Текст книги "Золотой раб"

Потом Корделия отвела Эодана в свою спальню. Служанка принесла им вино и печенье. Девушка украдкой посмотрела на него, рот ее дрогнул, и он вспомнил, что как-то она согласилась встретиться с ним после восхода луны.

– Геркулес, – сказала Корделия, не обращая никакого внимания на девушку. Они лежали в постели, она прижалась к нему и уткнулась носом ему в шею. – Ты большой безумный Геркулес.

Он не чувствовал удовлетворения жеребца, какое она давала ему раньше. Сегодня она оставила его пустым, причем он сам не понимал, каким образом. Он не чувствовал, что предает кого-то, – до этого раза. Держа чашу с вином в ослабевших пальцах, он спросил:

– Госпожа, почему ты не называешь меня моим настоящим именем?

– Потому что его может носить любой человек, – ответила она, – но есть только один сын Алкмены. [Алкмена – в греческой мифологии мать Геракла (Геркулеса). – Прим. пер.]

Если он не хочет умереть, он не должен говорить, что чувствует на самом деле. Но по крайней мере может отказаться от собачьей готовности доставлять удовольствие. Он может прямо сказать:

– Госпожа, когда-то моей привычкой было проявлять доброту. И мне больно принимать ее, ничего не даря взамен.

Ему хотелось крикнуть: «Я не домашнее животное, не твоя игрушка. Я свободный человек с именем, которое дал мне отец. Я благодарен за облегчения, за снятые цепи и за твое тело. Но между нами нет ничего глубокого. С твоей стороны – развлечение на несколько недель, с моей – старания раба получить, что можно, стремление отомстить хозяину и тревога, что будет с ним, когда он тебе надоест. Я больше не буду рабом. Я уйду к моей жене».

Но он слышал ее слова:

– Геркулес, ты дал мне больше, чем знаешь сам.

Удивленный, он повернулся к ней. Никогда раньше не видел, чтобы она краснела: краска, как прилив, поднималась по ее груди, горлу, щекам и лбу. Она ногтями впилась ему в запястье и не смотрела ему в глаза. Он слышал ее сливающиеся быстрые слова:

– Ты думал, почему я пью, и сплю с мужчинами, и позорю себя и своего мужа? Думал, это просто безделье и похоть? Что ж, отчасти так и есть, не стану отрицать. Муж запер меня, чтобы я была подлинной римской матроной и рожала ему детей. Думаешь, ты один в этой комнате раб, Геркулес? Я не беременела, и он почти перестал разговаривать со мной. За девять лет, до того как он ушел на войну и ты взял его в плен, он не сказал мне почти ни одного слова. Но ведь боги прокляли его, а не меня! Потому что слушай. В своей нужде я обратилась к молодому человеку, который время от времени навещал наш дом, кудрявому мальчику, который любил меня, любил меня. И от него я забеременела! Это мог быть сын Флавия. Он мог бы держать его на коленях, никто бы не знал… Он приказал убить моего ребенка! Я могла бы обратиться к закону… может, любовник помог бы мне… не знаю. Может, нет. У отца так много прав. Я не пыталась. Лучше было выйти из женского мира, начать давать собственные банкеты и иметь много мужчин – много, очень много. Я не смела больше иметь детей, особенно когда он был в плену. Я меня есть рабыня, ведьма, родом из Фракии, она знает, как ликвидировать такие случаи, прежде чем они станут заметны. Я думала, что все хорошо. Я не хотела нести свое отвращение в мир. Пусть умрет со мной.

Геркулес… – Она лежала на сгибе ее руки и содрогнулась от его прикосновения. – В тебе я нашла надежду.

Эодан подумал, что последние счастливые люди оставили свои кости на Рудианской равнине.

Слепо он привлек Корделию к себе. Ее руки, касающиеся его кожи, были холодны. Но все остальное казалось охваченным пламенем.

Немного погодя она покорно сказала:

– Спасибо.

Ночь проходила. Они не спали. Но удивительно, как сухо они говорили, когда не целовались: как два консула, намечающие план военной кампании.

