Текст книги "Убийство чёрными буквами"

Пол Андерсон
Убийство чёрными буквами

Примечание

Помимо Таффимаи Металлумаи все персонажи этой книги вымышлены, без намеренного сходства с любой реальной личностью, живой или мертвой. Описанные события тоже вымышлены. Отели, рестораны, компании и другие деловые предприятия в реальности не существуют. Упоминаются два реальных института: Калифорнийский университет и полицейское управление города Беркли. Однако эти институты никоим образом не отвечают за действия и намерения вымышленных персонажей.

1

Сталь говорила между роз. Кинтайр парировал удар Ямамуры; его ответ пришелся по руке противника.

– Туше! – воскликнул детектив. Он снял маску и вытер пот с длинного, с широкими скулами лица. – Или это должны сказать вы? Во всяком случае на сегодня довольно.

– Не так плохо сегодня, Триг, – сказал Кинтайр. – И я слегка отомстил за все те случаи, когда вы заставляли меня кувыркаться в воздухе в додзе.[1]1
  Додзе – школа боевых искусств. – Прим. пер.


[Закрыть]

Трюгве Ямамура щелкнул языком. Он выше шести футов, худой, его восточная часть проявляется главным образом в узких черных глазах и желтовато-янтарной коже. – Вы бы предпочли саблю? – спросил он.

Роберт Кинтайр пожал плечами.

– Рапира для женщина, а для шпаги я недостаточно быстр. К тому же профессиональный интерес. Сабля все-таки ближе к оружию эпохи Возрождения.

– Думаю, я буду держаться японских мечей.

Кинтайр кивнул. Он коренастый мужчина среднего роста, с прямыми черными волосами над квадратным лицом с курносым носом и мелкими чертами. Глаза под ровными бровями серые и расставлены необычно далеко друг от друга; больше ничего необычного в его внешности нет, если не заметить его походку. В несколько меньшей степени, чем у Ямамуры, эта походка отчетливо свидетельствует, что человек прошел школу дзюдо.

Они были в саду в Беркли. Их окружали стены; главное здание сейчас пустое, потому что его владелец вместе с семьей на каникулах; за главным домом трехкомнатный коттедж, который арендует Кинтайр. С обеих сторон широкие живые изгороди со множеством цветов. Над головой высокое небо, и полуденное солнце освещает след самолета, летящего на заливом Сан – Франциско.

– Согласен: по сравнению с мечами самураев это все похоже на вилы, – сказал Кинтайр. – Но с мечами ничего нельзя делать, только коллекционировать их. Они слишком эффективны.

Ямамура достал из пальто трубку.

– Вы сегодня не работаете? – спросил он.

– Да. Последняя статья выправлена, последний отчет отправлен, и до осени у меня нет занятий. Здорово, хотя и накладно, быть свободным.

– Собираетесь в поход в Кангз Кэньон?

– Да. Мы с Брюсом Ломбарди должны выйти завтра. Но что могло случиться с Брюсом? – Кинтайр нахмурился. – Вчера вечером мне позвонила его девушка, сказала, что он ушел накануне, в субботу, и все еще не вернулся. Она встревожена. Я тоже начинаю тревожиться.

– Хм. – Ямамура насторожился. У его агентства, маленького и нового, в этот момент не было дел. Но он сказал всего лишь с дружеской озабоченностью: – Похоже на убежавшего ребенка. Я не очень хорошо его знаю, просто встречались в разных местах несколько раз.

– В том-то и дело, – сказал Кинтайр. – Это не похоже на него. Сегодня о нем спрашивал декан: Брюс не пришел на занятия, а обычно он очень обязателен. – Он помолчал. – С другой стороны, в последние дни у него неприятности и… но я не решаюсь…

На дорожке прозвучали шаги. Аккуратный, с военной выправкой мужчина вышел из-за дома.

– Офицер Моффат, – сказал Ямамура. Он раньше служил в полиции Беркли, пока не стал работать самостоятельно. – Что случилось?

– Привет, Триг, – сказал полицейский. Он повернулся к Кинтайру. – Вы профессор Роберт Кинтайр?

– Только ассистент профессор,[2]2
  В американских вузах все преподаватели именуются профессорами. Но есть три степени: младшая – ассистент профессор, средняя – ассошиэйтид профессор и высшая – фул профессор. В нашей вузовской системе примерно: старший преподаватель, доцент и профессор. – Прим. пер.


