Текст книги "Ниже неба"

VI

Тяжело дыша, Эмелин Магиннис закрыла за собой дверь квартиры и прислонилась к ней спиной.

– Еще есть время, – сказала она сама себе и посмотрела на узел, который держала в руках. После того, как на протяжении нескольких недель Эмелин откладывала каждый пенни, храня их в тиковом44
  Тик – вид ткани (прим. пер.)


[Закрыть] матраце, она, наконец-то, скопила достаточно, чтобы купить маленькую жестяную баночку порошка восточноиндийского какао и некоторые другие продукты для этой особой субботы, четвертого августа,– двадцать второго дня рождения ее брата. Эмелин намеревалась приготовить любимый пирог Коннора, чтобы отпраздновать такую дату.

Сняв коричневую шерстяную шаль, Эмелин поспешила в соседнюю комнату к грубому прилавку, который служил кухонным столом. Взглянув мельком на свое неровное отражение в куске зеркала, она положила узел на прилавок и, нагнувшись над узким кирпичным камином, подбросила свежего угля к тлеющим головешкам.

Развязав узелок и достав оттуда пару яиц, банку какао и палочку корицы, она принялась за работу, тихо напевая что-то про себя. Из-под прилавка Эмелин извлекла две глиняные чаши и чугунную голландскую печь, затем достала муку и другие продукты из маленького, приспособленного под кладовку ящика, который Коннор пристроил с наружной стороны стены дома, напротив прилавка, чтобы содержимое хранилось в как можно более холодных условиях.

– Моя сладкая малышка, моя нежность и любовь; спи спокойно, засыпай, – напевала Эмелин в то время, как ее ловкие пальцы, поочередно разбив два яйца, разделили желтки и белки по разным чашам. – Так прекрасны, проплывают небеса над головой; спи спокойно, засыпай.

С помощью длинной деревянной ложки девушка взбила белки, добавив щепотку винного камня, чтобы их немного сгустить. После этого она всыпала муку, какао, стружек корицы и другие сухие ингредиенты в большую чашу, в которой были желтки, и тщательно взбила смесь до получения густого шоколадного теста. Наконец, Эмелин смешала полученную смесь со взбитыми белками, смазала жиром голландскую печь и, добавив туда шоколадного теста, поставила ее на маленькую решетку над горящими в камине углями.

«Мамино счастье, солнце и радость, глазки закрой; спи спокойно, засыпай», – продолжала напевать Эмелин, моя руки в тазу, стоящем на прилавке. Ее пение было непринужденным и ровным, без какого-то бы ни было намека на заикание, которым страдала девушка, когда говорила – особенно с незнакомыми людьми. «Да хранит наш Господь твой чудесный покой; спи спокойно, засыпай.»

Эмелин была так увлечена приготовлениями к возвращению Коннора, что поначалу даже не обратила внимания на стук в дверь квартиры. Кода звук стал более настойчивым, девушка очень удивилась. Коннор никогда не стучал, а их друг, Мойша Левисон, Стучал совсем по-другому.

Не привыкшая к посетителям, встревоженная Эмелин вытерла руки о передник, одетый поверх юбки, и осторожно прошла через комнату ко входной двери.

– Кто там? – спросила она.

– Я ищу мистера Макгина, – ответил женский голос.

– Кого?

– Мистера Макгина. Он дома?

Тон голоса был довольно решительным, однако вовсе не угрожающим, поэтому девушка немного приоткрыла дверь. Выглянув на освещенную тусклым фонарем лестничную площадку, она увидела довольно высокую женщину, которая была одета так же хорошо, как и сложена.

Женщина стояла прямо и неподвижно, пряча руки в длинном, горностаевом воротнике, свисающем с бледно-голубой мантильи. Роскошные пряди белокурых волос обрамляли правильное, матового оттенка, лицо, восхитительно сочетаясь с большими, светло-синими глазами. Внимание Эмелин привлекло золотое обручальное кольцо на руке женщины, украшенное самым большим рубином, который девушка когда-либо видела.

Быстро изучив Эмелин надменным, полным превосходства взглядом, женщина снова спросила:

– Мистер Макгин здесь?

Эмелин приоткрыла дверь чуть пошире:

– Я... извините, но не з-знаю никакого мистера Мак-Мак-Макгина.

