Текст книги "Дахут, дочь короля"

– Ты все еще не перестаешь меня удивлять, – задумчиво сказала она.

– В самом деле, я не стану обижаться, если ты и он…

Ее охватил ужас. Она закрыла ему рот ладонью.

– Тихо! Ты почти богохульствуешь!

Как раз это его и не волновало. Он осознавал, как устал.

– Хорошо, больше не будем об этом говорить.

– Лучше не стоит. – Она легла. – Лучше попытаться заснуть. Сорен и я, мы оставили эти чувства позади. Для нас уже слишком поздно.

II

– Нет, – произнесла Кебан. – Не делай этого.

– Что? – Будик уронил руки с ее талии и отступил. – Опять?

– Прости, – печально ответила она. – Мне нехорошо.

Солдат уставился на свою жену. После нескольких дней полевых работ он пришел домой весь горя, сразу как Админию дали отпуск.

– В чем дело? Лихорадка, боль в животе, что? Кебан склонила голову.

– Мне нездоровится.

Будик рассматривал жену. Она стояла, ссутулившись; живот выпятился, желтоватая кожа на щеках обвисла, образовался двойной подбородок, но по сравнению с тем, какой она стала за последние четыре-пять лет, мало что изменилось. Не изменились ее грязные, исчесанные волосы, кисловатый запах немытого тела, испачканное платье, которому требовалась штопка. Хотя тело под ним, глаза и губы были все еще привлекательными, и об этом он помнил.

– Ты обычно не так уж слаба, – пробормотал он, – и в то же время тебе нездоровится. Тогда пойдем в постель. Много времени это не займет, а потом ты и отдохнешь.

– Нет, ну пожалуйста, – захныкала она. – Если б я только могла, но прошу тебя, не сегодня.

– Но почему?

Женщина собралась духом и возразила:

– А если меня вырвет в тот момент, когда ты будешь во мне? Прости, но меня тошнит, а твои запахи – твое дыхание, этот твой сыр, – может, завтра, дорогой?

– Вечно завтра! – крикнул он. – Ты больше не в состоянии раздвинуть для меня ноги? Будучи блудницей, ты проделывала это для любой деревенщины.

Кебан отпрянула к стене. Муж кружил по комнате. Груда вещей, разбросанная одежда, немытая посуда казались серыми от пыли.

– Может, хотя бы в доме у меня будет порядок, чтобы мне не было стыдно приглашать своих друзей? – продолжал кричать он. – Нет? Ну делай, как знаешь.

Женщина бросилась подметать.

– Будик, я люблю тебя.

Дальше он слушать не пожелал, гордо вышел и захлопнул за собой дверь.

Под нестерпимо палящим солнцем улица жила в своем стремительном потоке. Он пробирался вдоль ее извилистой узкой полосы по запущенному району, где они жили. Когда его окликали знакомые, он здоровался с ними кратко. Велико было искушение остановиться и поболтать, ведь многие из них были женщины, соседские жены и дочери. Но это бы привело к грехам, проблемам, может, к жутким ссорам. Найти бы дешевую проститутку в Рыбьем Хвосте или на здешних извилистых улочках. Кебан поймет. Она не будет спрашивать, где он был. Но ее слезы не дадут ему сегодня спокойно уснуть.

Будик остановился.

– Прости меня, Иисусе, – по латыни изумился он. – Что я творю?

У него пульсировало в области поясницы. Раскаяние ему было бы кстати. Но согласно учениям Церкви, Бог не торгуется. Это язычники Иса жертвами откупались от Тараниса, Лера, похотливой Белисамы; но Господь Бог принимал лишь те приношения, что совершались с кающимся сердцем.

Будик повернулся на пятке и быстро зашагал, почти побежал, по направлению к Форуму.