– Это не может быть слишком открытым, – говорила она. – Флавий может вынести, когда шепчутся обо мне. Всадник [Всадники – одно из привилегированных сословий Древнего Рима. – Прим. пер.] не может возвыситься без сильной поддержки. И связи римских женщин с римлянами – обычное дело, но не с варварами. Это сделает его посмешищем! И за крах своих политических амбиций он будет мстить больше, чем за честь. – Немного погодя задумчиво добавила: – И даже если его репутация не пострадает, я не уверена, как он отнесется к тебе. Ведь он твой владелец.

– Я тоже, – удивленно сказал Эодан. Он считал, что после Аравиона Флавий благодарен ему, потом настроен по-дружески и полон зла после Верцеллы. Но теперь ему пришло в голову, что он видел только волны на поверхности глубокого тайного омута. Душа Флавия для него недоступна.

– Поэтому мы будем держать тебя здесь в звании телохранителя, – решила Корделия. – Он редко приезжает в это поместье. Если он приедет, ты сможешь уехать куда-нибудь. Понимаешь, это может занять несколько месяцев. Я должна повлиять на отца и остальных, прежде чем смогу развестись с ним. Я постараюсь попасть под покровительство какого-нибудь влиятельного мужчины. И, конечно, ты пойдешь со мной. – Медленная жестокая улыбка приподняла уголки ее губ. – Я сама буду управлять своим следующим хозяйством. Какой-нибудь сенатор, дряхлый и слабоумный от старости, но очень богатый. Тогда тебя можно будет привезти в Рим, Геркулес. Ты будешь богат… у тебя будет много твоих рабов. Тебя можно будет даже освободить, если ты решишь, что смена названия имеет какое-то значение. – Она растаяла рядом с ним. – Если же нет, то ты все равно свободен у меня.

Он снова обнял ее. Она дрожала в его объятиях, а он думал, насколько ее слова были реальны, а насколько вызваны животными страстями этой ночи.

Он снова подождал, пока она отдохнула, снова выпила и вернулась к нему в бронзовую кровать. Потом, когда лежал, запутавшись в ее волосах, спросил – для этого потребовалось не меньше храбрости, чем нападение на ряды римлян:

– Когда ты сможешь освободить мою жену?

Она отскочила от него, плюясь, как кошка.

– Как ты смеешь! – крикнула она.

Эодан сел и сказал, улыбаясь в соответствии со своим планом:

– Я никогда… не забываю… друзей… даже ее. Нельзя ли ее выкупить или как-то освободить?

Корделия помолчала. На ее лице появилось сосредоточенное выражение, которое он видел и раньше.

– Ты считаешь эту свою кобылу-производительницу только другом? – спросила она.

Эодан глотнул. Он не мог ответить, только кивнул.

– Тогда забудь о ней, как тебе придется забыть обо всем кимврском, – холодно сказала она. – Я не позволю, чтобы у Флавия появились подозрения из-за этой коровы, с которой он спит всю зиму. Пусть продаст ее в бордель, когда она ему наскучит. Он уже со многими так поступил.

Сквозь тьму в глазах и гудение в голове Эодан видел, как она стоит, пригнувшись, готовая уйти от его ярости и позвать на помощь. Оба не шевелились. Наконец она прошла мимо него, легла на кровать и подозвала его, как собаку.

И он пришел. Ему ничего иного не оставалось, кроме как умереть.

На рассвете Корделия сонно сказала:

– Я прощаю тебя, Геркулес. Мы забудем сказанное из-за сделанного после этого.

Он заставил себя коснуться ее губами.

– Доброй ночи, – рассмеялась она. – Или уже доброго утра?

Он подождал, пока она уснет – в бесцветном безжалостном предрассветном сумраке она выглядела неряшливой грудой, потом надел тунику и выбрался из комнаты. Он чувствовал необходимость принять ванну, и, да, он возьмет лошадь и будет много миль скакать по холмам. Он был пуст и страшно устал, но спать не хотел. Даже когда его связывали у фургонов, он не чувствовал себя таким одиноким.

– Эодан.

Он остановился под садовой стеной. Здания были черной массой на фоне бледнеющих звезд, изгороди и крыши блестели от росы. За конюшнями земля была еще полна ночи. К нему подошло Фрина.

– Ты так рано встаешь? – без удивления спросил он.

– Я не могла уснуть, – ответила она.

– Я тоже, – горько сказал он. – Хотя по другой причине. Никогда не думал, что могу так ненавидеть женщину, которую обнимаю.

