Текст книги "Николай Вавилов. Ученый, который хотел накормить весь мир и умер от голода"

Глава 8
Леночка

В конце сентября 1920 года Николай Иванович заехал в Москву по пути в Петроград, куда направлялся, чтобы приступить к новой работе. Юная Елена Барулина была потрясена путешествием по Волге и предложением Вавилова быть с ним рядом. Она ответила, что ей нужно время обо всем подумать.

Первое письмо от Елены Барулиной пришло вскоре после того, как Николай Иванович приехал в Москву в сентябре 1920 года. Он остановился повидать Катю и Олега, которому было уже почти два года. Елена писала ему о желании быть с ним и делилась своими сомнениями. Ее пугала разница в их положении и обстоятельствах. Он – деятельный молодой профессор на пороге высокой руководящей должности. Она – неуверенная в себе двадцатичетырехлетняя аспирантка. Он много поездил по миру. Она – провинциалка, никогда не бывавшая нигде, кроме Саратова, ни разу не покидавшая дома и родных. У нее уже был постоянный, но приземленный ухажер. У Николая Ивановича – жена и ребенок. Он ни разу не говорил с Еленой о той своей жизни. Сейчас они обсуждали сложную реальность «с безопасного расстояния», в письмах. Елене необходимо было знать об отношениях Вавилова с Катей, о его подлинных чувствах к жене и о привязанности к сыну.

Можно себе представить терзания Елены. Она скромно жила в Саратове с младшей сестрой и двумя младшими братьями. Спокойный прежде мир вокруг нее рушился. На ее социальный слой, то есть средний класс, сыпались удар за ударом. С начала революции цены взлетели на 900 процентов. Рубль полностью обесценился. Норму хлеба по карточкам сократили до четверти фунта. Кто мог, жил охотой в окрестных лесах. Начались эпидемии брюшного тифа, холеры, дизентерии, испанки, кори и дифтерии. Лекарства заканчивались. Пациентов в больницах не кормили. Жалованье не выдавалось. Способных к физическому труду мужчин силой сгоняли на городские окраины косить сено и рубить дрова. Вернувшиеся с фронта красноармейцы спали на улицах. Дома были выборочно «национализированы» и превращены в казармы. Вспыхнувший в пригороде Саратова мощный пожар вмиг оставил без крова 25000 жителей, около одной восьмой населения Саратова. Скорее всего, Елене жизнь с гениальным профессором в Петрограде, величественном городе на Неве, столице русской интеллигенции, представлялась более радужной, чем здешняя[118]118
  Дневник русской гражданской войны. Алексис Бабин в Саратове. 1917–1922 гг. / пер. с англ. В. В. Булдаков // Волга. – 1990. – № 5.


[Закрыть]. Но вдруг он ее там бросит одну, если жена с ребенком выставят ее за дверь? Вдруг он найдет другую аспирантку?

Прочитав в Москве ее первое письмо, Николай Иванович дождался, пока Катя и его мать легли спать, сел за письменный стол отца-эмигранта и начал писать ответ. Ему было непросто высказать все, что на сердце. Он был человеком с чувством собственного достоинства; как ученый, он привык иметь дело с измеримыми фактами и научными концепциями. Он с детства умел управлять своими эмоциями. Строгий авторитарный отец и мать, чья жизнь подчинялась традициям и церкви, не давали ему возможности для выражения сильных страстей. И тем не менее, в отличие от сухих путевых сводок Кате, Елене Николай Иванович написал полноценное признание в любви.

«Милая Лена, сегодня приехал в Москву и получил твое первое письмо. Оно было мне так нужно. ‹…› Нам надо близко знать друг друга. Ты, конечно, должна все сказать, что связывает тебя. Все, что узнал из письма, еще дороже сделало для меня тебя, милая Леночка. ‹…›

Милая Лена, мне страшно хочется после твоего ответа, чтобы любовь наша была сильна и крепка. Не зная тебя в личной жизни, я полюбил тебя. По мелочам, по обрывкам твоей личной жизни на моих глазах я реставрировал в уме твою жизнь. Я понял интуитивно, что я могу тебе сказать, что люблю тебя»[119]119
  Письмо Н. И. Вавилова Е. И. Барулиной из Москвы в Саратов от 01.10.1920 г. // Вавилов Ю. Н. В долгом поиске. – М.: ФИАН, 2004 – С. 42–43. (Далее в книге ссылки на это издание, если не указано иное.) (Письмо цитируется по русскому источнику. – Прим. пер.)


