Текст книги "Николай Вавилов. Ученый, который хотел накормить весь мир и умер от голода"

Глава 11
Афганистан, 1924 год

Николай Иванович вернулся домой, как нельзя более решительно настроенный продолжить международные экспедиционные исследования. Теперь он стремился к поиску центров генетического разнообразия – наиболее изобильных природных лабораторий сортового богатства – в Афганистане, Северной Африке и Эфиопии. Как и в нынешнее время, в Афганистане тогда было опасно: страна была охвачена повстанческим движением и с недоверием относилась к иностранцам. Советский исследователь, приехавший в служебную командировку из страны большевиков, вызывал особенно сильное подозрение. Николай Иванович со свойственным ему стоицизмом отметил, что условия экспедиции по Афганистану были «довольно тяжелыми». Это мягко сказано.

Под руководством Вавилова первая советская научная экспедиция начала свой путь по Афганистану 19 июля 1924 года. Хотя граница советских среднеазиатских республик с Афганистаном составляла полторы тысячи километров, ни один русский ученый-ботаник ни разу не отправлялся туда на сбор растений, притом что Афганистан был и остается в основном земледельческой страной. За пять месяцев Вавилов преодолел более пяти тысяч километров, большей частью на лошадях. Когда поиски привели его за Гиндукуш, на границе с Британской Индией Вавилов обнаружил уникальную пшеницу и рожь неизвестных в Европе сортов. Он собрал образцы фруктов и овощей, особенно дынь, и семена хлопчатника. Но главным сокровищем оказалась мягкая пшеница. Выяснилось, что Афганистан обладает наибольшим разнообразием разновидностей мягкой пшеницы в мире. В общей сложности Вавилов привез из экспедиции семь тысяч образцов семян для мировой коллекции растительных ресурсов Земли.

С самого начала экспедицию преследовали неудачи. Афганцы волновались, что если дадут визы русским, то следом появятся англичане, а там, возможно, и немцы. Не успеешь оглянуться, как вся страна будет кишеть иностранцами. Чтобы преодолеть возражения афганской стороны, советский МИД оформил Вавилова и двух участников экспедиции, селекционера и агронома, как дипломатов: Вавилов числился торговым референтом, а его коллеги – дипкурьерами. Это вызвало подозрение у англичан. Они уже два месяца пристально наблюдали за деятельностью Вавилова.

14 апреля 1924 года дипломаты британской миссии в Москве дали в Лондон телеграмму с грифом «Секретно», сообщая о «научной экспедиции в Афганистан профессора Вавилова»[164]164
  British Foreign Office files N3637, 28 April 1924, Public Record Office, Kew, London. [Документы Форин-офиса, № 3637 от 28.04.1924 г. в Государственном архиве Великобритании, Кью, Лондон.]


[Закрыть]. Их беспокоило, не отправляла ли Москва Николая Ивановича возбуждать антианглийские настроения в приграничных с Индией районах, где не так давно были убиты два британских офицера. В самом Афганистане шли болезненные попытки внедрить западные ценности, особенно образование для женщин, но муллы встречали любые перемены в штыки. Экспедиция сталкивалась с бесконечными задержками в каждом городе из-за ожидания подорожных от местных властей. Первый переводчик Вавилова, русский по национальности сотрудник советского консульства в Герате, большую часть времени пьянствовал. Персидского языка, на котором в Афганистане говорило большинство должностных лиц, он не знал. «Мне пришлось немедленно приступить к совершенствованию своих языковых познаний, другого выхода не было, – писал Вавилов в путевых заметках. – Встав рано утром, приходилось твердить скучную фарсидскую грамматику»[165]165
  Цит. по: Вавилов Н. И. Пять континентов. Повесть о путешествиях за полезными растениями по основным земледельческим районам Земли. Краснов А. Н. Под тропиками Азии. Очерки о путешествиях по тропическим странам Азии с целью изучения из растительности. – М.: Мысль, 1987. – С. 36–59. (Далее в книге ссылка на это издание, если не указано иное – прежде цитаты давались по ленинградскому изданию этой книги, которое и было переведено на английский.)