– Должно быть, ей показалось это интересным, – сказала Фрина.

Он почувствовал презрение в ее словах. Неизвестно, насколько оно направлено на него, но он ощутил всю его тяжесть. И с трудом спросил:

– Почему я не попросил распять меня и кончить на этом? Я позволил ей называть мою Викку грязными именами, а потом поцеловал ее.

– Ты должен жить, – мягко сказала Фрина.

– Зачем?

– Ну, ради… – Она стояла рядом с ним, и почему-то он вспомнил ручей, освещенный солнцем под легким ветром, давным-давно в Химмерланде. – ради помощи твоей жене, – закончила она, глядя прямо перед собой, на самнийскую тьму.

– Которой нет, – простонал он.

Неожиданно в нем взорвалось. Как будто солнце ударило ему в глаза, он ахнул и негромко воскликнул:

– Но я могу!

– Что? – На ее лице, обращенном к нему, страх. – Как?

– Послушай меня, Фрина, – быстро шептал он, дрожа от осознания. – Я отправлюсь туда. Я знаю дорогу в Рим, в прошлом году я шел по ней сюда. Я найду там его дом и выкраду Викку и… о, Бык, рога которого луна, почему ты не дал мне это понять сразу?

– Ты не сможешь! – приглушенный возглас. – Ты не знаешь землю, город – любой увидевший тебя узнает по росту и цвету волос… Какая польза, если ты умрешь на кресте или тебя бросят диким зверям?

– Если у меня еще остались силы, я попробую, – сказал он. – А если нет… что ж, я однажды попытался. У Викки будет муж до самого конца.

Он протянул руки на восток и на языке Химмерланда призвал день и ночь, ветер и солнце и все Силы земли стать свидетелями его клятвы.

Фрина опустилась на колени.

– Эодан, Эодан, ты малое дитя среди волков! Ты не понимаешь, что говоришь!

– Я знаю, что сказал, – медленно ответил он. – Я дал клятву, которую нельзя нарушить.

Он почувствовал, как его охватывает холод и влажная предрассветная тьма. А что он на самом деле сделал, подумал Эодан. Нельзя давать такие громкие клятвы, не подумав сначала. Скорее всего он обрек себя на смерть.

Но если так, смерть – его судьба, от нее не уйдешь, потому что он пробудил саму реку времени.

Он благоговейно содрогнулся, его зубы застучали.

– Уйду через несколько дней, как только смогу, – сказал он. – Ты забудешь о том, что мы говорили, хорошо?

Фрина встала. она прислонилась к стене, прижалась к грубому кирпичу щеками и ладонями, закрыла глаза. Она словно сама собиралась с силами. И наконец каким-то далеким голосом ответила ему:

– Нет, я помогу тебе.

VI

Только спустя четыре дня Фрина остановила Эодана в портике и сказала:

– Я готова. Приходи к моей комнате – знаешь, где это? – после заката, и я попробую замаскировать тебя. Сможешь взять лошадей?

Его сердце заколотилось. На мгновение, стоя под желобчатыми колоннами и глядя на зеленые газоны и широкие поля, он подумал, что стоит среди громов и обнаженных мечей. Наконец он кивнул.

– Конюхи спят там же, но их просто будет запугать, если у меня будет оружие. И никто не узнает до утра.

– И тогда откроются двери Тартара! [Тартар – в древнегреческой мифологии бездна под царством мертвых, куда Зевс заточил титанов. – Прим. пер.] – У нее были огромные глаза и бледные щеки. – Посмотрим, – продолжала она. – У меня будет для тебя меч – я знаю, где держат оружие, – и пара кинжалов. Ты запугаешь конюхов, свяжешь их одного за другим и заткнешь им рот. При этом, словно по неосторожности, скажи что-нибудь такое, чтобы они подумали, что ты сбежишь в горы. Это самое ожидаемое направление, чтобы добраться до Гельвеции. А куда ты на самом деле собираешься отправиться после Рима, Эодан?

– Не знаю, – ответил он. – На север, где люди еще свободны. Не знаю, куда лучше.