[Закрыть].

Он удерживался «долго от признания». Он был настолько занят научной работой, что не проанализировал собственные чувства объективно. Он уже некоторое время назад осознал, что не хочет провести жизнь с Катей. Но лишь сейчас, с Еленой, стал понимать, что именно для него было важно и почему.

«Любить – это постоянно хотеть видеть любимого человека, хотеть постоянно делиться с ним своими переживаниями, жить с ним в унисон и, если возможно, работать с ним вместе, – писал он и добавлял: – Этого, Лена, не было».

Он объяснил, что знал жену «давно, со студенческих лет, но не близко. Это была самая умная, образованная слушательница в “Петровке”, которую уважали все, от студентов до профессоров». Но при всех талантах в ее характере была раздражительность, от которой ее не смогло избавить вавиловское жизнелюбие. Он постарался объяснить это Елене: «Была попытка пойти одной дорогой, но из этого ничего не вышло. Тем более что этому мешал и тяжелый характер Екатерины Николаевны. И единственное, что связывает нас, – сын, которого нельзя не любить. Я очень хотел бы, чтоб он был дорог и тебе. В нем много моего, и мне хотелось бы передать ему все лучшее, что смогу».

Николай Иванович хотел предупредить Елену заранее, что со стороны его родных возникнут осложнения. Его мать будет понуждать его остаться с женой ради ребенка. Так же отреагирует его брат Сергей, который всегда испытывал уважение к Кате. «Мать моя добрая, простая, уже почти старуха. ‹…› Она нескоро поймет все и за Олега будет строга. Брата Сергея я люблю, хоть мы и не очень близки с ним. Он очень способный и будет, вероятно, выдающимся физиком. Он очень уважает Ек. Ник-ну и, конечно, будет не на моей стороне, по крайней мере первое время. У нас в семье держатся старых традиций, которые я сам не одобряю».

Его старшая сестра Александра отнесется к ним более сочувственно, писал Вавилов; он был свидетелем того, как она страдала от родительского неодобрения, когда муж оставил ее с двумя маленькими детьми. Александра, «пережившая сама многое, относится очень просто и спокойно, как и я сам поступил бы. ‹…› Мне хотелось бы, чтобы когда-нибудь, когда со всем примирятся, а это, конечно, будет, быть близким твоей семье, если ты это найдешь нужным».

Но он не искал для себя оправдания. «Жизнь свою каждый решает сам. ‹…› Мне будет 25 ноября 33 года. Вот краткое откровение. Пишу для того, чтобы вызвать тебя на то же. Мне все интересно знать».

Он хотел, чтобы она немного узнала о нем «по существу», особенно о его преданности науке. Он не сомневался, что если она поймет, что его научная работа неотделима от личной жизни, то все образуется. «Я не пессимист, скорее оптимист. Юношеская жизнь прошла не так полно, как хотелось бы».

В четыре часа утра он закончил письмо подтверждением серьезности своих намерений. «…Пора кончать и заставить себя спать. Милая, любимая Лена, мне так хочется, чтобы во всем мы поняли друг друга, чтобы любовь была сильна. Мне хочется, чтобы мы были друзьями, у которых все общее – и горе, и радость. Я бесконечно рад, что мы будем работать вместе. Милая и прекрасная Леночка, мне хочется, чтобы ты была счастлива. Мы правы в поступках. Все сложное разберется. Все трудное преоборимо. Работы так много. Все говорит за переезд в Петроград. Там будем устраивать вместе жизнь. Пиши, милая, мне так хочется видеть тебя. Твой Н. В.»