[Закрыть] пока никаких иных хитросплетений.

Почему он ответил шуткой, подумал он. Оттягивает что-то?

– Здравствуйте. Жаль вас тревожить, сэр, но мы пытаемся опознать молодого человека, найденного мертвым сегодня утром. Мне сказали, что человек с такой внешностью работает ассистентом на историческом факультете и что вы лучше других знаете его.

Голос звучал сочувственно, но Кинтайр на несколько мгновений застыл. Потом сказал:

– Я знаю много молодых людей, но, возможно, – Брюс Ломбарди?

– Мне назвали это имя, – сказал Моффат. – Мне сказали, что вы были его руководителем на факультете.

– Да. – Кинтайр порылся в поисках сигареты, но не нашел. – Как он умер?

– Если это он. Вы могли бы опознать его для нас? Предупреждаю: это не очень приятно.

– Я и раньше видел мертвецов, – сказал Кинтайр. – Идемте.

Он пошел к улице.

– Ваша одежда, – мягко сказал Моффат.

– О, да. Да. Спасибо. – Кинтайр стал возиться со своей защитной одеждой. Снял и бросил на траву. – Приберите это для меня, хорошо, Триг? – Голос его звучал неуверенно. – Я вам позже позвоню.

– Конечно, – негромко ответил Ямамура. – Звоните в любое время.

Кинтайр вслед за Моффатом пошел к полицейской машине. Из жилого массива машина влилась в уличное движение. Моффат, сидевший за рулем, показал на зажигалку.

Кинтайр затянулся и снова спросил:

– Что случилось?

– Похоже, он был убит. – Моффат посмотрел на широкие плечи пассажира и вниз на его мощные запястья и кисти. – Сначала поедем в отделение, если не возражаете. Там вы сможете поговорить с инспектором Харрисом.

В следующие часы Кинтайр ответил на множество вопросов. Казалось, инспектор Харрис не сомневался в том, чье это тело, но ни в чем другом не был уверен.

– Брюс Ломбарди. Двадцать четыре года, говорите? Пять футов девять дюймов, стройный, карие глаза, короткие каштановые волосы… хм. Очки он носил?

– Да. Он был близорукий. Очки в роговой оправе.

– Какую одежду он обычно носил?

– Все, до чего мог дотянуться. Он был не очень аккуратен в одежде. Помню… ну, это неважно.

– Пожалуйста, расскажите, доктор Кинтайр. Это может иметь значение.

– Вряд ли. Это было лет пять назад. Я был ассистентом, надеялся стать инструктором, а он – первокурсник, с расчетом на магистра на нашем факультете – истории; я вам говорил об этом? Устроили что-то вроде чая, неформально, понимаете. Он явился в поношенном твидовом пиджаке и в старых потертых и застиранных джинсах. Он искренне считал, что это подходящая одежда… Неважно. Тогда это казалось очень забавным.

Кинтайр погасил сигарету (пятую, шестую, двенадцатую?) и глубоко вдохнул. Он слишком поддается всему этому, подумал он. Болтает, как старуха, потрясенная до потери ума. Как будто он раньше никогда не встречался со смертью.

Он попытался опереться на то, чему научился в додзе, в школе дзюдо. Дзюдо – лишь отчасти спорт, это также философия, Мягкий Путь, со многими аспектами, и первое требование – уметь полностью расслабиться. Пассивный человек готов ко всему, потому что сам может стать кем угодно.

Но попытка была неудачной. Кинтайр интересовался дзюдо только несколько лет, в целом он был человеком Запада. Он с неожиданной ясностью понял, почему смерть Брюса так его поразила: снова ушел тот, кто был ему не безразличен, и начал просыпаться ужас, который он носит в себе двадцать лет.

– Вы плохо себя чувствуете, доктор Кинтайр?

Харрис, вежливо озабоченный, наклонился над столом.

– Простите, что подвергаю вас такому напряжению. Если хотите немного отдохнуть…

– Нет. – Кинтайр в какой-то степени успокоился. – Я был потрясен, но… Продолжайте. Если Брюс действительно убит, я определенно хочу сделать все, чтобы помочь вам найти убийцу.

Инспектор задумчиво посмотрел на него.

