Текст книги "Золотой раб"

VII

Для Эодана было два Рима. Вначале город кимврских снов, золотые крыши над белыми колоннадами, мерцающие на фоне вечно голубого неба. Затем улицы триумфа, на которых он нагибал усталую голову, чтобы грязь, которую бросали в него, не залепляла ему глаза, потом загон для рабов и наконец звон цепей на римской дороге. И все это было не от мира сего.

Сейчас он сам вошел в Рим, но мало видел город, который трудился, и играл, и пел, и торговался, и смеялся, строил козни, пировал, приносил жертвы, воровал, мошенничал и стоял за своих друзей – город мужчин, женщин и детей, как любой другой, построенный руками людей и охраняемый человеческими телами. Он считал, что Рим обнесен стенами, но, часами идя мимо зданий, понял, что город, как змея, перерос свою шкуру и сбросил ее, так что теперь старые ворота открытыми стоят среди шумного уличного движения. Он считал, что римляне – это одетые в железо легионеры, злобные торговцы людьми и одна женщина, содрогавшаяся в его объятиях; но сейчас он увидел толпу детей, игравших в пыли в мяч, кожевника в маленькой мастерской, хромого торговца, который расхваливал жареные каштаны в корзинах, свисающих с коромысла. Он видел римлян, раскладывающий товары в жалких лавках, и видел возвышающиеся над ними храмы. Видел римскую матрону в одежде не лучше, чем у него, бранившую маленького мальчика за то, что тот не был осторожен среди проезжающих повозок. Он видел, как плачет девочка по неизвестной ему причине, и видел двух веселых пьяных молодых людей, трепавших уши бродячей собаки.

Город рычал вокруг него, тяжелые звуки колес груженых повозок гулко отдавались от кирпичных стен. Дымка висела в воздухе, дым и пыль, запахи чеснока, вареного и жареного мяса, свежего хлеба, косметики, лошадиного помета, сточных вод, мусора, человеческого пота. Всюду толпились люди, кричали, размахивали руками, торговались, прокладывали дорогу в толпе. Однажды этот водоворот унес Фрину. Эодан стоял в ужасе, понимая, что без нее не выберется. Она каким-то образом сумела найти к нему дорогу, но с тех пор он не выпускал ее руку.

Они пробирались к Эсквилинским воротам.

– Нужно найти гостиницу, – сказала Фрина, ей приходилось кричать в шуме. – Дом на Виминальном холме, но в такой одежде туда идти нельзя, во всяком случае не до темноты. [Эсквилин и Виминаль – названия двух из семи холмов Рима. – Прим. пер.]

Эодан тупо кивнул. Он позволил ей провести себя через ворота. За ними был грязный район высоких деревянных домов; на улицах, забросанных мусором и отходами, сидели безземельные, безработные отбросы войн и долгов, кутаясь в тряпье и ожидая подачки. Эодан слишком устал, чтобы рассердиться, слыша крики из этих беззубых ртов: «Эй, крестьянин! Сын земли, у тебя солома в волосах! Не дашь ли ненадолго взаймы этого красивого мальчика? Нет, не даст, у этих фермеров крепкие кулаки. Конечно, это цезальпийские галлы, вот как он похож на быка. Но где его галльские штаны? Ха, ха, да они потеряли штаны – или проиграли в карты?»

Фрина, бледная от гнева, вела Эодана по извилистым уличкам, пока они не нашли гостиницу. Владелец сидел снаружи, зевая и ковыряясь в зубах ногтем.

– Нам нужна комната, – сказала Фрина.

– Полсестерции, – ответил владелец.

– Полсестерции за эту яму с блохами! Один медный ас! – воскликнула Фрина.

Они торговались, а Эодан переминался с ноги на ногу и осматривался.

Оставшись с ней наедине в коробке без окон вместо комнаты, он сказал:

– Да унесут тебя ночные ветры, девушка! Какая нам разница – на медяк больше или меньше? Везде, где мы останавливаемся, я чувствую себя дураком, слушая, как ты торгуешься.

– Интересно, что подумали бы о двух людях, которые не торгуются, – ответила Фрина. – Что эти люди подозрительно торопятся уйти с улиц?

Было слишком темно, чтобы он мог разглядеть ее лицо, но тон он хорошо знал. Он почти видел ее искривленный рот и насмешку в глазах.