Но это был еще не финал. Прежде чем заклеить конверт с письмом, он почувствовал, что надо кое-что добавить про свою страсть к науке и про место науки в их отношениях. «Мне хочется многое сделать, – написал он в постскриптуме. – Ты знаешь немного планы, они не вполне оформились. Ты пойдешь вместе, и я счастлив иметь самого близкого милого друга. Жизнь я привык связывать с наукой. Чтобы ты была довольна (будь очень строга), я приложу все усилия. Иногда, как теперь, я чувствую, что смогу сделать что-нибудь. Счастье дает силу. И я давно не был так счастлив. Твой Н. В.»[120]120
  Там же.


[Закрыть] (авторский стиль сохранен. – Прим. пер.).

Похоже, он утверждал, что без ее помощи его страсть к науке будет продолжать доминировать в его жизни, как это произошло в браке с Катей; любовь к Елене всегда будет на втором месте после науки – она должна быть «строга», чтобы не допустить этого. Первый раз в жизни он нашел романтическую любовь. Никогда до Елены он не был так счастлив. Но, зная собственную одержимость наукой, опасался, что не сможет Елену удержать.

Через несколько дней Николай Иванович сел в поезд до Петрограда. Он ехал приступить к заведованию Отделом прикладной ботаники и селекции. В то время отдел размещался в двух квартирах в здании в центре города. Но то, что предстало взору Вавилова, заставило его задуматься, сможет ли он вообще довести свою работу до конца.

Петроград погружался в летаргию. Заводы, магазины, университеты, учреждения, школы и больницы стояли заброшенными. Чтобы облегчить нагрузку на горожан, Петроградский Совет отменил квартплату. Воду и электричество сделали бесплатными – если они были. Плату за проезд в общественном транспорте тоже отменили, но это было слабым утешением: трамваи ходили редко. Городские бани были бесплатными, правда, их давно закрыли – водопроводные трубы в городе замерзли. Есть было почти нечего. Писатель Максим Горький рассказывал в письме приятелю Г. Дж. Уэллсу: «Мы переживаем очень тяжелое время, продовольствия нет, и без преувеличения можно сказать: в Петрограде скоро начнется голод. <… > Совершенно не представляю себе, как будут жить наши ученые в течение ближайших недель»[121]121
  Цит. по: Письмо А. М. Горького Г. Дж. Уэллсу около 14.03.1921. Полное собрание сочинений. Письма в 24 томах. Том 13. – М.: Наука, 2007. – С. 168.


[Закрыть].

В некрологе Р. Э. Регелю Вавилов говорил о том, что его тревожила судьба российской науки. «Ряды русских ученых редеют день за днем, и жутко становится за судьбу отечественной науки, ибо много званых, но мало избранных»[122]122
  Резник С. Е. Николай Вавилов. – С. 131.
  Вавилов Н. Р. Э. Регель, [1867–1920]: [некролог] / Н. Вавилов // Хлеба в России. – Петроград: Военная тип. Штаба Р.К.К.А., 1922. – С. 3–6.
  Прил. 22-е к «Трудам по прикладной ботанике и селекции» / Комиссариат земледелия, С.-х. учен. комитет; под ред. Н. И. Вавилова; т. 13.
  https://www.vir.nw.ru/blog/publications/r-e-regel-1867-1920-nekrolog/.


[Закрыть].

Вечером 5 октября 1920 года Николай Иванович сидел в кабинете за рабочим столом Регеля. Закутавшись в пальто и надеясь не замерзнуть в нетопленой комнате, он выслушивал рапорты о тяготах жизни тех, кто еще оставался в городе, пытаясь продержаться. Холод, голод и очереди за едой стали неотъемлемой частью повседневности и для рабочих, и для партийных, и для бывших буржуа. Было уже за полночь, сотрудники давно разошлись по домам.

Вавилов начал следующее письмо Леночке: «…Грустные мысли несутся одна за другой. ‹…› Нужно вложить заново в дело душу живую, ибо жизни здесь почти нет, если не труп, то сильно больной, в параличе. Надо заново строить все. Бессмертными остались лишь книги да хорошие традиции»[123]123
  Письмо Н. И. Вавилова Е. И. Барулиной от 5 октября 1920 г. из Петрограда в Саратов. Личный архив Ю. Н. Вавилова. Цит. по: Письмо Н. И. Вавилова Е. И. Барулиной от 5.10.1920 // Природа. – 2009. – № 11. – С. 60.


