Текст книги "Ниже неба"

«Первое июня тысяча восемьсот двадцать второго года. Сегодня у меня был первый посетитель – моя сестра, Беатрис. Лучи света, падающие из окна, показались мне темнее самой черной ночи, когда она сказала, что моя дорогая Эмелин умерла две недели назад во время родов. Я... я...»

Голос Грэхэма задрожал от наплыва эмоций, и он перестал читать вслух, продолжая водить пальцем по неровным строчкам, написанным шестнадцать лет назад. Он перевернул страницу и снова начал читать:

«Беатрис согласилась с моим предложением назвать дочь по имени моей дорогой жены. Родная Эмелин! Я так по тебе скучаю! Я так по вам обеим скучаю!»

Грэхэм посмотрел на закрытую дверь камеры. Глаза его наполнились слезами – впервые с того самого дня, когда он узнал, что его жена умерла, и он позволил им свободно течь по щекам. Когда Грэхэм снова вернулся к чтению, он увидел, что капли намочили дневник, и опять начал водить пальцем по влажным страницам. Собравшись с силами, он продолжал читать вслух:

«Я, скорее всего, больше никогда не увижу улиц Лондона, поэтому я уговорил Беатрис сказать Коннору и его новой сестре, что их бедный отец умер. Она хорошая женщина, и я уверен, что когда-нибудь она поймет всю необходимость такого решения. Может быть, когда-нибудь, в будущей жизни я смогу быть вместе с моими любимыми Эмелин и Коннором и нашей маленькой дочуркой. А пока я научил Беатрис словам колыбельной, для того чтобы она пела ее малышке. Это была любимая колыбельная Эмелин, которую она пела по ночам нашему сыну. У Беатрис не такой сладкий голос, как у моей жены, но я убежден, что она приложит все усилия, чтобы спеть как нужно. Если бы только Эмелин могла очутиться там и взять малышку на руки и убаюкать ее.»

Грэхэм Магиннис набрал в грудь побольше воздуха и начал петь. Ему не нужно было смотреть на страницу, на которой была записана каждая строчка четверостишья. И хотя его голос стал слабым и надтреснутым от прожитых лет и от потока тягостных воспоминаний, песня, которая наполнила камеру и поплыла дальше, по коридорам Милбанкской тюрьмы, была такой же мягкой и чистой, как утренняя песня голубя:

 
«Моя сладкая малышка, мое счастье и любовь.
Спи спокойно, засыпай.
Так прекрасны, проплывают небеса над головой.
Спи спокойно, засыпай.
Мамино счастье, солнце и радость, глазки закрой.
Спи спокойно, засыпай.
Да хранит наш Господь твой чудесный покой.
Спи спокойно, детка, спи спокойно, засыпай.»
 

VII

Ленора Йорк с большой охотой заплатила лишних десять шиллингов за отдельную ложу в Хавершэме – пользующемся сомнительной репутацией театре, в котором шли непристойные французские «постельные комедии». Она любила подобные зрелища как за скандальное поведение зрителей, так и за удовольствие, больше доставляемое очаровательными, хоть и убого разряженными актерами, нежели запутанными сценарными ходами или же искусной игрой.

В этот субботний вечер Ленора обращала мало внимания и на зрителей, и на само представление, в котором шла речь об английской девице, приехавшей в Париж на праздник. Более того, она даже не видела, что происходит на сцене, так как портьера ее отдельной ложи была опущена – одна из нескольких опущенных в этот вечер портьер.

«Да-а-а-а...» – застонала Ленора, прижимаясь спиной к груди Коннора. Она сидела, вцепившись пальцами в колени любовника и опускаясь навстречу ударам снизу, оседлав его точно, как было показано в позиции «Женщина верхом на мужчине» из иллюстрированной книги о любовном искусстве. Эту книгу мадам Йорк обнаружила, копаясь в коллекции восточной эротики, принадлежавшей ее матери.

Ленора почувствовала, как Коннор передвинулся на высоком, без ручек, кресле. Его руки обхватили ее бедра и, медленно приподняв, с силой опустили вниз, посылая сладостную волну между ее ног. Любовники были оба в одежде – они заранее договорились, что Ленора не наденет нижнего белья. Тем не менее, у нее было такое ощущение, что они совершенно обнаженные в объятиях друг друга и абсолютно одни.