– Вы с ним были очень близки, не так ли?

– В некотором смысле. Он почти на одиннадцать лет моложе меня и жил … замкнутой … ограниченной жизнью. Не обеспеченной в обычном смысле, его семья бедна, но ограниченной. Он был очень мирный человек, и вся его жизнь с поступления в колледж была связана только с книгами. От этого он казался еще моложе.

Кинтайр вздохнул.

– Мы стали друзьями, насколько это возможно в таких обстоятельствах, – закончил он. – Может, я смотрел на него как на сына. Но я не женат и не могу быть в этом уверен.

– Он ничего такого не говорил вам, что заставило бы подумать, что у него серьезные неприятности?

– Нет. Абсолютно нет. Я знаю, что его старший брат связался с сомнительными людьми в Сан-Франциско, и это его беспокоило, но он никогда не говорил, что происходит что-то плохое.

– Посмотрим. – Харрис просмотрел свои записи. – Я понял, что он оставил квартиру… этой своей подруги в шесть часов вечера в субботу, сказав ей, что у него дела в Городе и она не должна его ждать. Она встревожилась и позвонила вам вечером в воскресенье. А сегодня рано утром патрульная машина обнаружила его на старой дороге, идущей параллельно шоссе, у поворота на Эшби-авеню.

– Вы работаете быстро, – сказал Кирби. Или я сам рассказал все это? подумал он. Есть минуты, которые я помню очень смутно. Мне приходится бороться с собой.

– Что вы делали в уикэнд? – небрежно спросил Харрис.

– О, посмотрим… В субботу утром я возился в гавани яхт, кое-что делал со своей лодкой. Вернулся домой в средине дня, проверял работы и прочее, потом вечером вышел и выпил пиво с другом – доктором Левинсоном с философского факультета. В воскресенье утром плавал под парусом в заливе, позже закончил проверку. Вскоре после звонка мисс Таун меня пригласили к Джеральду Клейтону в «Фэйрхилле». Мы там немного выпили и допоздна разговаривали. Сегодня утром я сдал последние отчеты в университет, вернулся домой и упражнялся с Тригом Ямамурой, когда пришел ваш человек.

– Похоже, у вас очень надежное алиби, – улыбнулся Харрис. – Впрочем, мы никого не подозреваем по эту сторону Залива.

– Почему?

Рот Харриса напрягся.

– Доктор Кинтайр, в ближайшие несколько дней, вам, несомненно, зададут множество вопросов. Сейчас выскажите все самое трудное, потом встретьтесь с друзьями и снова выпейте. Это мой совет.

Они обменялись рукопожатиями, чувствуя, что это театральный жест, испытывая поэтому замешательство и не зная, как его преодолеть. Моффат через весь город повез Кинтайра туда в Окленде, где находилось тело.

Они вошли в холодное помещение. Кинтайр заставил себя идти первым. Он подошел к телу, закрытому простыней, и отвернул покрытие.

Немного погодя он повернулся.

– Брюс Ломбарди, – сказал он. – Да.

– Мне жаль… Дьявольщина. – Моффат отвернулся. – Он был красивым молодым человеком. Правильные черты лица, все такое. Наверно, родители им гордились.

– Они заплатили за его учебу в колледже, – сказал Кинтайр. – С тех пор он работал ассистентом, но первые четыре года тяжело достались бедной семье.

– И теперь они увидят это. – Моффат стоял, сжав кулаки, и говорил очень быстро. Он тоже молод и более потрясен, чем его начальник. – Посмотрите на эти ожоги… следы… Они по всему телу. И он все время был в сознании, ну, может, забывался на несколько мгновений… Ни следов дубинки, ни хлороформа, только рубцы от веревок. А когда он умер, убийцы отрезали пальцы и изуродовали лицо, чтобы нам трудней было опознать. Надели на него пальто и старые брюки и бросили в воду у берега. Двадцать четыре, говорите? Вот что увидят старики Ломбарди вместо своего двадцатичетырехлетнего сына. Боже. И, конечно, мне придется везти сюда его отца.

– Думаете, это был садист?