[Закрыть].

Николай Иванович особенно переживал, как он сможет заботиться о почти сорока сотрудниках в штате бюро. «Из них много хороших, прекрасных работников. По нужде некоторые собираются уходить. Они ждут, что с моим переездом все изменится к лучшему».

Он был готов и даже стремился взять на себя эту заботу, но внешне стойкий и уверенный в себе молодой ученый делился с Леночкой внутренними сомнениями: «Милый друг, мне страшно, что я не справлюсь со всем. Ведь все это зависит не от меня одного. Пайки, дрова, жалованье, одежда. Я не боюсь ничего, и трудное давно сделалось даже привлекательным. Но боязнь не за самого себя, а за учреждение, за сотрудников. Дело не только в том, чтобы направить продуктивно работу, что я смогу, а в том, чтобы устроить личную жизнь многих. Все труднее, чем казалось издали».

Елена и сама была не до конца во всем уверена, и такие письма вряд ли придавали ей духу. Николай Иванович старался, насколько мог, развеять ее опасения. Вплоть до того, что сделал ей наивысший комплимент: его любовь к ней была так же сильна, как любовь к науке.

«Милый друг, – снова написал он несколько недель спустя, – тебя тревожат сомнения о том, что пройдет увлечение, порыв. Милый друг, я не знаю, как убедить тебя, как объективно доказать тебе, что это не так. Мне хочется самому отойти в сторону и беспощадным образом анализировать свою душу.

Мне кажется, что, несмотря на склонность к увлечению, к порывистости, я все же очень постоянен и тверд. Я слишком серьезно понимаю любовь. Я действительно глубоко верю в науку, в ней цель и жизнь. И мне не жалко отдать жизнь ради хоть самого малого в науке. ‹…› И вот почему, Лена, просто как верный сын науки я внутренне не допускаю порывов в увлечениях, в любви. ‹…›

Требования к уюту невелики, я, правда, не привык все делать сам, хотя и умею, если это совершенно необходимо. И в этом у нас не будет разногласия – в этом убежден. Я вообще не знаю, в чем оно будет. Жизнь должна быть и внешне, и внутренне красива. И ты это разделяешь. Потому-то, мне кажется, и союз наш будет крепким и прочным»[124]124
  Письмо Н. И. Вавилова Е. И. Барулиной от 27 ноября 1920 г. из Москвы в Саратов. Личный архив Ю. Н. Вавилова. Цит. по: Вавилов Н. И. Документы. Фотографии. – СПб.: Наука, 1995. – С. 37.


[Закрыть].

Он писал, что в своих отношениях с Катей чувствует себя как Данте в «Аду»: «Nel mezzo del cammin di nostra vita… На полдороге жизни трудной… ‹…› …Забрел я в темный лес»[125]125
  Там же.


[Закрыть].

Он признавался, что «перед этим были частые почти разногласия», но настаивал, что «их не углублял и объективно считаю, что снисходителен и уживчив». Впереди у них было светлое будущее. Накануне ему исполнилось тридцать три года, писал он, и пришло время перемен. «И вот из этого леса надо выйти. И мне кажется, мы выйдем. Лес трудный, но разве есть лес, из которого нет пути».

Следующий шаг был за Еленой. Она согласилась приехать в Петроград, но их отношения предстояло держать в тайне даже от друзей еще шесть лет.

Глава 9
Петроград: город воронов

Весной 1921 года, как раз к весеннему севу, Николай Иванович переехал в Петроград с группой саратовских сотрудников. Гражданская война закончилась. Революция подошла к критической черте. В Петрограде и других городах страны не прекращались массовые демонстрации и забастовки. Народ требовал отменить продразверстку – политику периода Гражданской войны по реквизиции излишков зерна. Кронштадтский мятеж в военно-морском гарнизоне был жестоко подавлен. Большевикам пришлось сменить курс. Ленинская «новая экономическая политика», НЭП, разрешила торговлю продовольствием и потребительскими товарами и принесла относительный мир в сельскую жизнь. Но этот разворот был сделан слишком поздно и не смог предотвратить страшный голод 1921–1922 годов.

