Текст книги "Конец мира – это только начало: Экономика после краха глобализации"

Возьмите город, в котором живете. Представьте, что все необходимое для производства и продовольственных, и непродовольственных товаров, а также энергии пришлось бы вырабатывать на месте. В этом случае, даже если вы живете в Шанхае, Токио, Лондоне или Чикаго, вы не сможете существовать как прежде. Миропорядок превратил мир в один гигантский город, в котором каждый работник специализируется на том, что у него лучше всего получается. Кто-то выращивает авокадо, кто-то производит металлоизделия, кто-то очищает бутадиен, кто-то делает флешки, или разрабатывает ветряные двигатели, или обучает желающих йоге. На деньги, полученные от продажи товаров, которые мы умеем делать хорошо, приобретаются товары и услуги, которые хорошо умеет делать или предоставлять кто-то другой. Схема не идеальная, но она привела к невиданному технологическому прогрессу, переходу к цифровой эпохе и небывалому росту спроса на качественно новое образование.

Но все это – не результат естественного хода вещей. Это следствие действий США, создавших миропорядок, поддерживающий мировую торговлю и международную безопасность. Без глобализации мир станет меньше. Более того, наш огромный мир расколется на несколько маленьких мирков, многие из которых будут враждовать с другими мирками.

Скажем прямо: существующие на сегодняшний день -измы, к сожалению, не смогут справиться с вызовами ближайшего будущего.

● Капитализм без роста приводит к быстрому нарастанию неравенства, поскольку те, у кого есть политическое влияние и богатство, будут манипулировать системой, чтобы заполучить еще бо́льшие куски усыхающего пирога. Соответственно, нас ждут социальные потрясения. Вот лишь три примера того, как это происходило (а таких примеров не счесть): движение анархистов в США во время Великой депрессии; приход к власти Дональда Трампа благодаря победе в Ржавом поясе вследствие деиндустриализации региона; коллапс государства и общества в Ливане во время гражданской войны.

● Перспективы социализма еще более мрачные. Социализм не способен достичь капиталистических темпов роста, даже когда пирог становится все пышнее, и уж тем более когда он усыхает. Он cможет поддерживать экономическое равенство, но вряд ли сам сохранится как модель. В отличие от капиталистической системы, в рамках которой хотя бы представители элит сумеют остаться на плаву, при социализме с каждым годом всем будет становиться все хуже и хуже. Массовые социальные потрясения и распад государства – обязательные ингредиенты социализма, системы, которую многие считают привлекательной.

● Фашистский корпоративизм способен найти пути преодоления трудностей, переложив решение большей части экономических задач на крупные корпорации. Но в конечном счете и он столкнется с теми же проблемами, что и капитализм, и социализм, – с нарастанием неравенства, вызванного концентрацией власти в руках представителей бизнеса, и серьезной стагнацией вследствие усыхания пирога. При этом, поскольку вся ответственность будет лежать на государстве, вскоре начнется сначала поиск виноватых, а затем и массовые беспорядки.

● Остается рассмотреть только коммунизм с его командной экономикой. Как ни печально, возможно, эта система окажется самой успешной, но при одном условии: если граждане будут полностью лишены права на свободное волеизъявление, инакомыслие будет жестоко преследоваться, а пропаганда – промывать людям мозги в духе оруэлловского «1984». При этом, разумеется, все внутренне присущие системе недостатки сохранятся, поскольку успех возможен лишь в том случае, если те, кто управляет командной экономикой, будут правильно угадывать, какие технологии и товары окажутся востребованными и где взять соответствующие ресурсы. Права на ошибку у них не будет.

Мы наблюдаем не просто экономический кризис, вызванный демографическими факторами. Мы становимся свидетелями конца экономической истории последних 500 лет.

Сегодня я могу назвать лишь две ранее существовавшие экономические системы, которые могут выжить в мире, к которому мы идем. Обе они уже очень немолоды.