– Конечно. По крайней мере у одного из убийц есть такая склонность. Нужно свихнуться, чтобы сделать такое. Да, я уверен, что это была профессиональная работа. Пытка была методичная, почти аккуратная, с определенной целью. Это заметно. Когда они добились своего: он заговорил или еще что-то, – ему перерезали горло – аккуратно и в чисто гангстерском стиле – и изуродовали лицо по очень логичной причине: чтобы затруднить нам опознание. Им не стоило бросать его в Беркли. Полиция Беркли знает так много людей из университета, что мы сразу подумали: такой приличный молодой человек должен быть в кампусе, и сразу это проверили. Но это была их единственная ошибка. А моя в том, что у меня работа, что я должен буду показать это его отцу.

– Это обязательно нужно делать?

– Таков закон. Я бы хотел, чтобы было по-другому.

Моффат сделал движение, чтобы вернуть простыню на место, но Кинтайр сделал это первым. Прикрыть лицо Брюса значит положить конец чему-то. Хотя истинный занавес опустился несколько часов назад, подумал Кинтайр, когда Брюсу ломали и обжигали руки, пока он не умер. А потом ему отрезали пальцы. Может, занавес вообще еще не опустился.

2

Когда Кинтайр вернулся, солнце уже садилось. Он вошел в гостиную, уставленную книгами. На стенах несколько хороших картин, проигрыватель, его сабли Триг развесил на стене, мебель подержанная или сделана из старых ящиков – и больше почти ничего. Кинтайр не считал, что нужно загромождать квартиру.

Он налил себе выпить. Гленливет[3]3
  Гленливет – сорт шотландского виски. – Прим. пер.


[Закрыть] – единственная роскошь, которую он себе позволяет. Нет никаких причин, по которым этот мальчик должен был занять такое большое место в жизни Кинтайра, но каким-то образом он это сделал. И пустота причиняла боль.

Когда зазвонил телефон, Кинтайр был рядом и поднял трубку, еще сознательно не зарегистрировав сигнал. Но не удивился, услышав голос Марджери Таун.

– Боб? Знаешь?

– Да. Мне жаль. Не могу сказать, как жаль.

– Могу догадаться. – Голос ее звучал бесстрастно: должно быть, изо всех сил пытается держать себя в руках. – Мы оба его любили.

– Его все любили.

– Кто-то не любил, Боб.

– Наверно, тебе сообщила полиция?

– Они были здесь несколько минут назад. Знают ли они всё?

– Вероятно. Я дал им твое имя. Они связались сначала со мной – для опознания.

– Они были очень вежливы и все такое, но…

В трубке тишина.

– Боб, можешь прийти и поговорить со мной? Сейчас?

– Конечно, милая. Дай мне полчаса.

Кинтайр одной рукой повесил трубку, а другой начал раздеваться. За десять минут он принял душ и переодел костюм.

Квартира Марджери наискосок, и университет находится на середине. Кинтайр припарковал свой побитый «'48 де сото» на углу кампуса и пошел, надеясь вернуть упругость мышцам и привести мысли в порядок.

Ровный желтый свет проходил через листву эвкалиптов и заливал подстриженную траву газонов и пышные белые здания, в которых в это время, между церемонией посвящения в бакалавры и началом летних занятий, почти никого нет. Кинтайр неопределенно подумал, что ему придется просмотреть стол Брюса, закончить его работу и, да, завершить его исследование «Книги ведьм»… Его мысли перешли к практическим проблемам. Что ему делать с Марджери?

Он хотел бы помочь ей, если бы мог – будь все дважды проклято, разве он не пытался раньше? Но с другой стороны, он не собирается – еще раз: не собирается ввязываться. Это было бы нечестно по отношению к ним обоим.

У этой игры есть правила, и они играли по ним. Вы оставляете в покое жен и девственниц, но она давно разведена и с тех пор спала не с одним мужчиной. Ничего не берешь у женщины и ничего не даешь ей. Совершенно отчетливо даешь ей понять, что тебя ничто постоянное не интересует. А когда бросаешь ее после нескольких приятных месяцев, делаешь это чисто; у него был лучший в мире предлог: в 1955 году он получил академический грант для года жизни в Италии и продолжения исследований по его специальности – Возрождению. (Но последние несколько недель она была необычно тиха; иногда по ночам он слышал, как она пытается не заплакать.) Вернувшись, вы не возобновляете прежние отношения; сохраняете дружеские отношения в тех случаях, когда приходится встречаться.

