Текст книги "Отговорила роща золотая… Новокрестьянская поэзия"

Земля родная

Артему Веселому

 
Незадаром жестоко тоскую,
Заглядевшись на русскую сыть.
Надо выстрадать землю родную
Для того, чтоб ее полюбить.
 
 
Пусть она не совсем красовита,
Степь желта, а пригорок уныл, —
Сколько дум в эту землю убито,
Сколько вырыто свежих могил!
 
 
Погляжу на восток и на север,
На родные лесные края.
Это ты и в туманы, и в клевер
Затонула, родная земля!
 
 
Пусть желтеют расшитые стяги,
Багровеют в просторах степных, —
Незадаром родные сермяги
Головами ложились на них.
 
 
Слышу гомон ковыльного юга,
Льется Волга, и плещется Дон.
Вот она, трудовая лачуга,
Черноземный диковинный звон!
 
 
Не видать ни начала, ни края.
Лес да поле, да море вдали.
За тебя, знать, недаром, родная,
Мы тяжелую тягу несли!
 
 
Каждый холм – золотая могила,
Каждый дол – вековая любовь.
Не загинь, богатырская сила!
Не застынь, богатырская кровь!
 
 
В черный день я недаром тоскую,
Стерегу хлебозвонную сыть.
Надо выстрадать землю родную
Для того, чтоб ее полюбить!
 

1926

Кровавые следы

 
Кровавые следы остались на полях.
Следы великого державного разбоя.
Под гнетом виселиц и грозных царских плах
Стонало горько ты, отечество родное.
 
 
Изношен по полю батрацкий мой кафтан,
Но гневу нашему нет, кажется, износу.
Горят рубцы глубоких старых ран,
Как будто прямо в грудь вонзил мне ворог косу.
 
 
Как будто бы вчера меня под крик и свист
Пороли на скамье по барскому приказу
За то, что молод я, и буен, и речист,
За то, что барину не кланялся ни разу.
 
 
Как будто бы вчера наш неуемный поп
На буйное село шел к приставу с доносом.
Клеймом позорным – раб! – клеймили каждый лоб,
И плакался народ набатом безголосым.
 
 
Как будто бы вчера по всей родной земле
С улыбкой дьявольской расхаживал Иуда.
Но пала власть царя. И в солнечном селе
Увидел я невиданное чудо.
 
 
Свобода полная! Долой нелепый страх!
Но ум встревоженный совсем твердил иное.
Уму все чудятся ряды кровавых плах,
Под палкой и кнутом отечество родное.
 

1917

«Кто любит родину…»

 
Кто любит родину,
Русскую землю с худыми избами,
Чахлое поле,
Градом побитое?
Кто любит пашню,
Соху двужильную, соху-матушку?
Выйдь только в поле
В страдные дни подневольные.
Сила измызгана,
Потом и кровью исходит силушка,
А избы старые,
И по селу ходят нищие.
Вешнее солнце
В светлой сермяге
Плачет над Русью
Каждое утро росой серебряной.
Кто любит родину?
Ветер-бродяга ответил красному:
– Кто плачет осенью
Над нивой скошенной и снова
Под вешним солнцем
В поле – босой и без шапки —
Идет за сохой, —
Он, лапотный, больше всех любит родину!
Ведь кровью и потом
Облил он, кормилец, каждую глыбу
И каждый рыхлый
И теплый ломоть скорбной земли своей!
 

1915

Морока

 
Ты меня задушила снегами,
И туманом упала на грудь.
Опоен беспокойными снами,
Я иду, чтоб в снегах утонуть.
 
 
Проняла меня песней унылой,
Красным звоном, присядкой лихой,
Волжским гневом, тайговою силой, —
Вечным призраком ты предо мной.
 
 
Обняла Володимиркой пыльной, —
Но с тобой куда хочешь пойду!
И недаром печально застыли,
Как глаза твои, звезды в пруду.
 
 
Вдруг в пути замаячат в тумане
Вихорьки придорожных костров.
Так и кажется: гикнут цыгане
И – вприсядку под звон бубенцов.
 