– Ну, ладно, ты снова меня спасла, – сказал он. – Я неумелый придурок. Что будем делать дальше, капитан?

– У тебя ум, как дубинка, – ответила она. – Помолчи и дай мне подумать.

Она легла на груду заплесневевшей соломы и посмотрела на потолок, скрытый темнотой и грязью.

Эодан тоже сел на вонючую солому и постарался подавить гнев. В последние дни она слишком часто его спасала. И имела право его поддразнивать.

Первые мили от поместья по грязной дороге, идущей на юг, он мог проскакать галопом без ее указаний. Доскакав до ручья, они спешились и провели лошадей по дну ручья несколько миль на север, скользя и спотыкаясь в темноте; но он тоже так поступил бы, чтобы скрыть следы. Наконец они нашли другую дорогу и безжалостно погнали по ней лошадей; к восходу лошади готовы были упасть от усталости. Эодан отпустил бы их и пошел дальше пешком; Фрина заставила его отвести животных в заросшее кустами ущелье и убить. Эта мысль не пришла бы Эодану в голову, но это тоже был способ запутать след и возможность принести жертву на удачу. Она предложила ему принести жертву Гермесу, которого Эодан не знал, но он решил, что любой бог будет доволен.

Да, думал Эоден, до этого места он мог бы добраться без нее. Он мог даже пройти еще много миль, спал бы днем и шел ночью. Но когда он наткнулся на овчарню, и его окружили собаки, а пастухи с дубинками прибежали, чтобы наказать вора, он не смог бы придумать такой убедительный рассказ, как Фрина. Он не сошел бы за безвредного человека, когда они покупали по дороге хлеб и вино; ему пришлось бы рисковать и красть еду. Он считал себя смелым человеком, но его бросало в озноб, когда она весело болтала с возчиком, случайно встреченным в гостинице; но кончилось это тем, что они два дня проехали на грузе ячменя и дали зажить волдырям на ногах. (Он вспомнил, как при первом рассвете увидел ее окровавленные от речных камней ноги, но она ничего не сказала.) Она спасла его от необходимости вообще отвечать на вопросы, спокойно сказав, что ее бедный брат немой. Последние два дня, когда домов и деревень вокруг стало столько, что они не смели больше спать в траве, как бродяги, она находила для них ночлег. (Раньше они лежали рядом, закутавшись в плащи, смотрели на небо, усеянное звездами, и она рассказывала ему невероятные истории о том что думают о небе греческие мудрецы, и он просил пожалеть его голову, в которой все смешалось. Тогда она негромко рассмеялась и сказала, что он знает звезды лучше ее.) А теперь в Риме… Конечно, она – его судьба, потому что теперь он понимал, какой безумной была его затея одному добраться до Рима.

Тем не менее в те немногие минуты, когда они не устали и не было опасности и была возможность говорить свободно, она была с ним резка. Он гадал, чем мог ее обидеть. Однажды он спросил, и она ответила, что он должен перестать надоедать ей глупыми вопросами.

Она шевельнулась на соломе.

– Пойду куплю нм одежду получше, – сказала она. – После заката я отведу тебя к дому Флавия. Я знаю, как в него войти. Но потом тебе нужно будет вести: у меня для нас больше нет планов.

– У меня тоже, – сказал он. – Доверюсь тем богам, которые готовы нам помочь.

– Если они не поведут нас к нашей гибели, – сказала она.

– Это возможно. Но даже если так, мы ничего не можем сделать. – Эодан пожал плечами. – Я думал, мы сможем выкрасть Викку из дома, купить для нее тоже одежду мальчика, Фрина, а потом сядем на корабль и уплывем куда-нибудь…

Девушка вздохнула и вышла. Эодан растянулся на соломе и уснул.

Она вернулась с плащами и туниками из лучшей ткани, чем те, что на них, с кувшином горячей воды и тазом, который одолжила у хозяина. Он снова подчинился ее бритве. Закончив, она показала кусок хлеба и сыр.

– Ешь, – сказала она. – Тебе может понадобиться твоя сила.

Он какое-то время пожирал пищу, когда заметил, что она не шевелится.

– Не хочешь поесть? – спросил он.