[Закрыть].

Небольшому каравану не разрешалось переходить из города в город без военного эскорта. Обычно это были два конных сипая – обученных англичанами солдата из местного населения, – они оказались трусливыми и капризными. Они все время роптали, что Николай Иванович берет слишком быстрый темп. По некоторым горным тропам через Гиндукуш вьючные лошади боялись ступать по покосившимся мостикам через горные речки и по тропам с россыпями валунов. Животных часто приходилось развьючивать и переводить вручную, а затем самим переносить багаж. Сипаи взбунтовались: один раз объявили «забастовку», в другой – на некоторое время просто исчезли. В какой-то момент они отказались сопровождать Вавилова, потому что, по их словам, впереди на маршруте слишком много басмачей. Чаще всего местные жители были настроены дружелюбно, но не всегда. В каком-то городке Вавилов фотографировал развалины, которые оказались местной религиозной святыней; муллы выбежали и швырялись камнями до тех пор, пока обидчики-иностранцы не двинулись дальше.

Первоначально Вавилов намеревался охватить поисками северную часть Афганистана, в том числе горный массив Гиндукуш, но страдал от приступов малярии, а на одного из его спутников плохо действовала местная кухня. Такие задержки тормозили экспедицию и вынуждали все время пересматривать маршрут.

В Гератской долине, первом пункте назначения на северо-востоке Афганистана, на полях росли пшеница, ячмень, просо, кукуруза, бобовые, сурепка, клещевина и пажитник. Здесь же были посевы хлопчатника, конопли, табака и опийного мака. Сады изобиловали урюком, грушами, сливами, инжиром, гранатами, персиками. Вавилов собрал образцы всех этих растений.

При всем богатстве и разнообразии культур главным научным открытием стала рожь, найденная в полях пшеницы вокруг Герата. Вавилову уже доводилось видеть рожь, которая росла среди пшеницы, но она была культурной. А здесь произрастала дикая, засоряя посевы пшеницы, как сорняк. Эта рожь доказывала гипотезу Вавилова о происхождении этой культуры. В рассказе об экспедиции он с оптимизмом сообщил: «Мы были у истоков видообразования европейских культурных растений».

После Герата экспедиция продвигалась медленно. Путь длиною пятьсот сорок километров от Мазари-Шарифа до Кабула занял тринадцать дней. На ночь останавливались в караван-сараях. Дорога через перевалы и ущелья была «еще не проторена, и только динамитом можно серьезно улучшить этот путь». Наконец, с высоты 2240 метров путники увидели массивные вершины Гиндукуша – знаменитые горные вершины-семитысячники простирались перед ними веером.

В путевых заметках Вавилов писал: «Навстречу мчатся всадники, они останавливают караван и объясняют нашим провожатым, афганским солдатам, что нам надо подождать большого начальника. ‹…› Выясняется, что произошло какое-то несчастье. Кто-то стрелял в начальника и, по-видимому, сильно ранил его. ‹…› Каждый европеец в этой стране является синонимом доктора, врачевателя от всех болезней. В рабате большой переполох. ‹…› Уже наступает ночь, но на улице светло. Около нашей стоянки огромная толпа в несколько сот человек с факелами».

Губернатора области принесли на носилках. Николай Иванович достал йод и дезинфицированные английские бинты, купленные в Мазари-Шарифе. Телохранители губернатора наблюдали, как он вскипятил воду, промыл рану, вылил на нее весь имевшийся йод и забинтовал, надеясь, что эта примитивная первая медицинская помощь сработает. На рассвете караван опять догнали всадники, на этот раз со словами благодарности от губернатора и с урюком и орехами в подарок.

Молва о европейском докторе полетела впереди путников. В каждом следующем рабате Вавилова встречала вереница больных. Он снабжал их хиной или аспирином до тех пор, пока запасы не иссякли.