До чего отвратительно цветной и веселой была толпа, клубившаяся и кружившаяся на его мозаичном полу, вокруг резервуаров Огненного фонтана, меж колоннад публичных зданий! Мимо прошел купец в роскошной тунике, военный моряк, весь в металле, преисполненный чувства собственного достоинства. Девушка с полной рыночной корзиной на голове задержалась перекинуться шуткой с молодыми ремесленниками, которые шли на работу. Госпожа из суффетов в сопровождении слуги, на ней мантия из превосходной голубой шерсти, отделанная эмблемами луны и звездами из белого золота; худощавое лицо склонилось над ручным хорьком, которого она несла на руках. Распутница, одетая во все блестящее и прекрасная, как Венера, завлекала посетителя-озисмия, который выглядел не столько богатым, сколько изумленным. По ступеням библиотеки, неся свитки, должно быть, полные тайных знаний, спускался ученый. Продавец предлагал копченых устриц, чесночных улиток, пряные фрукты и медовые пирожные. Рядом, держась рука об руку, раскачивались в унисон пьяный сакс и скотт в килте, сошедшие на берег с торгового корабля. Сквозь болтовню и гул журчала музыка. Она доносилась со ступеней храма Таранила от труппы исполнителей, что и одеты были вызывающе, и вели себя так же. Пели флейта и свирель, звучала арфа, бил барабан, девушка исполняла страстные строфы, а другая, в бесстыдной полунаготе, едва ли напоминавшей египетский стиль, звенела на своей трещотке и кружила в танце. Чуть ниже стояли молодые люди, глазели, гикали, бросали монеты и аплодировали.

Христианин силой прокладывал себе дорогу вперед. В церкви он оказался один.

Этот бывший храм Марса преобразился больше, чем что-либо. Войдя через западную дверь внутрь, Будик обнаружил, что мрамор вестибюля не только чист, а еще и отполирован. Деревянную стену, отделявшую в день причастия Святая Святых, заменили сухой кладкой, как того требовал исанский закон, но поставили аккуратно и собрали в соответствии с формой. На внутренних фресках изображены Рыба и Добрый Пастырь. Перегородку Корентин оставил простой, как она ему представлялась. Тем не менее крест на алтаре верующие с умением и любовью украсили изящной резьбой и отделали чеканным золотом. Установили орган. Нельзя сказать, чтобы нынешний хорепископ обратил в Исе в новую веру много людей, но он сделал больше, нежели его предшественник, и те, кого он обратил в христианство, как и Кебан, были в основном бедняками. Но возрождение торговли с каждым годом приводило в город все больше верующих, среди них попадались такие, для кого пребывание в городе было сосредоточием коммерческих интересов; а Корентин был не из тех людей, которых можно было облапошить, когда он предлагал сделать пожертвование.

Будика встретил дьякон, молодой крепкий туронец, от оклика которого зазвенело эхо:

– Здравствуй, брат! – он говорил на латыни. – Чем я могу тебе помочь?

Будик облизнул губы:

– Можно увидеть… святого отца?

– Тебе повезло. В такую погоду он любит совершать двадцатимильную прогулку, если нет службы. Но сегодня у него полно письменной работы: письма, донесения, ну и все такое. – Дьякон рассмеялся. – Если он не захочет прерваться, то значит я не угадал. Держись, брат, схожу узнаю.

Растерянный Будик стоял и переминался с ноги на ногу, думая о том, как ему высказать, чего он хочет, и хочет ли вообще; он пытался помолиться, но понял, что слова застревают в горле.

Вернулся дьякон.

– Ступай, да благословит тебя Господь, – сказал он.

Будик знал, как пройти по коридорам в ту комнату, где Корентин работал, учился, там же готовил себе скудную пищу, спал на соломенном тюфяке и произносил молитвы. Кажется, со времен причастия здесь произошла перестановка; скромность кельи не уступала аккуратности. Дверь была открыта. Будик робко вошел. Корентин повернулся от стола, где был разбросан папирус и письменные принадлежности.

– Входи, сын мой, – произнес он. – Садись.

– Отец, – кашлянул Будик. – Отец, мы можем поговорить наедине?

– Можешь закрыть дверь. Но Господь услышит. Чего ты хочешь?

Вместо того чтобы взять другой стул, Будик опустился перед высоким седым человеком на колени.

– Отец, помоги мне, – умолял он. – Я попал в лапы Сатаны.

Губы Корентина едва заметно дернулись, но тон смягчился:

– О, но может все не так уж и плохо. Полагаю, что достаточно хорошо тебя знаю. – Он положил руку на белокурую голову. – Если ты и впрямь заблудился, не думаю, чтобы уж очень далеко. Сначала давай помолимся вместе.

Они поднялись. Корентин повысил голос. Будик в ответ затрепетал.

Молитва его подбодрила. Теперь он мог хоть что-то говорить, хотя для этого приходилось расхаживать по комнате взад-вперед, сжав руку в кулак и не поднимая глаз на сидящего перед ним слушателя.

