Текст книги "Конец мира – это только начало: Экономика после краха глобализации"

Быстрый экономический, военно-промышленный и демографический рост Китая, который сегодня многими воспринимается как угроза, на самом деле является всего лишь результатом 200 лет мировых экономических преобразований и демографических сдвигов, втиснутых в какие-то четыре десятилетия и кардинально изменивших китайское общество и паттерны мировой торговли…

…а также демографический ландшафт страны. Как бы там ни было, к 2022 г. Китай стал страной, население которой стареет быстрее, чем где-либо еще. Рост населения в Китае прекратился, и произошло это в 1990-х гг., когда рождаемость упала ниже уровня, необходимого для воспроизводства населения. Соответствующий показатель равен 2,1 (ребенка на женщину). Согласно данным частично опубликованной в начале 2022 г. переписи населения 2011–2020 гг., показатель рождаемости в стране составляет максимум 1,3, и это один из самых низких показателей в истории человечества. Сокращение численности населения происходит так же быстро, как шел ее рост, и не позднее чем при жизни следующего поколения Китай ждет демографическая катастрофа. Кейс Китая уникален, но не потому, почему все думают. Очень скоро эта страна пройдет путь от доиндустриального уровня благосостояния и состояния здоровья населения до постиндустриального демографического коллапса, и этот путь будет пройден всего лишь за одну человеческую жизнь или даже на несколько лет быстрее.

Но Китай погибнет не в одиночку. Вследствие поэтапного характера индустриализации, начавшейся в Британии и затем распространившейся на Германию, Россию и страны Северной и Западной Европы, а далее Японию, Корею, Канаду и Испанию, и постоянного ускорения этого процесса бо́льшая часть населения планеты достигнет пенсионного возраста примерно в одно и то же время, и демографический коллапс тоже случится во всех странах практически одновременно. Структура населения планеты прошла точку невозврата 20–40 лет назад, и 2020-е гг. станут десятилетием, когда она изменится катастрофически.

Для таких разных стран, как Китай, Россия, Япония, Германия, Италия, Южная Корея, Украина, Канада, Малайзия, Тайвань, Румыния, Нидерланды, Бельгия и Австрия, вопрос не в том, когда население безнадежно состарится. В 2020-х гг. во всех этих странах работники будут массово выходить на пенсию. Ни в одной из них нет достаточного количества молодых людей, чтобы хотя бы создавать видимость воспроизводства населения. Демографический кризис разразится везде. Вопрос в том, как именно и как скоро погибнут страны и народы. Они просто тихо скончаются или будут отчаянно сопротивляться такому исходу?

Вышеперечисленные страны быстро догоняет группа стран (Бразилия, Испания, Таиланд, Польша, Австралия, Куба, Греция, Португалия, Венгрия и Швейцария), где рождаемость падает еще быстрее. Эти страны столкнутся с демографическим кризисом в 2030-х или 2040-х гг.

Чуть позже, в 2050-х гг., настанет очередь стран, где рождаемость начала падать позднее (Бангладеш, Индия, Индонезия, Мексика, Вьетнам, Иран, Турция, Марокко, Узбекистан, Саудовская Аравия, Чили, Чехия). У них еще, может быть, есть шанс избежать демографического коллапса, если они сумеют убедить своих 20– и 30-летних граждан завести кучу детей. Но рождаемость в этих «отстающих» странах упала настолько, что, честно говоря, в успех верится с трудом.

Еще более серьезные опасения вызывает ситуация в ряде стран, расположенных преимущественно в бедных регионах Латинской Америки, к югу от Сахары и на Среднем Востоке. Их население моложе, причем гораздо моложе, чем население развитых стран, но это не значит, что ситуация там более благоприятна, потому что экономическое развитие и демографическая ситуация зависят не только от динамики и возрастной структуры населения.