Во-первых, это старый добрый империализм. Чтобы он заработал, в стране должна быть армия, и прежде всего мощный военно-морской флот и морской десант. Армия нужна для захвата территорий и государств и их неограниченной эксплуатации. Она будет принуждать население захваченных стран добывать полезные ископаемые, трудиться и производить товары. В то же время оккупированные территории будут служить рынком сбыта произведенных на них товаров. Британская империя во времена расцвета преуспела в подобных начинаниях, но, сказать правду, со времен Колумба эксплуатацией захваченных территорий занимались все государственные образования, называвшие себя империями. Если вам кажется, что империализм – это самый настоящий рабовладельческий строй (с некоторыми географическими и юридическими поправками, касающимися отношений между рабовладельцами и рабами), то вы недалеки от истины.

Во-вторых, это так называемый меркантилизм, то есть экономическая система, в рамках которой вы никому не позволяете экспортировать товары в страны, в которые вы сами экспортируете товары, но в то же время стремитесь пропихнуть последние куда только можно. Такая политика зачастую преследует еще одну цель – подорвать производственные мощности страны, выступающей рынком сбыта, чтобы в долгосрочной перспективе целевой рынок полностью зависел от вас. Меркантилизм широко практиковала Франция времен империи, но то же самое можно сказать и о других зарождающихся промышленных державах. В начале XIX в. Британия с треском обрушила цены на немецкие товары, а Германия сделала то же самое в конце XIX в. со всеми, до кого смогла дотянуться. Не будет преувеличением сказать, что меркантилизм был характерен для экономической политики Китая в 2000-е и 2010-е гг. (и, вы только представьте себе, под стратегическим прикрытием Америки).

По сути, обе рассмотренные модели могли бы выкачивать ресурсы из других стран, перекладывая, таким образом, потери от общего экономического упадка на захваченные территории. Цель – получить больший кусок усыхающего пирога. Теоретически обе модели (особенно объединившись) могут оказаться эффективными в мире, который станет более бедным, уязвимым и раздробленным. Но даже в случае объединения этих моделей в одну (империалистический меркантилизм) они столкнутся с принципиально новой, комплексной, практически неразрешимой проблемой.

У них будет много пушек, но мало солдат.

В прошлом, во времена империализма (и меркантилизма), обосновываясь на захваченных территориях, где последним достижением прогресса в области вооружений были копья и ножи, британцы (или немцы, или французы, или датчане, или бельгийцы, или японцы, или португальцы, или испанцы, или аргентинцы и т. д.) привозили с собой ружья и пушки. Местному населению (если его не уничтожали сразу) не нужно было долго объяснять, что теперь оно будет подчиняться оккупантам. Мощный технологический разрыв в области вооружений позволял последним захватывать новые территории с помощью небольших соединений морских десантников. Лучшим примером, пожалуй, может служить Британская Индия. Численность личного состава британских вооруженных сил в колониях в Южной Азии редко превышала 50 000 человек, а иногда даже составляла менее 10 000 человек, в то время как численность местного населения достигала 200 млн человек. Как правило, соотношение численности оккупантов к численности населения оккупированных территорий составляло 1:4000 (примерно таким же было бы соотношение численности населения моего родного города Маршалтауна в Айове к численности населения всех штатов, расположенных к западу от Миссисипи, если бы мой городок решил захватить последние).

В те времена, когда страны-оккупанты были намного более развиты экономически, чем оккупированные страны, такое соотношение не создавало проблем. Но по мере технологического развития Индии сама мысль о том, что британцы смогут контролировать эту огромную страну, стала казаться дикой. Уход британцев с захваченной территории стал лишь вопросом времени и политической воли[41]41
  #Гандикрутойперец.


[Закрыть].

