Текст книги "Николай Вавилов. Ученый, который хотел накормить весь мир и умер от голода"

Глава 10
Слитки платины

Генная теория наследственности была разработана в Европе, но в 1920-е годы американские ученые не только догнали, но и обогнали европейских коллег. Одним из главных центров генетических исследований была лаборатория Томаса Ханта Моргана в Колумбийском университете – «мушиная комната». Морган обнаружил многочисленные случаи мутаций и подтвердил, что носителями наследственности являлись хромосомы. В это же время на опытных станциях в США выращивались новые сорта бобов, пшеницы, хлопка, кукурузы, табака и картофеля по законам Менделя.

Число жертв страшного голода в России росло. Ленин был вынужден задуматься над долгосрочным планом улучшения российского сельского хозяйства. Рассказывают, что когда он ехал в поезде из Москвы в Петроград и видел по пути истощенных беспомощных людей, умирающих от голода, то произнес: «Нельзя допустить следующий голод. Надо начать готовиться без малейшего промедления»[140]140
  L. C. Dunn. Soviet Research in Biological Sciences. In: Science in Soviet Russia [ «Наука в Советской России»]. National Council of American-Soviet Friendship (Lancaster, Pennsylvania: Jaques Cattell Press, 1944), p. 28.


[Закрыть].

Ленин был согласен щедро финансировать науку. Он видел решение проблемы советского сельского хозяйства ровно так же, как это представлял себе Вавилов: через создание научно обоснованной системы апробации и улучшения новых сортов. При личной поддержке Ленина Вавилов превратил маленький и скромный отдел прикладной ботаники и селекции в огромную империю растениеводства.

В тот период в советской науке действовала система личного покровительства. Если ученый нуждался в поддержке, а вышестоящий государственный орган (в случае Вавилова – Народный комиссариат земледелия) не выделял его учреждению средства, то ученый мог обратиться непосредственно к главе этого органа или к кому-либо из влиятельных лиц в правительстве. Вавилов-предприниматель быстро понял эту систему. У него установились хорошие деловые отношения с бывшим личным секретарем Ленина Николаем Горбуновым. Горбунов был управляющим делами Совета народных комиссаров РСФСР, высшего органа власти, в подчинении которого находились все комиссариаты, включая Наркомзем. В системе личного покровительства такие ученые, как Вавилов, выступали в роли «доверенных лиц» государства. У них был большой вес как у экспертов в своей области науки. В 1920-х годах Вавилов обладал значительным влиянием почти на всю ведомственную систему прикладной ботаники[141]141
  Krementsov. Stalinist Science, p. 22.


[Закрыть]. В рамках этой системы он организовал первые экспедиции по поиску растений.

Взгляды Ленина на улучшение советского сельского хозяйства сложились под впечатлением от научно-популярной книги американского автора Уильяма Гарвуда. В 1906 году вышла его «Обновленная земля», которую спустя три года перевели на русский. В книге с романтичной и популистской точки зрения рассказывалось о том, как фермеры-практики в Америке перенесли науку о селекции растений из академических башен из слоновой кости на поля. Образцовым растениеводом в книге был показан Лютер Бёрбанк, американский плодовод, известный выведением многочисленных сортов фруктов, овощей, орехов и ягод. Не имея формального образования, Бёрбанк, по сути дела, был весьма толковым садовником, но не более того. В книге же он изображался как «самый практический из людей» и «вполне человек науки», притом что о науке как таковой Гарвуд говорил крайне мало. Итак, в самом сердце капитализма нашелся пример марксистского взгляда на науку, который подчеркивал необходимость единства теории и практики. Ленин понимал, что любой план разведения новых сортов растянется на много лет, и для начала в 1921 году издал декрет «О семеноводстве», который обязывал НКЗ организовать тестирование семенного материала в специальных питомниках и рассадниках.

Но ближайшей задачей было пополнить запасы зерна, съеденного голодающими. В июле 1921 года Комиссариат земледелия и Совет труда и обороны отправили Вавилова в командировку в Америку с безотлагательной миссией: закупить для следующего весеннего посева наилучшие семена, какие он только сможет найти.