– Когда-то мы были счастливы, ее недавно крестили, для нас обоих это первый брак… С тех пор как пять лет назад она потеряла нашего ребенка и могла сама умереть, если бы не послали за королевой Иннилис, она… Меня отвергает. Ссылается на плохое самочувствие… говорит, что вся ее неряшливость из-за этого… Во мне оживает животная похоть. Порой я ее принуждал… Прости меня, Господи, если можешь, я подумал, как было бы легче, если бы она умерла еще тогда. Сегодня я отправился на поиски проститутки…

Он аж взмок.

– Ты слишком измучился, сын мой, – утешил его Корентин. – Твою душу осаждает сатана. Но ты не сдавался до этого дня, не сдашься и потом. Небеса всегда готовы прислать поддержку.

В заключение Корентин сказал:

– Чем труднее битва, тем великолепнее победа. Многие мужчины, и даже женщины, страдали наподобие вас. Но нет худа без добра. Бог придумал брак не для удовольствия, а для того, чтобы род смертных продолжался. Его радует, когда удовольствием жертвуют. Немало христианских пар, мужчин с женами, принесли подобную жертву. Они отказались от плотских отношений и живут как брат с сестрой, возвышая тем самым Его. Сможешь ли ты так, Будик? Конечно, бездетный брак – ведь вне всяких сомнений бедная Кебан теперь бесплодна – такой брак печалит, – нет, я хочу сказать, печалит не божественное предназначение, а… самое ужасное, что теперь он ничего не значит для спасения, а так – это ничто иное, как терпимость. В том случае, если вы с ней объединитесь в чистой любви к Господу. Будик, это будет непросто. Знаю, это будет совсем не просто. Приказывать тебе я не имею права, могу лишь дать совет. Но заклинаю подумать. Подумай о том, как мало у тебя хорошего сейчас, насколько это жалко и ничтожно, а затем представь, как много чудесного можешь приобрести навечно.

Будик вышел из церкви. С того момента, как он туда вошел, солнце сильно опустилось. В ушах звучало благословение Корентина.

Машинально он направился по дороге Лера и вышел через Верхние ворота. Два раза мужчина едва не натолкнулся на повозку. Его обругали возничие.

Никакой клятвы Будик не дал. Ему казалось, что он еще созреет для этого, а пока в голове сумятица. Грязная дорога, на самом деле всего лишь нечто большее, чем тропа, свернула с Аквилонской дороги вправо, по направлению к холмам над долиной. Он повернул туда, надеясь найти место, чтобы побыть наедине с Господом.

Вокруг него все наполнялось юным летом. Воздух был тих, а его тепло насыщено ароматами земли, зелени и цветов. Снова и снова кричала кукушка, словно голос матери, смеющейся своему новорожденному. Над тропой склонились деревья – тис, каштан, вяз – их листья окаймляли ее золотисто-зеленым сводом; на их тенях искрился солнечный свет. Между их сводов ему открывался широкий вид на башни над Исом, на мыс Pax, суровость которого смягчала зелень, и где-то там вдали на бушующую соленую синеву. Сновали птицы, порхали бабочки. Издалека, оттуда, где на склоне холма гнездились усадьбы, до него донеслось мычание коровы, – земля томилась от любви.

Послышался стук копыт. На повороте дороги появился отряд всадников.

Будик посторонился. Они подскакали ближе, полдюжины молодых людей с обветренными лицами на горячих конях, – в основном суффеты, но среди них Будик узнал Карсу, римского молодца, который вот уже второй сезон проводил здесь, занимался с учеными людьми города, одновременно трудясь над тем, чтобы получше обустроить отдаленные торговые поселения. Всадники были одеты в светлую и яркую одежду. От них веяло радостью.

Будик узнал и одного из коней в эскорте: лучший жеребец короля, Фавоний, уже ставший чемпионом гонок в амфитеатре и на воле. Он ржал и брыкался. На лбу на яркой гнедой шкуре сияла белая звездочка.

На его спине восседала принцесса Дахут. Женщина не должна ездить верхом, в замешательстве подумал Будик, сейчас время месяца для подобных развлечений особенно опасное. Грациллоний не должен был этого допустить. Но разве кто откажет принцессе Дахут? Движениями она так сливалась с животным, что казалась кентаврессой. На ней была мальчишеская одежда: свободная туника и облегающие штаны, и коль запрета не существовало, вот и осмелилась так одеться девушка в маленьком седле, которая больше правила коленями, чем руками. О эта алебастровая белизна с голубыми прожилками, сужающаяся по направлению к розовым ногтям… тяжелые янтарные косы… лазуритовые глаза…

Она остановилась. Спутники тоже.