«О-о-о-х...» – выдохнула она, пытаясь контролировать все нарастающее возбуждение и позволяя себе только тихие, сладострастные стоны в те моменты, когда раздавались одобрительные выкрики публики или оркестр начинал играть громкую музыку.

По мере того, как грохот оркестра нарастал, любовники все быстрее и сильнее бросались навстречу друг другу; Ленора почувствовала, как внутри ее зарождается гигантский поток наслаждения, и поняла, что еще немного, и Коннор опять вознесет ее на вершину счастья, сам оставаясь при этом внизу. И хотя Ленора побывала на этой вершине всего несколько минут назад, любовник сдерживал свое удовольствие ради того, чтобы отправить ее туда вторично.

«Нет!» – страстно прошептала она, желая прихватить на этот раз Коннора с собой.

Отпустив его правое колено, Ленора просунула руку под платье, запустила ее между бедер Коннора, туда, где были расстегнуты штаны и где она могла дотронуться до его кожи. Проскользнув пальцами между складками ткани, Ленора что-то там поискала и, найдя, нежно взяла в руку. Подразнив немного, она обхватила твердый, как дерево, стержень Коннора у основания и направила его прямо в себя. Ленора знала, что нравится ее любовнику, и теперь получала огромное наслаждение, слыша его стоны. Она массировала Коннора, не переставая подниматься и опускаться на нем, приближая его к финишу, который ни он, ни она не могли больше сдерживать. Когда это, наконец, случилось, у Леноры вырвался крик, который, однако, тотчас оборвался – повернув голову, она слилась с Коннором в страстном поцелуе, глубоко проникая языком между его губ.

Еще какое-то время любовники оставались в объятиях друг друга: он – прижав ее к себе и нежно лаская живот и груди, она – все еще держа его в себе, чувствуя, как мощная, тугая плоть становится все более мягкой и податливой.

Когда до конца представления оставалось всего минут пятнадцать и Ленора подняла портьеру, она вместе с любовником олицетворяли своим внешним видом воплощенное приличие. Ленора немного помахала веером, а Коннор вежливо похлопал артистам. Затем она произнесла почти официально:

– Рада, что ты смог встретиться со мной здесь, как только я тебя об этом попросила. Полагаю, мой кучер объяснил ситуацию?

– Он сказал, что вашего мужа вызвали по делам и вы вынуждены посетить театр одна. – Коннор прекратил аплодировать и, улыбнувшись, спросил: – У вас нет билетов в оперу на вечер в пятницу?

– А разве не предпочтительнее развлекаться здесь? Опера может оказаться очень... очень занудной. И наши места там у самого оркестра – слишком много публики.

– К тому же здесь я могу разделить с вами ложу. Возвращая Коннору многозначительную улыбку, Ленора приблизилась к любовнику, как будто желая расслышать его слова в шуме зрителей:

– А как тебе понравилось в моей ложе?

– Здесь более уютно и спокойно, чем где-либо.

Ленора постучала сложенным веером по руке и недовольно надула губы:

– Я уверена, что ты говоришь то же самое всем, кого сопровождаешь в театр.

– Уверяю вас, мадам Йорк, никогда ранее я не получал такого удовольствия в ложе.

– Так тебе на самом деле понравилось представление?

– Особенно кульминация.

– И это с тобой впервые... в театре?

– Поэтому я так спешил сюда.

– Как будто в церковь.

– Я думал, мы говорим о театре... в церкви – другое дело, – ухмыльнулся Коннор.

– Занимался любовью в церкви? – воскликнула Ленора и замахнулась на Коннора веером. – Ах ты, негодяй!

Он выхватил веер из ее рук:

– Ну, я этого не делал. А если бы и делал, вы бы стали хуже обо мне думать?

– Только, если бы ты там занимался этим без меня.

– Тогда я должен буду приберечь такое редкое удовольствие для доброй мадам Йорк, – Коннор изобразил легкий поклон. – В конце концов, она довольно снисходительно относится к моей работе.

Забрав веер из рук Коннора, Ленора провела им по бедрам любовника:

– Особенно, когда это миссионерская работа.