– Лучшего направления нет, – сказала она. – На всех будет опасно. – И, наклонившись к нему, так что он почувствовал ее дыхание, она быстро и испуганно добавила: – Не думаю, что твоя лучшая надежда – север. Придется слишком долго идти по римской территории. А вот на востоке или на юге… Но поговорим об этом позже. Сейчас нас не должны увидеть вместе. Значит, после темноты – и не ошибись. Я устроила так, что две девушки, которые спят в одной комнате со мной, сегодня будут отсутствовать. И до другого такого случая моя подготовка будет обнаружена. Значит, сегодня вечером!

Она пошла от него, почти побежала, и ветер развевал ее легкое белое платье. Эодан не мог не смотреть ей вслед. Рабыня с душой дочери вождя, думал он; конечно, какая-то Сила послала ее на его дорогу. Он пообещал бы жертву, если бы знал, какая это Сила, но боги этой земли ему незнакомы, а Химмерланд слишком далеко, чтобы услышать о его бедах. Что ж – вечером!

Он пошел в виллу. До заката еще несколько; часов, как он проживет их, не кича всем у миру о своей тайне? Надо попросить у Корделии разрешения поскакать галопом. Да, хороший план, он сможет разведать дорогу для бегства…

Он нашел ее в перистиле. Ее служанки, маленькая пухленькая стайка, болтали и хихикали, полоски ткани тут и там открывали соблазнительные округлости. Они раскладывали полотенца и чистое платье: госпоже захотелось поплавать в бассейне. Корделия стояла среди них. Увидев, что среди колонн появился Эодан, она набросила на себя полуснятую столу. Темная этрусская голова поднялась, и Корделия с непривычной холодностью сказала:

– Как ты смеешь? Разве ты не знаешь, что слугам запрещено сюда приходить?

– Прошу прощения, – сказал Эодан. – Меня не было…

– Вон! Тебя слишком долго не было. Ты должен охранять это место. Где ты был?

Эодан стал думать. Каким-то утром он поклялся прекратить эту жизнь на содержании. На следующую ночь она еще была уставшей, и он спал в помещении для стражников. Потом она ничего не сказала, и он снова ночевал в казарме. На следующее утро он предложил надзирателю помочь привести несколько породистых животных с соседней плантации; вернулись они только после заката, он устал и сразу лег на свой матрац… Да, именем Огня, он не видел Корделию три дня!

– Я уверен, ты знаешь, где я был, госпожа, – ответил он. – И если ты не вызывала меня … помочь тебе… – Служанки не сдержались и захихикали. Корделия нахмурилась и поджала губы…. – И я не хотел беспокоить тебя, госпожа, – закончил он.

Она медленно спросила:

– Разве благодарность не в обычае у варваров?

– Но что я сделал неправильно?

Он прекрасно это знал и не мог удовлетворительно изображать недоумение. Лицо Корделии омрачилось.

– Все уходите, женщины! – приказала она. – Ни одна не должна оставаться.

Они убежали с возгласами отчаяния: госпожа рассердилась!

Корделия по блестящему мозаичному полу медленно пошла к Эодану. Она сжимала столу без пояса, и костяшки ее пальцев побелели.

– Если ты так мало думаешь обо мне, что приходишь только по приказу… если ты предпочитаешь до ночи гнать коров, не спросив, чего хочу я… – Она была рядом с ним и говорила сквозь стиснутые зубы. – Не думай, что я не видела, как ты по углам любезничаешь с Фриной! Если я кажусь тебе скучной, можешь отправляться назад на поля!

«Ты мне не скучна, ты мой враг, – хотел он сказать. – Между нами слишком много крови».

Но вслух сказал:

– Госпожа, я не понимаю. Я думал, ты меня вызовешь.

Она как-то сразу успокоилась. Засмеялась и положила руки ему на плечи. Платье упало к ее ногам. Перед ним словно стояла статуя… Венера в ее горячие бессонные ночи, только кровь пульсировала под кожей, и капельки пота казались на солнце жемчужинами.

– Геркулес, Геркулес – воскликнула она, – неужели ты не можешь вбить в свою тупую желтую голову, что я хочу, чтобы ты приказывал мне?

Он шагнул назад, споткнувшись, ощутил силу Венеры, но напомнил себе, что она враг Викки.

– Госпожа, я не могу… я…

– Сегодня ночью, – пылко сказала она. – В самом конце дня. Мы увидим, как заходит солнце, и не уснем, пока она не взойдет.