С каждой запинкой Эмелин губы женщины сжимались со все большим нетерпением.

– Но это адрес Коннора? – холодно спросила она, бросая взгляд поверх Эмелин и пытаясь заглянуть в комнату за ее спиной.

– Коннор?

– Да, именно это я и говорю. Коннор Макгин. Я уверена, что он живет именно здесь.

– Возможно, вы имеете в виду моего б-брата. Его з-зовут Коннор, но он вовсе не Мак-Макгин.

– Нет? Но он сказал мне... – Женщина сделала паузу, ее прищурившиеся глаза говорили о том, что она задумалась. – Я полагаю, что я могла не разобрать точно его имени. Этот твой брат – у него карие глаза и темные волосы? Довольно привлекательный молодой человек лет двадцати?

Немного покраснев, Эмелин утвердительно кивнула.

– И ты говоришь, что ты его сестра?

– Д-да. Эмелин.

– Ну, я очень рада с тобой познакомиться. Меня зовут Ленора, – она протянула руку, и девушка поспешно ее пожала. – Можно мне зайти на минутку?

Ленора задала свой вопрос голосом, который показался Эмелин самым теплым, самым ласковым на свете.

– О, да, – она виновато улыбнулась, открывая дверь и отходя в сторону, чтобы позволить гостье войти.

– Как... у вас здесь очаровательно, – прокомментировала Ленора, обходя комнату и стараясь не задеть роскошной мантильей скудную мебель. – Ты сказала, что ты и Коннор живете вместе?

Эмелин стыдливо опустила голову и прошептала, что так оно и есть.

Ленора остановилась в нескольких шагах от девушки и пристально на нее посмотрела:

– А он действительно твой брат?

Не поняв смысла вопроса или того, почему он заставляет ее чувствовать себя так неловко, Эмелин произнесла:

– Д-да. Он воспитывает меня все время с тех пор... с тех пор, как умерла тетя Б-Беатрис.

– А что с твоими родителями?

– Мама ум-мерла, когда я родилась. От-тец... – у нее запершило в горле от нахлынувших чувств.

– Его тоже нет, – догадалась Ленора. – А твой брат заботится о тебе. Я всегда знала, что он очень необычный молодой человек.

Глаза Эмелин расширились от удивления:

– Так вы его знаете?

– Коннор и я... мы знакомы. Несколько раз он выполнял кое-какую работу для меня. Он довольно одаренный – на все руки мастер, – тон Леноры стал игривым, она начинала терять всякую осторожность.

– Он р-работает на вас? В доках?

– Я? В доках? – Ленора хихикнула, затем грациозно продемонстрировала свои гладкие, ухоженные руки. – Я так не думаю.

– Н-но это т-то.. это то м-место, где работает Коннор. Ленора на мгновение растерялась, но затем, сделав вид, что вспомнила, кивнула и сказала:

– Почему же, так оно и есть. Полагаю, он действительно там работает. Но я там не работаю. Моя семья – другое дело. У моей семьи там свой бизнес.

– О, – восторженно провозгласила Эмелин, – Коннор работает на вашу с-семью.

– Это так, – само собой разумеющимся тоном ответила Ленора. Она огляделась вокруг: – Он сегодня здесь появится?

– Он р-работает, – произнесла девушка, немного смутившись, – не так ли?

– Возможно. – Ленора беззаботно махнула рукой, показывая, что если кому-то и нужно об этом знать, так только не ей. – Меня мало интересует бизнес.

– Я п-передам ему, что вы заходили.

– Нет, думаю, лучше этого не делать, – поспешно сказала Ленора, направляясь к выходу. – Пусть этот недолгий визит останется между нами. Нет необходимости беспокоить Коннора – он может подумать, что я приходила из-за каких-то проблем, связанных с его работой. Она открыла дверь:

– Я только хотела бы встретиться с ним завтра... в доках.

– Конечно, мадам..?

– Просто Ленора. И можно, я буду звать тебя по имени?

– Р-разумеется, – девушка снова залилась краской.

Открыв дверь, Ленора шагнула на лестничную площадку, затем остановилась, чтобы оглянуться на светловолосую девушку:

– Боюсь показаться слишком назойливой, но не могла бы я узнать фамилию вашей семьи? Я почти уверена, что Коннор сказал «Макгин».