Да, конечно. Но тогда она встретилась с Брюсом, и Брюс хотел на ней жениться, а она серьезно подумывала об этом, а теперь Брюс мертв, а Кинтайр идет к ней, чтобы утешить. Можно ли зайти и сказать: «Привет, я по-прежнему сторонник философии «кота в мешке», поэтому буду осторожен; а теперь можешь поплакать у меня на плече»?

Он понял, что держит в губах погасшую сигарету. Выбросил ее и остановился, чтобы закурить новую. Он почти у здания, в котором его собственный факультет.

– Добрый вечер.

Кинтайр поднял голову. К нему направлялся Джейбез Оуэнс.

– Привет, – ответил он. – Как дела? Прошу прощения, но мне нужно…

Оуэнс подошел к нему и взял за руку.

– Старина, – произнес он с самым отчетливым гарвардским акцентом, – мне ужасно жаль.

– Да?

– Молодой Ломбарди. Я видел в газетах. Вы знали?

– Да.

Кинтайр холодно посмотрел на Оуэнса. Писатель – рослый мужчина, но ширина его плеч – заслуга исключительно портного. У него румяное лицо, темные волнистые волосы, седеющие у висков, голубые глаза за очками в железной оправе, твидовый костюм с платком в верхнем кармане пиджака и трубка-калабаш.

– Я знаю, что он был убит, – сказал Кинтайр, глядя Оуэнсу в лицо.

– Ужасно. Помню однажды на Суматре… но это было очень давно. Послушайте, – откровенно заговорил Оуэнс, – я знаю, что вы знаете о моих разногласиях с бедным молодым человеком. Да это было всего … когда? В четверг мы были в гостях у Клейтона. Вы, должно быть, слышали, как мы спорили из-за его глупой работы. Но это! De mortuis nil nisi bonum.[4]4
  О мертвых либо хорошо, либо ничего, латин. – Прим. пер.


[Закрыть]

Кинтайр не любил Оуэнса. Не как ученый, возмущенный популяризатором, гоняющимся за сенсациями. Какого дьявола, книги Оуэнса пробуждают интерес в обществе; они сообщают некую информацию, хотя и искаженную; и это больше, чем можно сказать о средней исторической монографии. Но за то время, что он в Беркли, происходит непрерывное представление, в котором Джейбез Оуэнс выступает как автор сюжета и диалогов, как режиссер, продюсер, главная звезда, второстепенные действующие лица и массовка. Это очень скучно.

Поэтому Кинтайр зло сказал:

– Я закончу эту его работу. И, несомненно, мне придется искоса взглянуть на эти ваши «Письма о Борджиа». Но мне потребуется некоторое время, у меня нет всех фактов и выводов, которые были у него. Поэтому советую вам быстрей отправляться в Голливуд и начинать кино.

Оуэнс рассмеялся хорошо рассчитанным смехом, не слишком громким для посмертного спора, не слишком легким, чтобы звучать искренне.

– Хотел бы принять ваш вызов, – сказал он. – Нет ничего лучше хорошей словесной перепалки, а это именно то, что давал мне мальчик. Кстати, я могу остаться здесь еще на несколько дней. А может, и нет. Но я остановил вас, чтобы выразить вам соболезнования и предложить помочь, если это возможно.

– В чем помощь? – спросил Кинтайр. Ему показалось странным совпадением, что Оуэнс проходит у этого здания именно в эту минуту.

– О, не знаю. Ни в чем, может быть. Вы как будто направляетесь к… – Оуэнс деликатно запнулся… – к дому его невесты. Кто-то говорил мне, что она живет здесь.

– Хм, да.

– Очаровательная девушка. Бедный Ломбарди. Она очень хорошая причина для того, чтобы не умирать. Пожалуйста, передайте ей мои сожаления. И – еще одно мгновение, если позволите.

– Да?

Кинтайр уже поворачивался, но остановился.

Оуэнс покраснел.

– Не поймите меня неверно. Это точно не мое дело. Но я бы сказал, что я, вероятно, на пятнадцать лет старше вас и, возможно – вероятно, я не должен давать вам советы. Но я хочу помочь вам. И ей. Уведите ее на вечер. Я знаю, что они жили вместе. В ее доме будет слишком много воспоминаний. – Он кивнул – почти неловко. – Прошу прощения. Мне пора идти. Увидимся вскоре.