– Я буду счастлив ею заняться, как только представится возможность.

– Если ты так же опытен в миссионерских делах, как и в театральных представлениях, я, определенно, не должна дать пропасть такому таланту.

В этот момент актеры на сцене закончили раскланиваться, и шумная публика направилась к выходу.

– Нам пора, – сказала Ленора любовнику, вставая со своего места. – Я должна быть дома до возвращения Тилфорда.

– Мне подождать несколько минут, чтобы нас не увидели вместе?

– В этом нет необходимости, – она взяла стоящего сзади нее Коннора за руку. – Не думаю, чтобы всем стало известно о нашем посещении Хавершэма. Те, кого я могла бы встретить здесь, постараются сохранить в тайне свое пребывание в таком сомнительном заведении и никому о нас не расскажут.

Коннор и Ленора вышли из ложи и направились к лестнице, с трудом пробираясь через суетящуюся в вестибюле толпу. Хавершэм не привлекал роскошно одетых людей. Как и на Конноре, на большинстве мужчин были простые костюмы, какие обычно носят представители среднего класса. Женщины же, наоборот, приложили большие усилия для того, чтобы их наряды, купленные за весьма умеренную цену, выглядели помоднее. Голубое, украшенное шкуркой горностая, платье Леноры Йорк очень заметно выделялось и по цене, и по покрою. Оно превосходно облегало великолепную фигуру Леноры, привлекавшую одобрительные взгляды мужчин и заставлявшую завидовать женщин.

Коннор заметил мужчину, стоящего на другом конце вестибюля и пристально смотревшего на Ленору. На вид ему было лет под тридцать, коренастый, с жесткими, темными глазами и рыжеватой бородой. Прекрасно скроенный парадный костюм и высокий воротничок – «отцеубийца» – позволяли предположить, что их обладатель – человек обеспеченный и что он выехал вечером в город поразвлечься. Его намерения подтверждала своим видом ярко разряженная девица, повисшая на руке джентльмена. Она, по всей видимости, относилась к тому тешу женщин, которых частенько можно было встретить в расположенных вокруг театра тавернах и зарабатывающих себе на пропитание в укромных комнатах, выходящих окнами на задние дворы, или в просторных каретах джентльменов. В этом у них с Коннором было большое сходство.

Поняв, что Ленору могут узнать, Коннор потянул было ее к выходу, однако она уже успела заметить наблюдающего за ней мужчину и замедлила шаг. На какой-то момент воцарилось неловкое молчание, затем джентльмен вежливо кивнул им и повернулся, чтобы присоединиться к своей компании. Коннор почувствовал, как Ленора сжала рукой его локоть, но затем расслабила пальцы и позволила любовнику вывести себя из театра.

Выйдя наружу, Коннор и Ленора попали на улицу, вдоль которой стоял длинный ряд красивых экипажей, заполнявшихся пассажирами. Тотчас, как только они подошли к обочине, Ленора грациозно махнула рукой. Роскошный бруэм плавно выкатил из ряда и остановился напротив выхода из театра. Впереди него гарцевали два превосходных жеребца, нетерпеливо стуча копытами о мостовую.

– Добрый вечер, Джайлс, – крикнул Коннор почтенному кучеру, выряженному в ливрею.

– Вечер добрый, господин Макгин, – кучер приподнял свою черную фуражку. – Приветствую вас, миссис Йорк. Надеюсь, вам понравилось в театре. – Он начал спускаться со своего насеста над кузовом.

– Это была очень... необычная постановка.

– Тогда, уверен, вы захотите прокатиться по парку, – предложил кучер, распахивая дверь экипажа.

Ленора нерешительно посмотрела сначала на Коннора, затем на кучера:

– Боюсь, что нет. Тилфорд должен появиться дома в...

– Простите мою дерзость, – перебил Джайлс, – но у меня была возможность вернуться домой, пока вы были в театре. Мисс Сара сообщила, что мистер Йорк прислал записку. В ней говорилось, что он проведет ночь во дворце Баллинджеров и будет ждать вас там утром.

Ленора облегченно улыбнулась:

– В таком случае – да, Джайлс. Я не стану отказываться от прогулки по парку.

Оперевшись на руку пожилого кучера, она поднялась в экипаж.