Большинство этих стран – сырьевые экономики, живущие за счет экспорта различных видов сырья. На вырученные деньги они импортируют продовольствие и/или товары широкого потребления. По большому счету, им удалось частично включиться в процесс индустриализации – в основном в плане снижения смертности, обеспечения надежности снабжения продовольствием, урбанизации и роста численности населения, – но без составляющих этого процесса, обуславливающих устойчивость прогресса, а именно: совершенствования системы образования; модернизации политических и общественных институтов; промышленного и технологического развития, ориентированного на отрасли, в которых создается добавленная стоимость, и повышения уровня жизни населения.

В безопасном глобализированном мире такая гибридная модель может работать до тех пор, пока товары вывозятся за рубеж, а деньги от экспорта поступают в страну. Но в хрупком, давшем трещину мире, где возможности торговли ограниченны, крах государства – еще не худшее, что может случиться в указанных странах. Их население уязвимо, оно зависит от изменений в мире. Промышленные технологии, снижающие смертность и повышающие уровень жизни, никуда не денутся, но, если торговые цепочки будут разорваны, люди не смогут пользоваться этими технологиями. Если в стране что-то случится с экспортом, финансовыми поступлениями от экспорта или импортом, ей придет конец. Начнется голод библейских масштабов. Экономическое развитие, качество и продолжительность жизни, здоровье населения и демографическое благополучие этих стран полностью зависят от прихотей глобализации. Или в данном случае деглобализации.

Это страшное слово – децивилизация

А теперь перейдем от теории к практике.

Я живу в сельской местности в горах Колорадо на высоте 7500 футов (почти 2300 м) над уровнем моря. Снег здесь – не просто сезонные осадки, а фактор, определяющий образ жизни. Когда я только переехал сюда, я подумал: «Неужели теперь все придется делать самому? Начинать с нуля? Строить новый дом? Нового себя? Значит, и свое новое тело?» И я начал почти каждый день ходить пешком, а когда выпал снег, буквально набросился на него. С лопатой.

Одной только лопатой.

Это была самая большая глупость в моей жизни.

Месяц спустя у меня уже был бензиновый снегоуборщик, и 20 с лишним часов мучений превратились в несколько часов легкого дискомфорта.

Но 20 с лишним часов уходило только на уборку снега на подъездной дорожке и площадке у дома. Только у моего дома. От моего дома до подножия горы было еще 3 км, а потом еще 12 км через каньон, к равнине, на которой расположен город Денвер. Махать и махать лопатой! Без бензинового снегоуборщика мой дом на высоте 7500 футов над уровнем моря невозможно было бы ни построить, ни содержать даже теоретически[37]37
  Молодым и неопытным читателям, которые думают, что надо было покупать не бензиновый, а электрический снегоуборщик, сообщаю: я пробовал использовать последний. Он убирает снег быстрее, чем лопата, но из-за недостаточной мощности электромотора уступает в скорости бензиновой снегоуборочной машине. На уборку снега толщиной примерно 4 дюйма (10 см) ушло около пяти часов. Если бы слой снега был немного толще, электромотор просто сгорел бы. В конце концов он все-таки сгорел.


[Закрыть].

Перенесемся в Денвер, который расположен в Великой американской пустыне (название говорит само за себя). Чем дальше на запад от влажных низин Среднего Запада, тем больше высота над уровнем моря и тем суше климат. Денвер стоит на восточном склоне Передового хребта Скалистых гор, в дождевой тени. За год там выпадает менее 7,5 дюйма (190 мм) осадков. На такой высоте дождевая влага мгновенно испаряется. В Денвере, расположенном на высоте мили (около 1600 м) над уровнем моря, влажность настолько низкая, что выпавший снег не просто тает, но сразу же улетучивается. Примерно 75 % населения Колорадо к востоку от континентального водораздела живет в подобных условиях, поскольку 75 % осадков, выпадающих в штате, приходится на территории, расположенные к западу от водораздела.