5 марта 1921 года к петроградскому перрону подошел паровоз из Москвы, тянувший товарный состав. Когда двери теплушек раздвинулись, на платформу спрыгнул Николай Вавилов и десять его молодых саратовских учеников. В основном это были женщины в черных шерстяных платьях до полу и темно-серых пальто. Елены Барулиной, его возлюбленной Леночки, среди них не было. Она приедет спустя два месяца со следующим десятком саратовцев. Первые прибывшие – измученные, голодные и продрогшие – выгружали на перрон свои тощие узлы с пожитками. Провизии, которую они в начале февраля набрали в дорогу, хватило только до Москвы. Поезд шел на север, и под конец пути температура в вагоне была минусовая. Чтобы согреться, путешественники плотно сбивались вместе, как ягнята в хлеву. Во время бесчисленных остановок они видели на станциях разбитые паровозы и сломанные вагоны, которые лежали вдоль железнодорожных путей как немые свидетели всеобщего хаоса.

И все же путники были в приподнятом настроении. Все они прониклись вавиловским энтузиазмом. Они были готовы влиться в оставшиеся ряды петроградской интеллигенции. Чтобы скоротать время, они всю дорогу пели песни, в том числе собственного сочинения – про любимого профессора Николая Ивановича, про то, как он покорит научное сообщество Петрограда и как Невский проспект – переименованный после революции в проспект 25 Октября – опять переименуют, на этот раз в проспект Гомологических Рядов, в честь знаменитой теоретической работы Вавилова о вариации растений.

Когда они выгрузились из поезда, Петроград предстал перед ними таким же, каким его видел Вавилов в свой краткий приезд в 1920 году: «колыбель революции» разрушалась. Надежды интеллигенции на то, что с отъездом большевиков в Москву город на Неве превратится в свободный буржуазный рай, остались мечтами. Население Петрограда – когда-то великого Санкт-Петербурга – уменьшилось до трети от дореволюционных 2,3 миллиона человек. Атмосферу тихого отчаяния передал в своих литографиях Мстислав Добужинский, который рассказывал: «На моих глазах город умирал смертью необычайной красоты, и я постарался посильно запечатлеть его страшный, безлюдный и израненный облик»[126]126
  Волков С. История культуры Санкт-Петербурга. – М.: Эксмо, 2011. – С. 284.


[Закрыть]. Эмигрировавший во Францию художник-авангардист Юрий Анненков писал, что это была эпоха «бесконечных голодных очередей, “хвостов”, перед пустыми “продовольственными распределителями”, эпическая эра гнилой промерзшей падали, заплесневелых хлебных корок и несъедобных суррогатов»[127]127
  Там же. – С. 269.


[Закрыть]. Модная поэтесса Петрограда Анна Ахматова сочиняла стихи о чувстве безнадежности:

 
Еще на западе земное солнце светит,
И кровли городов в его лучах горят…
А здесь уж белая дома крестами метит,
И кличет воронов, и вороны летят[128]128
  Там же. – С. 284.


[Закрыть].
 

Петроградская интеллигенция была измучена анархией Гражданской войны и в страхе ожидала новых решений советской власти. В 1918 году Ленин перенес столицу в Москву. Он презирал интеллигенцию, презирал институты бывшей России и хотел как можно быстрее сменить их. В 1919 году он писал своему товарищу Максиму Горькому: «Интеллектуальные силы рабочих и крестьян растут и крепнут в борьбе за свержение буржуазии и ее пособников, интеллигентиков, лакеев капитала, мнящих себя мозгом нации. На деле это не мозг, а г…»[129]129
  Цит. по: В. И. Ленин. Собрание сочинений. Т. 44. – М.: Прогресс, 1970. – С. 284. (Письмо из Петрограда 15 сентября 1919 г.)


[Закрыть].

Лозунгом большевиков было: «Культуру и образование – в массы». В большевистском сознании многие «профессора» и «академики» автоматически считались врагами советской власти[130]130
  Zhores Medvedev. Soviet Science [ «Советская наука»] (New York: Norton, 1978), p. 6.