– Очень медленной прогулки, – добавила Ленора. – Не стоит лишний раз утруждать лошадей.

Когда Коннор забрался в карету и сел рядом с Ленорой, Джайлс залез обратно на свое высокое сидение, взял в руки кнут и щелкнул им над головами жеребцов. Они медленно тронулись с места, направляясь в сторону Риджентс Парк, и вскоре бруэм и его пассажиры раскачивались в привычном ритме.

* * *

Они уже сделали второй круг по парку. Коннор застегивал пуговицы своей рубашки, а Ленора пыталась завязать тесемки платья на спине, когда он, наконец, решился задать вопрос:

– Джайлс говорил о дворце Баллинджеров – это тот самый Баллинджер, о котором вы говорили моей сестре?

Ленора недоуменно взглянула на него:

– Эмелин? Что ты имеешь в виду?

Осторожно подбирая слова, Коннор произнес:

– Когда ты встретилась с моей сестрой пару недель назад, ты упомянула о том бизнесе, которым занимается твоя семья – Торговая Компания Баллинджеров, так ты, по-моему, сказала.

– Ну да, я так и сказала, – она заговорщицки подмигнула Коннору. – Но на самом деле, это не моя семья. Сестра Тилфорда вышла замуж за Эдмунда Баллинджера, которому и принадлежит компания. Эмелин думала, что ты работаешь в доках; я пустила ей пыль в глаза, чтобы она ничего не заподозрила. Ты ведь на меня не сердишься, правда?

Коннор махнул рукой, показывая, что Леноре не стоит беспокоиться на сей счет:

– Не это меня заинтересовало. Ты упомянула о мистере Магиннисе, фамилия которого пишется так же, как и наша с сестрой.

– Да, Грэхэм Магиннис. Он ведь не твой родственник, не так ли?

– Я в этом сомневаюсь, – солгал Коннор. – Возможно, дальний; в этих местах найдется немало людей, фамилия которых пишется так же, как и моя.

– Ну, я надеюсь, что это не так. – Ленора закончила завязывать тесемки на платье и расправила складки.

– А Грэхэм Магиннис, у него ведь был какой-то бизнес с мужем сестры твоего мужа.

– Это было довольно давно. Компания Баллинджера – Магинниса по Экспорту и Импорту... о, по меньшей мере, пятнадцать лет назад, может, даже и больше. На самом деле, я думаю, что сперва это была компания Магинниса, пока Эдмунд не вошел в долю. Дела у них какое-то время шли прекрасно, но затем начались трудности. Имей в виду, что тогда я была всего лишь ребенком, мне было девять-десять лет, но я запомнила ходившие в то время разговоры о том, что инвесторов обманули и счета компании были заморожены. Обоих, Эдмунда и Грэхэма Магинниса, арестовали... это была ужасно скандальная история.

– Но только Магиннис попал в тюрьму?

– Конечно. Баллинджеры вовремя вмешались в ход судебного процесса, и Эдмунд был освобожден. Вот тогда он и получил компанию в единоличное владение и изменил ее название, оставив только свое имя. Ушло несколько лет на то, чтобы преодолеть последствия скандала, но затем компания снова начала процветать, благодаря Седрику.

– Седрику?

– Старшему кузену Эдмунда. Уверена, что ты слышал об Седрике Баллинджере.

– Пожалуй. Он носит титул лорда, не так ли?

– Да. А леди Сибилла повсюду известна своими благими делами – одно из них это то, что она вытащила Эдмунда, извиняюсь, из той лужи, в которую он сел, когда его компания оказалась на грани разорения. Я уверена, что Седрик спокойно позволил бы кузену пойти на дно, если бы не одно обстоятельство.

– Какое?

– То, что Баллинджеры по линии Эдмунда заслуживают своей судьбы, так же как и Балтинджеры по линии Седрика заслуживают своего состояния.

Коннор с удивлением посмотрел на Ленору:

– Я не понимаю.

