Текст книги "Магия кошмара"

В тот жаркий дождливый день музыка Клиффорда Брауна звучала величественно и сверхъестественно. Клиффорд Браун шел к Райскому Саду. Слушать его – все равно что смотреть на человека, открывающего плечом огромную дверь, чтобы впустить великолепные, ослепительные лучи света. Мы забыли о войне. Мир, в котором мы оказались, был за пределами боли и потерь, а воображение отогнало страх.

Даже Коттон и Хилл, которые предпочитали Клиффорду Брауну Джеймса Брауна, лежали на своих койках, слушая, как Спанки, следуя своим инстинктам, ставит одну запись за другой.

Часа через два Спанки перемотал длинную пленку и сказал:

– Все. Хватит.

Конец пленки стучал по магнитофону. Я посмотрел на Дэнглера, который выглядел так, словно очнулся от долгого сна. Воспоминание о музыке все еще витало вокруг нас: свет все еще струился через щель в огромной двери.

– Пойду-ка я покурю и чего-нибудь выпью, – объявил Хилл и соскочил со своей койки.

Он подошел к входу в палатку, откинул брезент в сторону и впустил сырую зеленую морось. Ослепительный свет, свет из другого мира, начал таять. Хилл вздохнул, нахлобучил на голову широкополую шляпу и вынырнул наружу. До того как брезентовое покрывало упало и закрыло вход, я видел, как он, перепрыгивая через лужи, направился в сторону хижины Вильсона Мэнли. Я чувствовал себя так, словно вернулся из долгого путешествия.

Спанки закончил укладывать пленку с записями Клиффорда Брауна в картонную коробочку. Кто-то в глубине палатки включил радио. Спанки глянул на меня и пожал плечами. Леонард Хэмнет достал из кармана письмо, развернул его и медленно прочитал от начала до конца.

– Леонард! – позвал я, и он повернул свою большую бычью голову в мою сторону. – Ты все еще просишь отпуск по семейным обстоятельствам?

Он кивнул.

– Ты знаешь, что я должен это сделать.

– Да-а, – тихо протянул Дэнглер.

– Они отпустят меня. Я должен позаботиться о своих. Они отправят меня назад.

Хэмнет говорил монотонно, вообще без оттенков в речи, как ребенок, который научился выпрашивать то, что ему нужно, повторяя одно и то же, как попугай, даже не вникая в значение слов.

Дэнглер посмотрел на меня и улыбнулся. Секунду он казался таким же чужим, как Хэмнет.

– Как ты думаешь, что будет дальше? С нами, я имею в виду. Думаешь, все так и пойдет день за днем до тех пор, пока кого-то из нас не убьют, а кто-то не вернется домой? Или дальше странностей будет все больше и больше?

Он не стал дожидаться ответа.

– Я думаю, – продолжал Хэмнет, – всегда будет что-то похожее, но уже не так… Мне кажется, грани между реальным и нереальным начинают стираться. Думаю, именно это происходит, когда торчишь тут слишком долго.

– У тебя в голове все грани стерты уже давным-давно, Дэнглер, – сказал Спанки и захлопал своей собственной шутке.

Дэнглер все еще пялился на меня. Он всегда напоминал серьезного темноволосого мальчика, и военная форма никогда не сидела на нем как положено. Она ему не шла.

– Вот о чем я. Что-то типа этого, – сказал он. – Когда мы слушали этого трубача…

– Брауна, Клиффорда Брауна, – прошептал Спанки.

– …я видел в воздухе ноты. Как будто они написаны на длинном свитке. А когда он проигрывал их, они еще долго висели.

– Мой сладкий пирожок, – мягко проговорил Спанки. – Пожалуй, у тебя слишком меланхоличное настроение для маленького белокожего парнишки.

– Там, в той деревне, на прошлой неделе, – снова заговорил Дэнглер. – Расскажи, что там было.

Я сказал, что он тоже был там.

– Но что-то произошло с тобой. Что-то особенное.

– Я положил двадцать баксов в фонд Илии, – ответил я.

– Только двадцать? – удивился Коттон.

– Что было в той хижине? – настаивал Дэнглер.

Я помотал головой.

– Ладно, – сказал Дэнглер. – Но это все еще происходит, ведь так? Все меняется.