– Эй, Будик, – окликнула она. В четырнадцать с половиной она утратила шутливую сладость голоса, свойственную ей в детстве; появились хрипловатые нотки, но звучали они твердо. – Рада тебя видеть. Ты разве недостаточно нашагался на маневрах? Что тебя сюда привело?

Он стоял, не в силах вымолвить ни слова. Зато бойко ответил исанский молодец:

– Что могло его сюда привести, помимо надежды повстречать вас, госпожа?

Она засмеялась и отмахнулась от льстеца легким движением пальцев. Затем спросила:

– Как прошли учения? – потом присмотрелась. – Ты печален, Будик. В такой замечательный день?

– Нет, – ответил он, – не тревожьтесь, моя госпожа.

– О, но ведь я беспокоюсь. Разве не я Удача легионеров? – Улыбка Дахут стала нежнее. – Наверно, нетактично дольше тебя расспрашивать. Да будет добра к тебе Белисама, к смелому воину моего отца и моему другу… Вперед! – это был призыв. Отряд с безрассудной быстротой направился назад в сторону Иса.

Будик долго провожал их взглядом, пока они не скрылись из глаз. В воздухе как будто бы остался новый аромат.

«Когда Иннилис спасла Кебан жизнь, – неторопливо думал он, – я поклялся, что всегда буду в распоряжении галликен. Это не понравилось отцу Корентину. Может, за это меня Господь и наказал? Но за что? Что плохого в том, чтобы служить тебе, Дахут, дочери моего центуриона? Дахут, Дахут!»

III

Наконец, все было готово. На кургане богини Медб в Темире Ниалл Девяти Заложников устроил величайший забой. Дым от костров, на которых готовилось жаркое, поднимался до небес, а народ объедался мясом до тех пор, пока многие не увидели вещие сны. Наутро толпа поднялась и направилась на север.

Зрелище было великолепное. В авангарде ехали коляски Ниалла и его троих оставшихся в живых сыновей, Конуалла Гульбана, Эндэ и Эогана. Кони их, просто загляденье, ржали и гарцевали, и каждый отряд тщательно отобран по мастям: белой, черной, чалой или серой в яблоках, на головах перья над ниспадающими гривами, звенящие и сверкающие бронзовые подвески. На колесницах мерцало золото, серебро, латунь, отполированное железо. Искусные возничие в великолепии одеяний уступали лишь высоким всадникам, что стояли под стать своим копьям высотой с рангоут, а за спиной, как радужные крылья.

За ними ехали колесницы знати, а следом шли огромные воины охраны, у которых шлемы, острия топоров и копий сияли, словно солнце, и переливались в такт шагам, как рябь в летний вечер на пшеничном поле. Дальше следовали взбудораженные новобранцы из числа местных жителей, громыхающие повозки, запряженные волами, мычащие и блеющие стада и поезда с провизией. На флангах туда-сюда скакали необузданные молодые верховые. Шум стоял от горизонта до горизонта, раздавались звуки рогов, дребезжание, лязг, крики, шаги и стук копыт, скрип колес, а над головами – охрипшие вороны, почуявшие, что война снова вступила на свой путь.

В Маг Слехт Ниалл сделал привал для очередного жертвоприношения. Это уменьшило его запасы скота и овец, но вскоре он окажется в Койкет-н-Улад и будет жить за счет страны. Если все пойдет хорошо, то кампания не займет много дней, правда, потом они с сыновьями долго будут заняты подчинением завоеванных земель. Тем временем в Кромб Кройхс проходил его кровавый праздник.

Собранные заранее, – там к нему присоединилась Арегесла, насчитывающая куда больше людей, чем он привел сам. Их вождям хотелось своей доли в сражениях, славе и добыче. Ниалл сурово предупредил их, чтобы они повиновались ему и не предпринимали без его позволения важных действий. Может, они и будут осмотрительны.

Сначала завоеватели шли на запад, чтобы обойти огромный загон при входе в Эмайн-Маху, опорный пункт, который мог стоить им драгоценного времени. Курьер сообщил, что союзники уже в пути, – то был родственник Ниалла, обещавший ему свою помощь. Тот, насколько было возможно, ускорил передвижение. Со стороны фири было разумно подчинить себе находящиеся вдалеке от границы земли уладов, в качестве вознаграждения взяв себе награбленное, но ему хотелось овладеть королевским троном и его святынями.