Денвер, как и в целом штат Колорадо, решает эту проблему двумя способами. Первый способ – строительство множества дамб. Взгляните на любую карту любого города, который, как и Денвер, расположен на восточном склоне Передового хребта. Вы увидите озера. Много озер. Но на самом деле это не озера. Это резервуары, созданные специально для того, чтобы весной задерживать как можно больше талой воды. Территория урбанизированной части Колорадо приспособлена для сохранения каждой капли влаги.

Но этого все равно недостаточно. Поэтому используется и второй способ – бурение тоннелей в Скалистых горах для обеспечения населению восточной части штата доступа к западному водозабору. В настоящее время действует несколько десятков таких гигантских межбассейновых водоотводов. В общей сложности сохранение каждой капли влаги и перемещение около 25 млрд галлонов (около 25 млн куб. м) воды в год позволяет обеспечить водой такие города, как Форт-Коллинз, Эстес-Парк, Грили, Боулдер, Колорадо-Спрингс, Пуэбло и Денвер с пригородами.

Не будь технологий, необходимых для создания и поддержания системы водоснабжения, в районе Передового хребта проживало бы не около 4,5 млн человек, как сегодня, а максимум 500 000 человек.

Такое положение в той или иной степени характерно для большинства обитаемых территорий планеты. Проблема может заключаться в инфраструктуре. В климате. В продовольственных ресурсах или безопасности. Но суть всегда одна: если по какой-то причине мировые поставки товаров, услуг, энергии или продовольствия прекращаются, демографическая, политическая и экономическая карта меняется.

В мире постглобализации крупные и богатые различными ресурсами страны – такие, как США – смогут перетасовывать продукты на внутреннем рынке, и все будет работать. Я нисколько не беспокоюсь о том, что у меня не будет бензина (произведенного в Колорадо из нефти, добытой в Колорадо) для моего снегоуборщика (произведенного в Миннесоте), чтобы расчищать подъездную дорожку (асфальт для которой был привезен из Оклахомы), по которой я частенько выезжаю на трассу (пользуясь дорогами, построенными с использованием стали из Огайо, алюминия из Кентукки и пластика из Техаса).

Лишь немногие страны могут похвастаться таким разнообразием, доступностью и изобилием товаров. Большинство государств, если нужно просто расчистить дорожку от снега или сделать какую-то другую повседневную работу, вынуждено полагаться, часто целиком, на глобализацию. Подумайте, что стало бы с Шанхаем без нефти? С Берлином без стали? С Эр-Риядом без продовольствия? Деглобализация не просто несет в себе угрозу нищеты и мрака, но грозит кое-чем пострашнее.

Она грозит гибелью.

Сегодня мы можем наблюдать два достаточно тревожных примера гибели стран. Речь идет о Зимбабве и Венесуэле. Из-за ошибок государственного управления обе эти страны полностью утратили способность производить товары на экспорт (Зимбабве – продовольствие, Венесуэла – нефть и нефтепродукты), что привело к такому серьезному дефициту финансовых ресурсов, что импорт стал практически невозможен. В Зимбабве это стало причиной более чем десятилетнего отрицательного экономического роста, в результате которого ситуация в стране стала хуже, чем в США во времена Великой депрессии, когда бо́льшая часть населения страны была вынуждена вернуться к земледелию, чтобы хоть как-то выжить. Венесуэле повезло еще меньше. Еще до того, как обвалилась экономика, страна ввозила больше двух третей потребляемого гражданами продовольствия. Производство нефти в Венесуэле сократилось настолько, что не хватает топлива даже для проведения посевных работ, что грозит самым страшным голодом в истории Западного полушария.

Я привожу эти примеры не просто так. Процесс, о котором мы говорим, – это не деглобализация и даже не деиндустриализация. Это децивилизация.

