Текст книги "Бетагемот"

Она просыпается где-то в море.

Непонятно, что привело ее в себя – вспоминается мягкий толчок, словно кто-то осторожно будил ее, – но сейчас она совершенно одна. Того и добивалась. Могла бы заснуть где-нибудь в трейлерном парке, но ей нужно было одиночество. Потому она проплыла мимо «Атлантиды», мимо пузырей и генераторов, мимо хребтов и расщелин, когтивших округу. Наконец добралась сюда, к отдаленному уступу из пемзы и полиметаллических руд, и уснула с открытыми глазами.

А теперь что-то ее разбудило, и она не могла сориентироваться.

Она снимает с бедра сонарный пистолет и обводит окружающую тьму. Через несколько секунд возвращается смазанное множественное эхо с левого края. Прицелившись в ту сторону, она стреляет снова. В самом центре оказывается «Атлантида» с ее пригородами.

И еще более твердое и плотное эхо. Уже рядом – и приближается.

Идет не на перехват. Еще несколько импульсов показывают, что вектор движения минует ее справа. Тот, кто приближается, о ней не знает – или не знал, пока она не применила сонар.

Учитывая отсутствие «кальмара», он движется на удивление быстро. Из любопытства Кларк направляется ему наперерез. Налобный фонарь она притушила, света едва хватает, чтобы отличить донный грунт от морской воды. Ил облаками поднимается вокруг. Изредка попадаются камушки и хрупкие морские звезды, лишь подчеркивая однообразие.

Головная волна настигает за миг до самого объекта. В бок ей врезается плечо, откидывает ко дну. Вздымается ил. Ласт шлепает Кларк по лицу – она вслепую шарит руками и хватается за чье-то предплечье.

– Да какого хрена!

Рука вырывается, но брань, видимо, оказала свое действие. По крайней мере, он больше не брыкается. Облака мути кружатся скорее по инерции.

– Кто… – Звук грубый, скрежещущий, даже для вокодера.

– Это Лени. – Она прибавляет яркости в фонаре, и яркий туман из миллиардов частиц взвеси слепит ее. Отплыв в чистую воду, Кларк направляет луч на дно.

Там, внизу, что-то шевелится.

– Че-орт! Свет выключи…

– Прости. – Она притемняет фонарь. – Рама, это ты?

Со дна поднимается Бхандери. Механический шепот:

– Лени… привет.

Наверно, повезло, что он ее еще помнит. Черт, что он вообще еще может говорить. Когда перестаешь бывать на станции, не просто гниет кожа. Не просто размягчаются кости. У отуземившегося рифтера стирается кора головного мозга. Если позволить бездне слишком долго вглядываться в тебя, все метки цивилизации тают, как лед в проточной воде. Кларк представляет, как со временем разглаживаются извилины мозга, возвращаясь к примитивному состоянию рыбы, более подходящему к подобной среде.

Рама Бхандери еще не так далеко ушел. Он даже иногда появляется внутри.

– К чему такая спешка, что накрылось? – жужжит ему Кларк, не слишком надеясь на ответ.

Но ответ она получает.

– Накры… дофамином, наверно… эпи…

Через секунду до нее доходит. Дофаминовый приход, накрыло его. Неужели он еще настолько человек, что способен на каламбуры?

– Нет, Рама, я хотела спросить, куда ты спешишь?

Он зависает рядом с ней черным призраком, еле видимый в смутном мерцании фонаря.

– А… а… я не… – голос затихает.

– Бабах, – снова начинает он после паузы. – Взрыв. Сли-ишком ярко.

Толчок, вспоминает Кларк. Такой сильный, что разбудил ее.

– Что взорвали? И кто?

– Ты настоящая? – рассеянно спрашивает он. – Я… думал, ты гистаминовый глюк.

– Я Лени, Рама. Настоящая. Что взорвалось?

– Или ацетилхолино… – Он поводит ладонями перед лицом. – Только меня не ломает…

Бесполезно.

– …она мне больше не нравится, – тихо жужжит Бхандери. – А он гонялся за мной…

У Кларк перехватывает горло. Она придвигается к нему.

– Кто? Рама, что…

– Уйди… – скрежещет он. – Моя… территория.

– Прости, я…

Бхандери разворачивается и плывет прочь. Кларк, подавшись было следом, останавливается, потому что вспоминает: есть другой способ.

Она усиливает свет фонаря. Под ней еще висит мутная туча – над самым дном. В такой плотной ленивой воде она продержится много часов.

Как и ведущие к ней следы.