[Закрыть]. Многих из них преследовали, арестовали, судили или расстреляли в первые волны «красного террора» в годы Гражданской войны. Среди первых жертв оказался известный биолог и цитолог Николай Константинович Кольцов. Его арестовали за то, что ранее, до захвата власти большевиками, он состоял в партии кадетов – конституционно-демократической, наиболее влиятельной либеральной политической партии. Жизнь ему спасло только вмешательство Горького, который обратился напрямую к Ленину. Анархия и неопределенность Гражданской войны вынудили сотни ученых бежать за границу. Этот исход обогатил Европу и Америку в такой же степени, в которой оскудела Россия. Один из известных ученых, авиаконструктор Игорь Иванович Сикорский поселился в Соединенных Штатах. Молодой химик Георгий Богданович Кистяковский также эмигрировал в Америку, где много лет спустя стал советником президента Дуайта Эйзенхауэра по науке и технике. Биолог Владимир Георгиевич Коренчевский увез свой талант в Великобританию.

На Запад также бежали многие художники, писатели и музыканты – Стравинский, Прокофьев, Рахманинов, Шагал, Кандинский, Набоков, Павлова, Баланчин и другие. Даже Максим Горький на это опасное время нашел себе пристанище в Европе[131]131
  Горький и Прокофьев вернулись в страну, когда жизнь временно улучшилась на время НЭПа.


[Закрыть].

Несмотря на омерзение, которое он питал к интеллигенции, Ленин отдавал себе отчет в том, что «буржуазные специалисты», получившие образование при царизме, нужны стране. Они работали в нескольких сотнях институтов и исследовательских лабораторий, многие из них в Петрограде. Такие высококвалифицированные ученые и инженеры могли бы помочь строить социализм в России и наладить работу в стране. Ленин до поры до времени был готов дать им некоторые поблажки. Специалисты, которые, подобно Вавилову, пошли на сотрудничество с большевиками, получили щедрую (на фоне скудных ресурсов того времени) поддержку. Было создано несколько крупных новых исследовательских институтов, включая постоянную Атомную комиссию. Ее организовали физики, позже сыгравшие важную роль в советской программе по созданию атомной бомбы. Государственное спонсорство подобной инициативы стало новым словом в международной науке; в Европе и Америке научным исследованиям в университетах не требовалось согласования с правительством.

Научные специалисты получили доступ к куда более роскошным помещениям, чем при царе. В Петрограде им достались брошенные дворцы и дома аристократии, бежавшей из страны. Им также были предоставлены дополнительные привилегии.

В декабре 1919 года декретом Совета народных комиссаров РСФСР – высшего органа государственного управления в подчинении Политбюро ЦК РКП(б) – «Об улучшении положения научных специалистов» специалистам научных отраслей, в надежде удержать их от эмиграции, предоставили усиленное довольствие, пайки и топливо. Таким образом, в стране сохранялась прочная научная база для быстрого роста промышленности и сельского хозяйства[132]132
  Krementsov. Stalinist Science, p. 18.


[Закрыть]. У молодого профессора Вавилова в мыслях не было покидать Россию; он готовился воспользоваться благоприятными возможностями, предложенными большевиками.

На платформе петроградского вокзала как всегда неутомимый Николай Иванович организовал своих лаборантов и практикантов разгружать ящики с ботаническими сокровищами. В его глазах научная работа должна была продолжаться и в войну, и в голод, и во времена изобилия. В соседней теплушке была его упакованная коллекция семян, включая те редкие сорта пшеницы и ржи, которые он с такой заботой привез из Ирана и с Памира. Тут были книги, научные журналы, микроскопы и другое оборудование из Саратовской лаборатории – неподъемная тяжесть для его группы помощников. Словно из-под земли волшебник Вавилов добыл пару лошадей, запряженных в телеги, саратовцы погрузились и двинулись в путь по Невскому. Мимо них медленно проплывали остатки былой гордости XVIII и XIX веков – великолепные фасады зданий, за которыми банкиры и знать когда-то вершили дела. Наконец они добрались до скромной конторы отдела прикладной ботаники и селекции. Вавилов заранее знал, что его там ожидало. Еще в феврале он получил в Саратове телеграмму о том, что «возможны большие затруднения с квартирами, мебелью и продовольствием для вновь приезжающих… заказы столов, табуретов не исполняются, книжных шкафов нет, денег не дают»[133]133
  Телеграмма от 8 февраля [1918] [без года]. Архив ВНИИР им. Н. И. Вавилова. Ф. – . Оп. 1. Д. 4. Л. 96–96об.