– Она похожа. Магиннис.

На лице Леноры отобразилось нечто, похожее на изумление, и она спросила:

– Ты можешь сказать это по буквам?

Эмелин выполнила просьбу, четко произнеся каждую букву, как будто никогда и не заикалась.

– Магиннис, – нараспев повторила Ленора. – Довольно необычно.

– На с-самом деле обыкновенная ф-фамилия.

– Вряд ли это совпадение, – пропустив фразу девушки мимо ушей, продолжала Ленора.

– С-с-сов...?

– Да, – нетерпеливо перебила женщина. – Я имела в виду наш семейный бизнес – Торговую Компанию Баллинджера.

Она упомянула компанию, во главе которой стояла семья сестры ее мужа, Ифигении.

– Раньше компания носила имя Баллинджера – Магинниса; вторая фамилия произносится точно так же, как и та, которую ты мне назвала. Но это было очень давно, возможно, даже до того, как ты родилась.

– Мой отец был бизнесменом, – гордо объявила Эмелин.

– Но ты сказала, что он умер. Я никогда не встречалась с мистером Магиннисом, но знаю точно, что он не умер – по крайней мере, был жив, когда я слышала о нем в последний раз. Наверное, гниет в какой-нибудь тюрьме, и, как говорят среди джентльменов, более подходящая судьба не могла постигнуть Грэхэма Магинниса, эсквайра.

Ленора подарила девушке очаровательную улыбку, распахнула до конца все еще полуприкрытую дверь, вышла из квартиры и спустилась вниз по лестнице.

– Грэхэм... – прошептала Эмелин, невидящим взором уставившись на дверь. В ушах ее звучали слова любимой тетушки, которые та шептала в утешение одинокому ребенку: «Твой отец был большим человеком – честнейшим человеком. И не было джентльмена во всем Лондоне, который мог бы стоять так гордо и величественно, как Грэхэм Магиннис.»

* * *

Когда Коннор Магиннис вошел в квартиру, он увидел, что сестра стоит на коленях возле кухонного стола и тихонько всхлипывает. Он поспешил к ней, опустился рядом и обнял за плечи, чтобы успокоить.

– Что-то не так? – спросил он. – Что-то случилось? Эмелин посмотрела на брата красными, распухшими от слез глазами:

– Я... Я думала об от-тце.

– Ну, ну, тебе не из-за чего плакать. Он покинул этот мир много лет назад и, поверь мне, сейчас находится там, где ему гораздо лучше.

Эмелин всплеснула руками:

– Ты уверен?

– Я точно знаю, что загробный мир...

– Нет, – прервала его Эмелин, – я им-мею в виду то, ч-что он... он умер?

– Ну, конечно. Мне было неполных шесть лет, когда тетушка Беатрис рассказала мне все о похоронах отца и о всех людях, которые пришли проводить его в последний путь и отдать дань уважения.

Эмелин тяжело вздохнула и опустила голову.

– Что такое, Эмелин? – спросил Коннор, поднимая ее лицо за подбородок так, чтобы она посмотрела ему прямо в глаза. – Что тебя беспокоит?

– Отец был... когда-н-нибудь был...

– Что когда-нибудь?

– В... в т-тюрьме?

Пораженный, Коннор на какое-то мгновение замер, затем медленно и глубоко вздохнул и спросил:

– Почему ты вдруг об этом спрашиваешь?

Теперь наступила очередь Эмелин протянуть руку и прикоснуться к лицу брата – она с нежностью погладила его по щеке. Когда она задала свой вопрос, ее голос был как никогда твердым и ровным:

– Ты мне не ответил, Коннор. Он был...?

Коннор поднялся с колен:

– Я не ответил потому, что ты задала очень глупый вопрос. Кто тебе наговорил подобной ерунды?

– Это не имеет значения. Какая разница, сидел ли отец в тюрьме или нет, – обиженно произнесла Эмелин.

Пройдя через комнату, Коннор медленно повернулся к сестре:

– Ты что-то слышала об этом, когда была маленькой? Так ведь?