 
Пусть летят с кистенями ватаги
Свистом по лесу, – я не боюсь!
Может быть, мне от выпитой браги
С опохмелья мерещится Русь?
 

1920

«Обветренное тело…»

 
Обветренное тело
Осеннего цветка
Поблекло – облетело
И сморщилось слегка.
 
 
Товарищи, мы тоже
В просторе ветровом,
Что нам всего дороже
Теряем… и живем!
 
 
Жестокие утраты
Мы забываем в час.
Не край ли синеватый
Глядит из наших глаз?
 
 
И кто нас разгадает?
Всему свой час и срок.
Недаром увядает
По осени цветок!
 

1927

Обедня

 
Подойду я к озеру студену,
Помолюсь седому в камышах.
Помолюсь на древнюю икону
В голубых над полем облаках.
 
 
Затрезвонит озеро обедню,
На камыш налепит вспыхи свеч.
Буду слушать птиц степные бредни,
Птичьи песни помнить и беречь.
 
 
Повернусь к заутреннему лесу
И ему поклон отдам земной.
Тростником заплачу я чудесным
Над зеленой в поле целиной.
 
 
Лес на пашню голову положит,
Поведет березовой ноздрей.
На долинах с посохом прохожий —
Опояшусь лыковой зарей.
 
 
Подниму обветренные длани,
О погибших братьях помолюсь.
Воспою их тяжкие страданья
И твои, моя родная Русь.
 
 
Под ремнем опухли в небо плечи,
Под котомкой с новым сбором слой.
На меня, великого предтечу,
Смотрит Русь полей и родников.
 
 
Отслужило озеро обедню,
Отзвонили дней колокола.
Над полями выше и победней
Радость наша крылья подняла!
 

1917

Письмо с позиций

 
Если умру я, усну навсегда,
Кто пожалеет?
Может быть, солнце могилу мою
В полдень согреет?
 
 
Может быть, ветер в могильных кустах
Ночью заплачет?
Может быть, месяц, как по полю конь,
Мимо проскачет?
 
 
Все позабудут! Напрасно себя
Памятью тешим.
Время закроет дороги-пути
Конным и пешим.
 
 
Как я любил! Лишь родная моя
Это оценит.
Или и ей, как и всем на земле,
Память изменит?
 

1916

Привычка

 
Любую птаху назову по крику.
Мила мне в селах праздничная сонь.
Люблю послушать песню-горемыку
И свист в два пальца ночью под гармонь.
 
 
Глаза мои привыкли к перевалам,
К степной избе, к запаханным буграм,
Где золотая тучка ночевала
И шум зеленый шел по деревням.
 
 
Привыкли ноги мять траву и вьюгу,
Месить в дороге столбовую грязь!
Земля родная, черная подруга,
В тебя ложиться буду я, смеясь!
 
 
Привыкли руки гладить сивке гриву,
Звенеть косой и нажимать на плуг.
И сладко им обжечься о крапиву,
И отдохнуть в нечаянный досуг.
 
 
Не задержусь на этом свете долго,
Пришел я гостем в этот светлый дом.
Да как же я не залюбуюсь Волгой
И не поплачу над родным селом?!
 
 
Да что же будет, если я покину
И разлюблю тоску степных берез,
Перед окном осеннюю рябину
И дальний скрип и разговор колес!
 

1924

Ржаное солнце

 
Буду вечно тосковать по дому,
Каждый куст мне памятен и мил.
Белый звон рассыпанных черемух
Навсегда я сердцем полюбил.
 
 
Белый цвет невырубленных яблонь
Сыплет снегом мне через плетень.
Много лет душа тряслась и зябла
И хмелела хмелем деревень.
 
 
Ты сыграй мне, память, на двухрядке,
Все мы бредим и в бреду идем.
Знойный ветер в хижинном порядке,
Сыплет с крыш соломенным дождем.
 
 
Каждый лик суров, как на иконе,
Странник скоро выпросил ночлег.
Но в ржаном далеком перезвоне
Утром сгинет пришлый человек.
 
 
Дедов сад плывет за переулок,
Ветви ловят каждую избу.
Много снов черемуха стряхнула
На мою суровую судьбу.
 
