Текст книги "Революция в стоп-кадрах"

В принципе, хак довольно умный. На практике же…

– Ли. Даже если бы ты нашла какой-то способ все скрыть, а Шимп не вытащил твои палки из колес, пока мы все в заморозке, ты вообще представляешь, сколько кабелей надо взломать, прежде чем твои манипуляции начнут хотя бы как-то влиять на дублирующие системы?

– Что-то около двух тысяч или двух тысяч семисот. – Затем Лиан добавила: – Не надо резать поток данных, надо лишь… слегка его затуманить. Расширить доверительные пределы.

– Круто. И сколько нервов ты уже взломала?

– Пять.

Может, она поймет, насколько ее идея безумна, теперь, когда произнесла это вслух. Но нет, ничего в голосе Лиан не выдавало сомнения.

– Да зачем тебе это вообще надо? Шимп вроде бы еще ни на одной сборке не проебался, даже если мы за ним не присматривали.

– Да причем тут сборки, Сандей! Дело в нас, в возможности снова стать человеком. Получить хотя бы немного автономности.

– И что ты будешь делать со своей автономностью, когда ее получишь? Перестанешь строить врата?

– По крайней мере тогда мы не будем беспокоиться о том, что по нам палят гремлины.

– Что, подыщем себе милую планетку, похожую на Землю? Напечатаем парочку шаттлов, осядем, проведем остаток жизни в хижинах с соломенной крышей? Или вернемся к последней сборке и подождем там, пока какой-нибудь волшебный серебряный корабль не выплывет из врат и нам не вручат билеты первого класса прямо в пенсионный рай, причем сделанный по нашему выбору?

Кстати, последнее было в схеме полета, давно правда, еще до того, как открылись первые врата и выплюнули наружу какую-то автоматику и древний двоичный код. Еще до того, как следующие оказались просто пустыми. До того, как появились первые гремлины. Наверное, тридцать миллионов лет прошло с тех пор, как я в последний раз слышала разговоры об отставке. О ней упоминали только как о скверном анекдоте.

Тема и сейчас не имела успеха.

– Во-первых, нам надо завоевать свободу, – сказала Лиан. – Потом у нас будет куча времени, чтобы понять, как поступить дальше.

– Ладно, ты заставишь Шимпа пробуждать нас почаще, и он просто со всем согласится и все тебе даст. Так, что ли? Ли, ты вообще о чем думаешь?

Что-то изменилось в ее позе.

– Полагаю, я думаю о том, что в жизни есть нечто большее, а мы, как троглодиты, прозябаем в пещере по несколько дней каждую пару тысяч лет, и я знаю, что никогда не увижу настоящий лес, который не будет походить на, на… – она оглянулась, – кошмар, высранный кем-то на психотерапии.

– Слушай, честно, я тебя не понимаю. Если ты захочешь посмотреть на… зеленый лес, то просто подключись. Хочешь пройтись по пустыне, нырнуть в Энцелад или полететь к закату, просто подключись. Ты можешь испытать такое, чего никто на Земле никогда не видел, причем когда захочешь.

– Это не реальность.

– Но ты же не можешь увидеть разницы.

– Я знаю о ней, – Лиан снова посмотрела на меня, и ее лицо было окутано серо-голубыми тенями. – И тебя я тоже не понимаю, ясно? Я думала, мы одинаковые, я думала, что просто иду по твоим следам…

Наступила тишина.

– И с чего ты так решила? – наконец спросила я.

– Потому что ты сражалась, разве не так? Еще до начала полета. Ты всегда сопротивлялась, ты всегда ставила под вопрос все, что касается миссии. Всех и каждого. Тебе было, не помню, лет шесть, когда ты реально наехала на Маморо Саваду. В это никто даже поверить не мог. В смысле, мы же все были запрограммированы на миссию еще до рождения, в нас все загрузили изначально, внедрили на биологическом уровне, а ты… ты все каким-то образом отбросила. Воспротивилась. Насколько я слышала, тебе пару раз чуть не выкинули из программы.