Кинтайр смотрел ему вслед. К черту все, что ты говоришь. В твоем теле нет ни одной подлинной кости!

Он взглянул на часы. Опаздывает. И, удлинив шаги, пошел по освещенному закатным солнцем тротуару.

Через замысловатые южные ворота, по нескольким заполненным магазинами кварталам на Телеграф-авеню, потом налево, чуть вверх по холму, по улице домов с меблированными квартирами и маленьких коттеджей. Квартира Марджери здесь; или следовало бы сказать, квартира Брюса? Он получал почту по другому адресу (сейчас там должны быть толпы зевак), но жил здесь.

Кинтайр поднялся на второй этаж. Позвонил. Марджери открыла дверь и закрыла за ним.

Брюс переселился сюда во время рождественских каникул, полгода назад, но интерьер по-прежнему был ее, воздушный и современный. Получив диплом бакалавра искусств в колледже, она со временем стала авторитетной фигурой в местной фирме декораторов. А Брюс был бы счастлив и в пещере, если бы в ней были полки с книгами.

И все же каким-то образом, думал Кинтайр, ожидая, пока Марджери заговорит, она сумела преобразовать пространство вокруг него. Пианино, на котором он играл, было настроено для него; большинство его записей, которые приятно иметь, здесь. Она взяла в рамку и повесила один из его рисунков – вид с холма Олбани на Золотые ворота; очертания моста заставляли посмотреть на рисунок вторично.

И, кончено, почти все книги были его, и она превратила одну комнату в его кабинет. Когда все это учтешь, получится, что только одежда и попугай принадлежали ей.

Я никогда так не действовал на нее, подумал Кинтайр. Квартира Марджери всегда заставляла меня нервничать. А Брюс сумел сделать ее внушающей мир.

– Здравствуй, – сказал он, поняв, что она не собирается говорить первой.

– Привет. – Она подошла к кофейному столику со стеклянной столешницей и открыла пачку сигарет. – Спасибо за то, что пришел.

– Не за что благодарить, – ответил он. – Ты можешь помочь мне больше, чем я тебе.

Она несколько мгновений смотрела на него, и он понял, что ответ был бестактный, со множеством намеков. Но потом она взяла сигарету и закурила.

– Выпьешь?

– Ну… ты, пожалуй, слишком много пьешь, малыш.

– Может, это ты пьешь недостаточно, – сказала она.

– Мне нравится вкус. Но не нравится быть пьяным.

– Боишься утратить контроль? Иногда, Боб, я думаю, что это все в тебе объясняет. Для тебя жизнь – это поездка верхом на тигре, и ты должен каждую минуту держать узду.

– Давай не будем любителями-психоаналитиками, – сказал он, идя вслед за ней на кухню. Подойдя сзади, он положил руки ей на талию. – И давай не ссориться. Прости, Мардж. Ужасно жаль Брюса и за то, что случилось с тобой.

Она наклонила голову.

– Знаю, Боб. Не трать слова. – Она взяла в рот сигарету, затянулась, выдохнула дым, опустила сигарету и стала вертеть ее в пальцах. – Продолжай, я смешаю. Мне нужно чем-то заняться.

Он вернулся в гостиную. Его взгляд остановился на пианино. Он увидел исписанные нотные листки и подошел посмотреть. Здесь и застала его Марджери, когда вошла с двумя стаканами.

– Садись, – пригласила она.

Он внимательно смотрел на нее, пытаясь понять ее потребности – и требования. Она невысока, с хорошей фигурой, хотя и склонна немного к полноте, и даже он мог оценить ее простое зеленое платье. Лицо широкое, со слегка курносым носом, очень полными губами, голубыми глазами под бровями дугой, с несколькими веснушками: подходящее слово «дерзкое». Рыжеватые волосы завитками спускаются за уши.

Он кивнул в сторону пианино.

– Брюс снова что-то сочинял, – сказал он.

– Он писал стихи на музыку своей сестры для маленького театра где-то в городе.

– Как он это делал? Я не умею читать ноты.

– Послушай. – Она села за пианино. – Я сама плохой пианист, но получишь представление.

За окнами сгущалась тьма. Марджери пришлось внимательней вглядываться в ноты; руки ее запинались за клавиши. И однако она произвела что-то очень мягкое. Впоследствии он вспоминал эти звуки как дождь в свои молодые годы.