Все, что нам известно о цивилизации, базируется на идее организации. Как только государство устанавливает базовые правила (типа «нельзя убивать соседей»), население страны начинает заниматься обычными человеческими делами: жениться и выходить замуж, производить продовольствие, мастерить всякие штуки. Люди начинают торговать, чтобы фермеру не приходилось самому молоть зерно, а кузнецу – выращивать пшеницу и печь из нее хлеб. Разделение труда повышает продуктивность любой отрасли, будь то сельское хозяйство, мельничное или кузнечное дело. Общество богатеет, территория государства расширяется, население растет. Становится больше земель и больше людей, усиливается специализация, формируются новые взаимосвязи, развивается внутренняя торговля, возникает эффект масштаба.

С самого начала становления цивилизации развитие происходило именно по этой схеме. Но порой случались не просто откаты, а самые настоящие коллапсы. Империи расцветали и гибли, унося с собой в могилу плоды достигнутого прогресса. Американский миропорядок не просто изменил правила игры, но и способствовал повсеместной индустриализации и урбанизации. Это обусловило глобальные демографические сдвиги: много детей – много молодых и более зрелых работников, обеспечивших достаточно высокий уровень потребления и инвестиционный бум, равного которому человечество еще не знало. Гарантированная безопасность, изобилие финансовых ресурсов, энергии и продовольствия… И вот после шести тысячелетий взлетов и падений настала эпоха безграничного прогресса.

В условиях американского миропорядка и волшебной демографической ситуации мы развили специализацию и усовершенствовали технологии настолько, что совершенно разучились делать то, без чего раньше невозможно было выжить. Попробуйте самостоятельно выработать электроэнергию или произвести достаточное количество продовольствия, продолжая при этом трудиться в другой области. Все работает лишь в рамках представления о бесконечности существующего положения вещей. Нам кажется, что безопасностью и благополучием, которыми мы наслаждаемся сегодня, мы будем наслаждаться всегда и что мы можем смело вверить себя сложившейся системе. В конце концов, если бы мы вдруг решили, что завтра государству придет конец, нас вряд ли тревожили бы мелкие неприятности на работе, связанные с расовыми предрассудками. Нам было бы не до этого – ведь мы учились бы консервировать на зиму овощи.

Гиперспециализация труда стала нормой, а торговля усложнилась настолько, что появились целые подсектора, обеспечивающие функционирование отрасли, в которых трудятся самые разные специалисты (по кредитованию, по прессованию алюминия, по организации складских помещений, по полировке песком и т. д.). Кроме того, специализация происходит не только на уровне работников. В условиях глобальной безопасности специализация охватывает целые страны. Тайвань – это полупроводники. Бразилия – это соя. Кувейт – это нефть. Германия – это станки. Цивилизационный процесс стремится к своей конечной, высшей точке.

Но «высшей» – не значит естественной. Все, что сейчас происходит, – от изменения созданной США системы международной безопасности до беспрецедентных демографических сдвигов, – имеет искусственное происхождение. И всему этому приходит конец.

Падение в бездну демографического небытия и коллапса глобализации в разных странах может происходить по-разному, но во всех случаях этот процесс будет иметь некоторые общие черты. Ослабление межгосударственного взаимодействия – это снижение доступности ресурсов, а значит, и доходов, следствием чего будет ослабление эффекта масштаба, которое приведет к сворачиванию специализации и, соответственно, дальнейшему ослаблению межгосударственного взаимодействия. Дефицит заставляет людей (и целые страны) думать прежде всего о собственных потребностях. Преимущества, которые с точки зрения создания добавленной стоимости дают преемственность профессиональных знаний и разделение труда, исчезают. Любой труд становится менее эффективным и менее продуктивным. А это значит, что буквально всего – не только электроники, но и электроэнергии, не только автомобилей, но и бензина, не только удобрений, но и продовольствия – производится меньше. Отдельные части целого в совокупности меньше целого. Это осложняет ситуацию. Дефицит электроэнергии убивает промышленность. Меньше людей – меньше шансов на сохранение операций, требующих специализации (например, в дорожном хозяйстве, строительстве электросетей, производстве продовольствия).