Когда караван приблизился к Кабулу, до путников дошла весть о восстании южных племен, достаточно серьезном, чтобы угрожать низвержением афганскому эмиру-модернизатору Аманулле-хану. Европейцы уже стали уезжать из Кабула, но Вавилов твердо решил продолжить путь. Он отметил, что «перспектива идти вспять, в Мазари-Шариф, когда еще впереди оставалось три четверти дела, нас не устраивала. Надо было во что бы то ни стало стремиться дойти до Кабула».

Настойчивость Вавилова оказалась вознаграждена. Дикая гератская рожь была только началом успеха. По ходу экспедиции он нашел «замечательные посевы безостой яровой пшеницы, люцерны, персидского клевера». (Как отмечалось ранее, ости – это заостренные отростки на колосках злаковых, таких как пшеница, ячмень и овес. Злаки c остями называют остистыми. Наличие или отсутствие ости представляет интерес для селекционеров, поскольку бывает связано с урожайностью.) На окраине Кабула Вавилов заметил так называемую карликовую пшеницу, высокоурожайный сорт с особенно прочной соломой. Он также нашел мелкозерные темные бобы, которые резко отличались от европейских сортов, и разновидности хлопка, похожие на индийские.

У Вавилова, безусловно, захватывало дух, когда он собирал и систематизировал такое количество сортов. Он с ликованием отмечал, что здесь «полно эндемов… ‹…› Совершенно ясно было, что мы находимся в области развития оригинальной культурной флоры».

Вавилов заключил, что эти растения формировались в течение многих веков в суровых условиях, на каменистых почвах и при экстремальных температурах, а не в мягком климате орошаемых речных долин, как считалось раньше. Это был поспешный вывод, основанный на малом количестве данных, но вполне объяснимый. Не стоит забывать, что Вавилов был первым ботаником, сделавшим такое наблюдение.

Изначально Николай Иванович намеревался повернуть домой после того, как экспедиция достигнет Кабула, но Афганистан оказался слишком заманчивым. Словно археолог на пороге только что найденной древней гробницы, Вавилов не мог не продолжить экспедицию, не увидев остальных ботанических сокровищ Афганистана.

Их группа разделилась. Часть экспедиции вернулась в Герат через Кандагар, а Вавилов с остальными спутниками направились менее известным маршрутом в сторону Памира. Этот переход оказался даже опаснее его первого странствия по Памиру в 1916 году.

Вавилов с коллегой, проводником и двумя сипаями на трех вьючных лошадях вышли в направлении перевала Саланг. Это была важнейшая дорога через Гиндукуш, соединявшая Кабул, столицу Афганистана, с севером страны. Двигаясь наверх к перевалу, караван шел по прошлогоднему снегу и замерзшим ручьям и лужам. Дорога превратилась в тропинку, лошадей пришлось вести в поводу, когда вдруг перед путешественниками открылась изумительная панорама Гиндукуша. Даже ради ее одной стоило преодолевать предательски скользкий подъем. На восьмой день пути караван вошел в город Ханабад в долине реки Таликан, затем снова двинулся вверх и дошел до Файзабада, а затем еще выше к цели, в Зибак. «Намеченная цель достигнута. Это прекрасный сельскохозяйственный район с поливной культурой, с изобилием воды. Царство эндемов, безлигульной пшеницы. Яровая гигантская рожь». Они продолжили путь вдоль границы с Индией (ныне – Пакистан). Коллега Вавилова снова почувствовал себя нездоровым, так что Николай Иванович самостоятельно отправился сперва в Кафиристан, а затем обратно в Кабул через Нуристан – провинцию, где до того побывал лишь один европеец, британский полковник Робертсон[166]166
  Peter Hopkirk. The Great Game: The Struggle for Empire in Central Asia [ «Большая Игра: борьба за империю в Центральной Азии»] (Tokyo: Kodansha International, 1992).


[Закрыть].