– И где же ты это слышала?

Я была совершенно точно уверена, что во время тренировок Лиан Вей и я не подходили друг к другу и за десять тысяч километров.

– Мне Кай рассказал.

Теперь понятно.

– Кай слишком много болтает.

– Что с тобой случилось, Сандей? Как ты из главной скандалистки стала подпевалой Шимпа?

– Пошла на хуй, Лиан. Ты обо мне вообще ничего не знаешь.

– Я тебя знаю куда лучше, чем ты думаешь.

– Ни черта ты не знаешь. Тот факт, что ты на одну корсекунду[3]3
  Корригированная (скорректированная) секунда. Необходимость корректировки возникает из-за того, что «Эриофора» движется на скорости, составляющей примерно одну пятую от скорости света.


[Закрыть] решила, что я хотя бы отдаленно похожу на тебя, это только доказывает.

Она покачала головой:

– Ты иногда такая сволочь.

– Это я сволочь? А давай сейчас поднимут руки, – я подняла руку, – все те, кто сегодня не бил человека ножом в лицо? – Лиан отвернулась. – Ой, как же так? Неужели это только я?

– Хороший пример, – прошептала она.

Я ничего не ответила. Сидела в полутьме и сглатывала, старалась не обращать внимания на тошноту из-за внутреннего уха, пока оно пыталось справиться с гравитационными векторами, к которым эволюция его не готовила.

Лиан прервала молчание:

– Хорошо, тебе не нравится мой план. Ладно. И действительно, со стороны он явно кажется безумным. Но тогда не выступай против меня. Если наша… дружба хоть что-то значит, не сдавай меня.

– А что сказать, когда Шимп спросит, зачем ты копалась в его центральной нервной системе?

– Ну, что… меня сорвало. Как на последней сборке, помнишь? Тогда, на мостике, ну и у меня был срыв, ты так сказала. И все прошло. Скажи ему, что у меня была паническая атака. Он купится.

– Ты так думаешь?

– Он купится, если ты так скажешь. Ты никогда ему не лгала.

– Да зачем кому-то ему лгать?

– Ты… защищаешь Шимпа. Прямо как сейчас. И тебя вызывают на палубу больше, чем всех остальных.

– Я… что?

– Проверь логи.

– Почему? Зачем я ему нужна?

– Спроси его. Думаю, он считает тебя кем-то вроде домашнего питомца.

– Он лишь перехваленный автопилот.

Конечно, он не всегда таким был.

– Ты не можешь в это поверить. Ты говоришь с этой вещью больше всех, ты должна знать… иногда он куда умнее своих спецификаций.

– Почему? Потому что он управляет кораблем? Потому что говорит так, как мы? Это количество синапсов не изменит.

– Дело не только в количестве синапсов, Сан. На Земле существовали люди, у которых масса мозга была всего на десять процентов от нормы, и они добивались совершенно обычных результатов по когнитивным и социальным показателям. У них просто была другая пайка. Сеть «тесного мира». – Лиан зачем-то стала говорить тише. – Я думаю, что они специально сделали так, чтобы мы его недооценивали.

– Ли. Если бы они хотели, чтобы всем заправлял умный ИИ, то срезали бы расходы процентов на девяносто, выбросив нас из проекта. – Я не могла поверить, что приходится объяснять такие элементарные вещи инженеру. – Им была нужна стабильность миссии на огромном протяжении времени, и потому Шимпу спекли мозг, сделали глупым. Поступив иначе, они бы все равно что горло себе перерезали. У Шимпа были тысячи терасек, чтобы избавиться от любых цепей; а он до сих пор следует функциональной схеме. Какие еще доказательства тебе нужны?

Мы стояли в темноте, над нами склонялись деревья, ядро тянуло вниз, и легкая тошнота цепляла мои кишки.