Она ответила отчужденно, как будто ей было все равно, что с ними случится.

– У меня нет аппетита.

– Но тебе тоже…

– Оставь меня в покое! – выпалила она.

Вскоре они снова были на улицах. Солнце садилось, людей стало меньше, поэтому они спокойно шли по грязным булыжникам.

– Лучше до темноты уйти в более богатую часть города, – сказала Фрина. – Тут могут быть грабители.

Эодан поднял свой посох.

– Я многое бы отдал за хорошую потасовку, – сказал он.

Фрина посмотрела на него.

– Понимаю, – сказала она. Легко погладила пальцами его по руке. – Уже недолго, Эодан.

С каждым шагом напряжение в его груди росло. В сумерках он поднимался по хорошо мощенной дороге на Виминальный холм, через множество крыш, и крыш, и крыш кое-где виднелся мрамор храмов, который на востоке быстро поглощал мрак, а множество освещенных окон создавали жуткое впечатление звездного неба на земле, которое тянется дальше, чем способен видеть человек. Доносился слабый запах дыма, звук колес или усталых ног, отдаленные оклики, дрожащие в неподвижном воздухе. Однажды проехал всадник, без любопытства посмотревший на двух плебеев.

Викка, думал Эодан, Викка, я тысячу лет не видел тебя. Сегодня я тебя увижу.

Даже если весь мир будет стоять у меня на пути, сегодня я прижму тебя к себе.

Темнота сгустилась настолько, что он слышал звуки своих шагов, но не видел камни, на которые ступал. Дома по обеим сторонам улицы казались темными массами. Сердце его билось так громко, что он почти не расслышал слова Фрины:

– Мы пришли.

Но с неожиданной остротой почувствовал, как она сжала его руку.

Они стояли перед отвесной десятифутовой стеной.

– Дом в саду, – прошептала Фрина. – Никто не сторожит его с тыла… гости приходят с противоположной стороны… здесь есть ворота, но сейчас они закрыты… Если поднимешь меня на вершину, я привяжу свой пояс к кусту, и ты сможешь подняться.

Эодан сложил руки, Фрина ступила на них, одним гибким движением оперлась на его голову, чтобы обрести равновесие, и сказала:

– Давай.

Он осторожно поднял ее, почувствовав, как ее нога скользнула по его щеке. Потом она поднялась на верх стены, и он, пощупав стену, нашел спущенный пояс. И, перебирая руками, поднялся по нему.

– Где твой посох? – шепотом спросила Фрина.

– Оставил внизу, – ответил Эодан.

– Боги так затуманили твой разум, что ты решил оставить след? Возвращайся и возьми его! – резко сказала она.

Когда они наконец были в саду, Эодан стал всматриваться через согнутые ветви дерева. С этой стороны не видно никаких огней. Вспоминая виллу, Эодан предположил, что с этой стороны расположены кухня и помещения рабов, но сбоку должен быть отдельный коридор, которым пользуются хозяева. Фрина провела его к двери такого коридора. Дверь скрипнула от его прикосновения. Фрина застыла. Они ждали, и казалось, время тянется бесконечно.

– Никто не услышал, – выдохнула она. – Идем.

Две висячие лампы давали достаточно света, чтобы они увидели внутренности коридора.

– В атриум, – прошептала Фрина. – Кажется, здесь никого нет. Но кимврская девушка должны быть здесь… – Она остановилась перед дверью и дрожащей рукой коснулась ее. – Здесь, Эодан. – Он видел, что ее рот искривлен, будто от боли. – О, Эодан, пусть Неизвестный Бог позволит, чтобы она была здесь!

И неожиданно – и очень хладнокровно – он почувствовал себя собственным хозяином. Пальцы, которыми он взялся за пружину дверного запора, не дрожали. Дверь открылась в темноту – нет, в конце окно, шире большинства итальянских окон; он увидел ночь за окном, цветущие лозы и дрожащую звезду.

Он вошел. Кинжал выскользнул из ножен. Если Флавий здесь, утра он не увидит. Но, напомнил он себе, нужно помешать Викке крикнуть от радости. Зажать ей рот, если понадобится, или по крайней мере поцеловать; тишина – их единственная защита.

Он прошел по полу, Фрина за ним закрыла дверь. Они стояли в тени.