Я не мог говорить. Не мог рассказать Дэнглеру в присутствии Коттона и Спанки Бурраджа, что я видел призраков Блевинса, Бадда и убитого ребенка. Я улыбнулся и покачал головой.

– Отлично, – произнес Дэнглер.

– Какого черта ты говоришь «отлично»? – возмутился Коттон. – Я ничего не имею против музыки, но мне надоела эта бредятина. – Он спрыгнул с койки и показал на меня пальцем. – Какой срок ты даешь Илии?

– До двадцатого.

– Он протянет дольше. – Коттон повернул голову, когда по радио запел Моби Грейп. С раздосадованным видом он снова повернулся ко мне. – Сыграет в ящик в конце августа. Он так устанет, что будет спать на ходу. Отбудет всего полсрока. Он будет чуть живой, тут его и накроет.

Коттон поставил тридцать долларов на тридцать первое августа, точно на середину пребывания лейтенанта Джойса в должности. У него было достаточно времени, чтобы смириться с потерей денег, потому что сам Коттон протянул до начала февраля, когда его подстрелил снайпер. Тогда он стал одним из отряда привидений, который преследовал нас, куда бы мы ни шли. Мне кажется, что этот призрачный отряд, состоящий из людей, которых я любил и ненавидел, чьи имена я помнил или нет, рассеялся только тогда, когда я отправился к Стене в Вашингтоне, но к тому моменту я уже чувствовал себя одним из них.

2

Я вышел из палатки со смутным желанием выбраться наружу и вдохнуть прохладного после дождя воздуха. Пакетик с белым порошком «Си Ван Во» покоился на дне правого переднего кармана, да так глубоко, что мои пальцы только коснулись его верхушки. Я решил, что пиво сейчас будет в самый раз.

Хижина Вильсона Мэнли находилась на противоположном конце лагеря. Мне никогда не нравилось в солдатской забегаловке, где, по сплетням, подавали дешевое вьетнамское пиво в американских бутылках. Конечно, бутылки часто были с ободранными этикетками, и крышки для придирчивых глаз имели изъяны; да и само пиво там на вкус совсем не то, что у Мэнли.

Оставалось еще одно место, гораздо дальше солдатской забегаловки, но ближе хижины Мэнли, и по статусу нечто среднее между ними. Примерно в двадцати минутах ходьбы от того места, где я стоял, как раз за поворотом круто идущей вниз дороги к аэродрому и мотостоянке находилась изолированная деревянная постройка под названием «У Билли». Сам Билли, который, по общему мнению, был капитаном зеленых беретов и организовал бар с девочками на старом французском командном пункте, давным-давно уехал домой, а заведение его все еще работало. Там больше не было девочек, впрочем, неизвестно, были ли они там вообще, а фирменное пойло заслуживало большего доверия, чем пиво в солдатской забегаловке. Худенькие мальчики-монтаньярды[2]2
  Монтаньярды – обитатели горных районов Северного Вьетнама на границе с Камбоджей. – Примеч. ред.


[Закрыть], что спали в почти пустых комнатах наверху, подавали напитки. Я был в этих комнатах два или три раза, но так никогда и не узнал, куда подевались мальчики, когда заведение закрыли. Они почти не говорили по-английски. Ничто «У Билли» не напоминало французский командный пункт, даже если его превратить в бордель: там было как в придорожной закусочной.

Когда-то давно здание выкрасили в коричневый цвет. Дерево прогнило и стало мягким. Кто-то однажды заколотил два окна с внешней стороны на нижнем этаже, а потом кто-то еще оторвал по одной узкой доске с каждого окна так, что свет проникал в помещение двумя плоскими белыми полосками, которые путешествовали по полу в течение дня. Около шести тридцати солнечные лучи рикошетом отскакивают от длинного, засиженного насекомыми зеркала, которое стояло за рядами бутылок. После пяти минут слепящего света солнце исчезает за сосновыми досками, и в течение десяти – пятнадцати минут комнату наполняет приглушенный розовый отсвет. Там не было электричества и не было льда. Стаканы заляпаны отпечатками пальцев. Если тебе нужно в туалет, ты отправляешься в небольшую кабинку с металлическими подставками для ног по обе стороны от дырки в полу.