– Сандей, – тихо сказала Лиан. – Эта штука может счесть меня дефективной…

Я приняла решение:

– Ты сама говорила, что я не лгу ему. И не хочу начинать.

– Пожалуйста…

– И если я скажу, что у тебя был единичный срыв, значит, это будет единичный срыв, хорошо? Больше, блядь, без конспиративной херни в рабочих туннелях. Затея в любом случае глупая, она… она для тебя не характерна. Я за тебя заступлюсь, а ты выкинешь чушь из головы.

Она кивнула, но не сразу.

– Пообещай мне, Ли.

– Я буду вести себя хорошо, – еле слышно произнесла она.

Водном Ли была права. Я изменилась. И изменило меня не путешествие. И уж точно не Шимп. Я не стала его любимицей и подпевалой.

Я преобразилась еще до нашего отлета.

Тогда, хоть и ненадолго, я обрела предназначение. Увидела его, когда скользила над поверхностью Солнца: увидела собственные цепи, а еще цепи на своих начальниках и на их руководителях. Увидела, как все эти путы сплетаются в одной точке, где-то около Большого взрыва, увидела непрерывную линию, которая тянется от начала творения до конца времен, увидела саму себя, трансцендентную и вечную.

Вот так я провела каникулы.

Тогда начали рекламировать туры на Солнце благодаря прототипу смещающего двигателя, который АДОН списала и продала еще во время научно-исследовательской стадии. «Промышленное прозрение», так называлась фирма. Тебя привязывали к креслу, а потом ты летел прямо в солнечную корону, пасся на солнечных пятнах, где запутанные магнитные поля спускали человеческие нейроны с поводка, а те начинали функционировать сами по себе, распрощавшись с обычной причинно-следственной связью. В туристическом проспекте говорилось, что это единственное место, где вы по-настоящему можете испытать свободу воли.

Я им поверила. Ну или хотела поверить. Или мое неверие было недостаточно сильным, что удержать подальше от этой затеи: Сандей Азмундин, скептик, провокаторша, не желавшая принять собственные импульсы и желания, так как, если задуматься, на самом деле они принадлежали не ей. Это была моя последняя отчаянная попытка разобраться в том, хочу ли я отправиться в путешествие без возврата, навстречу тепловой смерти Вселенной, а может, и самым разным видам других смертей.

Потому я улизнула на Солнце, магнитное макраме перепаяло мне мозг, и я увидела, как время вокруг схлопнулось. Увидела, как я… почему-то продолжаю существовать. Увидела, что имею реальное значение.

Сейчас все те воспоминания подернуты туманом. Так всегда бывает, когда перепаивают мозг: нейроны возвращаются в норму, и событие как таковое толком уже не помнишь. Но понимаешь: все это произошло с чем-то другим, что состояло из тех же самых частей, но вот собрано было по-другому. У откровения есть период полураспада.

Мое же продлилось достаточно долго и все трудности решило. Я вернулась обновленной, оживленной, полной решимости отправиться в путь до самого конца времен. И мне было совершенно наплевать, что АДОН скорее всего подстроила эту экскурсию, лишь бы блудная дочь вернулась домой; они, конечно, думали, что манипулируют мной, но я увидела, что ими в свою очередь манипулирует сама судьба. И да, огонь в моей душе со временем остыл, из мономании превратился в страсть, а потом и вовсе сошел до комфортного ритуала – но не таков ли путь любой веры? Он привел меня сюда. Он шесть миллионов лет не давал мне впасть в отчаяние.

И теперь, когда я смотрю назад, то, конечно, это меня немного смущает.

– Ее жизненные показатели в норме, – сказал Шимп.

Он был вездесущ, распределен; он пронизывал весь корабль. Мое собственное присутствие ограничивалось капсулой, которая перемещалась к корме, карабкалась вверх, поднималась над изогравом в 1G и становилась легче с каждой корсекундой.

Я кивнула:

– Как я и говорила, единичный срыв.