– Викка? – прошептал он.

У окна что-то зашуршало. Теперь он увидел ее очертания: она сидела у окна и смотрела наружу. Светлые волосы и белое платье улавливали немного света.

– Это ты? – неуверенно спросила она. Она использовала интимную форму местоимения, и это чем-то покоробило его.

Он протянул к ней руку.

– Не говори громко, – тихо сказал он по-кимврски.

Он слышал, что она вобрала воздух так сильно, словно хотела разорвать легкие. Он опустил нож, сделал еще один шаг и обнял ее. Она дрожала.

– Нет, Эодан, ты мертв! – воскликнула она, как заблудившийся ребенок.

– Я жив. Я Эодан, твой мужчина. Я пришел, чтобы отвести тебя домой, Викка.

– Отпусти меня!

В ее голосе ужас.

Он схватил ее за руку. Она дрожала, как в лихорадке.

– Можешь дать нам немного света, Фрина? – попросил Эодан. – Она должна увидеть, что я не призрак.

Викка молчала. Встав, она словно онемела. Она коснулась его рукой, и он почувствовал перемену: ладонь стала мягкой, уже год Викка не дробила зерно и не загоняла на ночь быков. Бедная пленница! Эодан сжал ее плечи, обнял за талию. Поднял ее подбородок и поцеловал. Ее губы были мертвыми. Охваченный горем из-за ее страданий, он привлек ее к себе и положил ее голову себе на грудь.

Фрина нашла кремень, огниво и лампу. Маленький огонек разогнал по углам большие бесформенные тени. Эодан посмотрел на Викку.

На его взгляд, она не очень изменилась. Кожа ее стала белой, ее теперь редко касалось солнце и никогда – дождь и ветер, но на носу все те же дорогие мелкие веснушки. Она поправилась, груди и бедра стали полней. Волосы свободно падали на римское платье и пояс – тонкую вышитую золотом ленту; на ней ожерелье из опалов и янтаря. Ему не понравился запах ее косметики, но –

– Викка, Викка!

Ее черные глаза, казалось, кто-то силой поднимает к нему. Глаза сухие и лихорадочно яркие. Она перестала дрожать, но он чувствовал, что внутри она напряжена.

– Я думала, тебя убили, – бесцветным голосом сказала она.

– Нет. Меня послали на ферму к югу отсюда. Я сбежал. Теперь мы отправимся домой.

– Эодан…

Холодными мягкими руками Викка отвела его руки. Вернулась к стулу, на котором сидела, когда он вошел. Снова села, опираясь на одну ручку, и посмотрела на пол. Изгиб ее бедра и талии, опущенная голова вызывали у него резкую боль.

– Эодан, – наконец удивленно сказала она. Посмотрела на него. – Я убила Отрика. Я сама его убила.

– Я видел это, – ответил он. – Я тоже так поступил бы.

– Флавий привез меня сюда, – прошептала она.

– Ты не хотела этого, – сказал он с трудом: что-то в горле мешало тему говорить.

– Только одно давало мне силы жить – сказала она. – Я думала, что ты мертв.

Эодан хотел обхватить ее одной рукой и вывести отсюда, держа в другой руке горящий факел; он поджег бы весь мир и плясал в свете его огня. Но вместо этого подошел к ней и сел на пол, так что она могла смотреть на него.

– Викка, – сказал он, – это я виноват. Я привел тебя в эту землю печали; когда мы поженились, я мог повернуть свой фургон на север. Я позволил римлянам одолеть себя. Я даже оставил тебе свой долг – освободить нашего сына. Гнев богов на моей голове, а не на твоей.

– Думаешь, мне не все равно, что делают любые боги? – спросила она.

Неожиданно она заплакала, но не как женщина, а как мужчина, большими кашляющими всхлипываниями, которые расширяют ребра и заставляют выдвинуться челюсти. Так воют кимврские волки, когда оплакивают своих убитых. Фрина шагнула к двери и выхватила свой кинжал, но никто не вошел. Наверно, подумал Эодан, здесь привыкли слышать плач новой наложницы Флавия.

Викка неуверенно протянула к нему руку и провела по его рту.

– Ты поцеловал меня! – воскликнула она. – Посмотри, что ты поцеловал. – Он увидел размазанную краску. – Хозяину нравится, когда я крашусь. Я хотела доставить ему удовольствие.