Здание находилось в небольшой рощице за поворотом спускающейся вниз дороги, и когда я шел к нему в рассеянном, красноватом свете заката, с правой стороны бара постепенно вырисовался заляпанный грязью джип камуфляжной раскраски, он словно возник из невидимого, как оптическая иллюзия. Казалось, джип выплыл из деревьев, чтобы стать их частицей.

Ступив на мягкие доски крыльца, я услышал приглушенные мужские голоса. Я окинул взглядом джип, пытаясь разглядеть опознавательные знаки, но дверные панели покрывала грязь. Что-то белое неясно отсвечивало на заднем сиденье. Когда я присмотрелся внимательней, то увидел в петле веревки овал кости, в которой через мгновение узнал абсолютно голый, выбеленный человеческий череп.

Прежде чем я успел дотронуться до ручки, дверь открылась. Мальчик по имени Майк оказался передо мной, в широких шортах цвета хаки и грязно-белой рубашке, которая была ему слишком велика. Он узнал меня.

– О, – произнес он. – Да. Тим. Хорошо. Входи.

На самом деле мальчика звали не Майк, но его настоящее имя звучало очень похоже. Он держался со странной настороженностью, всегда готовый обороняться. Он стрельнул в меня скупой, натянутой улыбкой.

– Дальний столик с правой стороны.

– Все в порядке? – спросил я, потому что все его поведение говорило об обратном.

– Д-да. – Майк отступил на шаг назад, чтобы впустить меня.

Я почувствовал запах кордита еще до того, как увидел других людей. Бар выглядел пустым, а полоски света, пробивающиеся сквозь отверстия над окнами, уже добрались до длинного зеркала, образуя яркое, ослепительное сияние, белый огонь. Я сделал пару шагов внутрь, а Майк обошел вокруг меня и вернулся на свое место.

– Вот дьявол! – выкрикнул кто-то слева от меня. – И мы должны мириться с этим?

Я повернул голову, чтобы посмотреть в темноту по другую сторону бара; там я увидел троих, сидящих за круглым столом у стены. Керосиновые лампы еще не зажгли, а свет, отражающийся от зеркала, делал дальние углы комнаты еще менее различимыми.

– Все о’кей, все о’кей, – сказал Майк. – Старый клиент. Старый друг.

– Готов поспорить, что так и есть, – сказал голос. – Только не впускай сюда женщин.

– Никаких женщин, – сказал Майк. – Без проблем.

Я прошел мимо столов в правый угол.

– Хочешь виски, Тим? – спросил Майк.

– Тим? – повторил мужчина. – Тим?

– Пиво, – сказал я и сел.

На столе перед тремя мужчинами стояла почти пустая бутылка виски «Джонни Уокер», три стакана и около дюжины банок из-под пива. Солдат, сидящий спиной к стене, сдвинул несколько пивных банок в сторону так, чтобы я мог видеть рядом с бутылкой пистолет 45-го калибра. Он наклонился вперед, с трудом удерживая равновесие. Рукава на рубашке оторваны, а кожа такая темная от грязи, будто он не мылся годами. Волосы солдата, когда-то светлые, были обрезаны ножом.

– Я просто хочу убедиться, – проговорил он. – Ты ведь не женщина, так? Можешь поклясться?

– Все, что ни пожелаете, – ответил я.

– Ни одна женщина не должна здесь появляться. – Он положил руку на пистолет. – Ни медсестра. Ни чья-нибудь жена. Вообще никакая. Ясно?

– Ясно, – сказал я.

Майк бежал ко мне с пивом.

– Тим. Смешное имя. Вот Том – нормальное имя. А Тим – это кто-то маленький. Типа его. – Солдат указал на Майка левой рукой, не то чтобы пальцем, а всей рукой, правая рука все это время спокойно лежала на пистолете. – Этому маленькому говнюку надо носить платье. Черт возьми, да он и так носит платье.

– Разве ты не любишь женщин? – спросил я.

Майк поставил на стол передо мной банку пива «Будвайзер» и дважды отрицательно помотал головой. Он хотел, чтобы я зашел внутрь, потому что боялся, что этот пьяница его пристрелит, а теперь все стало еще хуже.

Я посмотрел на двоих солдат рядом с напившимся офицером. Оба были грязные и измотанные – что бы ни случилось с пьяным, это же произошло и с ними. Разница лишь в том, что они еще не успели напиться.

