Текст книги "Невидимый сценарий жизни. Как вырваться из оков навязанных установок и найти свой путь"

В McKinsey было крутое окружение энтузиастов, что сильно контрастировало с теми, кто работал от выходных до выходных. Я находился под управлением руководителей, которые заботились обо мне и подталкивали к развитию. Хотя поначалу я чувствовал себя аутсайдером, постепенно стал адаптироваться под правила и желания людей вокруг. В отличие от GE, где разговоры об интересах вне работы были табу, в McKinsey все открыто делились своими амбициями. Для многих коллег эта работа стала лишь короткой остановкой на пути к другим достижениям.

Я перенял такое мышление и поверил в концепцию карьеры, которую описал философ Эндрю Таггарт: «индивидуальная история прогресса каждого человека». С этой точки зрения моя карьера была не набором разных работ, а теорией пиковых точек, и падение с них ощущалось провалом. Мы с коллегами страдали от давления постоянных размышлений о путях потенциального карьерного роста.

Спустя год я решил, что хочу попасть в лучшую бизнес-школу. Идея возникла не из воздуха. Разговоры об этом часто возникали в столовой и у кулера. Друзья поступали в элитные бизнес-школы Гарварда и Стэнфорда, и я чувствовал, что обязан попасть туда же. Это уловка престижных карьерных путей. Вместо размышлений о том, чего ты хочешь, зацикливаешься на том, к чему тяготеет твое окружение.

Описывая мощь внутреннего круга, К. С. Льюис предупреждал: «Этот магнит будет затягивать вас все сильнее, если вы не примете меры по сопротивлению. Он изменит ваши главные жизненные принципы и будет делать это с вашего первого дня в профессии до момента, когда вы будете слишком стары для переживаний об этом». Он верил, что «любой другой образ жизни вне круга – результат долгого и осознанного труда».

Логичным шагом было бы уйти из McKinsey, несмотря на любовь к работе, ведь так поступали многие. К концу второго года меня приняли в экспертную программу в Технологическом Институте Массачусетса. Если бы мне тогда показали цитату Льюиса, пытаясь убедить в другом пути, я бы не поверил.

Мой путь был слишком привлекателен, и я не собирался сходить с него.

Философ Эндрю Таггарт верит, что кризисы приводят нас к экзистенциальным открытиям и заставляют задуматься над важными вопросами. Есть два пути к этому. Первый – «путь потери», когда важные вещи ускользают от нас: близкие, здоровье, работа. Второй – «путь вдохновения», когда мы сталкиваемся с удивлением и бесконечным вдохновением.

Впервые я испытал «путь потери» в 2010 году, за месяц до начала обучения в MIT. Я находился у родителей, когда нам позвонила моя сестра. Она была в гостях у дедушки, ее голос звучал взволнованно. Дедушке диагностировали рак поджелудочной железы. Много лет он страдал от проблем со здоровьем, но это был новый уровень. От новости ком встал в горле.

Мы поступили так, как обычно поступает каждый, столкнувшись с горькой реальностью: мы все отрицали. Было начало мая, бабушка с дедушкой собирались навестить нас летом. Новости были ужасными, но ни я, ни мама не считали их срочными. Мы думали, что дедушка доберется до Коннектикута.

У жизни были другие планы. Посреди недели ему стало намного хуже. К пятнице почти все родственники, «разбросанные» по стране, купили билеты в Аризону, чтобы его навестить. По пути к дедушке мы молча сидели в машине и думали только об одном: «Пожалуйста, будь жив».

Следующие несколько дней 25 человек чередовали дежурства у кровати. Помню, как стоял там, держал за руки своих близких и испытывал сильнейшую боль в жизни. Она сочилась через слезы.

Дедушка был для меня более чем особенным человеком. Когда мне было 13, он купил домик у озера в моем городке, и мы стали еще ближе с ним и бабушкой. Это место стало не просто вторым домом, а местом для сбора семьи. Двери всегда были открыты, с одним условием – всем нужно было угощаться стряпней дедушки.