Когда они повернули на север, а затем на восток, начались жестокие битвы, потому что против завоевателей объединились племена. Он шел прямо на них и миновал, едва задержавшись. Куда сложнее были многочисленные земляные укрепления, Стены Улати. Гарнизоны осуществляли вылазки за пределы фортов на холме или посылали стрелы и заряды из пращи с земляных укреплений. Большинство военачальников растратили людей, пытаясь взять их поодиночке, в то время как Фергус Фог собирал в Эмайн-Махе силы со всего королевства. Наученный в боях с римлянами, Ниалл попросту его обошел. Нигде больше не было такого Вала от моря до моря, как тот, что задержал его в Британии. В худшем случае проще было бы пробираться по лесам и болотам, чем миновать хорошо укрепленные крепости. Их можно было оставить на потом.

В конце концов, передвигаясь по немного холмистой сельской местности, оставляя опустошения позади себя, Ниалл достиг внешнего укрепления самой Эмайн-Махи. Эта высокая зеленая стена, насколько хватало взору, возвышалась вправо и влево, в нескольких милях от цели. Там, где на дороге образовался разрыв, по обеим ее сторонам грудились укрепления, кишащие вооруженными людьми. Они гикали и глумились над приближающимся врагом. На некотором расстоянии оттуда Ниалл устроил привал. Когда лагерь был разбит, он созвал троих предводителей Арегеслы.

– Теперь вы докажете свою небесполезность, – сказал он им. – Как стемнеет, сделайте вылазку небольшими силами – конечно же, тихо. Двигайтесь на север и на юг – мы решим, куда. С первыми лучами солнца штурмуйте стену. Проворные люди заберутся на насыпь, и для уладских лучников сузится обзор. Нежданными вы переберетесь на ту сторону малой кровью. Вас ждет короткая битва, но торопитесь назад, к этой дороге, и атакуйте ее с тыла.

Затея казалась рискованной, но вожди не могли выдать своих сомнений перед высоким золотым человеком. Планы были согласованы, и, вернувшись, они стали подстрекать своих людей, пока драка не решила, кому выпало право идти.

Перед рассветом ветер принес серые стаи дождевых стрел. Ниалл предугадал погоду по облакам и включил ее в свой план. Когда примчались разведчики доложить о начавшемся сражении, он приказал трубить в рога, и его народ двинулся вперед. Неуверенные в том, какой величины войско наступало сзади, улади уделили ему больше внимания, чем требовалось. Пока они пребывали в заблуждении, Ниалл ударил по ним с другой стороны.

В узком проходе борьба была жуткой, но недолгой. Проезжали колесницы с грохочущими на боках коней топорами и мечами и, снова очутившись в открытом пространстве, начинали пожинать кровавые плоды. Римлян не выбить из их оплота, но Ниалл знал бельгов. Его люди пользовались любой возможностью, силой прокладывали себе путь к недостроенным укреплениям и располагались вокруг них. После непродолжительных беспорядков он занял оборонительный пост. Дождь прекратился, облака разошлись, зажглись солнечные лучи, у птиц-падальщиков начался пир.

Ниалл сделал однодневную остановку, чтобы пополнить припасы, а его люди заботились о раненых, хоронили мертвых и праздновали победу. Путь к Эмайн-Махе был открыт, но он прекрасно знал, что весть туда уже улетела и война еще предстояла. Он хотел от своих людей полной готовности. А для этого нужно было во всеуслышание осыпать похвалами троих арегеслов и наградить их золотом, оружием, посулить им власть и высокие чины. Однако он постарался сделать это так, чтобы им стало ясно: над ними всегда будут стоять его сыновья.

Затем он двинулся дальше. Навстречу ему шел король Фергус. Две армии сошлись на поле, которое с тех пор навсегда получило название Ахат Летдерг – место Красной Богини, Медб Темирской.

Вот там Ниалл разбил улади. Целый день грохотала и рычала битва. Острия затуплялись от ударов, люди шатались от изнеможения, кричали задетые и покалеченные лошади, тогда как раненые воины продолжали сражаться, сдерживая боль, от колес, копыт и ног земля превратилась в месиво, а упавшие – в нечто бесформенное, откуда торчали части конечностей. В результате улади охватил ужас, и те, кто мог, бросился врассыпную, тогда как фири Миды и Арегеслы, по возможности, преследовали их как оленя собаки, нанося им удары, смеясь и ликуя. Они оставили позади короля Фергуса, погибшего под обломками своей колесницы, и бесчисленное множество своих товарищей. То был триумф Ниалла.