«Климат Зибака суровый, – записывал Вавилов. – Население бедное. Одежда ужасающая. Несмотря на холод, люди полуголые. Чай пьют за отсутствием сахара с солью». Караван идет все выше. «‹…› Ночь проходит около пещер у костров. К утру ручей покрылся ледяной коркой. ‹…› Караван передвигается с трудом. Лошадей приходится вести, люди и лошади вязнут в снегу».

Кишлак Пронз на высоте 2880 метров казался другим миром по сравнению с остальным Афганистаном. Похоже, что здешние женщины ощущали свою силу: они чувствовали себя свободно и легко вступали в разговор с афганскими солдатами из Кабула. Здесь было много белокожих детей с арийскими чертами лица. Вавилов – хоть и ботаник, а не антрополог – отметил: «Гиндукуш является мощным барьером, отделившим издавна мир кафиров. Язык резко отличен в корнях. Записываем новый лексикон. ‹…› Пшеница, ячмень называются иначе…»

Путь по тропинке вдоль реки Парун был, по описанию Вавилова, «незабываемый»: «Несколько раз разгружаем вьюк и переносим его на руках, а лошадей с усилием переводим с обрывов. Они падают, попадают в трещины между скалами. Двигаться можно лишь с отчаянной медленностью. Никакой дороги здесь нет. Через каждый час то одно, то другое несчастье. Вот лошадь повисла над обрывом, ноги в трещине; вот ягтаны катятся с обрыва к реке».

Вавилов продолжает свой трудный поход: «Около Вамы начинают попадаться крошечные площадки под пшеницей, просом, сорго-джугарой…‹…› Население Вамы арийского типа, по смуглому лицу похожее на итальянцев и испанцев; лица приветливые; мусульмане. Женщины ходят открыто, совершенно свободно. Дети и мужчины в козьих шкурах, шерстью внутрь, без рукавов. Так, вероятно, одевались и первые люди Земли».

«23 октября. С трудом выезжаем из Вамы. Никто не соглашается сопровождать караван, указывая, что в следующем селении, Гурсалике, много разбойников (дузт). С трудом удается уговорить четырех кафиров, выдав им вперед по 5 рупий, с условием довести нас хотя бы за несколько километров до Гурсалика, не входя в него. Путь отчаянный, пригодный только для пешего хода и для коз. ‹…› Проходим полуразвалившийся мост. Первая лошадь провалилась в переплет моста из сучьев. Кое-как ее удалось спасти. Ремонтируем мост, приносим деревья, камни. Проводники из Вамы устраивают “забастовку” и намереваются вернуться домой, возвращая даже выданные вперед рупии. Кое-как их уговариваем остаться. Тропинка идет то по извилистому руслу р. Парун… то по крутым берегам. Перевьючиваем то и дело лошадей. Значительную часть пути несем вьюки на руках. ‹…› За 2–3 км проводники бросают караван и быстро убегают по направлению к Ваме».

На границе с Северо-Западной пограничной провинцией (Британская Индия) караван вошел в запретную зону между Афганистаном и Индией. Вавилов знал, что ему не следовало там находиться, особенно в его псевдодипломатическом статусе советского «торгового представителя». Однако в ходе экспедиций ученый проявлял довольно пренебрежительное отношение к политике; на первом месте стояла наука, а политика не должна была мешать поиску родины пшеницы или любой другой сельскохозяйственной культуры. Но иногда он мог натолкнуться на что-то любопытное по воле случая.

Так, Вавилов позже рассказал коллеге, что, будучи в запретной зоне на индо-афганской границе, сфотографировал «целый альбомчик» британской крепости, приблизившись к ней по малоизвестной тропе. Его коллега был шокирован – Вавилова могли обвинить в шпионаже. Но тот только смеялся. Ему-то было важно найти пшеницу, а не крепость[167]167
  Popovsky, Vavilov Affair, p. 69.


[Закрыть].