«О судьба моя, которую я разбудил, помоги мне сейчас!» – подумал он.

Он понял, что должен с делать. День теплый, она одета только в солнце и свои распущенные темные волосы, а он три ночи спал один и через несколько дней может стать изуродованным трупом… он шагнул вперед, и Бык был силен и возбужден в его душе.

– О! – сказала Корделия. – Геркулес! Нет! Вечером, я сказала тебе!

Он улыбнулся, привлек ее к себе и держал одной рукой; этой рукой он удерживал на земле быка; губы прижал к ее губам, а свободной рукой гладил обнаженное тело.

– Ну, хорошо, – вздохнула она, – только один раз…

Когда они отдыхали, он встал и сказал:

– Идем в бассейн!

Она отстранилась, он со смехом прыгнул в воду, окатив ее брызгами. Подплыл к краю и стащил ее в воду. Она вынырнула, отплевываясь. Он поцеловал ее. Она сдалась и стала плавать, а он фыркал и нырял, как дельфин, снова и снова, пока она наконец не попросила его вернуться на плитки пола.

Потом она пожаловалась, что от жесткого пола у нее болит тело, и они перебрались в ее спальню. Немного погодя она хлопнула в ладоши и приказала служанке принести что-нибудь подкрепиться. И так продолжалось до заката.

Когда на востоке появилась темнота и стала, как дым, подниматься из долин, Корделия привлекла голову Эодана себе на грудь и усталым голосом сказала:

– О, Геркулес! В мире нет мужчин, о которых я хотела бы больше заботиться.

Он лежал без сил, с закрытыми глазами, хотел уснуть, хотел, чтобы это была Викка.

– Дело не только в том что ты утоляешь мой голод, – говорила Корделия. Она говорила медленно, засыпая на ходу. – Дело в тебе самом. Под твоими поцелуями я больше не одинока… Будь со мной всегда, Геркулес. Прошу тебя, как нищая… я люблю тебя…

Эодан подождал, пока не убедился, что она крепко спит. Потом снял ее руки со своей шеи и сел. В комнате было темно и жарко. Он слышал снаружи, как трещат цикады. Трудно помнить, что нельзя быть удовлетворенным, когда лежишь с ней. Он проклял свою глупость, наложившую на него такой рок.

Но что сказано, не должно быть не сказано. Он вздохнул, встал и поискал свою тунику. Найдя, постоял немного, глядя на Корделию, но ночь мешала хорошо видеть. Наконец, не зная почему, он наклонился и поцеловал ее, но не в рот, а в лоб.

Босиком прошел по мраморному полу в маленький туалет за спальней. Бронзовое зеркало давало достаточно отраженного света, чтобы напомнить ему о призраках. Дальше дверь Фрины. Единственный запор снаружи, но он постучал и подождал, пока она откроет.

Она стояла с лампой в руке, одетая, как днем, только волосы падали на плечи. Дымное масляное пламя бросило свет на ее слишком яркие глаза и на губы, которым не хватало устойчивости.

– Значит, ты наконец пришел, – сказала она.

– Я обещал прийти, верно?

Эодан сел. У него ноги дрожали от усталости; он не способен был даже бояться. Тупо осмотрел помещение – маленькая комнатка с тремя матрацами на полу, стол с гребнями и другими предметами, полка со свитками-книгами. Должно быть, ее книги, подумал он. Открытое окно, выходящее в темноту.

– Надеюсь, ты постарался, – резко сказала она. – Нельзя оставлять хозяйку неудовлетворенной, уходя к дорогой жене.

– Помолчи, – сказал он. – У меня не было выбора. Она хотела, чтобы я провел у нее всю ночь.

Насмешливый шепот:

– Понравилась работа?

– Понравилась, – равнодушно и холодно ответил он. – И это не твое дело. Но если ты на меня сердита, я уйду без твоей помощи.

Он начал вставать. Она нажала на его плечо и остановила.

– Нет, Эодан. – Неожиданно лихорадочно: – Зевс, помоги нам, нет, это будет твоей смертью! Прости за то, что я сказала. Это действительно – действительно не мое дело.

Он удивленно посмотрел на нее. Она повернула голову и костяшками пальцев, как ребенок, вытирала глаза.

– Фрина, – спросил он, – в чем дело?