При всей злободневности командировка – путешествие через Атлантику с заданием отправиться в любой конец Соединенных Штатов – была превосходным шансом для предприимчивого молодого агронома. Поездка даст Вавилову возможность своими глазами увидеть американскую систему селекции растений, к которой он приглядывался издали. Но попасть в США было не так-то просто. Официальных дипломатических отношений между странами не было. Трудности начались уже в Москве. Для выезда из страны по служебным делам, даже с санкции самого Ленина, советскому гражданину следовало получить разрешения немыслимого числа государственных ведомств, в том числе ВЧК – полиции государственной безопасности. Николай Иванович писал Елене Барулиной о своей досаде: «Если бы я знал раньше, каких хлопот будет стоить Америка, может быть, я воздержался бы от этого предприятия. С утра до ночи хожу пишу бумаги и обхожу всю Москву. Нужны замечания всех ведомств: Чека, иностранных дел, Наркомзема, первым делом Рабкрина (Рабоче-крестьянская инспекция. – Ю. В.[142]142
  Ю. В. – это Юрий Николаевич Вавилов, сын Николая Вавилова. – Прим. ред.


[Закрыть]), Внешторга, Совнаркома etc. Вчера дело застряло в Чека. Я все еще не уверен, что выйдет из этого. Хлопоты веду один, здесь, конечно, никто ничего нам не сделал»[143]143
  Письмо Н. И. Вавилова Е. И. Барулиной от 28 июня 1921 г. Цит. по: Вавилов Ю. Н. В долгом поиске. – М.: ФИАН, 2008. – С. 46–47.


[Закрыть].

Другая сложность заключалась в том, как расплачиваться за семенной материал. У молодого советского государства почти не было валютных резервов. Старый царский рубль утратил покупательную способность. Новые советские рубли никто не принимал из-за дикой инфляции. В результате торговля с Россией часто осуществлялась на основе бартера, иногда в форме обмена драгоценных металлов и алмазов на товары. Официально Великобритания и США не принимали российское золото, но обе страны так стремились получить долю развивающегося советского рынка, особенно в секторе промышленного оборудования, что чиновники часто закрывали глаза на золотообменные операции. Кроме того, ряд нейтральных правительств, особенно Швеции, отмывали российское золото, переплавляя его[144]144
  Christine White. British and American Commercial Relations with Russia, 1918–1924 [ «Торговые связи Великобритании и Америки с Россией. 1918–1924»] (Durham: University of North Carolina Press, 1992), p. 161. С мая 1921 года по январь 1922 года через консульство США в Париже для отправки в Нью-Йорк прошло российское золото на сумму пятьдесят семь миллионов долларов.


[Закрыть].

Другим товаром, который пользовался спросом, была платина. К концу Первой мировой войны платина оказалась в дефиците. Она была особенно сильно востребована у англичан и американцев[145]145
  . Ibid., p. 158–159.


[Закрыть]. Платина требовалась для военной промышленности, для производства запалов и зарядов крупнокалиберных орудий. Она также использовалось в электрической, телефонной, телеграфной и беспроводной связи. В России платины было много. Николай Иванович отправился в Америку с золотыми рублями и слитками платины. «Выехать за границу, да еще с золотом, это такое предприятие, что мне еще самому кажется невероятным, – делится он с Леночкой. – Но попробую дерзать. Слишком много затрачено энергии»[146]146
  Письмо Н. И. Вавилова Е. И. Барулиной от 28 июня 1921 г. Личный архив Ю. Н. Вавилова.


[Закрыть].

Наряду с мальчишеским задором перед предстоящей поездкой Вавилов руководствовался ее значимостью, ясной ему не только с научной точки зрения по научной линии, но и из разговоров с московскими коллегами. Он из первых рук знал о катастрофических последствиях разразившегося голода. Несколько бывших сотрудников Саратовского университета бежали от бесхлебицы. По их сообщениям, голод в Поволжье был чрезвычайно жестоким. «Неурожай хуже 1891 года, и откуда придет помощь, неизвестно», – писал Вавилов Елене. Как всегда, Николай Иванович призывал ее мужественно переносить невзгоды: «Надо быть бодрыми, спокойными, настойчивыми». Он знал, что именно тогда, когда жизнь становилась тяжелой и у многих опускались руки, Леночка нуждалась в его внутренней силе. Затем Вавилов писал, что Олег «…молодцом, очень развитой и стал еще лучше». Брат и мать жили «терпимо». Катя была «лучше саратовского (периода. – Ю. В.), но, как всегда, не может устраиваться, и наше расхождение только укрепилось»[147]147
  Там же.