Гостеприимный местный губернатор очень хотел, чтобы Вавилов дождался прибытия английского полковника из Читрала, пограничного поста в нескольких милях внутри Индии, но Вавилов не хотел неприятностей. «Эта встреча нам мало улыбалась», – заметил он. Он прекрасно понимал, что английский эмиссар вряд ли обрадовался бы, узнав, что советские агрономы путешествовали по закрытой зоне вдоль индийской границы. «Переночевав… мы поспешили на юг. …Экспедиция получила дополнительный отряд пеших солдат в 8 человек ввиду опасности дороги и как почетный караул»[168]168
  Цит. по: Вавилов Н. И. Пять континентов. – С. 47–59. Состав культур Нуристана оказался малым и без эндемических форм. Почвы были бедными и требовали удобрений. Вавилов признал существование нескольких гипотез о происхождении кафиров, в том числе о том, что они были остатками армии Александра Македонского. Но он сделал собственный вывод: это были беженцы, вынужденные спасаться от преследований в непроходимой чаще в горах и в труднодостижимых горных ущельях.


[Закрыть].

27 октября караван вошел в Джелалабад. На остаток маршрута до Кабула к ним прикомандировали двух верховых солдат в дополнение к постоянным спутникам-сипаям.

По возвращении в Кабул Вавилова предупредили о крупных беспорядках на юге Афганистана, но он был намерен закончить свой исследовательский обзор: «…Во что бы то ни стало надо пополнить крупный пробел – собрать образцы семян в Южном и Юго-Западном Афганистане, в районе Кандагара, Фараха, по границе с Ираном». На юге страны Вавилов «собрал тьму лекарственных растений. Нигде в мире не видел столько аптек, аптекарей, как на юге в Афганистане, целый цех табибов-аптекарей. Так и определил Кандагар городом “аптекарей и гранатов”. Гранаты бесподобные»[169]169
  Письмо Н. И. Вавилова П. П. Подъяпольскому от 13 января 1925 г. // Научное наследство. Т. 5. – C. 171.


[Закрыть].

24 декабря 1924 года, спустя шесть месяцев после того, как экспедиция вступила в Афганистан, Вавилов с коллегами сели в неторопливый поезд, который шел в Москву через Самарканд. На следующую ночь, когда состав переходил с одной ветки на другую, Вавилов направился в вагон-ресторан. Работники железной дороги забыли соединить переходные мостики между вагонами, и Вавилов провалился – к счастью, повиснув на буфере. «5 тыс. км по вьючным тропам и горным кручам Нуристана, безводным пустыням оказались менее опасными, чем передвижение по железной магистрали, – написал он. – Поневоле станешь фаталистом!»

Сельскохозяйственный факультет Среднеазиатского государственного университета в Ташкенте попросил Вавилова выступить с докладом об афганской экспедиции. У него уже имелась репутация талантливого ученого-ботаника и неутомимого исследователя, так что зал был полон студентов. Однако они оказались разочарованы. Одна из студенток позже вспоминала: «Нам уже было известно, что Н. И. Вавилов хотя еще и молодой, но крупный, талантливый ученый – “восходящая звезда” в научном мире. Доклад состоялся, но, к нашему огорчению, он не произвел ожидаемого впечатления. Николай Иванович говорил очень тихо, вяло, часто с паузами, явно подыскивая нужные слова. Он часто менял позу, порой как-то цепко обхватывал руками кафедру, иногда даже припадал к ней грудью. ‹…› Но на другой день все прояснилось. Мы узнали, что Николай Иванович заболел и что доклад он делал уже будучи больным с температурой около 40°. У него был приступ малярии»[170]170
  Веденеева-Угрюмова З. С. Четыре встречи с Н. И. Вавиловым // Очерки. – С. 343.


[Закрыть].

Вернувшись из экспедиции, Вавилов известил коллегу: «Путешествие было, пожалуй, удачное, обобрали весь Афганистан…»[171]171
  Письмо Н. И. Вавилова П. П. Подъяпольскому от 13 января 1925 г. // Научное наследство. Т. 5. – C. 171.