Один – ее собственный: узкая полоска ила, взбитая ее движением с восточного направления. Другой след отходит от него под углом 345 градусов. Кларк движется по нему.

Так она попадет не к «Атлантиде», скоро соображает она. След Бхандери уходит левее, мимо юго-западного крыла комплекса. Там, насколько она помнит, смотреть не на что. Разве что на «поленницу» – склад частей, сброшенных в расчете на продолжение строительства, когда корпы только появились здесь. И правда, вода впереди светлеет. Кларк приглушает свой фонарь и сонарит яркое пятно впереди. Возвращается жесткое геометрическое эхо объектов, заметно превышающих рост человека.

Она устремляется вперед. Размытое пятно превращается в четыре точечных источника света по углам «поленницы». Штабеля пластиковых и биостальных пластин лежат на поддонах в пределах освещенного участка. Изогнутые запчасти для обшивки корпуса торчат из ила зарослями устриц. В туманной дали виднеются большие тени баков, теплообменников, кожухов аварийного реактора, которые так и не пустили в ход.

А даль действительно туманная, понимает Кларк. Гораздо мутнее обычного.

Погрузившись в водяной столб, она зависает над индустриальным пейзажем. Что-то вроде мягкой черной стены перегораживает свет дальнего фонаря. Она этого ожидала после разговора с Бхандери. И вот перед ней молчаливое подтверждение: огромное облако ила, взбитое со дна и невесомо зависшее после недавнего взрыва.

Естественно, корпы успели запастись и взрывными зарядами…

Что-то щекочет ей уголок глаза – какой-то маленький беспорядок среди упорядоченного хаоса внизу. Два куска обшивки стащили с поддонов и уложили прямо в ил. Их поверхность покрыта угревой сыпью. Кларк выгибается, чтобы рассмотреть их вблизи. Нет, это не безобидные хлопья ила и не молодая колония бентосных беспозвоночных. Это дырки в трехсантиметровой цельной биостали. Края отверстий гладкие – проплавлены мощным источником тепла и мгновенно застыли. Угольные ожоги вокруг дыр – как синяки вокруг глаз.

Кларк холодеет.

Кто-то вооружился для окончательной разборки.

Якоб и Ютта Хольцбринки с самого основания «Атлантиды» держались особняком. Так было не всегда. Прежде, на поверхности, они даже по меркам корпов слыли яркими оригиналами. Их, кажется, забавлял тот архаический контраст, который они составляли миру в целом: они вели историю отношений от прошлого тысячелетия, а поженились так давно, что бракосочетание состоялось в церкви! Ютта даже взяла фамилию мужа. В старину женщины, как помнилось Роуэн, иногда так поступали. Жертвовали кусочками собственной личности во благо Патриархата, или как там оно называлось.

Пара была старомодной и тем гордилась. Когда эти двое появлялись на публике, то обязательно вместе – и очень выделялись.

Разумеется, на «Атлантиде» никакой публики не существовало. Отныне публика была предоставлена самой себе. На станции же с самого начала собрались сливки общества: самые влиятельные люди и еще рабочие пчелки, которые заботились о них в самых недрах улья.

Якоб с Юттой почти перестали выходить. Побег изменил их. Он, конечно, изменил каждого: посрамил могущественных, ткнув их носом в собственные промахи, хотя они, черт побери, все равно сделали что могли, адаптировались даже к Судному дню, вовремя закупили спасательные шлюпки и первыми прыгнули на борт. В те дни простое выживание составляло профессиональную гордость. Однако Хольцбринки не позволяли себе даже этого унылого самооправдания. Бетагемот не коснулся их плоти, не затронул ни единой частицы, и все же, казалось, сделал их меньше ростом.

Бо́льшую часть времени они проводили в своем номере, подключенном к виртуальной среде, куда более привлекательной, чем реальные помещения «Атлантиды». Они, конечно, выходили к столу – частное производство продуктов питания осталось в прошлом после того, как рифтеры конфисковали «свою долю» ресурсов, – но все равно, наполнив подносы пищей из циркуляторов и гидропонных отсеков, тотчас возвращались к себе. Мелкая, безобидная странность – желание держаться подальше от себе подобных. Патриция Роуэн не обращала на нее внимания до того дня, когда в гроте связи Кен Лабин, думая над разгадкой, не произнес: «А если это рыбы? Может, его к нам подвезли? А личинки в планктоне?»