[Закрыть].

«Милая и любимая Леночка, мне хотелось бы быть с Вами в Петрограде, который я люблю больше Москвы. Мы попытаемся устроить жизнь, как хотим. Я уверен, что мы это сможем. Вы только до меня держитесь. Подбадривай всех, кто унывает. ‹…› Помогай людям, нуждающимся в помощи. Будь добра ко всем»[148]148
  Там же.


[Закрыть].

Путешествие через Атлантику тянулось две недели. Вавилову никак не удавалось свыкнуться с качкой. Почти всю дорогу он страдал от морской болезни и все равно продолжал работать, сумев закончить английский перевод своего «Закона гомологических рядов» для английского издателя. По прибытии в Нью-Йорк сотрудник иммиграционной службы – американский вариант московского бюрократа – отказался разрешить ему въезд в страну. Каждый вновь прибывший пассажир должен был иметь при себе не менее трехсот долларов США наличными. У Вавилова при себе нашлись только золото и платина, причем на значительно большую сумму, но это оказалось неприемлемо. Со своей обычной находчивостью Вавилов дал телеграмму Николаю Павловичу Макарову, бывшему мужу его покойной сестры Лидии, который в то время жил в Нью-Йорке. Макаров встретил его у причала с тремя сотнями долларов. Это было более чем щедро, учитывая то, что Макаров в тот день снова женился. Он помог Вавилову сойти на берег вовремя, к торжеству[149]149
  Описание эпизода дается по: Preliminary text of Dr. Yu. N. Vavilov report: “Three trips of Prof. N. I. Vavilov to USA. His relations with American scientists” (проект доклада Ю. Н. Вавилова «Три поездки профессора Н. И. Вавилова в США. Его сотрудничество с американскими учеными») в архиве автора. Также см.: Балязин В. Н. Профессор Александр Чаянов. 1888–1937. – М.: Агропромиздат, 1990. С. 173. Однако, по другим источникам, отплыв на пароходе «Эстония» (бывший «Царь») из Либавы (Лиепая) 26 июля 1921 года, Н. И. Вавилов прибыл в страну 9 августа 1921 года, тогда как свадьба Н. П. Макарова состоялась 7 сентября 1921 года. По данным архива Музея иммиграции США, в его въездных документах указаны необходимые 50 долларов, требовавшихся для въезда в страну. – Прим. пер.


[Закрыть].

За следующие четыре месяца Николай Иванович справился с впечатляющим списком деловых поручений. В Нью-Йорке он прочитал лекцию о новом законе наследственной изменчивости сельскохозяйственных культур. В Вашингтоне у него были встречи в «Американской администрации помощи» (АРА), которую возглавлял будущий президент США Герберт Гувер. (АРА поставляла в СССР больше продовольственной помощи, чем все остальные правительства, вместе взятые. В пик поставок организация ежедневно кормила более десяти миллионов человек[150]150
  H. H. Fisher. The Famine in Soviet Russia 1919–23: The Operation of the American Relief Administration [ «Голод в Советской России в 1919–1923 годах: деятельность Американской администрации помощи (АРА)»] (New York: Macmillan, 1927). Также в: Medvedev. Soviet Science, p. 41.


[Закрыть].) В Департаменте сельского хозяйства он изучил отчеты знаменитых американских охотников за растениями Дэвида Фэйрчайлда и Франка Мейера. Вавилов пришел к выводу, что они вели свои поиски слишком беспорядочно и наудачу. «Американский опыт интродукции дает много поучительного, но совершенно ясно, что в нем отсутствовала одна основная идея, которая неизбежно должна быть главенствующей в такого рода изысканиях», – отметил он, соотнося их работу со своей концепцией центров происхождения основных культурных растений[151]151
  Цит. по: I. Loskutov. Vavilov and His Institute: A History of the World Collection of Plant Genetic Resources in Russia (Rome: IPGRI, 1999), p. 19, и Вавилов Н. И. Пять континентов. – С. 19.