Сегодня, разумеется, по-прежнему одни страны более развиты в экономическом (и военном) отношении, чем другие, но их уже не разделяет зияющая пропасть, как промышленно развитые и доиндустриальные страны в XIX в. Представьте, легко ли было США (одной из самых развитых стран мира) пытаться изменить Афганистан (одну из самых отсталых стран мира)? Необязательно иметь новейшее оружие, железные дороги, асфальтированные дороги, электричество, компьютеры и телефоны. Достаточно было просто иметь оружие, железные дороги, асфальтированные дороги, электричество, компьютеры и телефоны.

После 2022 г. позволить себе стать мировыми империями смогут лишь те страны, где будет иметь место сочетание трех факторов: ярко выраженного чувства культурного превосходства; армии, способной эффективно захватывать территории, не имеющие возможности защищаться; и много, очень много молодых людей, которых можно использовать в качестве пушечного мяса.

После Второй мировой войны единственной страной, которая могла похвастаться сочетанием указанных факторов, были США. В XIX в. и начале ХХ в. в Америке наблюдался технологический, географический, демографический и экономический рост, и когда в 1945 г. умолкли пушки Второй мировой войны, янки обладали технологическим, географическим, демографическим, экономическим, а также военным и стратегическим преимуществом, а также преимуществом с точки зрения численности населения. Но даже тогда американцы решили не оккупировать побежденные страны, несмотря на то что граждане последних были бы рады приветствовать их как «освободителей». Сегодня мы живем в мире приближающегося демографического кризиса. Стран, которые могли бы похвастаться масштабами влияния и количеством молодых людей, необходимым для установления господства над зарубежными территориями, просто не существует.

Лучшее, на что можно рассчитывать, – региональные империи типа тех, которые существовали до эпохи океанского судоходства, то есть локальные сверхдержавы, властвующие над ближайшими соседями с помощью постоянного устрашения и/или агрессии. Но, скорее всего, и это вряд ли получится у кого-либо, кроме Франции и Турции, отличающихся устойчивой демографической структурой, мощным промышленным комплексом и заметным технологическим превосходством над потенциальными колониями[42]42
  Ответы на многие вопросы, касающиеся прошлого, настоящего и будущего этих стран, вы найдете в моей книге «Разобщенные государства: Борьба за власть в неуправляемом мире» (Disunited Nations: The Scramble for Power in an Ungoverned World).


[Закрыть]. Все остальное – просто лотерея, в которой теоретически смогут участвовать лишь немногие страны в немногих регионах, не говоря уже о том, что вряд ли билет окажется выигрышным. О вероятном будущем экономических систем я пишу не для того, чтобы вогнать вас в уныние (хотя, на мой взгляд, это было бы вполне естественной реакцией) или указать на наиболее вероятный исход.

Нет. Я делаю это для того, чтобы показать, что будет дальше. А дальше произойдут две вещи.

Во-первых, все изменится. Какую бы новую экономическую систему мы ни изобрели, вряд ли она будет похожа на уже известные. Скорее всего, потребуется гораздо больше финансовых ресурсов (пенсионное обеспечение – настоящая бездонная пропасть), но их будет значительно меньше (меньше работников – меньше налоговых поступлений). Можно предположить, что экономический рост и технологическое развитие (и то и другое требует вложений) прекратятся. Но это лишь одна сторона проблемы. Все то, чем управляли капиталистическая, фашистская и другие системы (производство, спрос, предложение, инвестиции, трудовые ресурсы, долги, дефицит, логистика), будет не столько деформироваться, сколько эволюционировать, принимая формы, которых мы ранее не знали. Мы входим в период серьезных трансформаций, когда стратегические, политические, экономические, технологические, демографические и культурные нормы претерпевают изменения одновременно. Естественно, мы перейдем и к новой системе управления.

Во-вторых, процесс будет очень болезненным. Концепт «больше» веками освещал нам путь вперед. Собственно, в течение последних 70 лет, прошедших под знаком глобализации, всего становилось больше, все росло как на дрожжах. В условиях демографических сдвигов и отхода от глобализации мы не просто прощаемся с концептом «больше» и вступаем в пугающий мир, определяемый концептом «меньше». Мы оказываемся в зоне свободного экономического падения – ведь все, что лежало в основе экономики со времен Ренессанса, рушится, причем одновременно.