Вот что такое децивилизация. Это цепь взаимосвязанных поломок, которые ведут не просто к повреждению, но к разрушению фундамента современного мира. До установления американского миропорядка не каждый регион мог похвастаться географическими условиями, благоприятными для развития цивилизации. Не каждый регион сумеет сохранить цивилизацию после отказа от миропорядка.

Одно дело, когда такая страна, как Мексика, тесно связанная с США, пытается наладить промышленное строительство, не имея запчастей, ввозимых из стран Азии, и совсем другое – когда такая страна, как Северная Корея, пытается выжить без возможности импортировать нефть, железо и продовольствие, а также без доступа к рынкам сбыта.

Хуже всего то, что наименее развитые страны полностью зависят от устойчивости цивилизации в других странах. Зимбабве и Венесуэла – примеры стран, которые в некотором роде сами выбрали путь децивилизации. Но большинство стран ступить на него заставят события, происходящие на других континентах, повлиять на которые эти страны не смогут. Если такие государства, как Бразилия, Германия или Китай, столкнутся даже со сравнительно небольшими трудностями, это приведет к такому обвалу спроса на сырье из Боливии, Казахстана или Демократической Республики Конго, что эти менее развитые страны лишатся финансовых поступлений, необходимых для импорта продовольствия, без которого невозможна даже самая скромная модернизация. Но и страны, подобные Бразилии, Германии или Китаю, которых в мире немало, столкнутся не с небольшими трудностями, а с серьезными проблемами.

Правда, в этом сгущающемся мраке есть просветы. Но их всего несколько.

Лишь немногим странам удалось достичь высокого уровня развития, избежав падения рождаемости. Список совсем короткий: США, Франция, Аргентина, Швеция и Новая Зеландия. И все. Даже если бы эти страны проводили единую политику, если бы сердца американцев, французов, аргентинцев, шведов и новозеландцев начали биться в унисон и они поставили бы интересы человечества выше своих собственных, масштабы глобального демографического перехода все равно не позволили бы им, даже совместными усилиями, создать фундамент новой мировой системы.

Во многих отношениях, и прежде всего в том, что касается образования, благосостояния и здоровья населения, глобализация показала себя с наилучшей стороны, но она не может продолжаться вечно. То, что нам и нашим родителям (а в некоторых случаях и бабушкам и дедушкам) казалось нормальным, хорошим и правильным на протяжении последних 70 лет, на самом деле – историческая аномалия как в стратегическом, так и в демографическом плане. Период 1980–2015 гг. был особенным, неповторимым, благодатным периодом истории человечества. Этот период подошел к концу. Мы больше не сможем наслаждаться им.

И это еще не самая плохая новость.

Конец эпохи изобилия

В недоброе старое время, когда еще не существовало океанского судоходства, уровень развития человечества был не слишком высок. Большинство государств были либо империями, либо феодальными образованиями.

Все зависело от того, насколько далеко простиралась их власть.

Те немногие территории, география которых позволяла им стать центрами империй, использовали свое богатство для военного и экономического вмешательства в дела других территорий. Время от времени в этих центрах рождались новые технологии, меняющие расстановку сил в регионе и способствовавшие захвату новых земель. Римляне использовали дороги для быстрой переброски войск. Монголы изобрели железные стремена, позволявшие коннице в бою буквально косить врагов.

Но все эти новшества мгновенно перенимались конкурентами, поэтому любое преимущество было краткосрочным. А поскольку мало кто хотел быть захваченным, все старались разрабатывать самостоятельно или перенимать новые технологии. Как известно, Ганнибал приручил нескольких животных – слонов, чтобы неожиданно напасть на территории в самом сердце Римской империи. Поляки настроили множество противоконных заграждений и получили возможность посылать лесом монгольскую конницу.