Поднявшись, Эмелин подошла к брату, прислонившемуся спиной к прилавку:

– Все в порядке. Я уже выросла, и ты можешь сказать мне всю правду.

Коннор обнял ее.

– Я не знаю, – прошептал он, прижимая к себе сестру. – В этом, кажется, нет смысла – к тому же тетя Беатрис взяла с меня обещание. В конце концов, ты была тогда очень маленькой, и наши родители умерли.

– Так значит, он на самом деле умер? – резко перебила Эмелин и, оттолкнувшись от груди брата, посмотрела ему прямо в глаза.

– Конечно.

– Но когда? Как?

– Он умер от разрыва сердца после того, как мама ушла из жизни,– почти так, как тебе и рассказывали. Но это произошло в тюрьме, не дома. У него были какие-то проблемы с бизнесом – я не знаю, какие точно, но тетушка Беатрис всегда повторяла, что отец ничего плохого не сделал. Его посадили в тюрьму всего за несколько месяцев до твоего рождения, и он умер через пару недель после мамы.

– Ты уверен? Ты аб-бсолютно в этом ув-верен?

– Почему ты меня об этом спрашиваешь? Конечно, я уверен,– в тот самый день, когда умер отец, тетушка Беатрис вернулась из тюрьмы и сказала мне об этом.

– Но ты тогда был еще маленьким.

– Да, но никогда не забуду тот день.

Эмелин посмотрела вниз, на руки брата, и увидела, что костяшки его пальцев побелели. Взяв ладони Коннора в свои, она гладила их до тех пор, пока он не разжал кулаки. Через какое-то время Эмелин снова подняла голову и сказала:

– Коннор... мне нужно кое-что тебе сказать, – она сделала паузу. – Я сегодня кое-что услышала – о человеке в... в тюрьме.

– О чем ты говоришь? – произнес Коннор, почти не обратив внимания на ее слова, все еще поглощенный воспоминанием подробностей того страшного дня.

– Днем к тебе приходила женщина. И когда я...

– Какая женщина?

– Ты работаешь на ее семью в доках. Л-ленора... она не назвала свою фамилию.

– Ленора? Она приходила сюда?

– Да, но не это самое важное. Важно то, что она сказала, когда я произнесла нашу фамилию; она думала, что наша фамилия Мак-Макгин.

Почувствовав себя вдруг очень неуютно, Коннор махнул рукой как можно более безразлично:

– Этой фамилией я пользуюсь, когда работаю в доках.

– Не имеет значения, – отозвалась Эмелин, пропуская его слова мимо ушей. – Но когда я сказала «Магиннис», эта женщина ответила, что у ее с-семьи был когда-то совместный бизнес с человеком, ф-фамилия которого произносится – и пишется – точно так же.

– В мире можно, наверное, отыскать тысячу человек с фамилией Магии...

– Грэхэм Магиннис?

Глаза Коннора изумленно расширились.

– Она так сказала? Она сказала «Грэхэм»? – с сомнением переспросил он, и когда Эмелин утвердительно кивнула, добавил: – Но все равно это ничего не значит.

– Она также говорила, что он... он в тюрьме, – немного поколебавшись, произнесла девушка.

Коннор снова пожал плечами:

– Ну и что? Даже если Ленора говорила именно о нашем отце, какая разница. Мы и так знали, что когда-то он занимался бизнесом, а потом попал в тюрьму. Но это не меняет дела, наш отец умер.

Эмелин схватила брата за руки и прошептала:

– Эта Ленора... она сказала, что он жив. «Гниет в тюрьме», она сказала. – Ее голос задрожал, на глазах выступили слезы. – От-т-тец г-гниет в т-т-тюрьме!

Девушка бросилась брату на грудь. Он обнял ее и погладил по волосам:

– Не волнуйся, мое солнышко. Она, должно быть, ошибалась.

– Н-но если н-нет...

– Не волнуйся, я выясню правду, – пообещал Коннор. – Я выясню.

Он еще крепче прижал к себе сестру и тихим, нежным голосом стал напевать колыбельную, которой тетя Беатрис успокаивала их обоих, когда они были маленькими, напуганными и одинокими.