– Это сложный вопрос, – ответил пьяный. – Вопрос ответственности. Ты можешь отвечать за себя. Ты отвечаешь за своих детей и свой род. Ты отвечаешь за тех, кого защищаешь. Но как можно отвечать за женщину? Если можно, то до какой степени?

Майк потихоньку ушел за стойку бара и сел на табуретку. Рук его не было видно. Я знал, что у него там дробовик.

– Ты даже не представляешь, о чем я толкую, ведь так, Тим? Чертова тыловая крыса.

– Ты боишься, что пристрелишь любую женщину, что войдет сюда, поэтому и сказал бармену не впускать их.

– Какого черта этот сопливый сержантик лезет мне в душу? – поинтересовался пьяный у плотного мужчины справа от него. – Скажите, чтобы убирался отсюда, а то он у меня сейчас огребет…

– Оставь его в покое, – сказал другой мужчина.

Полоски высохшей грязи прилипли к его худому, осунувшемуся лицу.

Пьяный офицер задел меня, наклоняясь к другим. Он заговорил на ясном, доходчивом вьетнамском. Это был старомодный, почти литературный вьетнамский язык, должно быть, он думал и мечтал на нем, если владел им так хорошо. Он решил, что ни я, ни мальчик не поймем его.

– Это серьезно, – сказал пьяный, – и я говорю совершенно серьезно. Если хотите узнать, насколько серьезно, просто сидите на своих стульях и слушайте. Вы разве не знаете, на что я теперь способен? Разве вы сами ничего не узнали? Вы знаете то, что знаю я. Я знаю то, что знаете вы. Между нами лежит огромная тяжесть. Из всех людей на свете в этот момент я не презираю лишь тех, кто уже мертв или должен умереть. В этот момент убийство ничего не значит для меня.

Он говорил еще, и я не могу поклясться, что точно передаю его слова, но смысл был такой. Может быть, он сказал, что убийство стало пустым.

Потом все на том же струящемся вьетнамском, который даже для моих ушей звучал как высокопарный язык третьесортной викторианской новеллы:

– Вспомните, что у нас в джипе; вы должны помнить, что мы привезли с собой, потому что я никогда не забуду этого. А вам разве легко будет забыть?

Чтобы вычистить и выбелить кость, требуется много времени и терпения. А череп – самая трудная часть всего скелета.

– Налейте своему командиру еще этого нектара, – сказал пьяный и откинулся назад на стуле.

Он смотрел на меня, держа руку на пистолете.

– Виски, – сказал крепкий солдат.

Майк уже тащил бутылку с полки. Он понял, что офицер хочет напиться до беспамятства, прежде чем сорвется и убьет кого-нибудь.

На секунду мне показалось, что плотный солдат справа мне знаком. Волосы на его голове так коротко сбриты, что он казался лысым, а глаза просто огромные. Часы из нержавеющей стали свисали через прорезь в воротнике. Он протянул мускулистую руку за бутылкой, которую поднес Майк. Мальчик старался держаться как можно дальше от стола. Солдат открутил крышку и налил в три стакана. Пьяный офицер тут же выпил все виски и стукнул стаканом о стол, требуя следующей порции.

Изможденный солдат, который до сих пор молчал, произнес:

– Что-то здесь произойдет. – Он посмотрел мне прямо в глаза. – Эй, друг!

– Этот парень никому не друг, – сказал пьяный. И прежде чем кто-нибудь успел сообразить, он схватил пистолет, прицелился в мою сторону и выстрелил. Огненная вспышка, громкий взрыв и резкий запах пороха. Пуля прошла прямо через мягкую деревянную стену на расстоянии восьми футов слева от меня. Тоненький лучик света стал пробиваться в комнату через новую дырку.

На секунду я оглох. Сделав последний глоток пива, встал. В голове звенело.

– Ненавижу все это дерьмо, понял? – сказал пьяный. – Хорошо понял?

Солдат, который назвал меня другом, засмеялся, а плотный налил пьяному офицеру еще виски. Затем он встал и направился в мою сторону. Усталость и разводы грязи не скрывали его напряженности и обеспокоенности. Он уселся между мной и парнем с пистолетом.