Он не рассказывал о своем детстве, но по словам его братьев и сестер, после смерти их матери дедушку отправили жить к дяде на ферму. Примерно после четвертого класса он бросил школу, чтобы помогать по хозяйству. В его детстве не было любви и поддержки. Он решил справиться с этой болью, даря любовь и поддержку своим детям и внукам, и у него получилось превосходно. Все мы чувствовали, будто выиграли в семейную лотерею благодаря дедушке и его миру любви, смеха и возможностей.

В домике в Аризоне я пытался смириться с приближающейся потерей одного из важнейших людей в моей жизни. Дни наполнились слезами и переполняющими чувствами, но их скрашивала красота смысла, который подарил нам дедушка. Результат его трудов был на наших глазах. Он преуспел в создании мира лучшего, чем тот, в котором он вырос. Тогда я понял, что самое важное в жизни – это любовь, семья и люди.

Несмотря на понимание, мне было трудно находиться в моменте перед его уходом. Я не мог перестать думать о работе. Что, если я нужен коллегам? Чтобы справиться с тревогой, я поехал в местное кафе проверить почту. Все было в порядке. Коллега ответил: «О чем ты говоришь?! Быстро возвращайся к семье, мы тебя прикроем!» Я улыбнулся и больше к ноутбуку не прикасался.

На пути из кафе я ужасно злился на себя. Почему я волновался о том, что было не важно в тот момент? Меня оглушила тишина, когда я переступил порог дома. Дедушка доживал последние минуты. Неужели я чуть не пропустил этот момент из-за глупых писем? Я взялся за руки с семьей, помолился и на несколько дней оставил все неважные переживания.

Этот опыт привел меня к «пути потери», открыл вопросы, которые я игнорировал, пока был зациклен на работе.

Зачем я жил? Чего я действительно хотел? Что бы я хотел увидеть, оглядываясь на свою жизнь в свои последние минуты?

Сложные вопросы, но я был готов в них разобраться.

Я поступил в бизнес-школу через месяц после потери дедушки. Новое образование мотивировало, но уход близкого человека сильно омрачил мою жизнь. Весь период обучения я размышлял, и люди, отношения казались важнее всего. Книги, песни и фильмы доводили до слез, и я интересовался всем больше, чем когда-либо.

Я менял свою жизнь. Фокусировался на дружбе, отношениях и обучении вместо карьеры. Приоритетом стали занятия, и оценки потеряли значение. В первом семестре один из курсов был бесполезной бумажной волокитой. Я решил отказаться от работы над ним и получить твердую тройку – первую в жизни.

Большинство курсов я все равно прошел, но спустя три года карьеры я наконец поставил свою жизнь на первое место. Среди воспоминаний о бизнес-школе – разговоры с друзьями в пабе, праздники, вечеринки, хоккей, баскетбол, экскурсии по миру и мое выступление с ирландским степом перед толпой. В классе мой друг Кертис признался, что я стал его примером человека, «живущего на полную». Это было неожиданно и приятно услышать. В первый раз я заметил, что уже живу по принципам, которые вырабатывал после смерти дедушки. И сосредоточился на более важных воспоминаниях, чем на хороших оценках.

К сожалению, на обучение я отправился «в долг». Я потратил все свои сбережения и взял в кредит 70 000$ с уверенностью, что продолжу учиться.

У McKinsey была программа, по которой компания оплачивала обучение при готовности вернуться на работу минимум на два года. Я был уверен, что не хочу возвращаться в консалтинг, и отказался от предложения. Но к концу второго года обучения другой план не появился. Я подал резюме во все другие компании, куда подавался в колледже.

Компании были в замешательстве. McKinsey считалась ведущей фирмой, так почему же я обращался к их конкурентам? Моих объяснений было недостаточно, и все крупные фирмы отказали мне. Затем и сама McKinsey не захотела принять обратно. Я слишком небрежно отнесся к процессу и предполагал, что они примут меня. Так наивно с моей стороны. Я шел по Чарльз-стрит в Бостоне, когда мне позвонили. Это было неловко. Я чувствовал себя неудачником. Возможно, я единственный человек, которому отказали до работы в компании и после работы в ней. Я откатился на несколько лет назад в попытке пробиться во внутренний круг.