* * *

На протяжении всей следующей недели Коннор посещал лондонские тюрьмы. Он был и в тюрьмах на Куин Бенч и Уайткросс-Стрит, где содержались осужденные за неуплату долгов, и в исправительных тюрьмах на Холоуэй и в Вандсворте. Коннор быстро понял, что единственный способ быстро получить информацию о заключенных – подкупить тюремного охранника, под наблюдением которого находилась вся связь арестантов с внешним миром. Связь осуществлялась в форме переписки, проходящей цензуру тюремного начальства, и чрезвычайно редких визитов друзей и членов семьи. На протяжении первого года заключения такие визиты обычно разрешались не чаще, чем раз в шесть месяцев. Количество дозволенных посещений увеличивалось – каждые четыре месяца во время второго года заключения и каждые три – в последующие годы, причем это происходило только в том случае, когда права заключенного не были ограничены за нарушение исключительно строгих тюремных правил.

Наиболее частой причиной для подобных ограничений было плохое поведение, определение которого в большинстве случаев оставлялось на усмотрение охранников. Также ограничения на права заключенного налагались в том случае, если ему не удавалось получить определенное количество баллов, зарабатываемых тяжелым трудом на «лестничном колесе» – изуверском изобретении, на котором заключенным приходилось, держась за неподвижный поручень, «шагать» по бесконечной лестнице, ступеньки которой располагались на ободе колеса, вращающегося под ногами во время такой «ходьбы». В некоторых тюрьмах подобное сооружение использовалось для практических нужд – перекачки воды или помола зерна. Но в большинстве тюрем единственным назначением этого орудия наказания было занять чем-нибудь находящихся под стражей – «перемалывать воздух», как это называли сами заключенные.

Утром тринадцатого августа, во вторник – ровно через девять дней после визита Леноры Йорк к Эмелин – Коннор Магиннис подошел к главным воротам Милбанкской тюрьмы, самой большой тюрьмы для осужденных преступников во всем Лондоне. Это было впечатляющее сооружение, построенное на берегу Темзы, к западу от Палат Парламента. Милбанк выглядел, как огромный каменный лабиринт, формой напоминающий цветок; «стенами» лабиринта служили длинные трехэтажные здания, в проемах между которыми располагались башни. Эти здания были «сложены» так что образовывали шесть огромных пятиугольников вокруг центрального шестиугольника. В середине внутреннего двора центрального шестиугольника и во внутренних дворах шести пятиугольников стояли высокие отдельные башни, с которых можно было беспрепятственно обозревать все происходящее внизу.

Главные ворота располагались в середине высокой каменной стены, которая отделяла территорию тюрьмы от внешнего мира. Страж на входе, пожилой джентльмен с закрученными кверху усиками и густой седой бородой, пришел в восторг от золотого, который ему предложил Коннор. Тем не менее, пряча деньги в нагрудный карман униформы, он добавил, что еще одна монета невероятно ускорит дело, «от, я осмелюсь доложить, часов – даже, может быть, дней – до нескольких минут.» Его лицо, с жестоким и официальным выражением, осветилось жадным блеском еще недавно тусклых, серых глаз.

Коннор был готов к такому требованию; предыдущие встречи с тюремщиками научили его обычно давать две взятки – вторая шла прямиком на стол главного охранника, у которого хранились все тюремные записи.

Получив вторую монету, пожилой джентльмен спросил:

– Ну, а как зовут бедного парня, о котором ты хочешь навести справки?

– Грэхэм Магиннис, – Коннор произнес фамилию по буквам.

– А когда, приблизительно, его посадили?

– В 1822 году. Полагаю, где-то в середине февраля. Охранник приподнял свою форменную фуражку и уважительно покачал лысой головой.

– Ну, давай-ка посмотрим, за что можно было просидеть пятнадцать с половиной – нет, шестнадцать лет. Это было где-то за год до того, как я начал работать здесь. До этого я двадцать лет служил в Ньюгейте, – произнес он с гордостью, и, набрав в легкие побольше воздуха, важно надулся, словно зобастый голубь. – Ну, этот Грэхэм Магиннис, он твой родственник?

– Да. Мой отец.

Охранник нахмурился:

– Ты убежден в том, что он до сих пор жив?

– Ну, не совсем. Для этого я сюда и пришел.

– Но он был заключен именно в Милбанк?