Ленора всплеснула руками, казалось, она вот-вот засмеется:

– Забавная история. Видишь ли, Эдмунд был бы законным наследником титула и состояния Баллинджеров, если бы его отец не сошелся в свое время с замужней французской актрисой. Маленькая любовница Джеймса Баллинджера очень неплохо бы устроилась, если бы он был более предусмотрителен. Однако этот хлыщ настаивал на том, чтобы она вышла за него замуж – после того, как добилась бы развода, представь себе! Дело, наверное, закончилось бы алтарем, но женщина очень кстати покончила с собой. В конце концов скандал замяли, но с тех пор Джеймс никогда больше не разговаривал со своей семьей, за что и был лишен наследства. Земли и недвижимость отошли к его младшему брату, Вильяму.

– Отцу Седрика?

– Совершенно верно.

– Который завещал Седрику титул и состояние и оставил Эдмунда с пустыми руками.

– О, Седрик постоянно помогает своему кузену, но, в основном, по настоянию Сибиллы.

– Так же, как и тогда, когда Эдмунда арестовали? – Коннор направил разговор в нужное ему русло.

– Седрик не мог допустить, чтобы кто-либо из Баллинджеров сел в тюрьму – пусть он даже и был в чем-то замешан.

– Ты имеешь в виду, что Эдмунд был виновен?

– Он говорит, что нет, но ему никто не верит, – Ленора ухмыльнулась. – Нет на свете невиновного мужчины.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Да ну, Коннор Магиннис. Не играй со мной в невинного. Каждый мужчина из тех, кого я когда-либо знала, пытался играть со мной настолько серьезно, насколько был способен. А когда идет игра, все правила можно обходить, если даже не ломать вовсе.

– Это несколько цинично, не так ли? Ленора громко засмеялась.

– Не будь таким святошей. Ты тоже постоянно обманываешь с тех самых пор, как стал достаточно взрослым, чтобы играть в эти игры. – Увидев вытянутое лицо Коннора, она приблизилась к нему и погладила по голове. – Ну, не дуйся, ты – мастерский игрок, и можешь играть мной в любое время, когда захочешь.

Коннор выдавил улыбку:

– Ну, ты, по крайней мере, родственница Баллинджеров. И если окажется, что Баллинджер когда-то наступил на горло Магиннису, этот Магиннис сможет расквитаться, сделав то же самое с тобой.

– А я собираюсь заставить тебя сдержать это обещание! – Ленора притянула Коннора к себе и опустилась под ним на обитое бархатом сидение.

* * *

Утром в понедельник Коннор шел за Дунканом Уимсом по запутанным коридорам Милбанкской тюрьмы. Этот визит обошелся ему в два раза дороже первого, и Коннор подумал о том, что нашел неплохое применение деньгам, которые щедрая Ленора преподнесла ему в субботний вечер. Несмотря на высокую мзду, стражник на этот раз выглядел более хмурым и недовольным, чем неделю назад.

– Не так уж мудро обходить правила слишком часто, – заметил он, когда они подходили к блоку, в котором находилась камера Грэхэма Магинниса. – Могут начаться вопросы, на которые не найдется подходящих ответов.

Коннор испугался, что Уимс сейчас попросит еще одну монету, однако стражник молча подошел к концу коридора, вытащил связку ключей и открыл камеру под номером 8414.

– Тебе нужно поторапливаться. Мы должны убраться отсюда вовремя, – на этот раз стражник не стал заходить в камеру, а просто подтолкнул Коннора к двери. – Десять минут – это все, что я могу для тебя сделать.

Зайдя внутрь камеры, Коннор постоял немного, давая глазам привыкнуть к темноте. Он ожидал увидеть знакомую призрачную фигуру, сидящую на краю кровати, но вдруг сильная рука схватила его сзади за плечо.

– Отец? – испуганно вскрикнул Коннор, поворачиваясь к темной фигуре, стоящей у него за спиной.

– Тс-с-с, – произнес старик. Его костлявые пальцы неожиданно сильно вцепились в руку Коннора, но затем резко разжались. – Сядь вон там, – приказал он, указывая на кровать.

– Отец, это я...

– Коннор, – закончил старик скрипучим, дрожащим голосом. – Я знаю.

Коннор теперь смог разглядеть черты его лица – впалые щеки, космы седых волос, нечесанную бороду, большие подвижные глаза, которые, как помнил Коннор, были голубыми, но теперь казались серыми в тусклом свете камеры.