– Я не тыловая крыса, – произнес я. – Мне не нужны проблемы, но воюют не только такие, как он.

– Может, ты позволишь мне спасти твою задницу, сержант? – прошептал он. – Майор Бачелор три года не видел белого человека, и у него небольшие проблемы с адаптацией. По сравнению с ним мы все тыловые крысы.

Я посмотрел на его изорванную рубашку.

– Ты что, нянькой подрабатываешь, капитан?

Он окинул меня рассерженным взглядом и оглянулся через плечо на майора.

– Майор, брось свою чертову пушку. Этот сержант – боевой солдат. Он возвращается в лагерь.

– Мне все равно, кто он, – сказал майор по-вьетнамски.

Капитан начал подталкивать меня к двери, все время оставаясь между мной и своим столиком. Я жестом показал Майку, чтобы он выходил со мной.

– Не бойся, майор его не пристрелит. Майор Бачелор любит «ярдов», – сказал капитан.

Он нетерпеливо посмотрел на меня, потому что я шел медленно. А потом я видел, как изменилось лицо капитана, когда он посмотрел мне в глаза.

– Черт возьми! – сказал капитан и тут же остановился. – Черт возьми, – повторил он, но уже другим тоном.

Я начал смеяться.

– Ох, это же… – Он затряс головой. – Это же и вправду…

– Где же ты был? – спросил я его.

Джон Рэнсом повернулся к столу.

– Эй, я знаю этого парня. Это мой старый футбольный друг.

Майор Бачелор пожал плечами и положил пистолет на стол. Глаза его закрывались.

– Я не люблю футбол, – сказал он, но руку с оружия не убрал.

– Налейте сержанту выпить, – произнес изможденный солдат.

– Налейте этому чертову сержанту выпить, – поддержал майор.

Джон Рэнсом быстро пошел к бару и схватил стакан, который протянул ему вконец растерявшийся Майк. Затем Рэнсом вернулся к своему столу, наполнил два стакана и с ними снова подошел ко мне.

Мы наблюдали, как голова майора постепенно опускается на грудь. Когда его подбородок наконец достиг расстегнутой верхней пуговицы изодранной рубашки, Рэнсом сказал: «Давай, Боб», и другой мужчина потихоньку вытащил пистолет из-под руки майора. Он засунул его себе за пояс.

– Он вырубился, – сказал Боб.

Рэнсом снова повернулся ко мне.

– Он не спал трое суток подряд, пока был с нами, и одному Богу известно, сколько еще до этого. – Рэнсому не пришлось уточнять, кто это «он». – Мы с Бобом немножко поспали по очереди, а он трепался всю дорогу.

Рэнсом уселся на один из стульев за моим столом и опрокинул стакан в рот. Я сел рядом с ним.

Какое-то время в баре стояла тишина. Полоска света, пробивающаяся через открытую щель в окне, уже сползла с зеркала и теперь добиралась до стены, что означало, что скоро она исчезнет совсем. Майк поднял стекло у одной из ламп и подрезал фитилек.

– Слушай, почему, когда мы видимся, у тебя всегда проблемы?

– Очень хочешь знать?

Рэнсом улыбнулся. Он очень изменился с тех пор, как я видел его последний раз. Тогда Рэнсом собирался переправлять партию боеприпасов сенатору Буррману в лагерь «Уайт-Стар». Он окреп и возмужал, а глаза ввалились. Мне казалось, что сейчас он на один огромный шаг ближе к цели, которую я всегда видел в нем, чем раньше, когда Рэнсом фанатично клялся мне, что остановит распространение коммунизма. Этот человек нахлебался войны по горло, и теперь война была у него внутри.

– Я же тебя отмазал от морга в «Уайт-Стар», верно?

Я с ним согласился.

– Как ты называл это? Трупная бригада? На самом деле не очень-то похоже на морг, правда? – Рэнсом улыбнулся и тряхнул головой. – Я позаботился тогда и о вашем капитане Маккью. Он называл это свалкой. Я не представляю, как он мог так долго терпеть. Единственный с крепкими нервами был тот сержант, как это его… Итальянец.

– Ди Маэстро.

Рэнсом кивнул головой.

– Вся операция тогда провалилась.

Майк зажег большую кухонную спичку и поднес ее к фитильку керосиновой лампы.