 
Кровли изб – сугорбость пошехонца,
В этих избах, Русь, заполовей!
Не ржаное ль дедовское солнце
Поднялось над просинью полей?
 
 
Солнце – сноп, а под снопом горячим
Звон черемух, странник вдалеке,
И гармонь в веселых пальцах плачет
О простом, о темном мужике.
 

1922

С обозом

 
Загуляли над лесом снега,
Задымила деревня морозом,
И несет снеговая пурга,
Заметая следы, за обозом.
 
 
Поседел вороной меренок,
Растрепалась кудлатая грива.
Снежный путь бесконечно далек,
А в душе и темно, и тоскливо.
 
 
Без нужды опояшешь ремнем
Меренку дуговатые ноги.
По колено в снегу, и кругом
Не видать ни пути, ни дороги.
 
 
До зари хорошо бы домой.
На столе разварная картошка.
– Н-но, воронушка, трогай, родной,
Занесет нас с тобой заворошка!
 
 
В поле вихрится ветер-зимач,
За бураном – вечерние зори.
Санный скрип – недоплаканный плач,
Дальний путь – безысходное горе.
 

1914

«Свой крестный путь превозмогая…»

 
Свой крестный путь превозмогая,
Крутой свершая поворот,
К ржаным колосьям Русь святая
Непобедимая идет.
 
 
Изба – душистое кадило,
Поля – заиндевелый храм.
Святая Мати через силу
Идет к Исусу по горам.
 
 
Глаза – лазоревые реки,
Уста – расцветшие холмы.
Нетленны в русском человеке
Отцов и прадедов псалмы.
 
 
Мечта – несказанное Слово,
Душа – нечитанный Псалтырь.
Шумит под колоколом новым
В снегах таежная Сибирь.
 
 
Со всех сторон на Русь святую
Бросают петли, но вовек
От Бога в сторону другую
Не мыслил русский человек.
 
 
Ни войны, выдумки царевы,
Ни кровь, ни козни тяжких смут, —
В душе народной Божье Слово
И волю Божью не убьют.
 

[1917]

Сергей Есенин

 
Сказка это, чудо ль,
Или это – бред:
Отзвенела удаль
Разудалых лет.
 
 
Песня отзвенела
Над родной землей.
Что же ты наделал,
Синеглазый мой?
 
 
Отшумело поле,
Пролилась река,
Русское раздолье,
Русская тоска.
 
 
Ты играл снегами,
Ты и тут и там
Синими глазами
Улыбался нам.
 
 
Кто тебя, кудрявый,
Поманил, позвал?
Пир земной со славой
Ты отпировал.
 
 
Было это, нет ли,
Сам не знаю я.
Задушила петля
В роще соловья.
 
 
До беды жалею,
Что далеко был
И петлю на шее
Не перекусил!
 
 
Кликну, кликну с горя,
А тебя уж нет.
В черном коленкоре
На столе портрет.
 
 
Дождичек весенний
Окропил наш сад.
Песенник Есенин,
Синеглазый брат,
 
 
Вековая просинь,
Наша сторона…
Если Пушкин – осень,
Ты у нас – весна!
 
 
В мыслях потемнело,
Сердце бьет бедой.
Что же ты наделал,
Раскудрявый мой?!
 

1926

Стальной соловей

 
Заря взошла, не вспомнив обо мне, —
Должно быть, я не нужен никому.
Стихи мои о красной стороне —
Костры мои – задохнутся в дыму.
 
 
Дулейка милая, кому сейчас
Нужна твоя подонная тоска?
Задушит нас, задушит скоро нас
В полях ржаных железная рука.
 
 
Ты скоро перестанешь петь и звать,
А я уйду от пастбищ и от нив.
Стальные соловьи идут встречать
Стальной зари чудовищный разлив.
 
 
И все грустней и заунывней звук,
И я хриплю, и часто не пою,
Как будто бы мильон железных рук
Вцепились в глотку певчую мою!
 
 
Но грусть моя – безвременная грусть:
Конец пришел, и в поле голубом
Я скоро тож, березовая Русь,
Зальюсь стальным веселым соловьем!
 

1922

Страда

 
Рожь густая недожата,
Осыпается зерно.
Глянешь в небо, через хаты,
Небо в землю влюблено.
 
 
Зной палит. В крови ладони.
Рожь, как камень, под серпом.
Руки жнут, а сердце стонет,
Сердце сохнет об одном.
 
 
Думы, думы, тяжко с вами,
Серп не держится в руках.
Мил лежит под образами,
Точно колос на полях.
 
 
Рожь густая, – не одюжишь
Ни косою, ни серпом.
И поплачешь, и потужишь
Над несвязанным снопом.
 

1914

«Строительству не видно берегов…»

 
Строительству не видно берегов.
На улицах – за рвом глубокий ров.
Кирка, лопата, лом, рабочий крик.
Дымит котел, воняет грузовик.
К Арбату ближе – пестрая толпа
Разглядывает кости, черепа.
Осколки древних, глиняных посуд.
Рабочие кричат: «Чего вам надо тут?»
Спускают трубы. И гудит толпа,
Топча безмолвствующие черепа.
 

1931

Тятька

 
Тятька вернется на зорьке,
Весело будет в избе.
Будет с усмешкою горькой
Он говорить о себе.
 
 
Выставит ногу, обрубок,
Жаркому дню напоказ.
В хате березовой любо
Слушать диковинный сказ.
 
 
Будет охотно дивиться
Жутким рассказам народ.
Только жены белолицей
Грусти никто не поймет!
 

1916

Урожай

 
Рожь шумит высоким лесом,
Нынче весело полям.
Солнце красное воскресло,
И идет, и светит вам.
 
 
Утро синью напоило
Наш ржаной медовый край.
– Выходи, ржаная сила,
Жать богатый урожай!
 
 
Синь – косой раздайся шире,
Сытой грудью развернись.
Мы не даром в этом мире
Спелой рожью поднялись.
 
 
Не поймать седому долу
Песню красную в полон.
Нива колосом тяжелым
Бьет косцу земной поклон.
 
 
Завтра рожь под дружным взмахом
Ляжет в длинные ряды,
И придется сытым птахам
На ночлег лететь в скирды.
 
 
Рожь вскипела, зазвонила,
Взволновала сытый край.
– Выходи, ржаная сила,
Жать богатый урожай!
 

1918

Элегия

Ив. Касаткину

 
Скоро, скоро в дальнюю дорогу
Я отправлюсь, радостями жив,
От работы поустав немного,
Ничего с собой не захватив.
 
 
Но пока я не покинул края,
Где я прожил тридцать девять лет,
Стойко буду, сторона родная,
О житейский обжигаться бред.
 
 
Полюбуюсь на твои равнины,
На разливы полноводных рек.
Все мы в жизни рубимся, как льдины,
И недолог наш рабочий век.
 
 
Оттого и хочется до боли
Наворочать кучу всяких дел,
Распахать тоскующее поле,
Чтобы колос веселей звенел.
 
 
Сколько дум навеяно холмами
И рядами неприметных изб!
Золотыми в поле журавлями
Мы недаром дружно поднялись.
 
 
Жизнь моя поблекнула в опале,
В жгучем ветре вечных голодух.
На крутом житейском перевале
Я устал и медленно потух.
 
 
Но до самой до последней пяди
И сейчас уверенно пойду
Новой жизни, новой песни ради
На любую тяжкую беду.
 
 
Мне не страшно заседеть годами,
Я люблю веселой жизни звук.
И земли мечтающее знамя
До конца не выроню из рук!
 

1926

Александр Васильевич
Ширяевец
(1887–1924)

Аму-Дарья

 
Лавиной неприглядно-бурой
Бурлит меж низких берегов,
И будто слышен голос хмурый:
– «Я – дочь снегов и ледников!
 
 
Все опрокину, все смету я!»
И вот, разрушив ряд плотин,
Вдруг воду желтую, густую,
Стремит по новому пути!
 
 
Всегда в борьбе неутомимой,
Всегда тоска созревших сил!
За это в крае нелюбимом
Тебя одну я полюбил!
 

1919

Архангельский глас

 
Щупал девок я, ластился к бабам,
Матершинничал в три этажа.
Повлекут по загробным ухабам,
Чтоб поджарить меня, как стрижа.
 
 
Заартачившись у сковородки,
Завоплю я, ругнувшись зело:
– Отпустите – катнуться на лодке
На денек только – в наше село!
 
 
Взгромыхает Архангельский глас.
– Не годишься ни в ад ты, ни в рай!
Убирайся-ка, парень, от нас!
Щупай девок, гармонь раздувай!
 

Атаманова зазноба

 
Нет утехи, нет спокоя
С той поры, как мой родной
Закатился с голытьбою
К понизовью на разбой…
 
 
Где простились, вкруг да окол
Все брожу я у реки…
– Ах, неужто сгибнет сокол
С той ли вражеской руки!
 
 
Ночью снится взгляд прощальный,
Клич могутный… стон… пальба,
Да железный звон кандальный,
Да два висельных столба…
 
 
И взбегаю на бугры я,
Где разгульник поклялся:
Не метнутся ль заревые
С понизовья паруса?..
 

Башня Сумбеки

 
Давно-давно умолк Сумбеки
Великий плач, а ты – цела.
И будешь ты грустить вовеки
О тех, кого пережила.
 
 
Не о Сумбеки ли прибоем
Поет весенняя река?
Одна… не скачут с диким воем
На помощь ханские войска…
 
 
Лишь ночью жуткой и туманной,
В годину битвы роковой,
Услышишь снова вой гортанный
И плач Сумбеки горевой…
 

1916, (?)

Бурлак

 
Уплыву, как только вспенится
Волга-матушка-река!
У бродяг душа не пленница.
Не дрожит у кошелька!
 
 
Любо петь мне песни смелые,
Что поет по Волге голь,
Двинуть весла в гребни белые!
– Эх, зазноба, не неволь!
 
 
Уноси быстрей, кормилица,
Наши барки и плоты!
Глядь и ветер принасилится.
Будет меньше маеты…
 
 
Не меня ль краса румяная
Манит с берега рукой?..
Да милей мне воля пьяная!
Обручился я с рекой!
 

«В душном городе нищ я и жалок…»

 
В душном городе нищ я и жалок,
И тоску одолеть мне невмочь…
Снятся пляски и песни русалок
В колдовскую Купальскую ночь…
 
 
– Сам не свой я! Мерещится, снится,
Как аукает Леший в бору,
И огнится, взлетая, Жар-птица,
И разбойничий клад на яру…
 
 
Жутко мне… Захирею я скоро…
Не заглянет сюда Лесовик…
– Убежать бы к родному простору,
На зазывный русалочий крик!
 

1916, 1918

Волге

 
Тускнеет твой венец алмазный,
Не зыкнет с посвистом жених…
Все больше пятен нефти грязной —
Плевки Горынычей стальных…
 
 
Глядишь, старея и дряхлея,
Как пароходы с ревом прут,
И голубую телогрею
Чернит без устали мазут…
 
 
А жениха все нет в дозоре…
Роняет известь едкий прах…
Плывешь ты с жалобою к морю,
Но и оно – в плевках, в гудках…
 

Гадание

 
Месяц скатною жемчужиной
Засветился над горой.
– Выйди, званый, выйди, суженый!
Правду, зеркальце, открой!
 
 
Крестик снят… Одна я в горнице,
Ставлю свечи у зеркал…
– Кто покажется затворнице:
Стар иль молодец-удал?..
 
 
Вот и полночь… Жутко… Слышу я.
Как хохочет, весела,
Нечисть страшная под крышею,
Пляс бесовский завела…
 
 
Кто-то тянется и корчится.
Метит лапою обнять…
– Убежала бы, да хочется
О заветном разузнать…
 
 
Месяц скатною жемчужиной
Льет узорные лучи.
– Выйди, званый, выйди, суженый!
Сердце, сердце, не стучи!
 

Глаза

 
Посмотришь бегло – будто бы как все…
Посмотришь глубже – засосало в омут!
Глаза, глаза!.. И льнешь лучом к росе,
И давит, жжет квадрат холодных комнат.
 
 
И кто ж тебе придется по душе?
Калик немало пустишь ты по свету!..
Тону, тону в глазах, как в Иртыше
Тонул Ермак… И нет спасенья, нету…
 

17 ноября 1920 г.

«Говорил ты мне, что мало у меня удалых строк…»

Николаю Клюеву

 
Говорил ты мне, что мало у меня удалых строк:
Удаль в городе пропала, – замотался паренек…
 
 
А как девица-царевна, светом ласковых очей,
Душу вывела из плена – стали песни позвончей.
 
 
А как только домекнулся: кинуть город мне пора, —
Всколыхнулся, обернулся в удалого гусляра!
 

1909–1910 гг.

Грозовое

 
В гулкие гулы,
Уткою
Солнце нырнуло,
Скрылось пугливо…
Громами вольными
Мерится высь!
 
 
Громовые грохоты!
Удалые хохоты!
Грозовая вольница
Громыхает, гонится!
 
 
Молнии жуткие
С красной расшивы
Красными кольями
В берег впились!
 

«День – мордвин, от сусла разомлелый…»

 
День – мордвин, от сусла разомлелый, —
Снял онучи, зашагал в лесок.
Баловался земляникой спелой,
Горячо глотал березный сок.
 
 
Побежал на визги человечьи
К плесу – бабы бултыхались вплавь.
Задышал вдруг огненною печью,
Увидавши медовую явь…
 
 
Проглядел, как тихо ночь подкралась,
Наложила ептимью: «Казнись!»
Бил поклоны, а душа металась
К телу бабью, на сверкучий визг…
 

16 ноября 1920

«Дышат пьяно лиловые выси…»

 
Дышат пьяно лиловые выси,
Как всегда, беспечальны…
Месяц четок, как был при Чингисе,
Весь хрустальный.
 
 
Громкий выкрик призывно-покорный
С высоты минарета.
Звон дутара тягуче-минорный
Где-то…
 

1919, 1924

«Ем сочный виноград янтарно-хризолитовый…»

 
Ем сочный виноград янтарно-хризолитовый,
А в небе бирюза и мысли бирюзовы…
Чайханщик Ахмеджан с усердною молитвою
Сидит на коврике и бьет поклоны снова…
Проходит девушка…
Из-под чимбета глянули
Глаза лукавые, без робости и страха.
Вот скрылась за углом…
Прощай, прощай!.. Ну, стану ли
Роптать на жизнь, на мудрого Аллаха?..
Смущен мой Ахмеджан, знать, то же за молитвою
Увидел старый плут…
Не прочь пожить он снова!..
…Ем сочный виноград янтарно-хризолитовый,
А в небе бирюза и мысли бирюзовы…
Портрет мой
Орясина солидная! Детина!
Русоволос, скуласт, медведя тяжелей…
Великоросс – что между строчек: финна,
Славян, монголов помесь.
В песнях – соловей…
Боюсь чертей, возню их ухо слышит,
Дышу всем тем, чем Русь издревле дышит.
 

«Есть ли что чудесней…»

Памяти матери моей

Марии Ермолаевны

 
Есть ли что чудесней
Жигулей хребтов!
А какие песни
С барок и плотов!
А какие сказы
Ходят с голытьбой!
Услыхал и сразу
Закипел гульбой!
Жемчуг пьяных весел!
Паруса – суда!
Все бы кинул-бросил
И махнул туда —
С озорной волною
В эту синь и ширь!
Добывал бы с бою
Новую Сибирь.
…Пенные осколки
До небес летят…
Матери и Волге
Мой последний взгляд!
 

«За Русью-молодицей…»

 
За Русью-молодицей
Бегут два паренька:
– Ну, что же, озорница,
Кому твоя рука?
 
 
– Не я ли ражий, бравый,
С червонцами мошна, —
Пойдем со мной направо,
Ей будешь, что княжна!
 
 
– Не слушайся буржуя!
Уж я ль не по душе?
Налево! Докажу я —
Быть счастью в шалаше!
 
 
…Несутся вперегонку,
За белы руки хвать…
Она смеется звонко:
– Ой, не пора ль отстать!
 
 
Скажу я вам без гнева:
– Я путь без вас найду!
Ни вправо и ни влево
Я с вами не пойду!
 

Лето 1917 г.

Из зимних картин

 
Всю ночь, как призрак белый,
Пустившись в дикий пляс,
Метель в полях шумела,
Куда-то вдаль неслась…
 
 
И прилетала снова
На крыльях из парчи, —
И был, как стон больного,
Ее напев в ночи…
 
 
Всю ночь метель рыдала,
И крылась в сердце жуть, —
И сердце, ноя, знало,
Что счастья не вернуть…
 

1910

Из песен о городе

 
Лишь вечер – дикие напевы
И стон шарманки зазовут
Туда, где крашеные девы,
Торгуясь, тело продают…
 
 
…В узорах ярких скинет платье
И, взглядом опытным маня,
Свои продажные объятья
Раскроет с смехом для меня…
 
 
И вот безвольному, хмельному,
На миг сожмет мне душу стыд
И унесет меня к былому,
И светом детства озарит…
 
 
…Я задрожу от скорби жуткой,
Но говорит твой взгляд: «Я жду!»
И я, с бесмысленною шуткой,
В твои объятья упаду…
 

1910

Илья Муромец

 
Забражничали вешние ветра,
Трубят хвалу забытому Стрибогу.
– Илюшенька, пора бы встать, пора!
Да где ж – сидит. Что плети руки, ноги.
 
 
Над Карачаровым метельный вой,
Бьет батогом Оку мороз сердито.
– Вставай, Илюшенька! Вставай, родной!
А ноги будто оловом налиты.
 
 
Так просидел он тридцать три годка
Под тихий свет лампад неугасимых.
Деревенела матери тоска, —
Заела сына немочь, подкосила!
 
 
– Стук-стук в окно. – Калики! – Заходи!
И вот ввалились нищие бродяги;
Такая мочь из каждой прет груди,
В глазах степная, земляная брага!
 
 
Заветным словом одарен Илья,
Заохала родимая сквозь слезы:
Встает сынок, выходит из жилья,
И пожню с займищем расчистил борзо!
 
 
Смеются перехожие: вот-вот!
Давно бы так! Чуть-чуть не засмердило!
Дивится Карачаровский народ,
А там и Русь, и свет весь дался диву!
 
 
– Илюшенька, остепенись, присядь!
А он с работой днюет и ночует.
И не уймут Илью, и не унять
Вовеки силу земляную!
 

Февраль 1924 г.

Кабацкая

 
Одному-то – утехи да золото,
А другому – сума, лоскуты…
– Кем-то жизнь моя смята, размолота,
Кем-то радости все отняты…
 
 
Голоси про «Варяга», гармоника!
Разрыдаюсь, что сам не герой…
Разуважит судьбина покойника
Той сосновой доской гробовой…
 
 
Кто помянет бездольного пьяницу,
Что расскажут, споют обо мне?! —
И от думы душа затуманится…
– Утопить бы кручину в вине!
 
 
Тем – палаты, утехи и золото,
А тебе – кабаки, беднота!..
– Кем-то сгублена жизнь и размолота, —
Эх, недаром она пропита!
 

1913

Казанская татарка

 
Глаза – агаты. Сколько зноя!
И так стройна, и так смугла!
Есть что-то дикое, степное, —
Не с Тамерланом ли пришла?..
 
 
Тебя мольбой и вздохом слезным
Никто б разжалобить не смог,
А вот перед Иваном Грозным
Сама упала бы у ног!
 

1915

Картинка

 
Посевов изумрудные квадраты,
Ряд тополей, талы, карагачи,
Речонка… Запах близкой сердцу мяты
И солнца необычные лучи.
 
 
На ишаке старик длиннобородый
Трусит рысцой… Заплатанный халат,
Но выглядит калифом. Ищет броду
Сартенок смуглый, мутным струям рад.
 
 
А вдалеке, грядой неровно-длинной,
Вонзились в небо горные вершины.
 

1919