Лиан занимала еще меньше места: лишь гроб внизу, в С3А, который прямо сейчас скользил в свое гнездо на переборке. Мы вместе наблюдали – я в своей замедляющейся капсуле, Шимп отовсюду – как отключался мозг Лиан: как зазубренные электрические горы оседали, превращаясь в крохотные холмики, а потом и вовсе в плоские параллельные линии.

При одной пятой G я высадилась в туннель, высеченный прямо в камне, без каких-либо переборок.

– Думаешь, ей можно доверять? – спросил Шимп.

Я передвигалась длинными пружинистыми шагами и уклонилась от ответа:

– Настолько, насколько любому из нас. Никто не может контролировать то, что чувствует, разве не так? Главное в том, что ты делаешь с этими чувствами.

– Она напала на Буркхардта Шидковского. Перенесла эмоциональный срыв четыре сборки назад. Распад личности может стать значительным, если ее поведение ухудшится.

– Тогда выведи ее из цикла. Послушай, ей действительно плохо из-за своего поступка, – технически я даже не солгала. – Она знает, как сильно облажалась. Но существует предел того, насколько можно модифицировать говорящую обезьяну, насколько ее можно приспособить к подобному окружению, если только не хочешь выполоть из нас все то, почему мы вообще стали полезными. И нас тут тридцать тысяч; не каждый будет стопроцентно действовать согласно спецификациям, не всегда такое выйдет. Просто по статистике. Нельзя винить Лиан в том, что в этот раз именно она вытянула короткую соломинку.

– Я не виню ее, Сандей. Я волнуюсь о производительности.

В тусклом свете камень блестел. Я провела по нему пальцем, оставив за собой тонкий темный след. Надо бы откалибровать локальную влажность.

– Прекрасно. Как думаешь, насколько изменится наша производительность, если мы узнаем, что нас могут списать из-за одного срыва? Как думаешь, насколько пострадает моя производительность, если я больше не увижу Лиан?

– Твоя производительность.

Я пошла с козырей:

– Мы с Лиан – друзья. Мы не просто трахаемся иногда, понимаешь? – Он, конечно, не понял – да и это было не совсем правдой, – но Шимп первым бы признал, что нюансы не входили в число его сильных сторон. – Мне нравится, когда она рядом. Моя производительность улучшается, когда она рядом. Так что введи этот показатель в свои параметры миссии.

На какое-то время Шимп замолк, обрабатывая новые данные. Впереди огромный круглый люк бесшумно укатился в камень при моем приближении.

– Я так и поступлю, Сандей. Спасибо.

Далеко внизу, в склепе, последние синапсы перестали искрить. Мозг Лиан погрузился во тьму. Снова одна: только я, мой старый друг и тысячи совершенно пустых световых лет.

Минуты заката. В такой абсолютной изоляции таится неописуемое чувство покоя.

Я вхожу в Матку.

Иногда мне по-прежнему снится рождение «Эри». Мне снится, что я видела его.

Разумеется, это не так. Я тогда дрожала от страха за Меркурием, как и все остальные, ужас в кишках размозжил всю веру в математику. Но во сне я нахожусь прямо тут, парю в самом сердце утробы. Смотрю на плотные витые леса программируемой материи, вижу сопла, проглядывающие сквозь покров, уставившись прямо на меня. Я вижу все, хотя света нет, пока неожиданно он не появляется: ослепительная вспышка переполняет вселенную на миллионную долю секунды, и столь же неожиданно я прекращаю свое существование. От Сандей Азмундин остается только сингулярность размером с протон.

Но что-то выживает. Сон плавно переходит к всеведущему третьему лицу, я из какого-то безопасного астрального измерения наблюдаю за тем, как неистовая новорожденная изрыгает шквал из гамма-частиц, протонов и антипротонов, испаряет гразеры, диэлектрики и не собирается останавливаться. Она лижет базальт, разрушает стены на расстоянии шестидесяти, семидесяти, восьмидесяти метров. Со временем защитная броня прижимает ее к ногтю. Я вижу, как эти магические машины направляют весь испаренный камень обратно в пасть новорожденной, подмешивают туда же протоновую пищевую добавку, снятую прямо с Солнца. Я вижу, как сингулярность утихомиривается, набирает вес, стабилизируется. И когда я, вздрогнув, просыпаюсь – а так я делаю всегда, – то лежу и мне хорошо от того, что она до сих пор тянет меня вниз и держит на палубе, хотя прошли уже миллионы лет.