– Ты знаешь меня? Ты знаешь, кто я? – спросил молодой человек, не скрывая своего удивления.

– Да, – отозвался Грэхэм, – но ты... вырос.

– Последний раз, когда я здесь был...

– Я... я был растерян. Ты был моим первым посетителем с тех пор, как... как умерла моя сестра.

– Так ты знаешь о тетушке Беатрис?

Грэхэм кивнул:

– Никто не говорил мне об этом, но она была больна. Когда она перестала приходить, я догадался.

– Так значит, все это время она знала, что ты жив?

– Она обещала не рассказывать. Было бы лучше, если бы ты думал, что твой отец умер и кремирован, чем знал, что он сидит за решеткой, а ты ничего не можешь сделать, кроме как наблюдать за его медленной смертью.

В камере воцарилась продолжительная тишина. Двое мужчин стояли и пристально смотрели друг на друга. Грэхэм заговорил первым, снова указывая в сторону кровати:

– Садись, пожалуйста.

Коннор выполнил его просьбу. Когда он сел, то поразился тому, насколько тонок был матрац – скорее, просто одеяло, натянутое на металлическую сетку. Он с удивлением подумал о том, как его отец засыпает на такой кровати, но затем посмотрел в сторону старика и решил, что даже простое одеяло будет казаться пуховой периной для тела, представляющего собой не более, чем кости, едва обтянутые кожей.

– Зачем ты пришел? – спросил Грэхэм, сам оставаясь стоять возле двери в камеру.

– Чтобы найти тебя. Чтобы выяснить...

– И что же ты выяснил?

Коннор почувствовал, что его глаза наполняются слезами:

– То, что у меня все еще есть отец. То, что у него все еще есть семья, которая его любит.

– Ты даже не знаешь меня.

– Всегда, когда я смотрел на Эмелин, я видел тебя, – с чувством произнес Коннор.

– Ты видел в ней свою мать.

Коннор вытер слезу, катящуюся по щеке:

– Значит, когда я смотрю в зеркало. Эмелин и я настолько непохожи; если она выглядит, как мама, значит, я...

– Сейчас нет. Может, так и было, когда я был молодым человеком. Но теперь... – старик посмотрел на себя вниз. – От меня мало что осталось. Во мне так мало жизни.

– Отец, я хочу знать, как это случилось. Беатрис нам рассказывала, что ты был преуспевающим бизнесменом. Она любила повторять, что во всем Лондоне не было джентльмена, который мог стоять так гордо и величественно, как Грэхэм Магиннис.

– Я больше не такой величественный, не так ли?

– Как это случилось?

– Какая разница. Это... длинная история.

Коннор протестующе взмахнул рукой:

– Для меня есть разница. Если Эдмунд Баллинджер...

– Кто тебе про него рассказал? – резко перебил Грэхэм, шагнув к Коннору, в глазах его заплясали зловещие огоньки.

– Так это правда?

– Рассказывай, что ты об этом слышал, – потребовал старик.

Боясь ошибиться, Коннор медленно произнес:

– Это Эдмунд Баллинджер должен был сесть в тюрьму, а не ты.

Услышав эти слова, Грэхэм опустил плечи и издал тяжелый, протяжный выдох – казалось, сама жизнь выходит из него.

Коннор ждал, что отец что-то скажет, и, не дождавшись, продолжил:

– Скажи мне, что я ошибаюсь. Скажи мне, что тебя ненапрасно осудили и посадили в тюрьму. Скажи мне, что я говорю неправду.

– Единственная правда – это то, что я провел последние шестнадцать лет, шесть месяцев и семь дней здесь, в Милбанкской тюрьме, как гость правительства Ее Величества. Не имеет значения, как я здесь оказался; есть одна правда для такого честного бизнесмена, как я, и другая – для таких, как Эдмунд и Седрик Баллинджеры.

Убедившись в том, что он все-таки не ошибался, Коннор поднялся с кровати и подошел к отцу. Остановившись перед ним, он взял старика за плечи и проговорил:

– Для меня это имеет значение... и для Эмелин.

– Она знает? – спросил Грэхэм, его лицо приобрело болезненное выражение.

– Еще нет.