Такова была общая картина, но она не совсем точна. Или, во всяком случае, не полна. С организационной точки зрения имперская экспансия едва ли была нормой. Конечно, из учебников истории мы знаем о борьбе технологий и борьбе с технологиями. Но на каждую успешную имперскую экспансию приходилось одно падение империи, а десяткам тысяч потенциальных империй так и не удалось отвоевать себе место под солнцем.

При ближайшем рассмотрении все оказывалось не так страшно.

На локальном уровне жизнь была далеко не такой драматичной. Бо́льшую часть населения составляли вилланы – так называли феодально-зависимых крестьян, живших натуральным хозяйством и добывавших пропитание тяжелым трудом. Жизнь вилланов целиком зависела от отношений с местными феодалами. Последние контролировали укрепленные города и замки, и когда случались набеги небольших армий, вилланы в панике бежали в крепости и оставались там до тех пор, пока опасность не минует. В обмен на защиту от врагов они платили феодалу подати, снабжали его продовольствием и трудились на него[38]38
  Обмен предполагает определенную свободу выбора. Вилланы же, по сути, были рабами, прикрепленными к земле. Если лендлорд продавал землю, вилланы обычно становились собственностью нового хозяина.


[Закрыть]. Поскольку подати уплачивались в основном излишками продовольствия, феодалы не могли похвастаться разнообразием своего имущества и, соответственно, развивать торговлю с соседями. Феодальная система не стимулировала ни взаимодействие граждан, ни развитие системы образования, ни прогресс. С тех пор мало что изменилось.

Экономики двух систем (феодальной и имперской) были удручающе похожи. Феодализм предполагал торговлю безопасностью – феодалы обеспечивали вилланам защиту от врагов, а те вверяли им свои жизни. Точка, абзац. Имперская система не сильно отличалась от феодальной: масштабная торговля могла развиваться только внутри страны. Получить безопасный доступ к новым товарам можно было, только захватив новые территории. Поскольку любое преимущество было лишь временным, отношения между имперским центром и провинциями строились на принципе «Безопасность в обмен на преданность», а гарантией его соблюдения служила мощь имперской армии.

Пирог был невелик. Увеличивался он очень медленно, а часто вообще усыхал. Ни у кого не было доступа ко всему пирогу, а торговля была жестко ограничена тиранией географических условий. По большому счету, человечество в борьбе выясняло, кто и какие куски маленького черствого пирога сможет отхватить.

А потом в мгновение ока (по историческим меркам, конечно) все изменилось.

Плавания Колумба на пороге XV в. запустили неуправляемую цепную реакцию, связавшую всех и вся. Океанское судоходство позволило сначала испанцам и португальцам, а потом и британцам, и всем остальным народам добираться до любой территории, прилегающей к океану, и взаимодействовать с местным населением. Империи еще существовали, но их экономическая база изменилась, потому что они получили доступ практически к любым товарам практически в любой точке земного шара. По мере расширения экономической базы крупнейших держав замкнутая экономика феодальных государств начала схлопываться. Для ведения войн империям требовалось все больше людей. Для экономической экспансии требовалось больше работников. Имперская торговля рождала новые отрасли экономики. И в том и в другом феодальные системы безнадежно проигрывали империям, поскольку не сумели приспособиться к новым реалиям и не могли предложить миру ничего, кроме натурального хозяйства.

Десятилетия складывались в века, ожидания менялись, потому что менялась экономика. Пирог теперь был не один, и он не усыхал. Пирогов теперь было много, все они были свежие и становились все пышнее. Все пышнее и пышнее. И это, помимо всего прочего, делало наш мир таким, каким мы его знаем.

Больше товаров. Больше игроков. Растущие рынки. Растущее количество рынков. Упрощение транспортировки. Больше взаимодействия. Больше торговли. Больше финансовых ресурсов. Больше технологий. Усиление интеграции. Расширение доступа к финансовым ресурсам. Больше, больше, больше.