Очевидно, что в условиях краха миропорядка и мирового демографического кризиса старые правила не работают, и пройдут десятилетия, прежде чем мы выработаем новые. Разные страны будут переживать слом старых систем по-разному и с разной скоростью, они будут реагировать на них в зависимости от своих сильных и слабых сторон, а также культурных и географических особенностей. Никакой новый -изм нельзя просто придумать на досуге, в тепле и уюте. Он может родиться лишь в определенное время в определенном месте во время демографического и геополитического кризиса.

С первой попытки ничего не получится. Мы не пойдем знакомым путем. Мы не попадем в тот же пункт назначения. Четыре вышеописанные экономические системы складывались веками. Это процесс, который не назовешь предсказуемым, плавным и линейным. В последний раз человечество сталкивалось с переменами, приведшими к появлению новых экономических моделей, во времена промышленной революции и первой волны глобализации. Мы активно спорили, какая экономическая система самая лучшая. Мы сражались. Вели войны. Большие войны. И не только холодные.

Жить во времена исторических перемен непросто.

Успешные плохие модели

Теперь, когда нам всем не помешает хорошая порция выпивки, рассмотрим несколько примеров успешного преодоления трудностей в прошлом. Хотя наш мир еще никогда не переживал того, что нам предстоит в ближайшем будущем, отдельные страны в силу своих демографических и политических особенностей оказались на переднем крае процесса трансформации раньше других. На планете есть несколько стран, чей опыт может вдохновить нас или, наоборот, убедит в том, что следовать их примеру не стоит. А может быть, даже убережет от непоправимых ошибок.

Эти две страны – Россия и Япония.

Хотя Россия и привыкла всегда все делать, мягко говоря, по-своему, нельзя отрицать, что она одной из первых ступила на путь индустриализации (вслед за Британией, примерно в одно время с Германией). Пути демографического и промышленного развития России и Германии тесно переплетались и, по большому счету, определяли историю Европы с начала XIX в. до настоящего времени[43]43
  Об отношениях этих двух стран я подробно рассказываю в книге «Разобщенные государства: Борьба за власть в неуправляемом мире» (Disunited Nations: The Scramble for Power in an Ungoverned World).


[Закрыть].

Но в то время как Германия могла использовать поддерживаемый США миропорядок для качественного скачка в сторону развития отраслей, создающих добавленную стоимость, и превращения своей ориентированной на внутреннее потребление экономики в экспортно ориентированную и высокотехнологичную, Советский Союз был страной, для вооруженного противостояния которой, собственно, и создавался этот порядок. Соответственно, СССР не мог следовать примеру Германии и пошел по пути строительства коммунистической командной экономики. Ни одна отрасль советской экономики, за исключением военно-промышленного комплекса, по темпам технологического развития не могла сравниться с экономикой стран, опекаемых США. Года складывались в десятилетия, стагнирующая советская экономика оставалась технологически отсталой, а экономический рост 1960–1970-х гг. обуславливался не внедрением новых технологий, а увеличением численности работоспособного населения. Больше работников – больше продукции.

Чтобы Советский Союз продолжал существовать в долгосрочной перспективе, нужно было, чтобы его население продолжало расти, но рост прекратился. Депопуляция, вызванная мировыми войнами; сталинская урбанизация и коллективизация; серьезные управленческие ошибки Хрущева; брежневская стагнация – в результате всего этого в стране перестало рождаться нужное количество работников. К 1980 г. источник, питавший рост населения, и вовсе иссяк. Последствия не заставили себя ждать. Советский Союз столкнулся с экономическим, культурным, политическим, стратегическим и демографическим кризисом. С 1986 по 1994 г. показатели рождаемости снизились в два раза, а смертности – почти удвоились. Сегодняшняя Россия переживает одновременно и деиндустриализацию, и демографический кризис.