– Я слышал кое-что об этом…

Он тяжело откинулся назад, оперся спиной о стену и глотнул виски.

– Там было что-то дикое.

Я спросил, по-прежнему ли их база находится в горах за лаосской границей. Он со вздохом покачал головой.

– Так ты теперь не с этим племенем, как его, хату?

Рэнсом открыл глаза.

– У тебя хорошая память. Нет. Я больше не там. – Он собирался сказать еще что-то, но потом передумал. Сдержался. – Жду, когда меня пошлют в Ке-Сан. Лучше бы я остался там, в горах. Но сейчас я мечтаю лишь об одном: принять ванну и завалиться в постель. Любую постель. В общем, я бы даже согласился на сухое ровное место на земле.

– А откуда ты сейчас?

– Ездили в глубь страны. – Его лицо сморщилось, он недовольно скривил рот. Я не сразу понял, что Рэнсом улыбается. – Заехали далеко на вражескую территорию. Нам пришлось вытаскивать майора.

– Похоже, вам пришлось его не вытаскивать, а вырывать, как зуб.

Мое невежество заставило его выпрямиться.

– Ты что, хочешь сказать, что никогда о нем не слышал? О Франклине Бачелоре?

И тогда мне показалось, что кто-то давным-давно рассказывал мне о нем.

– Бачелор в тылу врага вытворял такие вещи, что простым смертным и не снилось. Он – легенда.

Легенда, подумал я. Прямо как Зеленые береты, которых Рэнсом так же называл когда-то в «Уайт-Стар».

– Он один прошел столько, что хватит на армию, хорошо поработал в провинции Дарлак. Он был там совсем один. Этот человек – герой. Это точно. Бачелор пробирался в места, к которым мы даже приблизиться не могли, – он был внутри лагеря северовьетнамской армии, слышишь меня, внутри, и тихонько перебил полдивизиона.

В тот момент я вспомнил майоровы слова: «Я не презираю лишь тех, кто уже мертв или должен умереть». Наверное, я что-то не расслышал.

– Ему удалось обмануть бдительных рхадэ. Он жил с ними, – продолжал рассказывать Рэнсом. В голосе его слышался ужас. – Он даже женился там. По их обрядам. Его жена ходила с ним на задания. Я слышал, она была красавица.

Тогда я вспомнил, при каких обстоятельствах слышал о Франклине Бачелоре. Он был капитаном, когда Ратман со своим взводом напоролся на него. Это было как раз после того, как рядовой по имени Бобби Свэт взорвался на рельсах в провинции Дарлак. Ратман тогда подумал, что его жена – темноволосый ангел.

А потом я вдруг понял, чей череп лежал с веревкой на шее на заднем сиденье джипа.

– Я слышал о нем, – сказал я. – Я знаю одного человека, который видел его. И его женщину тоже.

– Его жену, – поправил Рэнсом.

Я спросил, куда они везут Бачелора.

– Мы остановились в Крэндалле на ночь. Надо передохнуть. Потом заскочим в Тан Сон Нхут и отправим его назад в Штаты – в Лэнгли. Я сначала думал, нам придется его связывать, но, кажется, достаточно просто заливать в него виски.

– Он же захочет назад свой пистолет.

– Может, я и отдам ему.

Судя по всему, капитан почти знал, что майор Бачелор сделает со своим пистолетом, если его на некоторое время оставить одного.

– Его ждут тяжелые времена в Лэнгли. Там будет жарко.

– Почему Лэнгли?

– Не спрашивай. Но и наивным тоже не будь. Как думаешь, они… – Он не окончил предложение. – Как думаешь, почему нам в первую очередь пришлось вытаскивать оттуда его?

– Потому что что-то пошло не так.

– О да, все пошло не так. Бачелор полностью вышел из-под контроля. Он начал вести свою собственную войну. Делал много того, что не входило в задание. Он был в курсе вещей, которые, как бы это сказать… должны быть под строгим контролем.

Рэнсом почти перестал обращать на меня внимание.

– Рискованные операции в Лаосе. Деловые поездки в Камбоджу. Иногда в его руках находилось управление аэропортами, которыми пользовались американские авиалинии. Это означало, что самолеты тоже были у него под контролем.