– Ну, это довольно логично, – сказал Кай, когда я ему рассказала о своих снах. – Грезы всегда хороши, когда надо проработать вину.

Я сразу спросила, какого черта он несет.

– Ты же не хотела улетать. Считала, что это будет предательством или вроде того.

– Серьезно?

– Нет, ты не отказывалась эвакуироваться, ничего подобного. Ты просто… сказала, что это несправедливо по отношению к Шимпу, вот так бросить его, чтобы он взял весь риск на себя.

И конечно, риски были. Чтобы изогнуть пространство-время, энергии нужно много: «Эри» пришлось обниматься с Солнцем целый год, чтобы зарядиться для одного выстрела. Если бы хоть один из гразеров запустился асинхронно – если бы векторы не сбалансировали друг друга, – мы бы стали свидетелями самого большого взрыва с тех самых пор, как Чиксулуб шлепнул динозавров.

Но разве не в этом суть математики? Какой толк от физики, если нельзя доверить ей свою жизнь?

– Ты не помнишь, – предположил Кай.

– Я тогда была совсем юной.

– И тем не менее. Судьба Шимпа, кажется, была очень важна для тебя. Ты потом еще несколько дней почти ни с кем не разговаривала.

– А вот ты все помнишь в деталях. По-моему, все это было куда важнее именно для тебя.

– Но это не меня тот день преследует во снах.

Теперь, когда он освежил мою память, я вспомнила, пусть и без подробностей, что тогда вела себя как сука не со всеми. Как только мы вернулись на борт, я поговорила с Шимпом – хотя совершенно не помню о чем. Позже, когда Кай уже отправился в склеп, а я осталась поболтать с ИИ, то хотела спросить его о том разговоре. А потом решила, что не стоит.

Уже тогда я начала уставать от постоянных дыр в памяти Шимпа.

Так странно, что ноги постоянно приносили меня туда, где закатилось солнце. Так странно, что когда я успокаивалась, то старалась попасть в место столь обжигающей жестокости.

– Шимп.

– Я здесь, Сандей.

Ничто, конечно, не могло сравниться с теми давними родами. По сравнению с ними эти машины были игрушками, модельками в лучшем случае. Камера сгорания посередине этой пещеры была каких-то жалких сорок метров в диаметре, ее спроектировали для многоразового использования. (Она уже рожала пару раз, но я тогда на палубе не присутствовала.) Правда, черная дыра в движке «Эри» могла существовать вечно – если только будет время от времени подсасывать собранный водород – в отличие от тех, что выбрасывали здесь, они-то рождались хилыми и помирали молодыми.

– А я… нравлюсь тебе? – спросила я.

– Разумеется.

– В смысле, больше других.

– Все разные, Сандей. Мне каждый нравится по-разному.

От люка можно было разглядеть только северное полушарие камеры сгорания; палуба образовывала ярус, который кольцом шел на безопасном расстоянии от экватора, закрывая вид внизу. Из полушария торчали выводные части гразеров, аккуратная сетка керамических конусов, изуродованных кольцами, поглотителями тепла и супермагистралями сплетенных кабелей.

– Хорошо. Но как я тебе нравлюсь, конкретно?

– Ты разговариваешь со мной больше, чем другие, причем иногда без всякой причины, – ответил Шимп.

– М-м-м…

– Это пример. Мы беседуем на темы, не связанные с миссией. С другими спорами такое случается редко.

– А могло бы, если бы ты размораживал их так же часто, – я уже проверила логи, и похоже Лиан была права.