Воины, которые были слишком утомлены для большого благодарственного молебна, чем просто невнятно воздать хвалу богам за пленение тех улади, кому они перерезали горло, отползали в нетронутые огнем круги и засыпали тут же, где и упали. Наутро большую их часть Ниалл оставил позади, отдохнуть и воздать должное павшим. Вместе с Конуаллом Гульбаном, Эндэ, Эоганом, и достаточной охраной для отражения нападения он поскакал вперед, взглянуть на Эмайн-Маху.

Был ясный день. Ветер шумел над лугами и сверкающими яркой зеленью рощами. Он подгонял маленькие белые облака и ликующие стаи птиц. То здесь, то там серебром мерцала вода. Несмотря на холод, в воздухе струились запахи суглинка, листьев, плодов и цветения – запахи лета. Хорошо было просто ехать верхом и, то трясясь в седле, то покачиваясь, понемногу выбрасывать из утомленных тел неловкость, весело перекликаясь друг с другом, в то время как возничие колесниц соревновались, чья команда покажет лучшую скорость и прыжки. Они – победители.

Небо окрасилось дымом. Ниалл нахмурился.

– Это не может быть что-либо иное, кроме как горящая Эмайн-Маха. – произнес он. – Поторопимся.

Они взобрались на холм и устремили свои взгляды вниз. Там, на краю, за земляными сооружениями, находился древний престол уладских королей, и в их пределах пламя съедало здания.

– Стой, – приказал Ниалл своему вознице Катуэлу. Голос стал мрачным. – Улады сами это сделали. Они знали, что не выстоят.

– Значит, они полностью уничтожены? – воскликнул Эоган.

Его отец склонил серебристую голову и пробормотал:

– Не так я хотел закончить войну. Здесь умирает нечто великое. Но вы слишком молоды, чтобы это понять.

Пламя поднималось вес выше и выше. Дым от него очернил половину неба. Он клубился и кружился в водовороте, этот дым; снизу на нем играл тревожный красный свет, а внутри появлялись и исчезали формы, темные видения. Может, это были поднимающиеся на ветру колесницы, а в них навсегда уходили Конкобар, Ку Куланни, Амаргии, Фербейдэ и многие другие герои Красной Ветви? Казалось, что в звуке далекого пламени плачет вся Эриу, плачет по своим возлюбленным, по своим защитникам.

Холодок пробрал Ниалла.

– Что ж, – сказал он, – к добру или нет, но это конец эпохи. Новая принадлежит вам, мои родные.

И тем не менее он все еще шел впереди событий. Несмотря на то что Конуалл, Эндэ и Эоган станут королями этих земель, многое еще необходимо сделать, прежде чем они будут твердо держаться у власти. Ему предстоит подавить сопротивление уладов и устроить так, чтобы союзники согласились и на справедливую долю добычи, и на умеренную. В таком случае, думал Ниалл, он не вернется домой раньше Лугназада.

Он даже подумал о преследовании врагов. Это противоречило его тактическим разработкам. Загнанные в угол, улады были бы опасны, как попавшие в ловушку волки; тем временем отряды Миды улетучатся, потому что люди должны возвращаться на сбор урожая и па другую работу. На долю Ниалла и его сыновей было достаточно того, что они завоевали. Выйти из рамок означало навлечь на себя гнев богов. Хотя… Домнуальд еще не отомщен.

Ниалл получил подарок от одного из своих родичей из Кондахта во время их встречи. У этого человека были конфликты с юго-западом, где его народ захватил банду, которая жила за счет страны. Заключенные сообщили, что их предводитель, павший в битве, был не кто иной, как Фланд Даб Мак-Ниннедо, что направлялся на объединение с Фергусом Фогом. Помня о том, что Ниалл назначил цену за голову Фланда, кондахтский предводитель привез ему ее в качестве подарка.

Ниалл устроил пышный пир. Позднее, один в своей палатке, при свете лампы, он долго рассматривал иссохший предмет. Неужели это действительно было то, что осталось от убийцы его сына? Порой люди лгут, и, возможно, чаще всего самим себе. Они говорят то, что хотят услышать другие или сердца других, и в конечном итоге сами начинают этому верить. Откуда ему знать? В любом случае все, что он мог, – это привезти показать дома голову, которую не сумел снять своими руками. Реванш был неубедительный.