[Закрыть].

Отдохнуть с дороги не удалось. Когда они зашли внутрь, им открылась, по словам одного из ассистентов, «картина почти полного, словно после нашествия неприятеля, разрушения ‹…› в помещениях – мороз, трубы отопления и водопровода полопались, масса материала съедена голодающими, всюду пыль, грязь, и только кое-где теплится жизнь, видны одинокие унылые фигуры технического персонала, лишившегося руководителя»[134]134
  Резник С. Е. Николай Вавилов. – С. 132.


[Закрыть].

Академические институты только-только начинали ценить свои вновь обретенные привилегии. Несколько институтов уже въехали в новые помещения, заняв опустевшие дворцы царских времен. Географический институт, например, перевез свои карты и коллекции во дворец великого князя Алексея Александровича[135]135
  Профессора постепенно возвращались назад. Одним из них был профессор географии Л. С. Берг, который в Гражданскую войну увозил семью на Украину. Шестьсот километров от Москвы до Петрограда поезд шел восемь дней. Хотя семья была относительно обеспеченная, им не удалось найти транспорт от вокзала до нового жилья в квартире дворника вместо основного дома. Пятилетняя тогда дочь Л. С. Берга Раиса позже писала: «Есть решительно было нечего. Няня стала главной кормилицей в семье. Она ездила в окрестные деревни и меняла свои юбки, нажитые при царе, на картошку и молоко». См.: Берг Р. Л. Суховей. Воспоминания генетика. Часть 1. – М.: Памятники исторической мысли, 2003. – С. 13.


[Закрыть].

Прожив в Петрограде неделю, Николай Иванович написал коллеге в Саратов: «Хлопот миллионы. Воюем с холодом в помещении, за мебель, за квартиры, за продовольствие. ‹…› Должен сознаться, что малость трудновато налаживать новую лабораторию, опытную станцию и устраивать 60 человек персонала. ‹…› Набираюсь терпения и настойчивости. Недели три пройдут в устроении, а там посев. Надо доставать лошадей, орудия, рабочих. ‹…› Наладить ее [работу] много трудней, чем в Саратове»[136]136
  Письмо Н. И. Вавилова П. П. Подъяпольскому от 18 марта 1921 г. Вавилов Н. И. // Научное наследство. Т. 5. – C. 41.


[Закрыть].

Устраивая с грехом пополам быт сотрудников, сам Николай Иванович иногда по несколько дней толком не ел. Жена одного петроградского профессора вспоминала, как Вавилов зашел как-то вечером к ним домой и принес маленький кулек пшена и кусочек бекона. Он попросил приготовить поесть, а затем признался, что это первая горячая еда за неделю[137]137
  Popovsky, Vavilov Affair, p. 32.


[Закрыть].

Вскоре после приезда Вавилов нашел новое помещение для отдела прикладной ботаники – великолепный дворец, построенный в XIX веке на Исаакиевской площади для царского вельможи и для Министерства земледелия. Эта одна из самых престижных площадей в городе, раскинувшаяся перед золотокупольным Исаакиевским собором. Он также выбрал место для опытной фермы в Пушкине, приблизительно в тридцати километрах от Петрограда, на территории царского летнего дворца в Царском Селе. Его штаб-квартирой стал загородный дом в английском стиле, с деревянными балками под потолком, с кровлей, покрытой нехарактерной для России красной черепицей, и великолепной дубовой лестницей. Весь дом в разобранном виде, включая кирпич и черепицу, пришел по морю в подарок от британской королевы Виктории ее крестнику, великому князю Борису Владимировичу. К дому прилегали конюшни и роскошная огромная теплица, в которой Вавилов незамедлительно приступил к выращиванию саженцев.