– Тогда не говори ей. Ей ни к чему нести на себе тяжкий груз правды.

– Я и не собирался говорить ей об этом. По крайней мере, пока...

Голос Коннора сорвался, и Грэхэм, казалось, понял, что хотел сказать ему сын.

– Надеюсь, у тебя нет сумасшедшей идеи высвободить меня отсюда?

– А почему бы и нет? – воскликнул молодой человек. – Я знаю, прошло много времени, но с твоей помощью я мог бы...

– Ты мог бы нажить себе массу неприятностей. – Грэхэм повернулся к сыну спиной. – Нет. Слишком поздно исправлять ошибки прошлого. Слишком многие люди сделали в свое время слишком большие ставки, чтобы сидеть теперь сложа руки и смотреть, как такой щенок, как ты, пытается вытащить своего отца из тюрьмы.

– Я попробую, – сказал Коннор твердым и уверенным голосом.

Грэхэм снова повернулся к сыну лицом:

– Я не хочу этого, Коннор.

– На моем месте ты бы поступил точно также.

– Почему это ты так решил?

– Потому, что ты мой отец... и я твой сын.

Теперь уже глаза Грэхэма наполнились слезами, во второй раз за многие долгие недели.

– Ты не должен наделать глупостей, – умоляюще произнес он.

– Я только собираюсь разобраться, посмотреть на то, что говорится в твоем уголовном деле.

– Ты не собираешься начинать войну с Баллинджерами, так ведь?

– Только если в этом появится необходимость.

– Пообещай мне, что ты этого не сделаешь, – потребовал Грэхэм.

– Почему я не должен этого делать?

– Потому, что они – власть, сынок. Они не будут просто сидеть и ждать, пока ты на них нападешь. Они сделают так, что ты окажешься здесь, вместе со мной.

– Мне не страшны Баллинджеры, – твердо сказал Коннор.

– Вот этого я и боюсь. Ты должен их остерегаться, поверь мне... Я в свое время понял эту истину слишком поздно.

– После чего тебя посадили, не так ли?

В ответ Грэхэм молча кивнул.

– Так помоги мне доказать, что ты невиновен.

– Отсюда?

– Ты можешь рассказать мне все, что ты знаешь о своем деле. Я могу использовать это, чтобы собрать доказательства твоей невиновности, – и когда Грэхэм покачал головой, Коннор добавил: – Я все равно это сделаю, с твоей помощью или без нее.

Грэхэм широко улыбнулся:

– Я верю тебе, Коннор. Вот теперь я вижу, что передо мной стоит мой сын.

– Так помоги же сыну, который хочет помочь своему отцу.

В этот момент в коридоре послышался звук шагов.

– Помоги мне, отец, умоляю тебя.

Грэхэм внимательно осмотрел сына сверху донизу, затем быстро глянул в сторону кровати. Услышав лязг ключей на связке стражника с другой стороны двери, Грэхэм неожиданно кинулся к кровати и засунул руку под матрац. Достав блокнот, он поспешил назад и вложил его в руки Коннора.

– Там, это все там! – выдохнул он, его слова заглушались скрипом открываемого замка. – Все. Я все записывал. Эдмунд Баллинджер, Седрик Баллинджер, вся эта грязная история.

Коннор отвернул обложку блокнота и увидел, что это дневник или что-то вроде этого. Закрыв его, он торопливо засунул маленькую книжку за пазуху:

– Я вытащу тебя отсюда, отец. Когда-нибудь ты сможешь вернуться домой.

Сделав шаг вперед, Коннор обнял старика. Грэхэм в ответ прижал сына к себе, сначала робко, затем сильнее, как будто опасаясь того, что все это не более, чем сон, и что он никогда больше не увидит своего ребенка.

– Только обещай мне, что ты позаботишься о своей сестре, – прошептал старик, с трудом выговаривая слова. – Вы двое – все, что у меня осталось.

– Не беспокойся. Я не подведу тебя.

Двери в камеру распахнулись.

– Время вышло, – сказал Уимс, поманив Коннора указательным пальцем.

Шагнув в коридор, Коннор в последний раз оглянулся:

– Отец, я...

– Я знаю, сынок. Я знаю.

Тяжелая ржавая дверь со скрипом закрылась за юношей.