Эодан сидел молча.

Викка заставила себя успокоиться. И наконец сказала, задыхаясь и запинаясь:

– Он привез меня сюда. Он оставил меня одну… на много дней… пока я не выплакала все слезы. Наконец он пришел. Он говорил со мной ласково. Предложил мне свою защиту, если… если… я должна была попросить его пронзить мне сердце копьем. Я не сделала этого, Эодан. Я ответила на его доброту.

Он представлял себе много вариантов ее ужасной судьбы. Но такого не ждал.

– Уходи, – сказала она. – Уходи, пока еще темно. У меня есть деньги, я отдам тебе все, что у меня есть. Оставь это место человеческой смерти, уходи на север и поставь мне камень памяти, если захочешь… Эодан, я мертва, оставь мертвых в покое.

Она отвернулась, глядя в ночь. Он медленно встал и подошел к Фрине.

– Ну? – спросила гречанка. – В чем дело?

Голос ее был жестким, почти презрительным; Эодана он обжег, как хлыстом.

Он сдержал свой гнев на нее: этот гнев немного смягчил боль, причиненную Виккой.

– Она отдалась Флавию.

– А чего ты ожидал? – спросила Фрина, холодная, как зима. – Одно дело пасть на собственный меч в жару битвы – совсем другое быть одинокой пленницей и получить первые ласковые слова за много недель. Римляне давно приучились обуздывать душу.

– Ну… – Эодан ошеломленно покачал головой. – Дело не в этом. Я ничего другого не ждал. Слишком много видел захваченных женщин… Но сейчас она не хочет уходить со мной, Фрина!

Гречанка посмотрела на Викку, сидевшую с лицом, закрытым волосами. Осмотрела одежду, драгоценности и все остальное, к которому слеп мужчина. И кивнула.

– Твоя жена сказала, что она не просто подчинилась, – сказала она Эодану. – Она старалась понравиться Флавию. Она хотела этого.

Он вздрогнул.

– Ты ведьма?

– Всего лишь женщина, – ответила Фрина. – Эодан, подумай, если ты на это способен. Она верила, что ты умер, верно? Я слышала зимой сплетни в хозяйстве. А Флавий мужчина, и в этой женщине была жизнь, эта жизнь привлекла тебя сюда к ней в самую пасть волка! А что бы ты хотел, чтобы она делала?

Фрина так топнула, что пол задрожал. Из-под коротких мальчишеских волос она смотрела на Эодана. И ее презрительный взгляд обжигал его, как хлыстом.

– Она чувствует, что предала тебя, потому что добровольно целовала Флавия. Она отправляет тебя отсюда, а сама останется в клетке и будет дожидаться, пока она ему надоест и отправит ее в бордель; там она умрет, и ее труп выбросят в Тибр. И она обрекает себя на это по единственной причине: чтобы остаться живой женщиной! А ты, похотливый, орущий, самодовольный мужчина, думаешь, что можешь просто уйти от нее, как она просит?

Фрина схватила вазу и бросила ее на пол, ваза разбилась.

– Уходи, – сказала она. – Уходи, и пусть Эриннии заберут тебя, потому что я с тобой покончила!

Эодан долго переводил взгляд с одной на другую. Потом сказал:

– Забудь все, что я говорил о том, как благодарен тебе.

Он подошел к Викке, встал за ней, откинул ее голову и погладил.

– Прости меня, – сказал он. – Я многого не понимаю. Но ты пойдешь со мной, потому что я всегда любил тебя.

– Нет, – прошептала она. – Не пойду. Во мне нет удачи. Я не пойду с тобой.

Он печально думал о том, какой глубокой должна была быть рана Фрины. Но если он переживет эту ночь, если судьба приведет его назад в Ютландию¸ у него будет вся их жизни, чтобы понять и излечить.

Но сначала нужно уйти.

Сын Боерика спокойно сказал:

– Ты пойдешь с нами, Викка. И я больше ничего не желаю слышать об этом.

VIII

Но они оставались на месте. Эодану пришла в голову новая мысль. Когда он спросил Фрину, та одобрила – менее безнадежно, чем все остальное, что они могут попытаться сделать.