[Закрыть].

После Вашингтона Вавилов проехал Америку вдоль и поперек, посетив сельскохозяйственные опытные станции в восемнадцати штатах. То, что открывалось его глазам, вероятно, представляло разительный контраст с бедственным положением на родине. В письмах он рассказывал о знакомстве с некоторыми из лидеров американской биологии. В Нью-Йорке он посетил будущего лауреата Нобелевской премии Томаса Ханта Моргана, который заведовал легендарной лабораторией дрозофилы в Колумбийском университете. Здесь американские исследователи привели доказательства того, что гены были расположены в хромосомах «как бусы»[152]152
  Резник С. Е. Николай Вавилов. – С. 137.


[Закрыть].

Вавилов постоянно сталкивался с бытовыми преимуществами условий работы американских исследователей, но нет никаких свидетельств того, что у него была мысль покинуть Россию, как поступили несколько его коллег. Напротив, он щедро раздавал американским исследователям приглашения присоединиться к нему в Петрограде. Познакомившись с Германом Мёллером, генетиком-социалистом, который работал вместе с Морганом и позже стал лауреатом Нобелевской премии за работу в области радиации и мутаций, Вавилов пригласил его приехать поработать в Россию. Мёллер приехал через год: первый раз ненадолго, а затем на более продолжительный срок в 1930-х годах.

Несмотря на всю скудость своих ресурсов, Николай Иванович открыл Нью-Йоркское отделение петроградского Бюро прикладной ботаники и селекции. Оно помещалось в однокомнатной конторе по адресу: 136 Liberty Street, в финансовом квартале Манхэттена. А затем, вполне в духе ленинского НЭПа, основал акционерное общество для контактов и связей: корпорация называлась «Общество поощрения Американско-русского земледелия» и находилась на Пятой авеню. Акционерами стали двое американцев и трое русских: Вавилов, бывший муж его сестры Макаров и А. А. Ячевский. В уставе общества говорилось, что новая фирма будет «содействовать общим интересам американского и российского сельского хозяйства», «изучать методы земледелия», «распространять знания о лучших способах усовершенствования сельской жизни» и «разработает систему наибольшей экономии в обработке и маркетинге» сортов продовольственных культур в обеих странах[153]153
  Constitution of Association for Promotion of American-Russian Agriculture Inc. [ «Устав общества поощрения Американско-русского земледелия”. На англ.»]. ЦГАНТД СПб. Ф. 318. Оп. 11. Д. 6. Л. 55.


[Закрыть]. Можно себе представить реакцию товарищей в Комиссариате земледелия в Москве, если бы они узнали, что их специальный посланник проявил такую капиталистическую инициативу.

И куда бы он ни ехал, он делал закупки семян. Менее чем за месяц Николай Иванович приобрел 6224 пакета семян у двадцати шести различных американских семенных компаний. Самым многообещающим приобретением, наверное, можно считать местное кукурузное зерно из индейской резервации. По словам агента Бюро по делам индейцев США, оно подходило для выращивания на севере штата Висконсин, где вегетационный период настолько короток, что другие сорта обычно не вызревают[154]154
  P. S. Everest, agent, United States Indian Service, Department of the Interior, to D. N. Borodin, December 31, 1921 [Письмо П. С. Эвереста, агента Бюро по делам индейцев США, Министерство внутренних дел США, Д. Н. Бородину от 31 декабря 1921 г.]. ЦГАНТД СПб. Ф. 318. Оп. 11. Д. 6. Л. 86.


[Закрыть]. Вавилов рассчитывал, что эти семена будут расти в северной полосе России. Он убедил «Американскую администрацию помощи» отправить две тонны семенного материала в Ригу, вместе с остальными регулярными поставками продовольствия. Вавилов вернулся в Россию в феврале 1922 года. На следующий год он был награжден за отлично проделанную работу избранием членом-корреспондентом Российской академии наук – это был первый шаг к полноправному членству в РАН. Ему было тридцать пять лет.

Из официальных отчетов советскому правительству следует, что Николай Иванович привез в Россию впечатляющий багаж: шестьдесят один ящик с семенами. Эти семена были знакомы каждому садовнику в Америке, который проводит зиму, листая каталоги семян. Здесь были невиданные ранее в России фрукты и овощи – богатый ассортимент перспективных дополнений к скромной русской диете. Они пришли из питомника Лютера Бёрбанка в Санта-Розе.