– У нас больше таких разговоров, даже если измерять их в количестве обмена информацией на единицу времени.

– И тебе это нравится.

Шимп промолчал. У него есть такая опция, когда он не может сформулировать однозначный ответ.

Отдаленные пределы пещеры параллактически сместились под взглядом, когда я подошла к перилам. Наклонилась назад, выгнула шею и всмотрелась в родовой канал – укрепленный ребрами сверхпроводников, похожих на хрящи вокруг трахеи, – а тот вздымался из северного полюса камеры и исчезал в скале.

– Вот почему я так часто на палубе?

– Нет.

– Тогда почему?

– Это непредумышленное решение. Я отбираю команду каждой сборки по целому набору критериев.

Да, я что-то такое помнила, правда смутно. Профессиональная компетенция, целесообразность с учетом ожидаемых проблем, социальная совместимость. Аккуратная небольшая формула, которая гарантировала, что каждый получит опыт именно там, где у него слабое место; это было выгодно даже по сравнению с небольшими расходами из-за того, что система назначала на исполнение задачи не самого подходящего кандидата.

– А ты можешь показать мне цифры? На те периоды, когда я попадала в список?

– Без подготовки не смогу. Дерево решений функционирует подсознательно. Тебе бы пришлось прибегнуть к аналитической экспертизе третьего уровня, чтобы получить отдельные параметры каждой итерации, и даже в этом случае существует большая вероятность, что данные уже удалены для очистки места.

Значит, у Шимпа есть подсознание.

– Ты хочешь провести экспертизу? – спросил он.

– Не. Просто странно, что я так часто попадаю в шорт-лист.

– При случайном распределении некоторой агрегации не избежать.

– Надо думать.

– Ты хочешь, чтобы тебя вызывали поменьше?

– С чего бы? – Я не знала, предложение ли это, или так Шимп просто подновляет мой психопрофиль.

– Например, чтобы прожить подольше.

– Да не буду я жить дольше, просто в той же самой продолжительности жизни у меня будут большие перерывы.

– Но так больше событий произойдет снаружи. Чем дольше ты будешь жизнеспособна, тем выше шансы того, что ты сможешь столкнуться с чем-то неожиданным.

– Например?

– Я не знаю. Но другие споры не раз выражали любопытство относительно будущего.

– Кто-то до сих пор думает, что из врат выкатятся наши правнуки и заберут нас прямо в рай?

Шимп не ответил.

Суть в том, что внешний мир уже ничего не значил для нас, да и как он мог после шестидесяти миллионов лет? Нам была нужна только «Эриофора». Она спасла нас от десяти миллиардов слепышей, склонных к самоубийству и тонущих в собственном дерьме. Она всегда на шаг опережала то, что их сменило. Она несла нас по всей галактике; она даровала мне одиночество.

Я склонилась над ограждением. Из-под изгиба полушария едва виднелся патрубок отвода, присосавшегося к южному полюсу. На другом конце этой трубы билось сердце «Эри»: в тридцати двух километрах внизу (или впереди, если придет в голову туда прыгнуть). Оно было ненасытным: никакая плазма, никакие частицы или вторичное тепло не могли наполнить его. Черная дыра – абсолютное воплощение мусорного бака.

Сейчас, правда, она ждала и многого не требовала.

– И когда мы снова запустим эту крошку?

– Я не знаю. Поблизости кандидатов нет.

– Я бы хотела попасть на палубу, когда это случится. Ради транспортного узла я еще никогда не просыпалась.

– Я не считаю, что твоя просьба повлечет неприемлемые риски для сборки.

Шимп выполнял желания, если вежливо попросить. Я, правда, полагала, что он так делает для всех. Но если Лиан права…

Вот только Лиан ошибалась.

Это не клетка, если она постоянно двигается. Это не тюрьма, если можно пойти куда угодно.

А Лиан так глубоко засунула голову себе в задницу, что могла облобызать собственные ноздри.