И Джерри Седжер, недовольная попыткой этого убийцы-перебежчика изображать из себя глубокого мыслителя, отмахнулась, как от ребенка: «Если он способен распространяться с планктоном, зачем было так долго ждать? Он бы захватил весь мир сотни миллионов лет назад».

Может, и захватил бы, размышляла теперь Роуэн.

Хольцбринки поднялись на фармацевтике – их карьера началась до расцвета генной инженерии. Конечно, они старались шагать в ногу со временем. Когда на грани веков была открыта первая геотермальная экосистема, предыдущее поколение Хольцбринков влезло и туда: радовались новым надцарствам, просеивали кладограммы неизвестных видов – новые микроорганизмы, новые энзимы, выживающие при температурах, убийственных для любой формы жизни. Они каталогизировали механизмы клеток, лениво тикающих на многокилометровой глубине, таких медлительных, что их последнее деление относилось ко временам французской Революции. Они перестраивали редуцентов серы, задыхавшихся в кислороде, приспосабливая их пожирать нефтяные отходы и излечивать новые виды рака. Поговаривали, что половина патентов на археобактерии принадлежит империи Хольцбринков.

Сейчас Патриция Роуэн сидит напротив Якоба и Ютты у них в гостиной и гадает, что еще они могли запатентовать в последние дни на суше.

– Вы, конечно, слышали новости, – говорит она. – Джерри только что подтвердила: Бетагемот добрался до Невозможного озера.

Якоб кивает по-птичьи: не только головой, но и плечами. Но на словах осторожно возражает:

– Я так не думаю. Видел статистику. Слишком соленое. – Он облизывает губы, смотрит в пол. – Бетагемоту такое не нравится.

Ютта успокаивает его, погладив по колену.

Он очень дряхл, все его победы в прошлом. Он слишком давно родился, оказался слишком стар для вечной молодости. К тому времени, как стала возможной такая перестройка – удаление всех дефектных нуклеотидных пар, усиление всех теломер – его тело уже износилось от полувекового использования. Вступив в игру так поздно, мало что можно исправить.

Роуэн мягко поясняет.

– Не в самом озере, Якоб. Где-то поблизости. В одном из горячих источников.

Он все кивает и кивает, не глядя на нее.

Роуэн оборачивается к Ютте. Та отвечает беспомощным взглядом.

Роуэн нажимает:

– Ты же знаешь, такого не предполагалось. Мы изучили вирус, изучили океанографию и очень тщательно подобрали место. Но что-то все-таки упустили.

– Чертов Гольфстрим накрылся, – говорит старик. Голос его ненамного, но сильнее тела. – Говорили, что так и будет. Все течения изменятся. Англия превратится в Сибирь.

Роуэн кивает.

– Мы рассматривали различные сценарии. Кажется, ни один не подходит. Я подумала: может быть, в самом Бетагемоте есть что-то, чего мы не учли? – Она чуть подается вперед. – Ваши люди ведь много чего накопали в Огненном поясе[10]10
  Тихоокеанский огненный пояс (кольцо) – подковообразная область по периметру Тихого океана, которая отличается повышенной вулканической и сейсмической активностью.


[Закрыть], а? Еще в тридцатых?

– Ну конечно, там все копались. Треклятая архея была золотой лихорадкой двадцать первого века.

– И на Хуан де Фука много времени провели. С Бетагемотом не сталкивались?

– М-м-м. – Якоб Хольцбринк качает головой, но плечи его не шевелятся.

– Якоб, ты меня знаешь. Я всегда была за строгое хранение корпоративных тайн. Но теперь мы на одной стороне, так сказать, в одной лодке. Если ты что-то знаешь, хоть что-то…

– О, Якоб ведь никогда не занимался исследованиями, – перебивает Ютта. – Ты же знаешь, он больше работал с персоналом.

– Да, конечно, но перспективными областями всерьез интересовался. Его всегда волновали новые открытия, не забывай. – Роуэн тихонько смеется. – Было время, когда мы думали, что он просто живет в батискафе.

– Только на экскурсии выбирался. Ютта права, исследований я не вел. Этим занимался Джарвис и его группа. – Якоб встречает взгляд Роуэн. – Всю его команду мы потеряли, когда Бетагемот вырвался на волю. УЛН рекрутировала наших людей по всему земному шару. Выхватывала прямо у нас из-под носа! – Он фыркает. – «Общее благо», черт бы его побрал.

Ютта сжимает ему колено. Он оглядывается на жену и улыбается, накрывает ее ладонь своей.

Взгляд снова сползает к полу. Старик еле заметно покачивает головой.