[Закрыть]

За исследования, проведенные в этой экспедиции, Вавилов получил премию имени В. И. Ленина – высшую награду ученому в Советском Союзе – и медаль имени Н. М. Пржевальского, которой его наградило Государственное Русское географическое общество. Кроме того, его избрали членом Центрального исполнительного комитета СССР (ЦИК СССР), на смену которому позже пришел Верховный Совет СССР.

Вавилов принял награды скромно, предпочитая думать о радостях ботанических находок в будущих экспедициях. Узнав, что стал лауреатом премии имени В. И. Ленина, он написал Елене Барулиной: «Сама по себе она меня не интересует. Все равно пролетарии. Но за внимание тронут. Будем стараться»[172]172
  Цит. по: Поповский М. А. Надо спешить. Путешествия академика Н. И. Вавилова. – С. 100.


[Закрыть].

К концу 1924 года вавиловская мировая коллекция семян насчитывала почти шестьдесят тысяч образцов культур, включая образцы из Афганистана. Ежегодно на экспериментальных станциях, число которых уже перевалило за сотню, высевали около сорока видов культурных растений. После смерти Ленина Петроград переименовали в Ленинград, а бывшее Бюро Регеля было реорганизовано во Всесоюзный институт прикладной ботаники и новых культур (ВИПБ и НК)[173]173
  С 1930 года – Всесоюзный институт растениеводства.


[Закрыть]. «Самое ценное, что есть в отделе прикладной ботаники, несмотря на большой объем работы, – это большое число сотрудников, – писал Вавилов. – …Мы представляем собой спаянную группу, которая позволяет вести корабль к цели. Мы строги к себе ‹…›»[174]174
  Письмо Н. И. Вавилова Д. Д. Арцибашеву от 16 февраля 1925 г. // Научное наследство. Т. 5. – C. 178.


[Закрыть].

Перенеся приступ малярии, Вавилов вскоре снова был полон сил. Он взыскательно требовал от сотрудников высокого уровня исследовательской работы и продолжал вести международную переписку. Он настаивал, чтобы его исследователи публиковали свои результаты, и требовал от них той же самоотдачи, что и от самого себя. О том, как часто он работал за полночь, ходили легенды. Один его сотрудник вспоминал: «Вечером я уже готовился ложиться спать, как неожиданно в гостиницу пришел служитель.

– Николай Иванович просит Вас к себе.

Я встревожился: ведь мы же виделись каких-нибудь три-четыре часа тому назад!

Прихожу взволнованный. В директорском кабинете все ведущие сотрудники ВИРа. Чай, бутерброды, пирожные… Николай Иванович, окруженный картами, фотографиями, снопиками засушенных растений, семенами в папковых тарелочках, рассказывает о своем путешествии в Афганистан.

И какая потом возникла оживленная, интересная беседа, с разными планами исследований, с замыслами новых экспедиций! …Я не заметил, как время подошло к двум часам ночи»[175]175
  Пангало К. И. Наука в высшем ее проявлении переходит в искусство // Очерки. – С. 161.


[Закрыть]. После работы сотрудники нередко продолжали деловые разговоры у Вавилова дома; Николай Иванович был гостеприимен и ставил на стол печенье и легкое вино, к которому сам не притрагивался. Он редко пил спиртное.

Он был резок в письмах к тем сотрудникам, которые не выполняли свою работу. В 1924 году Георгий Дмитриевич Карпеченко, работая у Уильяма Бэтсона в Садоводческом институте Джона Иннеса под Лондоном, тянул с составлением сводки исследований. Вавилов корил его за лень и заявлял, что ответственно подходить к работе – его «священная обязанность». Николай Иванович писал ему, чем советская наука отличалась от западной: «…мы резко отличаемся от Мертонского института, у которого нет никаких обязанностей, и будет ли он заниматься тараканами или льном – совершенно безразлично, даже будет ли он заниматься по генетике или по микологии – и это не так существенно. ‹…› Ведя большую машину, каковую представляет собой Институт, мы, конечно, делаем это не потому, что имеем склонность быть метрдотелями по устроению сотрудников и комфорта для них, а потому, что понимаем, что при всех дефектах такого рода коллективных организаций, при единстве направленности это учреждение может дать огромный эффект даже практически. Это есть наш символ веры»[176]176
  Письмо Н. И. Вавилова Г. Д. Карпеченко от 12 апреля 1926 г. // Вавилов Н. И. Международная переписка. Т. 1. – С. 160.