– Ни в чем. Идем, мы тратим время.

Она с дрожью вдохнула, расправила плечи и прошла к столу. Достала из-под него небольшой деревянный ящик. Глядя на нее в мерцающем свете, на фоне чудовищных движущихся теней, Эодан подумал о кимврской богине-жене, только что инициированной, застенчивой, прекрасной, но овладевшей Силой, которой она должна теперь управлять. А Фрина тем временем достала сверток грубой серой ткани, в которую были завернуты меч и два кинжала, несколько горшков и бутылок.

– Я украла достаточно денег, чтобы набить кошелек, – прошептала она. – А одежда подойдет мелкому землевладельцу. Шляпа заслонит твое лицо от любопытного взгляда. Мы выкрасим тебе волосы черной краской и закроем повязкой эту варварскую татуировку, как будто это рана. Давай, наклонись.

Его успокаивало, как она работала над его головой, мыла, втирала краску, расчесывала. Он чувствовал, что к нему возвращаются силы. Закончив, она вымыла свои почерневшие руки, наклонила голову и улыбнулась.

– Ну вот! Но нам надо взять с собой бритву и каждый день сбривать щетину.

– Нам? – Неожиданно он понял, о чем она говорит. И ахнул. – Но… ты пойдешь со мной?

– Конечно, – сказала она. – А как же иначе? Эодан, если ты попытаешься идти один, не зная дороги, совсем не зная Рима, с твоим ужасным латинским… – Она заговорила лихорадочно. – О, Эодан, Эодан, ты кимврский бык, ты даже не знаешь, где купить еду. Все равно что упасть на свой меч и избавить всех от хлопот.

– Фрина, – сказал он, приходя в себя, словно от кошмарного сна, – у тебя здесь хорошее место. Что я могу для тебя сделать? И как?

Она прикусила губу и отвернулась.

– Будет очень легко узнать, кто тебе помог. Я не смею оставаться.

Он наклонился и взял ее за руки.

– Но кто я для тебя? Почему ты помогаешь мне?

Она сердито высвободилась.

– Я гречанка! Мой дед был свободным человеком. И тебя это не касается!

Эодан удивленно покачал головой. И в темной северной глубине своей души подумал: «Я вызвал Силы, и она – часть моей судьбы».

Больше он не решился спрашивать. В ней многое вызывало в нем благоговение и страх. Неужели действительно сосуд Силы коснулся его, и он остался жив?

– Свобода, свобода, – сказала Фрина. – В варварской земле, в земляных лачугах и вонючих кожаных одеждах, где на тысячи миль нет ни арфы, ни книги… там я поистине буду свободна!

Заскрипела ее кожаная одежда. Эодан торопливо сделал знак против троллей.

– Быстрей, – сказала она. – Я не могу выдать себя за крестьянскую девушку, значит, я должна быть мальчиком. Вот ножницы.

Она пригнулась перед ним и ждала. Он взял в руки длинные, цвета вороньего крыла ножницы, чувствуя, что оскорбляет какого-то духа красоты. Но… Он принялся стричь и стриг, пока не остались только короткие локоны, падающие на лоб, и стали видны уши. Она посмотрела в зеркало и вздохнула.

– Собери их, – сказала она. – Когда разведем огонь, я принесу их в жертву Гекате.

Она показала на одежду.

– Теперь одевайся! Не стой, разинув рот!

Вызывающим движением она развязала свой пояс, бросила на пол и выступила из своего платья. Она поистине прекрасна, подумал Эодан. Ее женственность не бросалась в глаза, не выпячивалась из одежды, как у Корделии; она ждала в тени того, кто ее откроет. Он неловко извинился, когда она посмотрела на него, и стал возиться с приготовленной для него одеждой: серой заплатанной шерстяной туникой, потертыми сандалиями, фетровой шляпой и длинным шерстяным плащом. Поднял тяжелый кошелек, подвесил меч и засунул кинжал за веревочный пояс.

Взяв свой посох, он увидел, что Фрина одета так же. Мешковатая одежда скроет формы ее тела. Она должна надеяться, что длинный плащ спрячет ее стройные ноги. Она отвернулась от полки с книгами. Провела пальцами по свиткам, только раз, и на глазах ее были слезы.

– Идем, – сказала она – У нас время только до утра, потом начнется охота на нас.