Лютер Бёрбанк, подобно россиянину Ивану Мичурину, был селекционером старой школы. Он создавал новые сорта интуитивно, не ориентируясь ни на их генетическое строение, ни на строго научные законы, например законы Менделя. Бёрбанк был скорее плодоводом-художником, нежели ученым. У него с молодости имелся талант к отбору лучших сортов растений. Родившийся в 1849 году, за десять лет до дарвиновского «Происхождения видов», Бёрбанк был знаком с работами Дарвина, но не впитал труды Менделя, которые были переоткрыты слишком поздно. Во всяком случае в вопросах теории он оставался убежденным ламаркистом, веря в наследование приобретенных признаков. Сегодня он известен не только сортом картофеля «Бёрбанк»; с его именем связано много разнообразных фруктов, видов ягод, ананасов, грецких орехов и миндаля. Ему ставится в заслугу выведение шестидесяти сортов слив.

Николай Иванович знал, что Бёрбанк, как и Мичурин, не любит посетителей, являвшихся без предупреждения, поэтому заранее обратился к нему с письмом и в ответ получил приглашение в гости к выдающемуся плодоводу.

Жилье Бёрбанка было классической американской мечтой: небольшой домик с увитыми плющом белыми стенами за низким деревянным заборчиком. Гектар земли занимал сад. Вывеска на калитке служила охраной. Она гласила: «Мистер Бёрбанк занят не менее, чем министры Вашингтона, и поэтому почтительнейше просит публику не беспокоить его посещениями». Если это не действовало, грозная дама-секретарь давала от ворот поворот всем нежданным гостям, сообщая им, что мистер Бёрбанк весьма и весьма занят. Но агроном из России оказался желанным гостем, и ему позволили прибыть с визитом на несколько часов.

Во время прогулки по чудесному саду Бёрбанка Николай Иванович подивился огромному кактусу без колючек и вкусным плодам, которые русские с трудом могли себе вообразить. Перед ним были оригинальные астры, хризантемы, яркие поздноцветущие маки, гладиолусы, голубые розы, георгины и заросли флоксов. Среди многочисленных плодовых деревьев росли сливы и груши; здесь же были виноградные лозы и деревья гигантских грецких орехов. В этом саду-оранжерее цвели самые колоритные и лакомые экземпляры. В одном конце сада Вавилов увидел подсолнух на низком стебле с цветком, обращенным вниз, для защиты от птиц. На огородном участке он заметил ежевику без колючек и различные сорта кукурузы и сорго. Позже он писал, что «словно в сказке… оказался в саду волшебника»[155]155
  Цит. по: Вавилов Н. Лютер Бёрбанк (Luther Burbank), 1849–1926 гг. // Труды по прикладной ботанике и селекции / Всесоюзный институт прикладной ботаники и новых культур, Государственный институт опытной агрономии. – Л., 1925 [1926]. Т. 15. Вып. 5. – С. 513–520.


[Закрыть].

Вавилов был наслышан о необычайном творческом подходе Бёрбанка к разведению новых сортов. Ему довелось увидеть роскошное двенадцатитомное издание трудов калифорнийца: «Лютер Бёрбанк, его методы и открытия» (1914–1915). Среди полутора тысяч цветных таблиц были иллюстрации одной из самых больших слив в мире, а также эскиз сливы, высыхающей на дереве и дающей готовый чернослив. Бёрбанк преуспел в саморекламе и делал фантастические заявления о своей продукции, но Вавилов был воистину изумлен увиденным и несколько часов расспрашивал Бёрбанка о его методах. «Пишущий эти строки помнит тот миг, когда, стоя с фотографическим аппаратом перед Бёрбанком среди цветов, почувствовал эту живую сказку – сказку силы индивидуальности в этом красивом старике с лицом артиста; художника среди его творений».