Когда я удивленно покачал головой, Рэнсом сказал:

– А нет ли у тебя в кармане такой маленькой штучки? В смысле, маленького пакетика?

Тайный мир, а внутри этого мира еще один тайный мир.

– Понимаешь, сейчас мне уже все равно, что он там делал, мне важнее, что ты делаешь. Пошли они все в этом Лэнгли! Бачелор написал книгу. Несмотря ни на что. Куда бы он там ни вляпался. Этот человек всегда был готов к работе. Он перешел границу, возможно, много границ, но скажи мне: разве можно делать то, что приходится делать нам, и не переступать границ?

Создавалось ощущение, что Рэнсом пытается оправдать себя, и я спросил, о чем ему придется давать показания в Лэнгли.

– Это не суд.

– Разбор полетов.

– Да, он самый. Меня могут спросить о чем угодно. А я смогу рассказать только то, что видел. Ведь это мои показания, так? Что я видел? Никаких доказательств, разве что кроме этих, уф, этих человеческих останков. Майор настоял, чтобы мы их тоже вывезли.

На секунду я представил, как мрачные, трезвые джентльмены в Лэнгли, Виргиния, джентльмены с зачесанными назад волосами, в полосатых костюмах допрашивают майора Бачелора. Они считают себя серьезными людьми.

– Похоже на Бонг То, что-то вроде.

Рэнсом ждал, что я стану задавать вопросы. Когда я ничего не спросил, он продолжил:

– Деревня привидений, я имею в виду. Вряд ли ты слышал что-нибудь о Бонг То.

– Мое подразделение как раз было там. – Он резко поднял голову. – Минометный огонь загнал нас в деревню.

– Ты видел это место?

Я кивнул.

– Веселая история. – Рэнсом уже жалел, что заговорил об этом. – Ну а теперь подумай о Бачелоре. Кажется, он был на задании в Камбодже или где-то еще, когда на его деревню напали. Он возвращается и находит только трупы. Все убиты, и его жена тоже. Я хочу сказать, я не думаю, что это Бачелор убил их, – они не просто умерли, их заставили умолять о смерти. Бачелора не было, а его помощник, капитан Беннингтон, должно быть, просто сбежал. Мы так его и не нашли. Официально Беннингтон пропал без вести. Все просто. Главного найти не получилось, тогда убийцы сделали все, чтобы он по возвращении понял, насколько они свирепы. Они подвергли его народ мучительным пыткам. Они жестоко обошлись с его женой, с ней они обошлись не по-человечески жестоко. Что делать майору? Он хоронит тела на деревенском кладбище, потому что это его святая обязанность. Не спрашивай, что еще ему пришлось там делать, тебе об этом знать не надо, ладно? Но тела похоронены. Капитан Беннингтон так и не объявился. Мы приехали и забрали Бачелора. Но рано или поздно некоторые из убежавших тогда из деревни вернутся. И будут там жить дальше. Хуже не придумаешь того, что произошло с людьми, но они не уйдут. Со временем вернется кто-то еще, если выживет, и этот ужас навсегда останется частью их жизни. Потому что немыслимо покинуть место, где похоронены умершие.

– Но в Бонг То так и сделали, – сказал я.

– В Бонг То они сделали так.

Я снова увидел сожаление на его лице и сказал, что не прошу выдавать мне никаких секретов.

– Это не секрет. Это даже не имеет отношения к войне.

– Просто деревня привидений.

Рэнсом все еще чувствовал себя неуютно. Он покрутил в руках свой стакан, прежде чем выпить.

– Мне нужно отвезти майора в лагерь.

– Настоящая деревня привидений, – сказал я. – Битком набитая призраками.

– Признаться, я бы не удивился.

Рэнсом допил то, что оставалось в стакане, и встал. Он решил больше не разговаривать на эту тему.

– Давай-ка позаботимся о майоре, Боб, – сказал он.

– Правильно.

Рэнсом отнес нашу бутылку к бару и заплатил Майку. Я поднялся, чтобы сделать то же самое, и Рэнсом сказал:

– Я об этом уже позаботился.

Опять та же фраза. Мне казалось, что я слышал ее весь день, и ее значение постоянно менялось.

Рэнсом и Боб с двух сторон подняли майора под руки. Они были так сильны, что это не составило для них труда. Засаленная голова Бачелора упала на грудь. Боб сунул в свой карман пистолет сорок пятого калибра, а Рэнсом прихватил с собой бутылку. Вдвоем они поволокли майора к двери.