– Я... э-э... ну, я даже в этом не уверен.

Охранник покачал головой, затем посмотрел на вторую монету, лежащую в его руке и протянул ее назад Коннору:

– Ты много хочешь за свою монету. Он может быть где угодно – даже в Австралии, я полагаю.

– Я убежден в том, что отец все еще в Лондоне.

– То есть, если он жив, – заметил тюремный стражник. Неожиданно его лицо просветлело, и он поднялся со своего стула:

– И ты платишь именно за то, чтобы это выяснить, – он подбросил монету в воздух и поймал ее. – Жди здесь, пока я и капитан Манли не просмотрим журналы записей.

* * *

Час спустя Коннор был препровожден по казавшимся бесконечными тускло освещенным коридорам, идущим вдоль тюремных флигелей, в камеру, где номер 8414 провел большую часть последних двух десятилетий. За несколько дополнительных золотых монет была куплена редкая привилегия немедленного посещения заключенного в этой камере. Иначе понадобилось бы ожидать пару месяцев до следующего официального дня свиданий. Охранник отдал какие-то распоряжения, передавая Коннора грузному стражнику по имени Дункан Уимс, хорошо одетому, но полгода не принимавшему ванну человеку, на вид которому было за тридцать и который на каждом шагу припадал на левую ногу. Коннор не был уверен, являлся ли причиной этому алкоголь или стражник на самом деле хромал.

Хотя Коннор и вырос в одном из беднейших районов города, где не существовало системы канализации, он все ж не был готов к перехватывающему дух зловонию Милбанкской тюрьмы. Даже прослуживший здесь не один год стражник приложил к лицу носовой платок. Увидев, как Коннор зажал нос пальцами, он прокомментировал: «У некоторых парней здесь не хватает ума пользоваться своими ночными горшками; они садятся прямо на пол или облегчаются на стену.»

Двери камер были сделаны из крепкого дерева и для большей прочности обиты металлическими пластинами. В каждой двери, на уровне глаз, находилось окошко, через которое стражник мог заглянуть внутрь. Все окошки были теперь закрыты, и Коннор не мог видеть, занята ли какая-нибудь камера и сколько в ней находится людей. Однако он слышал звуки, которые доносились из-за дверей: беспорядочная смесь стонов, стуков, шарканья, кашля, даже нестройная пьяная песня, разносившаяся по коридорам каменного лабиринта так же, как и запах мочи.

– Это прямо за углом, – пробормотал Уимс, замедлив шаг и ткнув вперед указательным пальцем. – Твой папуля? – спросил он, ухмыляясь.

– Я... я не уверен, – отозвался Коннор.

Он неожиданно почувствовал, что его ноги одеревенели, и ему пришлось буквально заставить себя пройти несколько шагов до одной из камер, возле которой остановился Уимс.

Стражник сочно сплюнул на руку и начал вытирать пыль с закрытого окошка на двери, постепенно открывая цифры, выбитые на нем – восемь, четыре, один, четыре. «Так, вот он», – Уимс извлек связку ключей из кармана своей куртки и повертел их в руках, пытаясь найти тот, которым открывались камеры вдоль этого коридора.

Коннор почувствовал, как ком подкатывает к его горлу, и он, скорее всего, убежал бы, если бы все тело не было таким окаменевшим. На протяжении последних нескольких дней поиски отца были чем-то вроде забавы – вопроса, в ответе на который Коннор был заранее уверен. Он хотел просто убедиться в бесплодности своих усилий. И вот теперь он стоял перед дверью, за которой Грэхэм Магиннис провел, наверное, последние шестнадцать лет своей жизни.

Дверь со скрипом отворилась, и стражник растворился в темноте камеры. Коннор услышал, как он тихо проворчал что-то тому, кто сидел внутри. Через мгновение стражник снова появился и позволил Коннору войти: «Не задерживайся. У тебя не так много времени.»

С трудом оторвав свои ноги от пола, Коннор приблизился к двери и заглянул внутрь. Все освещение в камере исходило от маленького зарешеченного отверстия высоко в стене, которое, очевидно, вело к вентиляционной шахте, так как света оно пропускало очень мало. Несколько лучей, которые проходили через шахту, значительно ослаблялись густым слоем пыли, висевшей в воздухе и делавшей его похожим на туман.