Она кончила, резко проведя костяшками пальцев по клавиатуре. И когда звуки смолкли, сказала:

– Это все. Он так и не закончил.

– Я думаю… – Кинтайр не стал сидеть на диване, перебрался на стул. – Я думаю, не потерял ли весь мир больше, чем даже мы с тобой, Мардж.

– Мне абсолютно все равно, что с миром, – ответила она. Прошла по комнате и щелкнула выключателем. Неожиданный свет заставил обоих сощуриться. – Я бы хотела вернуть Брюса.

– Я тоже. Естественно. – Он взял у нее стакан и сделал большой глоток. Много виски и мало воды. – Но он был необычайно одаренным ученым. Он даже (ведь он мой ученик) изменил мое мнение о некоторых трудах Макиавелли, подчеркнул их идеализм, конечно. Я помню, как он мне цитировал: «…лучшая крепость в человеческой любви» Разве не такие мысли были сродни Брюсу?

– Лучшая крепость. – Она посмотрела на свой стакан. – Это не слишком ему помогло, верно?

Кинтайр ощупью взял вторую сигарету. Слишком много курит, подумал он: завтра язык будет как поджаренная подметка.

– Что тебе известно? – спросил он.

– Немного. – Ее взгляд был полон отчаяния. – Боб, что произошло? Кто это с ним сделал?

– Не могу себе представить, – бесцветным голосом ответил он.

– Но… может, это было случайностью, Боб? Может, его приняли за кого-то другого?

– Может быть.

Я лгу прямо ей в лицо. У человека не вырывают зубы плоскогубцами, не узнав вначале его имя.

– Что было в газетах? – спросил он. – Я не видел.

– Не знаю. Я сидела здесь с того времени, как пришли полицейские. Они спросили меня, могу ли я догадаться… … Боже!

Она в три глотка осушила свой стакан.

– Не можешь? – спросил он. – Я вообще с трудом представляю человека, который мог бы ненавидеть Брюса.

– Джин Майкелис, – сказала она. – Я думала и думала о нем. О нем и его отце. Я как-то с ними познакомилась.

– Да, я об этом забыл. Но ведь Майкелис сейчас калека, помнишь? Он не мог…

– Брюса вызвали в Сан-Франциско. Кто-то позвонил ему. Не забудь об этом. Я не могу забыть. Я сидела здесь, пока он разговаривал. Он не сказал, в чем дело, просто ушел. Поехал поездом. Он казался возбужденным, счастливым. Сказал, что вернется поздно и… – Марджери дышала тяжело. – Боб! Джин Майкелис сидел и ждал прихода Брюса… и эти его отвратительные большие руки!

Кинтайр встал и подошел к дивану. Сел рядом с ней. Она слепо поискала его руку, ее пальцы были холодными.

– Полиция считает, что Брюса убили профессиональные преступники, – сказал он. – Можешь представить себе причину?

– Нет. – Она покачала головой. – Нет. Только Джин Майкелис – он клялся, что в несчастном случае виноват Брюс. Ты не видел тогда Брюса. Не видел, как он это переживал: старый друг набрасывается на него, как собака, обвиняет его и его сестру… – Она посмотрела на него затуманенным взглядом. – Это было, когда мы с Брюсом стали жить вместе. Больше ничего не могло ему помочь. Он сделал мне предложение. Я не хотела снова выходить замуж… за него… вообще выходить. А он со своей глупой головой был всегда слишком джентльменом. Конечно, я просто силой затащила его в постель. Что еще могло помочь ему забыть о Джине Майкелисе, лежащем на шоссе с раздробленными ногами? Джин – единственный человек, ненавидевший Брюса, и это ненависть едва не уничтожила его. У Брюса не было других врагов… он не был способен на это!

Это не совсем верно, подумал Кинтайр. Джейбез Оуэнс.

Голос ее стал резче, ее ногти врезались в его ладонь. Он встал, поднял ее за запястье и сказал:

– Пойдем. Мы уходим отсюда.

– Что?

Она посмотрела на него мигая, словно только что проснулась.

– Ты устала, и испугана, и одинока, и голодна, и все это плохо. Мы поужинаем и будем говорить о Брюсе и обо все, о чем захочешь, но отсюда мы уйдем.

– Мне завтра на работу, – возразила она.