Вавилова удивило то, что творческая интуиция Бёрбанка словно служила преградой для его научной любознательности. «Как вы начинаете селекционную работу?» – спросил Вавилов. «Первое – это установление идеала. А дальше – поиски идеала», – уклончиво ответил Бёрбанк, не раскрывая научных секретов и не обнаруживая научного понимания[156]156
  Там же. Однако Вавилов проявил настойчивость, и они проговорили несколько часов. У них нашлось много общего в подходе к селекции растений, несмотря на то что Бёрбанк преуменьшал значение законов Менделя. Как обычно, Николай Иванович захотел разложить систему Бёрбанка по ботаническим полочкам, извлечь сущность его работы, чтобы понять ее в более широком контексте селекции растений. Он обозначил три принципа, которые характеризовали подход Бёрбанка.
  Первый принцип определялся «мобилизацией растительных капиталов земного шара. Южноамериканская флора, тибетские и гималайские нагорные расы, Китай, Япония, весь Старый Свет». Этим занималось Министерство земледелия США; над этим Вавилов планировал работать в отделе прикладной ботаники и селекции в Петрограде. Во-вторых, Вавилов обратил внимание на то, что Бёрбанк использовал семена фруктовых растений, таких как яблони и груши, которые размножались вегетативно. Выращивая сеянцы из семян таких растений, Бёрбанк мог перекрестно опылять их и создавать новые сорта с перегруппировкой генов и новыми сочетаниями признаков. В-третьих, Бёрбанк создавал новые плоды методом межвидовой гибридизации, используя затем вегетативное размножение фруктовых деревьев, чтобы совершенствовать новый сорт в последующих поколениях. Вавилов написал в некрологе, что «ум гениального селекционера схватил с американской быстротой всю практичность этого нового пути для растений, размножаемых вегетативно». Бёрбанк вывел свой знаменитый картофель из клубней, привезенных в Санта-Розу в 1870 году. К 1906 году его сорт картофеля уже был самым популярным на всем Тихоокеанском побережье Америки.


[Закрыть]. Даже Институт Карнеги, который многие годы финансировал работы Бёрбанка, находил его методы загадочными. Селекционер, отправленный к Бёрбанку с заданием дать описание его исследований, вернулся ни с чем. Интуицию невозможно было перевести на язык научной дисциплины.

После смерти Бёрбанка в 1926 году Вавилов обобщил его вклад в селекцию растений с присущей ему мягкостью в критике по отношению к коллегам. «Его интуитивное творчество художника-селекционера шло нередко вразрез современным точным генетическим установлениям. Не будучи теоретиком-селекционером, Бёрбанк делает немало ошибочных выводов в изложении своей работы. Теоретическая сторона и самое изложение результатов работы не всегда стоит у Бёрбанка на уровне современной науки»[157]157
  Там же.


[Закрыть].

По этой причине, как отметил Вавилов, учиться у Бёрбанка было трудно: «интуиция подавляет у художника собственно исследование». Но гений Вавилова (а отчасти и причина его гибели впоследствии) заключался в старании выяснить, как люди, не являвшиеся учеными, находили применение своим ненаучным идеям.

Отбыв в конце ноября в Англию, Николай Иванович оставил за собой шлейф неоплаченных счетов за семена и массу купленных и полученных в подарок книг. Дмитрий Бородин, управляющий только что созданным Нью-Йоркским отделением прикладной ботаники и селекции, информировал Вавилова в письме вдогонку о материалах, ждущих очереди на отправку. Также повис в воздухе маленький вопрос о платине, которую ему оставил Вавилов. За унцию платины давали восемьдесят долларов по сравнению с довоенными ста пятьюдесятью. Бородин писал: «Будьте добры, сообщите мне, желаете ли Вы, чтобы я продал и перевел Вам полученную сумму»[158]158
  Письмо Д. Н. Бородина Н. И. Вавилову от 17 ноября 1921 г. ЦГАНТД СПб. Ф. 318. Оп. 11. Д. 6. Л. 39.


[Закрыть].

По дороге домой Вавилов провел три дня в Лондоне у Бэтсона и навестил коллег в Кембридже. Про визит к Бэтсону он писал: «Перетолковали обо всем. Целый вечер толковали об эволюции. Пожалуй, это было наиболее существенное за всю поездку». В Кембридже он получил около двухсот образцов афганских, испанских и португальских пшениц и видел образцы пшениц из Абиссинии. «Если все, что собираю, дойдет, пожалуй, наша коллекция злаков будет лучшей в мире. ‹…› Поездка в Африку становится неизбежной»[159]159
  Письмо Н. И. Вавилова О. В. Якушкиной от 30.11.1921 г. // Научное наследство. Т. 5. – C. 43.