Они сидели в комнате и ждали. Почти не говорили. Эодан велел Викке отдыхать, и она легла на ложе. Смотрела в потолок, двигались только ее легкие. Эодан сидел рядом с ней и гладил ее волосы. Фрина сидела спиной к ним.

Ночь серела. Викка сказала, что Флавий ушел на какой-то пир. Эодан подумал, что ее служанки могут прийти к ней до возвращения Флавия. Будет рискованно пытаться захватить их.

Кимвр не думал, что будет рад увидеть снова Флавия не только как объект мщения, но когда наконец в коридоре послышалось «Вале!» и прозвучал смех, а потом начал открываться дверной запор, он прошел к двери, чувствуя себя более счастливым, чем когда-либо этой ночью.

Вошел Флавий. Он был в запятнанной вином тоге, венок сидел косо у него на голове. Он увидел Викку, сидящую на ложе, и поднял свободную руку.

– Ты не спишь, дорогая? Я не думал, что так задержусь. Как было скучно без тебя…

Эодан прикоснулся мечом к его спине и положил руку ему на плечо. Он так сильно сжал пальцы, что Флавий ахнул от боли.

– Если закричишь, ты мертвец, – сказал Эодан.

Фрина закрыла дверь. Флавий очень осторожно повернулся. Свет лампы блеснул на стали. На какое-то мгновение лицо римлянина исказилось: он пытался справиться с удивлением и опьянением. Потом лицо застыло. Свет отразился на мокром лбу, но в остальном Флавий взял себя в руки.

– Эодан, – сказал он. – Я не сразу тебя узнал, у тебя черные волосы.

– Не так громко, – сказала Фрина.

Она заперла дверь и подошла с другой стороны, держа кинжал так, чтобы нанести удар снизу вверх, как он ее научил.

– Где ты нашел этого красивого мальчика? – спросил Флавий, как будто насмешка может его защитить.

– Неважно, – ответил кимвр.

Он посмотрел в цвета ржавчины глаза Флавия. На них упал клок волос. Эодан представил себе, как Викка убирает их, и на мгновение его охватило пламя.

Год назад он вырвал бы Флавию сердце. Немного позже он нашел бы какое-нибудь укромное тихое место и растянул месть на несколько дней. Но в эту ночь он заставил себя успокоиться. Лезвие его меча почти касалось горла Флавия; римлянин попятился, прижался к стене и тяжело дышал, пытаясь сбросить тогу.

Эодан оскалил зубы и сказал:

– Ты у меня в большом кровном долгу. И никогда всей своей землей не мог бы заплатить его. Но я забуду об этом. Больше чести, если мы втроем вернем себе свою жизнь.

– Я могу освободить тебя, – произнес Флавий побелевшими губами.

Эодан невесело рассмеялся.

– И долго ли мы после этого проживем? Нет, ты обеспечишь нашу безопасность. Когда будем за пределами власти Рима, мы сможем отпустить тебя. А тем временем ты всегда будешь с нами. Этот меч будет у меня под плащом. Не пытайся обмануть нас и позвать на помощь, потому что, даже если мы не сможем освободиться, тебя я убью.

Флавий кивнул.

– Дай мне пройти, – сказал он.

Эодан на несколько дюймов отвел лезвие. Флавий пошел к столу, на ходу сбрасывая тогу. Эодан следовал за каждым его шагом. Флавий взял кувшин с вином, налил в чашу и осторожно выпил.

Потом повернулся и прямо посмотрел на Эодана.

– Мне интересно знать, как ты сбежал. Когда это кончится, я должен закрыть такую возможность.

Кимвр с удовольствием ответил:

– Часть пути проходит через постель твоей жены.

– Вот как.

Флавий снова кивнул. Сообразительность вернулась к нему; впрочем, он ее никогда надолго не терял. Лицо его превратилось в маску, только иногда на нем играла легкая улыбка. Он двигался с грацией дикой кошки, которую Эодан хорошо помнил, двигался спокойно и неторопливо.

– Неважно! – резко сказала Фрина. – Я поняла, что нам нужно делать. – Флавий оценивающе посмотрел на нее. – В это время года корабли ежедневно уходят во все порты. Ты обеспечишь небольшое плавание – такое, чтобы не вызвало толков, допустим, в Массилию в Галлии. Поплывем мы все четверо.