– Он там, – Дункан Уимс указал Коннору пальцем в сторону дальней стены, – вон там.

Коннор посмотрел в ту сторону и подошел поближе. Когда, наконец, его глаза привыкли к темноте, он различил в густом тумане фигуру – исхудавшего мужчину с длинной седой бородой, сидящего на краю металлической кровати под зарешеченным окошком и одетого в однотонную, выцветшую миткалевую форму.

– От-тец? – тихо прошептал Коннор, как будто не желая беспокоить ушедшего в прострацию старика.

– Не слишком надейся на то, что он будет разговаривать, – вмешался Уимс. – В этом парне осталось не так много жизни. Если я не ошибаюсь, последние пять лет он не ходит на работу, по крайней мере, в большинстве случаев парней сажают в такие камеры именно за это.

Он стукнул ногой по железной кровати, схватил сидящего на ней старика за бороду и поднял его голову кверху:

– Восемьдесят четыре – четырнадцать, у тебя посетитель. – Сразу же после того, как стражник отпустил бороду, голова заключенного опять упала на грудь.

Оглянувшись назад, в сторону двери, Уимс спросил Коннора:

– Ну что, ты достаточно видел?

– Можно мне поговорить с ним... наедине?

Уимс нахмурился, посмотрел сначала на заключенного, затем на Коннора, после чего, прищурив один глаз, сказал:

– Охранник приказал мне отвести тебя сюда... чтобы ты смог посмотреть на отца. Ну, ты на него и посмотрел. Так что лучше приготовь-ка еще один шиллинг.

Коннор покопался в кармане камзола, извлек оттуда монету и протянул ее стражнику:

– Несколько минут, пожалуйста. Наедине.

Уимс глянул на монету и осклабился. Выхватив шиллинг из руки Коннора, он спрятал его и быстрым шагом направился к выходу из камеры:

– Имей в виду, если ты задержишься, можешь остаться здесь надолго.

Коннор согласно кивнул:

– Хорошо. Я освобожусь через десять минут.

Стражник потянул на себя массивную дверь, и она со скрипом закрылась. Затем послышался лязг закрывающегося замка и постепенно затихающий топот сапог Уимса.

Несколько минут Коннор стоял, глядя на пожилого мужчину, сидящего на кровати, все больше различая его черты по мере того, как глаза привыкали к тусклому свету.

– Отец? – попробовал он позвать еще раз, но старик даже не шелохнулся, продолжая невидящим взором смотреть в пол.

Приблизившись, Коннор опустился на колени перед кроватью так, чтобы оказаться в зоне видимости заключенного. Глаза старика моргнули, но больше он никак не отреагировал на присутствие Коннора.

– Отец, это ты? Ты Грэхэм Магиннис?

Голова старика немного поднялась вверх, и он посмотрел куда-то вдаль, как будто пытаясь что-то вспомнить. Затем неожиданно четко он прошептал:

– Магиннис.

Его скрюченные руки, покрытые язвами и болячками, задрожали, и он сложил их так, как будто собирался молиться.

– Так значит, это ты? Грэхэм Магиннис?

– Мистер Грэхэм Магиннис, – растягивая слова, произнес старик.

Коннор уже было собрался что-то ответить, но его отец поднял руку и начал говорить слабым, монотонным, однако твердым голосом:

– Суд приговаривает вас к тридцати годам каторжных работ, приговор должен быть приведен в исполнение в Ее Величества Милбанкской тюрьме. Пусть Господь проявит милосердие к вам, а не суд.

Он замолчал, но по-прежнему не смотрел на молодого человека, стоящего перед ним на коленях.

Глаза Коннора наполнились слезами, он схватил отца за руку и сжал ее в своей ладони:

– Отец, это я, твой сын... Коннор.

Это имя, казалось, не произвело на заключенного никакого впечатления.

– Я искал тебя, – продолжал Коннор. – Мы даже не предполагали, что ты жив.

– Мертв... Магиннис... он умер.

– Но ведь ты жив.

– Восемьдесят четыре – четырнадцать, – прошептал Грэхэм.

– Ты Грэхэм Магиннис... ты мой отец, – произнес Коннор тихим и почти безнадежным голосом.

