение, и оказался прав. Николай Иванович поставил себе цель стажироваться у этих авторитетных ученых и добивался ее с решимостью и уверенностью, идущими вразрез с его сомнениями в самом себе, которые он выражал в письмах Кате.

Вавилов познакомился с Регелем во время той самой поездки на съезд в Харькове, когда в пути он участвовал в инсценировке суда над менделизмом. В 1911 году он обратился к Регелю с просьбой о стажировке в Бюро по прикладной ботанике. Тон этого письма – подкупающая смесь лести, серьезных намерений и стремления к сотрудничеству, пример необычного для двадцатичетырехлетнего человека красноречия.

«На Харьковском селекционном съезде я получил от Вас надежду на содействие, и теперь снова решаюсь повторить свою большую просьбу о разрешении заниматься в Бюро…», которое в то время было «единственным учреждением в России, объединяющим работу по изучению систематико-географии культурных растений…». «Весьма ценными почитал бы для себя всякие указания работников Бюро в разрешении пользоваться Вашей библиотекой. Сознавая ясно загроможденность Бюро работою, лично постарался бы быть возможно меньше в тяготу работникам Бюро. Необходимейший инструментарий (лупа, микроскоп) захватил бы с собою. С всевозможными неудобствами мирюсь заранее»[48]48
  Письмо Н. И. Вавилова Р. Э. Регелю от 18 октября 1911 года. Архив ВИР. Оп. 1. Д. 4. Л. 4–4об; также опубликовано в: Вавилов Н. И. Из эпистолярного наследия. 1911–1928. – М.: Наука, 1980. (Научное наследство. Т. 5) – С. 18. (Далее в книге ссылка на указанный источник: Вавилов Н. И. Научное наследство. Т. 5.)


[Закрыть].