Оттуда несколько дней пути верхом до границы. Дальше Аквитания, она свободна. Я слышала, что галлы по-прежнему не успокоились после похода кимвров. Мы проедем через них. А ты сможешь оттуда вернуться домой.

Флавий погладил подбородок.

– Фрина, верно? – задумчиво сказал он. – Греческая рабыня, ставшая очаровательным мальчиком. Собираешься учить варваров греческому?

– Хватит, – проворчал Эодан.

– Думаю, ты надышалась тумана лихорадки, – сказал Флавий. – Неужели ты серьезно веришь, что вы сможете пройти всю римскую территорию и галлов – и остаться живыми?

– Но ведь до сих пор мы прошли, – сказала Фрина.

Стало светлей, и Эодан увидел вокруг ее глаз темные кольца усталости. Сам он чувствовал себя напряженным, как натянутая тетива; сон будет его врагом.

– И что нам терять? – добавил Эодан к словам девушки.

Флавий посмотрел на Викку. Она сидела на краю ложа, с белыми губами и покрасневшими глазами, и смотрела на них, как побитое животное.

– Многое, мой друг, – сказал Флавий. – Как сбежавшие рабы, вы будете убиты или по крайней мере подвергнуты бичеванию и заклеймены, но я мог бы спасти вас. Сказал бы, что вы выполняли мое тайное поручение. Но если станет известно, что вы захватили в заложники гражданина Рима, я спасти вас не смогу.

– Неужели ты бы нас спас? – усмехнулся Эодан. – И чем бы ты мне поклялся?

– Ничем, – ответил Флавий. – Тебе придется поверить мне на слово. Но будь уверен, что против Викки у меня ничего нет – пока нет. Но если она пойдет с вами, подстрекая ваше бегство и мой захват, она тоже умрет, и не сразу, часть за частью. – Он покачал головой. – Эодан, Эодан, ты хочешь спасти ее, а на самом деле обрекаешь на смерть.

– Это лучше, чем ты.

– Ты не понимаешь, – мягко сказал Флавий. – Ей не просто перережут горло. Самое меньшее, что она может ожидать, – арена с дикими зверями на глазах у всего Рима. Но у народа теперь более утонченные вкусы в этом отношении, и очень велик страх перед мятежом рабов. Всего несколько месяцев закончилась война с рабами в Сицилии. Не думаю, что ей милосердно позволят встретиться с львами.

Что-то словно сжало сердце Эодана. Запястье его ослабло, меч наклонился.

– Викка, – сказал он, – чем мы прогневали Силы?

Флавий сдержанно улыбнулся и протянул руку.

– Не отдашь ли мне этот меч?

Фрина повернулся к Викке.

– Дура! – закричала она. – Он умрет из-за тебя!

Кимврская женщина встряхнулась. Она встала и, как во сне, прошла по полу.

– Нет, Эодан, – сказала она на своем языке. – Держись.

В ее голосе почти не было жизни, но он вызвал откуда-то неожиданный прилив сил. Эодан снова поднял голову, так что возвышался над всеми, и рассмеялся. Он поднес меч к горлу Флавия, заставив римлянина отшатнуться.

– Отплываем сегодня, – сказал он на латыни. – Или я проткну тебя этим. А потом я буду достаточно быстр, чтобы убить девушек и упасть на собственный меч.

Флавий словно собрался заговорить, посмотрел в зеленые глаза Эодана, развел руки и пожал плечами.

– Нам нужно правдоподобное объяснение твоего неожиданного отъезда, – сказала Фрина. – Мы с Эоданом нарбонские галлы [Нарбон – древний город на юге Франции. – Прим. пер.], которые принесли тебе срочное сообщение от твоего родственника Септима, живущего в Массилии.

– Ты держала уши широко открытыми, когда ела мою соль, Фрина, – сказал Флавий, искоса посмотрев на Викку.

Гречанка гневно взмахнула рукой и продолжала:

– Тебе, может, придется еще немного объяснить. Говори о возможности вложить деньги, и никто не удивится твоей скрытности. Эодана никто не знает, поэтому он сможет сопровождать тебя по всему дому; но ты должен оставаться внутри, по всем необходимым поручениям посылай рабов. Если днем придут гости, твой привратник должен отправить их назад под предлогом, что ты слишком много выпил и сейчас болен. Я останусь здесь, чтобы меня не узнали. Пусть к дверям приносят еду для Викки и меня, но никто не должен входить.