[Закрыть]. Один из исследователей был переведен на новую работу в Москву «на почве излишней внешней религиозности, пения по церквам, лампад в приемной»[177]177
  Письмо Н. И. Вавилова П. П. Подъяпольскому от 13 января 1925 г. // Научное наследство. Т. 5. – C. 171.


[Закрыть]. Составляя отзыв на работу еще одного сотрудника, Вавилов пенял ему на то, что тот придавал слишком большое значение наследованию приобретенных признаков. Вавилов настаивал, что для ламаркизма «экспериментальных данных нет, ничего не поделаешь»[178]178
  Письмо Н. И. Вавилова П. П. Подъяпольскому от 5 мая 1924 г. // Вавилов Н. И. Указ. соч. – С. 165.


[Закрыть]. Особо строгое порицание досталось специалисту по картофелю Сергею Михайловичу Букасову, участвовавшему в экспедиции в Перу. «Прежде всего мы очень сердиты на Вас за то, что Вы ничего не пишете»[179]179
  Письмо Н. И. Вавилова С. М. Букасову от 2 ноября 1925 г. //. Вавилов Н. И. Указ. соч. Т. 5. – С. 229.


[Закрыть].

Он постоянно просил своих корреспондентов присылать образцы растений. Николай Иванович писал русской исследовательнице в Палестине: «…нам крайне нужно получить с горы Ермон, около Яффы, образцы дикой пшеницы Triticum dicoccoides, которая там растет в огромном количестве. Вы, может быть, знаете, что она была впервые найдена в Сирии и Палестине в 1907 г. Аронсоном [Aaronsohn], директором Яффской с[ельско]х[озяйственной] станции». У специалиста в Китае он попросил для Института прикладной ботаники и новых культур СССР «…одну-две горсти образцов семян следующих растений, произрастающих в Китае: ячменя, пшеницы, ржи, льна, конопли, чечевицы, конских бобов, горчицы, а также дыни и хлопка».

Казалось, он уже предчувствовал, что времени на воплощение его великого замысла осталось в обрез. Пока он исследовал Афганистан, Комиссариат земледелия прекратил финансирование отделения в Нью-Йорке и уволил его представителя Дмитрия Бородина. Вавилов в письме Бородину давал понять, что политический климат меняется. Он пообещал, что Бородин будет восстановлен (его все же оставили в Бюро и поручили новую закупку семян). Вавилов писал: «Через некоторое время убедятся, что Вас устранять нельзя, но в здешней суматохе доказывать что-либо, даже совершенно бесспорное, трудно». Вавилов закончил письмо просьбой: «Затем, если будет на то Ваша милость, может[е] из остатков моих сумм [от продажи слитков платины. – Прим. пер.] прислать 3–4 пера самопишущих. В Афганистане пришли в негодность те, что имел»[180]180
  Письмо Н. И. Вавилова М. И. Тополянской от 20 февраля 1925 г. // Международная переписка. Т. 1. – С. 117; Письмо Н. И. Вавилова Дж. Х. Рейснеру от 20 мая 1926 г. // Международная переписка. Т. 1. – С. 168; Письмо Н. И. Вавилова Д. Н. Бородину от 16 января 1925 и от 4 марта 1925 г. // Международная переписка. Т. 1. – С. 115 и 119.


[Закрыть]. Перьевые ручки были ему нужны для следующей экспедиции.