– Мертв, я сказал! – заключенный вырвал руку и встал на ноги. – Умер четырнадцатого февраля, в год тысяча восемьсот двадцать второй от Рождества Христова. Умер и кремирован в Милбанкской тюрьме. Все это записано в тюремном журнале: измена, арест, приговор, смерть... Восемьдесят четыре – четырнадцать!

Грэхэм указал скрюченным пальцем на кровать. Глаза его на какое-то мгновение блеснули, затем опять потухли, и он замер на месте, согнув плечи и опустив голову.

Коннор медленно поднялся с колен и глубоко вздохнул, собираясь с мыслями. Наконец, он произнес самым мягким тоном, на какой только был способен:

– Ты знаешь, что у тебя есть дочь? Она родилась вскоре после того, как... как ты оказался в тюрьме. Именно из-за того, что ее родила, умерла мама.

Старик немного приподнял голову, и Коннору показалось, что он увидел, как заблестели его глаза. Однако отец снова отвернулся и опять произнес каким-то нечеловеческим, загробным голосом:

– Восемьдесят четыре – четырнадцать...

Неожиданно раздался металлический лязг, затем последовал скрип замка, в котором проворачивали ключ. Дверь в камеру отворилась, и послышался голос Дункана Уимса:

– Нам нужно уходить. Вот-вот наступит время смены караула.

– Можно еще несколько минут? Выражение лица стражника было непреклонным:

– Не сегодня. Но я уверен, что можно будет договориться в какой-нибудь другой день. – Он пошире распахнул двери и знаком приказал Коннору поторапливаться.

Коннор направился было к выходу, затем остановился и оглянулся на номер 8414, пытаясь разглядеть что-нибудь знакомое в чертах его лица. Однако все, что он видел перед собой,– это старика, которому оставался, наверное, всего один шаг до могилы.

– Ну, пойдем, – подгонял Уимс.

– Отец, – позвал Коннор, надеясь, что заключенный в последний момент заметит его присутствие или, может быть, даже его узнает. – Твоя дочь... Мы дали ей имя мамы. Ее зовут Эмелин.

Коннор тянул время так долго, как это было возможно, затем уступил настойчивым требованиям стражника и вышел в коридор.

* * *

Когда дверь закрылась, Грэхэм Магиннис упал на колени на холодный каменный пол. Его губы задрожали и слова застряли в горле, когда он попытался произнести имя: «Эмелин».

Воздев руки кверху, как будто взывая к Господу, несчастный яростно затряс головой, пытаясь отогнать нахлынувший поток образов, танцующих перед ним в бешеном вихре: беременная женщина, держащая за крошечную ручонку маленького мальчика, ее муж, стоящий у скамьи подсудимых, с глазами, полными отчаяния и тоски.

Образы сменялись один за другим: стражник, открывающий двери камеры, высокий молодой человек, полный здоровья и сил, знакомое имя, зовущее из прошлого.

«Коннор!» – вскрикнул вдруг Грэхэм; в ответ раздался только скрип ключа, закрывающего ржавый замок на двери.

С каждым шагом, уводившим стражника и посетителя по коридору, тело Грэхэма пронзала невыносимая боль. «Коннор! – позвал он снова, на этот раз почти шепотом. Упав вперед, на руки, он надтреснутым голосом выдохнул имя своей любимой: – Эмелин!.. Эмелин!.. Эмелин!»

Грэхэм повторял имя своей жены снова и снова, оставаясь на коленях еще долго после того, как затихли последние шаги в коридоре, до тех пор, пока его осипший голос не стал скрипеть, подобно ржавому замку на двери камеры. Наконец, Грэхэм опять затих. Он едва смог подняться с пола и добраться до кровати.

Просидев несколько минут неподвижно, старик просунул руку под ближний к стене край тонкого тикового матраца и вытащил потрепанную записную книжку. Бережно отвернув обложку, он пролистал несколько страниц, водя костлявым указательным пальцем по каракулям, которые были небрежно начерканы карандашом. Несмотря на чрезвычайно слабый свет, Грэхэм мог разобрать слова, и когда нашел место, которое искал, то поднес книжку поближе к глазам и начал читать вслух громким и твердым голосом: