Текст книги "Нелимитированная орбита"

Пол Андерсон
Нелимитированная орбита

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
АМБАР РОБИН ГУДА

Глава 1

Свободе было около шестидесяти. Он сам не знал точно, сколько именно.

На Нижнем уровне редко уделяли внимание таким мелочам, и его память сохранила единственное воспоминание из детства: идет дождь, над головой грохочут проносящиеся по акведуку трамваи, а он стоит и плачет. Потом умерла мать, а тот, кто считался отцом, но на самом деле им не был, продал его предводителю воров Чернильному.

Для выходца из народа шестьдесят лет – возраст древний, независимо от того, крался ли ты по-кошачьи через копоть, грохот и внезапную смерть столицы Нижнего уровня или – заботясь более о здоровье, нежели о свободе извивался как червяк вдоль ствола шахты или обихаживал мотор на планктоновой лодке. Для Гражданина же высшего уровня или для Стража шестьдесят лет были средним возрастом. Свобода, который провел по половине своей жизни в каждой из основных двух категорий, выглядел старым, как черт, но мог надеяться еще на два десятка лет.

Хотя он сам надеждой бы это не назвал.

Левая нога снова начала его терзать. В общем-то, это была и не нога вовсе, а обрубок, втиснутый в специальный ботинок. Когда ему было около двадцати, он однажды пытался перелезть через церковную ограду, прихватив с собой серебряный потир, пожертвованный неким Инженером Хакэйви, но разрывная пуля из пистолета охранника вдребезги разнесла кость ноги. Ему удалось каким-то чудом удрать, но подстреленная нога была настоящей бедой, да и случилось это, как нарочно, с самым многообещающим парнем Братства.

Теперь пришла очередь Чернильного отдавать его в обучение, на сей раз – в притон для укрывания краденого, где Свободе пришлось научиться писать и читать, и откуда он начал свой долгий путь наверх. Двадцать пять лет спустя, когда Свобода был уже Комиссаром Астронавтики, один медик посоветовал ему заменить культю протезом. «Я мог бы сделать вам такой протез, который невозможно было бы отличить от настоящей ноги», сказал он.

«Я не сомневаюсь, – ответил Свобода. – Знавал я некоторых стражей постарше, которые вечно тряслись над своими искусственными сердцами, желудками и глазами. Я уверен, что наши замечательные ученые, двигая науку вперед и вперед, скоро начнут штамповать искусственные мозги, которые невозможно будет отличить от настоящих. Кстати, некоторые из моих коллег внушают мне подозрение, что эта идея уже воплощается в жизнь, – он пожал костлявыми плечами. – Нет. Я слишком занят. Может быть, потом как-нибудь.»

Занятость его состояла в том, чтобы вырваться из Министерства Астронавтики – заведомого тупика, в который завели его нервные Высшие.

Когда же это удалось, то сразу появились другие дела. Времени вечно не хватало. Приходилось мчаться что есть мочи, чтобы только удержаться на одном месте.

Читают ли еще «Алису»? Этот вопрос очень занимал Свободу.

Однако старая рана и в самом деле болела слишком часто. Свобода остановился, чтобы немного уменьшить боль, пульсирующую в ноге.

– Все в порядке, сэр? – спросил Айязу.

Свобода посмотрел на гиганта и улыбнулся. Остальные шестеро его охранников были ничтожества – обычные бездушные квалифицированные машины убийства. Айязу не пользовался оружием, он был каратистом, и ему ничего не стоило пробить грудную клетку и вырвать легкие у того, кто не угодил Свободе.

– Я сделаю, – ответил Комиссар Психологии. – Не спрашивай, что именно сделаю, но это будет кое-что.

Айязу подставил руку, чтобы хозяин облокотился на нее. Контраст между ними был комический. Рост Свободы едва достигал 150 сантиметров, у него был лысый куполообразный череп, лицо, изборожденное темными морщинками, и нос, похожий на кривую восточную саблю. Его фигура, похожая телосложением на фигуру ребенка, выглядела нелепо в крикливом плаще огненного цвета, переливчатом мундире с высоким воротником и темно-синих брюках клеш, сшитых по последней моде. А охранник с Окинавы носил все серое, у него была черная грива до самых плеч и руки, деформированные от постоянных упражнений в раскалывании кирпичей ребром ладони и пробивании досок кулаком.

Свобода вытащил желтыми пальцами сигарету. Он стоял на посадочной террасе, расположенной на огромной высоте. В отличие от дворцов большинства других Комиссаров, его резиденция не была окружена парковой зоной. Свобода приказал построить свою министерскую башню прямо посреди города, который его породил. Город простирался под его ногами, насколько хватало взгляда и насколько это позволяла загаженная атмосфера. Однако на востоке, за плавучими доками, он все же мог разглядеть мерцание, похожее на блеск ртути – это была Атлантика.

На землю опускались сумерки. На суриково-красной полосе заката, как на гравюре, вырисовывались черные вершины гор. Засветились огнями стены и улицы столицы Высшего уровня. Нижний уровень под ним был сплошным черным пятном, откуда доносился приглушенный нескончаемый гул кольцевых линий, генераторов и автофабрик, и где изредка появлялись вспышки, обозначающие либо ожившие окна, либо свет фонарей, которые время от времени зажигали люди, вооруженные дубинками и ходившие группками из страха перед Братством.

Свобода выпустил дым через нос. Его взгляд скользнул мимо аэрокара, который перенес его сюда из океанского дома, и остановился на небе. Венера стала более заметной, белая на ярко-синем фоне. Свобода вздохнул и указал на нее:

– Знаешь, – сказал он, – я почти рад, что колонию там ликвидировали.

Не потому, что она не оправдывала себя экономически, хотя бог, существуй он на самом деле, был бы свидетелем, что в данное время мы не можем попусту тратить ресурсы. Причина здесь другая, более важная.

– Что же это за причина, сэр? – Айязу почувствовал, что Комиссар хочет поговорить. Они были вместе уже много лет.

– А то, что теперь, по крайней мере, есть место, куда можно удрать от людей.

– На Венере плохой воздух, сэр. Вы можете улететь на какую-нибудь звезду. Там вы избавитесь и от общества людей и скафандр носить не придется.

– Но девять лет во сне до ближайшей звезды! Не слишком ли много для поездки в отпуск?

– Да, сэр.

– А потом может оказаться, что найденные мной планеты будут ничуть не лучше, чем Венера… Или они будут похожи на Землю, все-таки отличаясь от нее, и это может надорвать сердце. Ну, ладно, пошли, продолжим игру в важных персон.

Свобода, откинувшись назад, оперся на свой костыль и зашагал к выходу, ведущему в коридор со светящимися стенами. Охранники, выстроившись полукругом, шли чуть впереди и сзади него, рыская глазами туда-сюда. Айязу был рядом. Свобода не то чтобы боялся террористов. Вообще-то сейчас работала ночная смена, потому что Комиссариат Психологии был главным феодальным поместьем внутри Федерального правительства. В этот час на этаже не должно было быть никаких мелких сошек.

В конце холла находилась комната для телеконференций. Свобода заковылял к легкому креслу. Айязу помог ему сесть и поставил перед ним письменный стол. Возле большинства людей, смотревших с экранов, находились советники. Свобода, не считая охранников, был один. Он всегда работал в одиночку.

Премьер Селим кивнул. Позади его изображения виднелись открытое окно и пальмы.

– Ах, наконец-то вы здесь, Комиссар, – сказал он. – А мы уже начали беспокоиться.

– Я прошу извинить меня за опоздание, – ответил Свобода. – Насколько вам известно, я никогда не занимаюсь делами дома, поэтому мне пришлось приехать на конференцию сюда. Да, кессон под моим фундаментом дал течь, гидростабилизаторы отказали, а прежде чем узнать, что случилось, я как раз выяснял, сколько времени, у осьминога, который болеет морской болезнью. Он мне наврал на десять минут.

Шеф безопасности Чандра заморгал, открыл свой бородатый рот, чтобы выразить протест, но потом кивнул:

– Ах, вы шутите. Я понимаю. Ха.

У себя в Индии он проводил заседания на рассвете, но правители Земли привыкли к нерегулярному расписанию.

– Давайте начнем, – предложил Селим. – Я думаю, обойдемся без формальностей. Но прежде, чем без промедления заняться делами, я хочу спросить, нет ли чего-нибудь крайне безотлагательного?

– Э… – робко начал Ратьен, занимавший теперь пост Комиссара Астронавтики. Это был слабовольный сын последнего премьера: благодаря отцу он и получил это кресло, и с тех пор никто так и не взял на себя труд отобрать его обратно. – Э… Да, джентльмены, мне бы хотелось вновь поднять вопрос о фондах для ремонта… Я имею в виду то, что у нас есть несколько вполне хороший звездолетов, на ремонт которых требуется всего несколько миллионов, и они смогут, э… снова отправиться к звездам. И потом академия астронавтики. Право же, качество последних новобранцев оставляет желать много лучшего, так же, как и их количество. Мне думается, а именно, что если бы мы – а особенно мистер Свобода – поскольку это, кажется, относится к его министерству – развернули широкую пропагандистскую кампанию, адресованную младшим сыновьям в семьях Стражей… или Граждан профессионального статуса… которая убедила бы их в важности профессии астронавта, возвратила бы ей, э… былой романтический ореол…

– Пожалуйста, – перебил Селим, – в другой раз.

– Однако, я мог бы кое-что ответить, – вмешался Свобода.

– Что? – шеф Металлургии Новиков с удивлением воззрился на него. – Вы – один из инициаторов этой спецконференции. И вы хотите, чтобы мы тратили время на вопросы, не относящиеся к делу?

– Нет таких вопросов, которые не относились бы к какому-нибудь делу, – пробормотал Свобода.

– Что? – спросил Чандра.

– Я всего лишь процитировал Энкера – отца философии конституционалистов, – ответил ему Свобода. – В один прекрасный день, возможно, вы попытаетесь понять то, что сейчас хотите проигнорировать. Я убедился, что такое стремление способно творить чудеса.

Чандра покраснел от досады.

– Но я не хочу… – начал было он, однако продолжать передумал.

Селим выглядел сбитым с толку. Ратьен жалобно сказал:

– Вы хотели высказаться по моему делу, мистер Свобода.

– Хотел.

Маленький человечек зажег еще одну сигарету и глубоко затянулся. Его глаза, поразительно и волнующе синие на лице, подобном лицу мумии, скользили от экрана к экрану.

– Комиссар Новиков мог бы привести вам вполне подходящее объяснение упадка астронавтики: все больше людей и все меньше ресурсов с каждым днем.

Мы так же не можем позволить себе межзвездную разведку, как и создание представительного правительства. Следы того и другого уничтожаются так быстро, как это позволяет наша боль, а также боль конституционалистов.

Насколько мне известно, однако, скорость этого процесса все же не так высока, как того хотелось бы некоторым из вас, джентльмены. Но двадцать лет назад правительство, слишком грубо подталкивая социальные перемены, спровоцировало Североамериканское восстание.

Свобода ухмыльнулся.

– Так что вы должны принять этот урок к сведению и не подстрекать Министерство Астронавтики к мятежу. Легче привести в действие несколько звездолетов еще на десяток-другой лет, чем штурмовать баррикады из картотек, обороняемых доведенными до отчаяния бюрократами, которые будут размахивать в трех измерениях окровавленными флагами. Но со своей стороны, мистер Ратьен не должен ожидать от нас не только расширения, но даже и содержания вашего флота.

– Мистер Свобода!… – задохнулся Ратьен.

Селим откашлялся.

– Всем нам известно незаурядное чувство юмора Комиссара Психологии, сказал он тусклым голосом. – Но поскольку он упомянул конституционалистов, я предполагаю, что он тем самым хотел дать понять, что пора переходить к главному.

Все обратили взгляды на Свободу и замерли, ожидая. Он скрыл выражение своего лица за дымом сигареты и ответил:

– Отлично. Осмелюсь сказать, травля Комиссаров – жестокий спорт, которому я лично предпочел бы охоту на улицах за хорошенькими девушками-Гражданками и проведение с ними специального инструктажа в течение нескольких недель.

На сей раз Свободу наградил свирепым взглядом Ларкин, Шеф Морских культур.

– Возможно, – продолжал как ни в чем ни бывало Свобода, – не все из вас знают, каков главный вопрос сегодняшнего обсуждения. Я представил на рассмотрение премьера Селима, мистера Чандры и Коменданта Северной Америки новый рапорт о конституционалистах. Он оказался таким спорным, что для его обсуждения решено было пригласить всю Комиссию Стражей.

Он кивнул Селиму. Грубое сероватое лицо Премьера казалось немного испуганным. Впечатление было такое, что именно Свобода дал ему разрешение начать. Он вздохнул, заглянул в бумаги, лежавшие на его столе, и сказал:

– Вся беда в том, что конституционалистов нельзя рассматривать как политическую группу. Если бы это было так, мы бы хоть завтра выловили их всех. У них нет даже формальной организации и какого бы то ни было соглашения, которое бы их объединяло. Единственное общее между ними – их философия.

– Плохо, – пробормотал Свобода, – философские учения рационализируют эмоциональные отношения. Их философия – это самое натуральное смещение к фрейдизму.

– Что это такое? – поинтересовался Новиков.

– Вам следовало бы знать, – сладким голосом промолвил Свобода. – Вы в этом деле неплохой специалист. Однако, продолжим.

– Официально термин «конституционализм» лишь отражает отношение к физическому миру, которое подразумевает, что мысли основаны на конституции (или составе) реальности. Можно было бы назвать это антимистицизмом. Но я вырос здесь, в Северной Америке, где половина населения все еще говорит по-английски. И я могу вас заверить, что в английском языке слово «конституция» имеет дополнительную смысловую нагрузку! Североамериканское восстание было вызвано тем, что Федеральное правительство постоянно и самым демонстративным образом нарушало, но нарушало не дух старой, бедной, много раз исправленной конституции, причем в последнем, кстати, оно само приняло активное участие, – а саму букву этой Конституции.

– Все это я прекрасно знаю, – сказал Чандра. – Не думайте, что я не занимался изучением этих так называемых философов. Я знаю, что многие из них участвовали в восстании, а не они, так их отцы. Но они не представляют опасности. У них бывают междоусобные стычки, но как класс – они не самый худший вариант. Сейчас у них нет причины, чтобы поднять еще один бесплодный бунт.

Чандра пожал плечами. Понять, что Билль о правах, или как он еще там назывался, просто не имел никакого смысла на континенте, где из полубиллионного населения 80% неграмотных.

– В основном, североамериканцы, – ответил Свобода. – Я имею в виду, из коренных переселенцев, а не из тех, кто позднее эмигрировал сюда с Востока. Но их догмы распространяются среди образованных Граждан всех национальностей, по всему миру.

Я предполагаю, что, если бы вы провели опрос, то обнаружили бы, что четверть всего грамотного населения – а среди ученых и того больше – по существу признают доктрину конституционалистов. Хотя, конечно, не все из них сознательно относят себя к их числу, – продолжал Свобода.

Остальные внимательно слушали его, не делая попыток прокомментировать его слова.

– Другими словами, – сказал Чандра, – это не просто новая религия.

Она не для низов, но и не для Стражей и, как правило, – он посмотрел на Свободу долгим взглядом, – не для Граждан высшего уровня. Это я уже знаю.

Это тоже входило в предмет моего изучения. И я выяснил, что конституционализм привлекает в основном людей, которым приходится много работать – зажиточных, но не богатых: они относятся к типу солидному и умеренному, слегка увеличивающему состояние отцов и мечтающему, чтобы у сыновей оно было еще больше. Такие люди не могут быть революционерами.

– И все-таки, – возразил Свобода, – конституционализм набирает силу с быстротой, несколько неожиданной, если вспомнить о прежней немногочисленности его официальных последователей.

– Как? – осведомился Ларкин.

– Вам теперь приходится оставлять в покое дочек ваших инженеров, не так ли? – вопросом на вопрос ответил Свобода.

– При чем тут… Я имею в виду, объясните вашу мысль, прежде чем я предъявлю свои возражения!

Свобода усмехнулся. Он мог вывести Ларкина из себя всегда, когда ему хотелось.

– У Стражей есть власть, – произнес он, – но оставшиеся на земле средние классы имеют определенное влияние. Здесь есть различие. Массы не пытаются подражать стражам, да и практически не подчиняются нам. Слишком велика между ними пропасть. Их естественные лидеры – Граждане нижне-среднего уровня. А уж они, в свою очередь, смотрят на средние и верхне-средние классы. Что же касается нас, Стражей, – то мы можем издать указ об ирригации Марокко и согнать миллионы заключенных на рытье каналов, но лишь при том условии, что инженер из верхне-среднего класса убедит нас в осуществимости такого мероприятия. Возможно, именно он и мог бы подать нам подобную идею!

Опасность конституционализма заключается в том, что он, весьма похоже, может привести средний класс к осознанию своей потенциальной силы, что побудит их потребовать соответствующего количества голосов в правительстве. А это будет для нас, я бы сказал, немножко смертельно.

Наступила пауза. Свобода докурил сигарету и зажег другую. Он почувствовал, что в горле у него хрипит. Ни один биомедик в мире не в силах был возместить вред, наносимый им своим легким и бронхам. «Но что же делать?» – думал он во тьме своего уединения.

Селим сказал:

– Комиссар Психологии убедил меня в том, что, если нам дороги наши дети и внуки, мы должны серьезно обдумать этот вопрос.

– Я надеюсь, вы не имеете в виду массовый арест конституционалистов?

– спросил взволнованный Ларкин. – Да это и невозможно! Мне известно, сколь многие из моего ведущего технического персонала… я имею в виду, что это было бы бедствием для каждого океанического города на Земле!

– Вот видите! – улыбнулся Свобода, покачивая головой. – Нет, нет.

Кроме таких вот практических, непосредственных трудностей, широкая волна арестов может вызвать новые заговоры с целью ниспровержения Федерации. Я не так глуп, друзья мои. Я предлагаю не громить конституционалистическое движение, а сделать под него подкоп.

– Но послушайте, – возразил Чандра, – если речь идет о простой пропагандистской кампании против этих верований, зачем собирать целую Комиссию Стражей, чтобы…

– Не только о пропаганде. Я хочу закрыть школы конституционалистов.

Взрослых пока не будем трогать. Пусть думают так, как им нравится. Мы должны сейчас позаботиться о другом поколении.

– Но неужели же вы допустите, чтобы это отродье училось в наших школах? – прошипел Дилоло.

– Уверяю вас, у них нет вшей, – парировал Свобода. – Единственное, чем они, может быть, заражены, так это некоторой оригинальностью. Однако, не бойтесь, я не такой деспот. И все же моя идея в достаточной степени серьезна, чтобы санкционировать ее могло только решение всей Комиссии. Я предлагаю возродить старую систему обязательного образования.

Свобода сел и сделал вид, что не замечает поднявшегося вокруг гама, и именно поэтому все быстро умолкли. Тогда он продолжил:

– Конечно, эта система будет несколько изменена. Я не намерен вовлекать в нее безнадежные 75% населения. Пусть живут в свое удовольствие. Не составит труда завысить приемные стандарты, чтобы чернь осталась в стороне. Ну, а то, что я конкретно хочу, – это указ, предусматривающий государственное финансирование и официальные требования ко всему основному образованию. Я оставлю в покое ремесленные центры, академии, монастыри и другие полезные или безвредные учебные заведения.

– Может возникнуть недовольство, – предупредил Дилоло.

– Да, но не думаю, что недовольных будет слишком много. Конечно, родители будут возражать. Но что они смогут сказать? Ведь государство во внезапном приливе щедрости снимает с их плеч тяжесть платы за обучение (неважно, откуда будут поступать налоги для этого) и обеспечивает качественные занятия и знания их детей и их адаптацию в обществе. Если же у родителей появится желание дополнительно внушить своим чадам собственные маленькие смешные идейки, то они смогут заниматься этим по вечерам и во время каникул.

– Ха! – усмехнулся Чандра. – Много пользы тогда принесет эта реформа!

– Именно много, – согласился Свобода. – Саму философию мы трогать не будем. Однако, ты не усвоишь ее как следует, слушая по часу в день лекции усталого отца, в то время как тебе хочется поиграть с друзьями в мяч. К тому же, твои неконституционалистически настроенные одноклассники будут высмеивать твои странности. Одновременно родители вряд ли будут способны организовать общественную поддержку своих интересов. Такого рода потомство никогда не устроит революцию. Говоря почти буквально, мы убьем конституционализм в его же собственной колыбели.

– Однако, вы все еще не доказали, что результат стоит того, чтобы беспокоить себя этим убийством, – съязвил Новиков.

Ларкин мстительно поддержал его:

– Я знаю, в чем причина, в том, что единственный сын мистера Свободы – конституционалист. В том, что они порвали свои отношения десять лет назад и с тех пор не разговаривают!

Глаза Свободы побелели. Его взгляд остановился на Ларкине и застыл.

Ларкин начал ерзать, вертеть в пальцах карандаш, посмотрел в сторону, потом назад и вытер с лица пот.

Свобода продолжал смотреть на него. В комнате стало очень тихо. И так же тихо стало в остальных комнатах, изображение которых передавалось сюда из разных точек Земли.

В конце концов Свобода вздохнул:

– Я изложу вам подробные факты и детали анализа, господа, – сказал он. – Я докажу, что конституционализм несет в себе семена социальных перемен, причем, перемен радикальных. Может быть, вы хотите вернуть атомные войны? А, может, вы считаете, что буржуазия достаточно сильна, чтобы иметь свой голос в правительстве? Последнее звучит менее угрожающе, но я уверяю вас, господа: в таком случае Стражей можно будет считать мертвецами. Ну, а теперь, доказательство моего утверждения я начну с…