– К черту! Скажи, что ты больна и должна отдыхать всю неделю. Бери сумочку.

Она, дрожа, пошла за ним. Он вел ее машину медленно, чтобы дать ей и выпивке в ней время; говорил о самом обычном.

Когда он остановился у одного из лучших ресторанов Окленда, она чуть задержалась.

– Ты не можешь позволить себе это, Боб, – сказала она.

– Если ты еще раз упомянешь деньги, я вымою тебе рот пятидолларовыми банкнотами, – резко ответил он. – Грязными банкнотами.

Она улыбнулась.

– Знаешь, – сказала она, – в конечном счете ты не так уж не похож на Брюса. Он тоже мог заставлять других поступать так, как он хочет. Когда однажды я похвалила его за это, он сказал: «Ну, я не долбаный святой».

– Очень похоже на Брюса, – согласился Кинтайр.

– Он преклонялся перед тобой, – сказала она за коктейлями. – Знаешь, как сильно? Ты был всем, кем он мечтал стать: путешественником, спортсменом, ученым. Он даже думал служить в военно-морском флоте, потому что ты это делал. И еще ты обращался с ним, как с равным. Ты сделал больше всех, чтобы он был счастлив.

– Я бы сказал, что это сделала ты, – смущенно ответил он.

– Знаешь, ты подталкивал нашу связь. – Он видел, что она немного опьянела, но никакого вреда в этом нет: в более благоприятных обстоятельствах он назвал бы это счастливой выпивкой. – Помнишь, как мы с ним впервые встретились? В прошлом году после возвращения из Европы ты с ним пошел выпить. И столкнулся со мной в заведении, где подают глинтвейн; я ела пирожки и выглядела не слишком эффектно, но решила, что с вами можно будет хорошо провести время… черт возьми, Боб, я надеялась, что ты приревнуешь меня, поэтому устроила Брюсу большое представление. А ты обрадовался!

– Я подумал, что ему нужна девушка, – сказал он. – В мире не только книги и пиво.

– Ты потворствовал, – засмеялась она. – И, конечно, злорадствовал, когда узнал, что мы живем во грехе.

Он пожал плечами.

– Если ты называешь это грехом. На самом деле Брюс был очень домашним человеком. Я надеялся, что ты выйдешь за него.

– Конечно, – ответила она. – Я ведь тоже очень домашний человек, правда?… Боб, я знаю, ты не любишь танцевать и ужасно танцуешь, но, может, попробуем снова перед ужином?

* * *

Потом, когда ужин завершали бренди и кофе, она сказала:

– Я все еще не уверена, любила ли я Брюса. Он мне всегда нравился. Думаю, я начинала его любить.

– Думаю, трудно было этого не сделать при таких обстоятельствах.

– Он был первым моим знакомым мужчиной, который, – она принялась загибать пальцы, – а) был интересен, а все солидные граждане Огайо казались неинтересными, по крайней мере мне; б) надежным, чего нельзя сказать обо всех этих представителях богемы …

– Прошу тебя. Называй меня как угодно, только не относи к богеме Беркли.

– Ты не в счет. В классификации ты один представляешь раздел. «Надежный» – неподходящее слово. Что я хотела сказать? Верный, постоянный, любящий. Думаю, это то, что нужно. Любящий – не себя, как большинство этих начинающих. Ты тоже что-то любишь, Боб, но я так и не могла понять, что именно. Разве что эту твою яхту? Брюс любил меня. Любил весь мир, но включая меня.

– Его можно было назвать нежным, – согласился Кинтайр. – В то же время он был мужчиной. За те годы, что мы знакомы, мы несколько раз отправлялись в трудные походы; потом, когда я заинтересовал его дзюдо, у него получалось очень хорошо. Во время этих развлечений ему не раз доставалось. Но он никогда не показывал, что ему больно.

– Наверно, ты считаешь это добродетелью, – сказала она.

* * *

Они остановились в холмах, города Восточного залива под ними как звездная галактика, а Сан-Франциско – целая вселенная в темноте. Кинтайр, смутно встревоженный, подумал, почему он сюда приехал.

– Что ты собираешься делать? – спросила она его.

– Я? Следующие несколько дней, ты имеешь в виду? О, заканчивать незаконченное в университете. Позвонить семье, очень давно никого из родственников не видел. А ты?