Мрачная картина? Да, но российский сценарий – возможно, один из самых благоприятных для большей части индустриального мира. В конце концов, у России есть множество возможностей обеспечивать себя продовольствием и топливом. Кроме того, у нее достаточно ядерного оружия, чтобы охладить пыл потенциальных агрессоров. В мире, где торговля и финансовые ресурсы ограниченны, Россия находится не в худшем положении, учитывая, что у нее есть стратегический ядерный потенциал и возможность обеспечивать себя продовольствием, топливом и электроэнергией.

Однако золотой стандарт в плане готовности к миру построста демонстрирует другая страна.

На протяжении вот уже более 50 лет Япония постепенно погружается в демографическое небытие. Высшую точку урбанизации страна прошла уже после Второй мировой войны, и в крошечных квартирках в бесчисленных высотках Токио слишком мало места для того, чтобы заводить семью, тем более большую. Процесс зашел так далеко, что каждый год около 30 000 японцев умирают в полном одиночестве в своих квартирках, и об их смерти узнают только… по запаху. Соседям приходится обращаться в специальные службы и проводить дезинфекцию. С точки зрения демографической структуры населения Япония прошла точку невозврата еще в 1990-е гг., но государство и корпорации не забились в норку, чтобы тихо умереть, а заблаговременно начали трансформироваться с учетом традиционных демографических слабых и сильных сторон японского общества.

Японский бизнес сознает крайнюю напряженность демографической ситуации, а также тот факт, что для массового производства товаров внутри страны требуется молодое трудоспособное население, которого нет, а сбыт этих товаров на внешних рынках не приветствуется. Поэтому японцы придумали нечто новое: десорсинг.

Японский бизнес перенес значительную часть производственных мощностей в другие страны, туда, где больше работников, а производимые за рубежом товары продаются на локальных рынках. Часть прибыли поступает в Японию и расходуется на содержание (постоянно стареющего) населения страны. Научно-технические и конструкторские разработки, а также производство высокотехнологичных товаров и продуктов глубокой переработки по-прежнему осуществляются в Японии силами высококвалифицированных специалистов старшего возраста, но практически все остальные операции перенесены за рубеж. По сути, японцы сумели прочесть и разгадать зловещее предсказание, начертанное на стене в 1980-х гг., подобно призыву халдейскому царю Валтасару остановиться и задуматься. Они поняли, что США как гарант безопасности не приветствуют демпинг товаров на зарубежных рынках, и в течение нескольких десятилетий держали курс на производство товаров непосредственно на территориях целевых рынков. В частности, новая мантра компании Toyota звучала так: «Производи там, где продаешь».

Новая модель производства позволила Японии стареть красиво. Однако возникает ряд серьезных проблем.

Во-первых, японская экономика начала пробуксовывать. К 2019 г. она сжалась по сравнению с 1995 г. (в сопоставимых ценах). Если нет возможности производить и продавать товары на своей территории, приходится снижать планку ожиданий. В условиях построста даже невероятно успешным экономическим предприятиям расти практически некуда.

Во-вторых, опыт Японии, скорее всего, невоспроизводим. Во всяком случае, путь, по которому она шла с 1980 по 2019 г., во многом уникален.

● Переход Японии к эпохе построста протекал в безопасности, под железобетонным прикрытием США. Токио никогда не приходилось всерьез беспокоиться о защищенности государственных границ. Сегодня, когда Америка больше не заинтересована в поддержании миропорядка, большинство стран рискует остаться без ее покровительства.

● Японский бизнес не сталкивался с серьезными угрозами и за пределами страны, отчасти вследствие принятого после окончания холодной войны подхода «теперь все мы – друзья», отчасти благодаря тому, что Америка следила за безопасностью. Удаление Америки из этого уравнения означает, что большинство стран и торговых маршрутов лишаются железобетонной защиты, под которой эволюционировала Япония.