Это был мир, в основе которого лежал концепт «больше».

С тех пор как Колумб переплыл океан, экономика стала определяться этим концептом. Эволюция мира в рамках этого концепта, разумное ожидание чего-то большего в конечном итоге разрушили старую экономику имперских и феодальных систем, не знавших океанского судоходства. Новые товары, новые рынки, новые игроки, новые богатства, новые взаимосвязи и новая экспансия требовали новых методов управления новыми экономическими отношениями. Человечество создало новые экономические модели, самыми успешными и долгоиграющими из которых оказались фашистский корпоративизм, коммунистическая командная экономика, социализм и капитализм. Соперничество этих четырех систем – этих -измов – определяло ход истории на протяжении последних нескольких столетий.

По сути, все экономические модели – это системы распределения, определяющие, кто, что, когда и каким образом будет получать.

● С капитализмом американцы знакомы ближе, чем с другими системами. Суть его заключается в том, что решения, особенно касающиеся производства и потребления, спроса и предложения, а также технологий и коммуникаций, принимает не государство, а граждане и бизнес. Капитализм лежит в основе американской экономики, но американцы далеко не единственные капиталисты в мире. Япония, Австралия, Швейцария, Мексика, Тайвань, Ливан, страны Балтии – в каждой из этих стран своя версия капитализма.

● Социализм считается либо нормой (если вы живете в Европе), либо аномалией (если вы живете в США и если вы правый радикал). В современных социалистических системах бизнес, государство и граждане сосуществуют в постоянной круговерти сотрудничества и борьбы. Основополагающий принцип истинно социалистических систем заключается, однако, в том, что государство является неотъемлемой частью экономической системы. Насколько весомой должна быть его роль и каким образом оно должно поддерживать общество и влиять на него – вопросы дискуссионные. На сегодняшний день самыми яркими примерами успешных социалистических государств являются, видимо, Канада и Германия. Итальянская, бразильская и южноафриканская версии социализма, скорее всего, требуют некоторой корректировки[39]39
  Следует отметить, что многие государства, называющие себя социалистическими, на самом деле таковыми не являются. Например, правых американцев больше всего беспокоит «социализм» в Венесуэле. Но венесуэльские элиты просто прикрываются этим термином, чтобы скрывать тот факт, что крадут абсолютно все – даже то, что практически невозможно украсть. Это ужасно. Но это не социализм. Это вообще никакой не -изм, а самая обыкновенная клептократия. Наверняка среди ученых и идеологов есть приверженцы классических теорий, считающие, что при социализме рабочим принадлежат средства производства. Этого не было никогда, а я склонен игнорировать вещи, которых никогда не было. Современные экономисты, говоря о социализме, имеют в виду европейские государства с развитой системой социального обеспечения, и я не вижу причин возражать им.


[Закрыть].

● Коммунистическая командная экономика – это социализм, доведенный до абсурда. Главный принцип этой системы заключается в том, что решения, принятие которых капиталистические системы делегируют бизнесу и гражданам, коммунистическое государство принимает единолично. Отстранение граждан и бизнеса от процесса принятия решений (а заодно и запрет предпринимательской деятельности) позволяет направлять все силы общества на решение поставленных государством задач. Самым ярким примером крупнейшей и самой успешной коммунистической командной экономики был Советский Союз, но версии этой системы встречались и в других странах, где политическим элитам очень нравилось командовать. В начале холодной войны чрезвычайно успешная, хотя и довольно закрытая система командной экономики функционировала в Южной Корее (несмотря на то, что на словах эта страна активно выступала против коммунизма)[40]40
  Уверен, что найдутся идеологи и/или экономисты, которые, читая этот текст, захотят узнать, что я думаю об «истинном» коммунизме, то есть о государственном строе, при котором государство обеспечивает справедливое распределение товаров и услуг (от каждого по способностям, каждому по потребностям). Со времен Карла Маркса никто никогда не имел возможности опробовать этот механизм и никогда ее не получит, потому что люди – это люди, и при такой системе распределения те, у кого есть способности, либо станут бездельниками, либо сбегут из страны. Не согласны? Не будьте детьми. Или отправляйтесь на другую планету и заселяйте ее существами, не похожими на людей.