Он писал своему другу Уильяму Бэтсону в Англию: «Много времени у меня отнимает организация нашей новой экспериментальной станции в окрестностях Петрограда. Возможно, Вы удивитесь, услышав, что загородный дом, в котором мы живем, много лет тому назад был подарен покойной королевой Викторией ее крестнику. ‹…› Сельский пейзаж живописен. ‹…› К сожалению, в течение четырех последних лет основные здания были заняты товарищами»[138]138
  Письмо Н. И. Вавилова В. Бетсону. Николай Иванович Вавилов. Научное наследие в письмах. Международная переписка. – М.: Наука, 1994. – Т. 1. Петроградский период, 1921–1927. – 5 октября 1922. – № 42. – С. 56. (Далее в книге ссылки на данный источник: Вавилов Н. И. Международная переписка.)


[Закрыть].

Пока Вавилов обустраивался в Петрограде, в Москве открылся Х съезд РКП(б). Это был поворотный момент в истории молодого советского государства, который на недолгое время принес улучшения в положение с распределением продуктов и в агрономические исследования. Уже с начала февраля в Центральном комитете Компартии раздавались голоса в пользу компромиссной экономической стратегии, но ей противился Троцкий и другие большевики-догматики. На Х съезде Ленин предложил «новую экономическую политику», известную затем как НЭП. В рамках этой политики государство сохраняло монопольный контроль над «командными высотами» – финансами, крупной и средней промышленностью, транспортом, оптовой и внешней торговлей. Частному предпринимательству позволили закрепиться внизу пирамиды, в том числе заняться производством и продажей продуктов питания. На смену принудительному изъятию излишков продовольствия во время Гражданской войны пришел фиксированный налог, выплачиваемый в натуральной форме пропорционально урожаю, особенно на основные продукты, такие как зерно и картофель. Таким образом, была упразднена государственная монополия на производство зерна. Крестьянам неожиданно позволили распоряжаться теми продуктами, которые у них оставались после уплаты налога.

Введение золотого червонца быстро стимулировало экономическое развитие и положило начало революции в науке и культуре. Ленин лично участвовал в вопросах финансирования научных проектов и институтов. Заброшенное в военное время международное научное сотрудничество восстанавливалось. Для Вавилова это послужило отличным импульсом.

В течение следующих восьми лет ученым разрешался выезд за границу – разумеется, по согласованию. Стали выделяться средства на исследовательские экспедиции Вавилова. В 1920 году за границу отправились всего десять ученых Академии наук; два года спустя за рубеж съездили уже семнадцать человек, а в 1926 году – сорок четыре. Заметно увеличились государственные субсидии на научные исследования; росло и число публикаций.

Сравнительно обеспеченные семьи теперь могли найти на рынке продукты, которые исчезли во время Гражданской войны, – цветную и брюссельскую капусту, спаржу и порей, морковь и зеленый горошек. Немецкие и французские кондитерские стали продавать выпечку – эклеры, пирожные с пралине и другие забытые кондитерские изделия, венские булочки, птифуры и рожки с кремом[139]139
  Берг Р. Л. Суховей. – С. 14.


[Закрыть].

НЭП пробудил старые предпринимательские инстинкты и улучшил жизнь многих простых россиян. Но он не смог стать панацеей. Внезапный всплеск свободной торговли продовольствием был не в силах предотвратить надвигающийся голод, который оказался самым жестоким за всю российскую историю. Урожай 1918–1919 годов был плох. Когда в 1921 году, по окончании Гражданской войны, появилась надежда собрать урожай получше, случилась опустошающая засуха. Все долгое лето жара иссушала поля пшеницы, и урожай составил лишь 36,2 миллиона тонн, половину обычного довоенного уровня. Ленин проглотил свою гордость и принял международную продовольственную помощь, большей частью из Америки. Проявление великодушия со стороны нации, которая останется дружеской еще целое поколение, затронуло и Вавилова. Молодое советское государство командировало его в США изучить американское земледелие и закупить семена, пригодные для посева на богатой российской пашне, которая использовалась недостаточно эффективно.