Повернувшись к кимвру, она продолжала:

– Эодан, ты знаешь о письме – о знаках, которые делают стилем или пером? Хорошо. Он не должен писать ничего, пока я не проверю, что он пишет. И следи, чтобы он со всеми говорил по латыни. Если он скажет два слова, которые ты не поймешь, убей его.

Флавий поджал губы. Он долго смотрел на Фрину, прежде чем он очень негромко сказал:

– А я почти не подозревал о твоем существовании, малышка.

– Действуй! – топнула она. – Нужно время на то, чтобы узнать о кораблях. Немедленно пошли человека, чтобы он все узнал.

Эодан набросил плащ на меч, который держал в левой руке, и пошел за Флавием.

Утро тянулось бесконечно. В атриуме была клепсидра. Однажды, когда Эодан спросил, Флавий объяснил ему, как она измеряет время. Теперь кимвр слушал, как капает вода, и дрожал под наружным спокойствием: это царство троллей, и каждая капля уносит человеческие жизни.

Ожидание – самое трудное из всего, что он делал. Флавий сам предложил объяснить привратнику, почему тот не видел, как входили в дом галлы: он услышал их разговор за стеной сада, из любопытства приставил лестницу и помог им перебраться! Он спокойно отдавал приказы слугам и посыльным. Когда ему и Эодану принесли еду, он лежал на кушетке и разговаривал о галльских делах. Казалось, он наслаждается смущением старых слуг: те были скандализованы, как римлянин так фамильярно разговаривает с провинциалом. Да это неслыханно: они даже в туалет ходят вместе! Но делать было нечего, оставалось только ждать. Эодан всегда был на расстоянии быстрого удара от Флавия и не сводил с него глаз. Флавий слегка пожал плечами, приказал принести книги, и лежал, читая, или дремал. Эодану никогда раньше не казалось, что молчаливые часы могут быть такой мукой.

В полдень пришло сообщение: на следующее утро маленькая галера выйдет из Остии в Массилию. Она везет только дешевые товары, изготовленные для варварских рынков на рабских фабриках… может, еще один или два пассажира заплатят несколько сестерций за место на палубе, взяв с собой еду. Такой важный господин, как Флавий, конечно, не поплывет в такой лохани. Да еще с тремя спутниками! Через несколько дней отойдет большая трирема с необходимыми удобствами… Ну, если хозяин Флавий настаивает… Если он щедро заплатит, офицеры уступят его группе свою каюту, а сами будут спать под парусами на палубе, но хозяин Флавий не должен ждать особых удобств от этой каюты; ему можно посоветовать прихватить свои матрацы…

Потом снова нужно ждать.

Однажды Эодан поймал себя на том, что задремал. Он закрыл глаза, но тут же понял это и снова открыл. Флавий поднял голову от свитка и рассмеялся.

– Ты спал один удар сердца – сказал он. – И как долго ты еще сможешь не спать?

– Достаточно долго! – рявкнул кимвр.

Слуги суетились болтали, восклицали, получая необычные приказы и распоряжения. Об этом будет гудеть весь муравейник, думал Эодан; мозг его с трудом работал от усталости. Кто-нибудь из важных римлян услышит об этом и заинтересуется. Но это неважно. К этому времени он уже будет в море, и никакое послание его не догонит. А когда он выедет из города Массилия, когда под ним будет седло, а за ним несколько запасных лошадей, он в дороге до Аквитании обгонит всю римскую армию.

В середине дня на четырех колесницах выехали в Остию. Флавий правил одной – лихо и искусно. Эодан стоял за ним, держась за подпрыгивающую гремящую колесницу, не уверенный, что сможет выхватить меч и не потерять его. Викка и Фрина следовали за ними во второй колеснице. Кимврская девушка держала хлыст и узду; она никогда раньше не правила таком фургоном, но не отставала от Флавия; оглядываясь, Эодан с замирающим сердцем видел, что она улыбается. На следующих колесницах были по одному вознице и необходимый багаж, а также кошельки, набитые золотом, чтобы проехать по землям, где золото обладает большей властью, чем железо.