Я вышел с ними на улицу. Издалека доносились разрывы артиллерийских снарядов. Снаружи совсем стемнело, а свет от керосиновых ламп едва пробивался через отверстия в стене.

Мы спустились по прогнившим ступенькам вместе с майором, раскачивающимся между солдатами.

Рэнсом открыл дверцу джипа, и им пришлось какое-то время маневрировать, чтобы запихнуть майора на заднее сиденье. Боб втиснулся рядом и усадил его ровнее.

Джон Рэнсом сел за руль и тяжело вздохнул. Ему не нравилась предстоящая работа.

– Я подвезу тебя до лагеря, – сказал он. – Нельзя, чтобы ты в таком виде попался на глаза полицейским.

Я забрался в машину рядом с ним. Рэнсом завел мотор и включил фары. Переключился на заднюю передачу и откатился назад.

– А знаешь, откуда взялся тот миномет? – спросил Рэнсом. Он ухмыльнулся, мы выехали на дорогу в главную часть лагеря. – Он пытался отогнать вас от Бонг То, а ваш дурной лейтенант повел вас прямо туда. – Он все еще ухмылялся. – Ох уж и рассердился майор, наверное: целая толпа народу ломится прямо в деревню.

– Он больше не стрелял.

– Да. Он не хотел разрушить это место. Оно так и останется, как сейчас. Не знаю, можно ли теперь называть ее деревней, но она останется нетронутой, как памятник. – Капитан бросил на меня взгляд. – Как упрек.

По какой-то причине в тот момент я мог думать только о пьяном майоре на заднем сиденье, который совсем недавно говорил, что мы ответственны за тех, кого хотим защитить. Рэнсом спросил:

– Вы заходили в какие-нибудь хижины? Видели там что-нибудь необычное?

– Я был в хижине. И видел необычное.

– Список имен?

– Я подумал, что это он.

– О’кей, – сказал Рэнсом. – Ты хоть немного знаешь вьетнамский?

– Немного.

– Ничего не заметил в именах?

Я не мог вспомнить. Я набрался вьетнамского в барах и на рынках и знал в основном разговорный язык.

– Четыре из них принадлежало семье Транг. Транг был вождем в деревне, как и его отец, как и его дед. У Транга было четыре дочери. Когда каждая из них достигала возраста шести-семи лет, он вел их вниз в подземную комнату, привязывал цепями к столбам и насиловал. Во многих хижинах есть такие комнаты для хранения припасов, но Транг модифицировал свою после рождения первой дочери. Забавнее всего, что, мне кажется, все в деревне знали, чем он занимается. Не думаю, что жителям нравилось, но они позволяли этому случаться. Они могли притворяться, что ничего не знают, потому что девочки никогда не жаловались, и никто никогда не слышал криков. Наверное, Транг был очень хорошим вождем. Когда его дочерям исполнялось шестнадцать, они уезжали в города. Даже присылали потом деньги. Может быть, они считали, что такое нормально, но я лично в это не верю, а ты?

– Почем мне знать? Хотя у меня во взводе есть парень из…

– Думаю, между стыдом личным и общественным очень большая разница. Разница между тем, в чем ты признаешься, а в чем – нет. Вот с чем придется справляться Бачелору, когда он попадет в Лэнгли. Некоторые вещи приемлемы, если о них не говорить вслух.

Рэнсом вытер лицо, и куски засохшей грязи посыпались со щек. Появившаяся кожа казалась красной, как и его глаза.

– Потому что я вижу одну общую проблему. Вопрос в том, чтобы определить: что выразимо? Это превыше склонности людей допускать мысли, действия или поведение, которые они потом в любом случае сочтут неприемлемыми.

Я никогда не слышал раньше, чтобы солдат так разговаривал. Даже немного напомнило Беркли.

– Я говорю о разнице между тем, что выражается и что описывается, – сказал Рэнсом. – Мы не принимаем и не признаем большую часть жизненного опыта. Религия помогает нам справиться с тем, что мы не признаем. Но представь, просто представь, что тебе пришлось лицом к лицу, без посредников столкнуться с чем-нибудь экстремальным.