● Трансформация Японии происходила в условиях свободного доступа бизнеса к мировым потребительским рынкам, и прежде всего американскому. Помимо того, что население Японии стареет, американская политическая система сегодня стала более закрытой, и США больше не намереваются обеспечивать свободу мировой торговли и уж тем более открывать свой потребительский рынок для демпинга.

● Когда в Японии начался процесс трансформации, она в целом была процветающей страной. По среднедушевому доходу Япония могла сравниться с Америкой конца 1980-х гг. Промышленные предприятия, построенные японцами за рубежом, нужно было содержать, и японцы делали это самостоятельно. У них была такая возможность, потому что, хотя демографический переход уже начался, точка невозврата еще не была пройдена. Когда в 1990-х гг. японцы начали практиковать десорсинг, численность трудоспособного населения позволяла продолжать делать это еще лет 20. Сегодня в мире очень мало стран, где условия, в которых начинала Япония, столь же благоприятны, как в этой стране, и ни у одной из них нет ни налогооблагаемой базы, ни трудовых ресурсов, которых хватит более чем на 10 лет.

● Этнический состав населения Японии – один из самых однородных в мире: более 98 % граждан – японцы. Этим был обусловлен спокойный характер социальной и экономической трансформаций, которые в странах с более разнородным этническим составом населения привели бы к массовым беспорядкам.

● Япония прекрасно защищена. Страна расположена на архипелаге, который никогда никому не удавалось захватить. Даже американцы побоялись нападать на Японию. Они решили, что, чем посылать десантников на верную смерть, лучше сбросить на Хиросиму и Нагасаки ядерную бомбу и вынудить японцев капитулировать. В сущности, потребность Японии в оборонительном потенциале в мире без обеспечиваемой американцами безопасности вполне можно удовлетворить силами японского флота, мощность которого оптимальна для решения этой задачи.

● Наконец, как и в случае демографических ресурсов, у Японии был избыток самого ценного ресурса – времени. Трансформация экономики не происходит мгновенно. После того как в 1989 г. рухнули фондовая биржа и рынок недвижимости, увлекая за собой старую японскую модель экономики, у Японии оставалось еще три десятилетия на то, чтобы перейти к тому, что стало новой нормой.

Лишь очень немногие страны могут похвастаться квалифицированными кадрами и финансовыми ресурсами, позволяющими начать практиковать десорсинг в рамках японской модели. На ум приходят Дания, Нидерланды, Великобритания, Сингапур, Южная Корея и Тайвань. Европейские страны из этого списка, возможно, сумеют обеспечить свою безопасность самостоятельно (при незначительной поддержке США или, может быть, в партнерстве с демографически более стабильной Францией). Что касается азиатских стран, то они, видимо, могут сдаться на милость Японии и попросить защиты у нее.

Но вопрос в том, где эти страны могли бы практиковать десорсинг.

В какой-то степени старейшие члены Европейского союза опробовали эту стратегию на странах Центральной Европы, принятых в ЕС в 2000-х гг. Но население Центральной Европы в среднем стареет еще быстрее, чем население стран Западной Европы, и в 2020-е гг. рассматриваемая выше стратегия рухнет под собственным весом. «Азиатские тигры» могли бы практиковать десорсинг в странах Юго-Восточной Азии, и они уже пытались это делать. Но они не обладают достаточной военной мощью, чтобы развивать подобные отношения без серьезной внешней поддержки. За исключением США, любая страна с более или менее здоровой демографией скорее будет для них экономическим конкурентом и/или военным противником, а следовательно, не местом для инвестиций.

Переход к новой системе – всегда процесс болезненный, и большинство стран просто не могут на него решиться. Когда в 2016 г. я начал обдумывать концепцию этой книги, мне казалось, что у нас есть еще лет 15 на то, чтобы во всем разобраться. Этого было слишком мало для того, чтобы перекроить то, что складывалось на протяжении последних 500 лет, но лучше, чем ничего. Но в первые же недели 2020 г. случилась трагедия. Надежда умерла, и кончина ее была внезапной и страшной.