– Якоб, понимаешь ли, не сближался с научной группой, – объясняет Ютта. – Известное дело, ученые плохо разбираются в людях. Выпусти их к публике – случилась бы катастрофа, но им все равно иногда не нравилось, как Якоб презентовал их находки.

Роуэн терпеливо улыбается.

– Якоб, просто я тут подумала насчет Бетагемота и его возраста…

– Чуть не самый старый организм на планете, – говорит Якоб. – Мы, остальные, завелись позже. Свалились с марсианским метеоритом или еще как. Чертов Бетагемот чуть ли не единственная тварь, которая здесь же и зародилась.

– Но ведь в этом все и дело, да? Бетагемот не просто предшествовал остальной жизни, он появился раньше фотосинтеза. До кислорода! Ему больше четырех миллиардов лет. Остальные по-настоящему древние микроорганизмы – археобактерии, нанолиты и так далее – так и остались анаэробными. Их находят только в ограниченных средах. А Бетагемот еще старее, но кислород его нисколько не волнует.

Якоб Хольцбринк замирает.

– Умная тварюшка, – говорит он. – Идет в ногу со временем. Обзавелся этими, как их называют… как у псевдомонасов…

– Генами Блашфорда. При стрессе меняют скорость собственной мутации.

– Да, да. Гены Блашфорда. – Якоб поглаживает ладонью свои редкие волосы и покрытый старческими веснушками череп. – Он приспособился. Приспособился к кислороду, приспособился жить в рыбах, а теперь приспосабливается к каждому уголку и закоулку нашей чертовой планеты.

– Только не к сочетанию низких температур и высокой солености, – замечает Роуэн. – Он так и не адаптировался к самой обширной экологической нише планеты. Глубины моря отвергали его миллиарды лет, и сейчас бы отвергли, если бы не источник Чэннера.

– О чем ты? – неожиданно резко переспрашивает Ютта. Ее муж молчит.

Роуэн переводит дыхание.

– Все наши модели основаны на предпосылке, что Бетагемот существует в своей нынешней форме сотни миллионов лет. Распространение кислорода, гипотоничные тела носителей – все это условия раннего-раннего докембрия. А с тех пор, как нам известно, изменилось не так уж многое, несмотря на все эти гены Блашфорда – иначе Бетагемот бы давно уже правил миром. Мы знаем, что он не способен распространяться по глубоководью, потому что так этого и не сделал, хотя у него были миллионы лет. А если кто-то предполагал, что он может распространяться с ихтиопланктонном, мы отмахивались, и не потому, что кто-то проверил – у кого нашлось бы время, учитывая, что тогда творилось? – а потому что, если бы он мог распространяться этим путем, то давно бы распространился. Миллионы лет назад.

Якоб Хольцбринк откашливается.

Роуэн выкладывает карты на стол.

– Но что, если Бетагемоту не миллионы лет, а всего несколько десятков?

– Ну, это… – начинает Ютта.

– Тогда уже ни в чем нет уверенности, правда? Может, речь не о нескольких изолированных реликтах, а об эпицентрах? И, может, дело не в том, что Бетагемот не способен распространяться, а в том, что он только начал?

Снова птичьи кивки и снова отрицание:

– Нет, нет. Он старый! Шаблоны РНК, минерализованные стенки. Большущие поры по всей поверхности – он из-за них и не выносит холодной соленой воды. Протекает как сито.

В уголке губ у старика проступают пузырьки слюны. Ютта безотчетно тянется их стереть, но Якоб с раздражением отмахивается. Она роняет руку на колени.

– Пиранозильная последовательность. Примитив. Уникальный. Та женщина, доктор… Джеренис – она тоже согласна. Он старый!

– Да, – соглашается Роуэн, – старый. Но, возможно, сравнительно недавно изменился?

Якоб взволнованно потирает руки.

– Что, мутация? Удачный прорыв? Чертовски неудачный для нас.

– Может быть, его изменили сознательно, – произносит Роуэн.

Ну вот, высказала.

– Надеюсь, ты не хочешь сказать… – Ютта умолкает. Роуэн, наклонившись вперед, кладет ладонь на колено Якобу.

– Я знаю, что там творилось тридцать-сорок лет назад. Ты сам сказал, атмосфера золотой лихорадки. Весь рифт в лабораториях, каждый органклонер работает in situ[11]11
  (Прямо) на месте (лат.).