[Закрыть].

● Фашистский корпоративизм сегодня не очень актуален. В рамках этой системы власть принадлежит крупному бизнесу и государству. Последнее принимает решения, формулирует цели и координирует работу корпораций, направленную на достижение этих целей. Но ключевое слово здесь – «координирует». Бизнес тесно переплетается с государством, которое им управляет, но само, как правило, не занимается экономической деятельностью. В рамках хорошо управляемой фашистской экономики государство может направить бизнес на реализацию важных государственных проектов, например, таких, как строительство автомагистралей или истребление евреев. Но повседневное управление корпорациями чаще всего остается прерогативой их владельцев. Несомненно, самый яркий пример фашистского корпоративизма – гитлеровская Германия, хотя в период холодной войны в течение нескольких десятков лет фашистским государством была Южная Корея, которая в дальнейшем плавно переориентировалась на капитализм с элементами социализма. Современный китайский «коммунизм» гораздо больше похож на фашизм, чем на социализм и тем более на коммунизм. То же самое можно сказать и о Египте после «арабской весны».

У каждой модели свои плюсы и минусы. Капитализм – это отказ от равенства в пользу максимизации роста, как экономического, так и технологического. Социализм жертвует ростом ради инклюзивности и всеобщего благоденствия. Командная экономика отказывается от динамичного развития ради стабильности и конкретных достижений. Фашистский корпоративизм решает свои задачи, не жертвуя ни ростом, ни динамичным развитием, но лишая народ права на свободное волеизъявление и скатываясь к массовым репрессиям и фантастической коррупции. Народу остается лишь жить в постоянном страхе от сознания того, что ничто не может помешать государству в любой момент перейти к геноциду. Капитализм и социализм хорошо сочетаются с демократией и легко переносят связанные с ней вечный шум и хаос. Командная экономика и фашистский корпоративизм в этом смысле предпочитают гробовую тишину.

Но у всех этих -измов, изобретенных человечеством за последние несколько столетий и не раз проверенных на практике за последние несколько десятилетий, есть одна общая черта. В их основе лежит концепт, от которого нам вскоре придется отказаться, – концепт «больше».

С точки зрения геополитики экономический бум, начавшийся после Второй мировой войны и набравший обороты после окончания холодной войны, имел искусственное происхождение и преходящий характер. Возвращение к «норме» по определению будет означать, что нам придется немного… ужаться. С точки зрения демографии пик развития экономики массового потребления уже остался позади. В 2019 г. численность населения Земли в возрасте старше 65 лет впервые превысила численность детей в возрасте до пяти лет. К 2030 г. пенсионеров будет уже вдвое больше, чем детей этого возраста.

С одной стороны, почти все страны, которые могут похвастаться благоприятными географическими условиями, позволяющими развиваться без поддержки США, уже достигли высшей точки развития. Почти во всех этих странах вот уже несколько десятилетий наблюдается сокращение численности населения. Почти во всех этих странах население катастрофически стареет.

С другой стороны, страны, которые не могут похвастаться благоприятными географическими условиями и, соответственно, нуждаются в поддержке США, уже упустили свой шанс. Промежуточное положение занимают страны, за последние несколько десятилетий сумевшие с помощью Америки достичь определенного уровня развития. Сегодня и они лишаются демографических и географических предпосылок благополучия.

Обобщив геополитические и демографические факторы, можно с уверенностью сказать, что новых государств массового потребления мы уже не увидим. Хуже того, пирог мировой экономики будет не просто усыхать. Вследствие бездействия американцев он будет разрезан на множество кусков.