[Закрыть].

Вскоре после возвращения Вавилова в Петроград стали прибывать посылки из Америки, включая книги, научные журналы и около двадцати тысяч образцов семян, которые он немедленно пустил в работу. За год Николай Иванович увеличил число экспериментальных селекционных станций бывшего регелевского Бюро с трех до двадцати пяти. Он запланировал создание опытных станций во всех крайних географических точках страны, от Арктики до республик Средней Азии, от Прибалтики до Сибири и Тихоокеанского побережья. Бородину в Нью-Йорк Вавилов писал: «Каково положение вещей, можно судить по тому, что я сегодня для поездки в Губземотдел бегал полчаса, разыскивая миллион [тогда около двадцати пяти центов в долларах США] советских денег на трамвай, и на телеграмму Вам у нас нет денег»[160]160
  Письмо Н. И. Вавилова Д. Н. Бородину без даты июнь 1922. Научное наследие в письмах. Международная переписка. Т. 1. – С. 36–37.


[Закрыть]. В том же письме Вавилов упомянул, что ему пришлось заплатить миллиард рублей (около двухсот пятидесяти долларов США) Народному комиссариату образования за право использовать усадьбу в Пушкине как Центральную опытную станцию.

В этот период времени Вавилов начал вести переписку с новыми коллегами за рубежом. Он объединил великое сообщество международной селекции растений своими письмами, которые летели во все концы света: во Францию в семенную торговую фирму Вильморенов, в Нью-Йорк Томасу Ханту Моргану, в Англию Уильяму Бэтсону, коллеге в Испанию… Главным образом это были просьбы выслать образцы растений или иностранные публикации. Иногда он отправлял собственные научные работы или предложения о поездках. Вавилов благодарил Вильморена в Париже за «чрезвычайно интересную книгу “Наследование признаков у культурной свеклы”». Уведомлял профессора Моргана об избрании того членом Российской академии наук вместе с Уильямом Бэтсоном. Просил Бэтсона проявить заботу о своем коллеге Георгии Карпеченко, который ехал учиться в Англию. Дмитрия Бородина в Нью-Йоркском отделении просил прислать «сотни копий общей карты России, она очень нужна»[161]161
  Письмо Н. И. Вавилова Х. Хэмфри (H. Humphrey) от 10 мая 1923 г. Научное наследие в письмах. Международная переписка. Т. 1. – С. 78. Письмо Н. И. Вавилова Д. Н. Бородину от 9 июля 1923 и от 30 ноября 1923 г. Там же. – С. 81–85, 92. Письмо Н. И. Вавилова Ж. Вильморену (J. Vilmorin) от 15 марта 1924 г. Там же. – С. 108. Письмо Н. И. Вавилова Т. Моргану (T. Morgan) от 20 февраля 1924 г. Там же. – С. 104. Письмо Н. И. Вавилова В. Бэтсону (W. Bateson) от 12 мая 1924 г. Там же. – С. 113.


[Закрыть] и ее было не достать в Петрограде.

Вавилову по-прежнему остро не хватало средств. Он докладывал своему начальству в Москве, что ему нечем платить ни служащим, ни поденным работникам на опытной ферме в Пушкине, не на что нанимать лошадей. «Финансовый крах… ставит нас в исключительно трудные условия»[162]162
  Письмо Н. И. Вавилова П. Г. Орлову от 22.05.1922 г. // Научное наследство. Т. 5. – C. 47.


[Закрыть], – подытоживал он.

При этом ему удалось опять начать издавать некоторые публикации времен Регеля, не печатавшиеся после революции 1917 года. В их число входили труды по селекции растений и мягким пшеницам. В конце 1922 года Вавилов написал Бэтсону, что всеми силами старается «разрешить проблему происхождения растений»[163]163
  Цит. по: Письмо Н. И. Вавилова В. Бэтсону № 42 от 05.10.1922 г. // Вавилов Н. И. Международная переписка. Т 1. – С. 57.


[Закрыть].