[Закрыть]…

– Ну конечно, in situ, попробовала бы ты воссоздать эти условия в лаборатории…

– А твои люди были на переднем крае. Ты не только сам вел исследования, но и за другими приглядывал. Наверняка приглядывал, любой толковый бизнесмен поступил бы так. Потому я и пришла к тебе, Якоб. Я ничего не утверждаю, никого не обвиняю, понимаешь? Просто я подумала, что если кто-то на «Атлантиде» знает, что произошло тогда, так это ты. Ты эксперт, Якоб. Ты ничего не хочешь мне сказать?

Ютта качает головой:

– Якоб ничего не знает, Патриция. Никто из нас ничего не знает. И я все же улавливаю, к чему ты клонишь.

Роуэн не сводит глаз со старика. Тот смотрит в пол, сквозь пол, сквозь плиту палубы, сквозь трубы и провода под ней, сквозь изоляцию, фуллерен, биосталь, сквозь морскую воду и заиленные слизистые скалы – куда, она может только догадываться. И когда он заговаривает, голос его, кажется, доносится из этого далека.

– Что ты хочешь узнать?

– Могла ли у кого-нибудь найтись причина – чисто гипотетически – перестроить такой организм, как Бетагемот?

– Сколько угодно, – отвечает далекий голос из тела, которое кажется едва одушевленным.

– Например?

– Точечная доставка. Лекарств, генов, органелл. Такой клеточной стенки никто еще не видывал. Не пришлось бы заботиться об иммунной реакции, защитные энзимы о них и не узнают. Целевая клетка принимает его прямо в себя: лизирование оболочки, ХДД[12]12
  По всей вероятности, подразумевается хитиндисахариддеацетилаза, энзим (фермент).


[Закрыть]. Вроде биодеградирующего фуллерена.

– Еще?

– Идеальный стимулятор. При соответствующих условиях эта штука качает АТФ с такой скоростью, что можно одной рукой перевернуть автомобиль. По сравнению с ним митохондрии просто тухлятина. Солдат с Бетагемотом в клетках, при достаточной дозе, может и экзоскелет перещеголять.

– Если Бетагемот перестроить для этой цели, – поправляет Роуэн.

– Да, – шепчет старик, – в том-то и дело.

Роуэн очень тщательно подбирает слова:

– А могли найтись… менее узкие сферы применения? Оружие всеобщего уничтожения, промышленный терроризм?

– В смысле, чтобы он работал как сейчас? Нет. Надо было ослепнуть и сойти с ума одновременно, чтобы подумать о таком.

– Но скорость воспроизводства пришлось бы немножко увеличить, а? Для коммерческого использования.

Он кивает, по-прежнему глядя в никуда.

– Эти глубоководные организмы так медлительны, что тебе, считай, повезло, если они делятся раз в десять лет.

– А при этом им потребовалось бы больше питания, верно? Чтобы поддерживать ускорившийся рост.

– Конечно, это и ребенку известно. Но нарочно такого бы не стали делать, никто не станет добиваться такой цели, это просто был бы неизбежный…

– Побочный эффект, – подсказывает Ютта.

– Побочный эффект, – повторяет старик. Голос его не изменился и по-прежнему доносится, спокойный и далекий, из центра земли. Но на щеках у Якоба Хольцбринка слезы.

– Значит, не нарочно. Целили во что-то другое, а потом все пошло… наперекосяк. Ты это хочешь сказать?

– Гипотетически? – Уголки губ у него приподнимаются в чуть заметной вымученной улыбке. Слезы текут по морщинам и буграм старческого подбородка.

– Да, Якоб. Гипотетически.

Голова кивает.

– Можно что-нибудь сделать? Из того, что мы еще не пробовали?

Якоб качает головой.

– Я всего лишь корп. Не знаю.

Она встает. Старик, уйдя в свои мысли, смотрит вниз. Ютта смотрит на Роуэн.

– Не пойми его неправильно, – говорит она.

– Ты о чем?

– Он этого не делал, он не виноват. Не больше тебя. Не больше любого из вас.

– Я понимаю, Ютта.

Она прощается. Последнее, что она видит через закрывающийся люк – как Ютта Хольцбринк надевает на склоненную голову мужа гарнитуру сонника.

Теперь уже ничего не исправишь. Нет смысла обвинять, тыкать в кого-то пальцем. И все же она рада, что навестила их. Даже в некотором смысле благодарна. Благодарность эгоистическая, но лучше, чем ничего. Утешение, уж какое есть, Патриция Роуэн находит в том, что оказалась не первой из виноватых. Даже Лени Кларк, русалка Апокалипсиса, оказалась не первой. Роуэн оглядывается на люк в конце голубого коридора.

Все началось отсюда.