Теперь очевидно, что я не горел этим путем так, как мои однокурсники. Пока я ставил жизнь на первое место, они готовились к собеседованиям.

Моя карьерная идентичность пошла трещинами, но я их не замечал и не задумывался об ином жизненном пути.

Спустя месяцы после того, как однокурсников приняли на работу, мне прислала оффер небольшая консалтинговая компания в Бостоне. Это была хорошая возможность, но из-за нее я проигнорировал трещины. Я уже избавился от представления о себе как о Поле-успешном-человеке, но все еще держался за мир успеха.

Самым интересным в компании, куда я попал, стали наемные консультанты, которых мы приглашали для поддержания проектов. У каждого из них была уникальная история и образ мышления. Кто-то работал три дня в неделю, другие полгода, а затем брали шесть месяцев отгула для путешествий. Одни работали в других проектах, другие проводили время с семьей. Я был заинтригован первым контактом с кем-то, кто занят чем-то кроме работы.

Думаю, я бы пришел к такому образу жизни быстрее, если бы не провел львиную долю 18 месяцев в компании в борьбе за здоровье. В первые недели работы я заработал простуду, которая никак не хотела уходить. Постоянный озноб преследовал меня, а спустя пару месяцев появился туман в голове и хроническая боль по всему телу. Жизнь помутнела. Я с трудом добирался до работы и обратно, а оставшуюся часть дня проводил в походах по докторам. Пытался выяснить, что со мной не так.

Я разработал стратегии, как справляться с утомлением и болью, и смог спать по 10–12 часов в день. Даже в таком состоянии я делал по работе все, что мог. Спустя пять месяцев проблем мне позвонили, как я думал, с хорошими новостями. Тесты подтвердили болезнь Лайма, и доктор предложила лечение, которое, по ее словам, должно было помочь.

Я начал курс лекарств, и стало только хуже. Доктора сказали, что это реакция Яриша-Герксгеймера. Она возникает при смерти бактерий. Восемь часов в офисном здании, в попытках сделать грандиозную презентацию, я провел в холодном поту, стиснув зубы от боли. Я хотел как можно скорее оказаться в своем номере отеля.

Комната была впечатляющей для 80-х, но в 2012 она выглядела странной. Посреди спальни стояло дурацкое джакузи. Я забрался в него погреться в окружении гадких коричневых обоев и ощутил беспомощность.

Я продержался неделю и позвонил Питеру, главе офиса, чтобы обо всем рассказать. Он вошел в мое положение, и когда я запросил неделю отгула, он предложил оплатить месяц. Я не хотел подводить его и клиента, но он убедил, что это не так важно. На тот момент у фирмы был непростой период, и Питер рискнул своей работой, приостанавливая проект клиента. Этот лидерский поступок очень вдохновил меня.

Лучше не стало. Месяц превратился в несколько, и я перешел на неоплачиваемый отгул. Лечение перестало помогать. Врачи были в недоумении, а я выл от отчаяния. Почему я? Когда этот кошмар закончится?

Чтобы справиться с этими вопросами, я писал. Я вел блог уже несколько лет, но впервые писательство стало необходимостью, а не хобби. Я был типичным парнем, подавляющим свои чувства. Писать о них в интернете оказалось проще, чем рассказывать вживую. Я создал блог под названием «Лайм – отстой», чтобы делиться своим прогрессом с друзьями и семьей. Со временем блог стал неотъемлемой частью моей надежды. Было нелегко, и пост ниже показывает, как я ждал хороших новостей:

«8 января 2013 г. – Есть несколько постов, которые я не выкладывал в последние месяцы. Считал их слишком депрессивными или эмоциональными. Я решил все же поделиться, ведь добавил позитивный финал. Как минимум у вас появится инсайт того, через что проходят больные. Многие проблемы, с которыми я борюсь, иррациональны и не возникли бы, будь я здоров. Но с каждым днем я учусь все лучше с ними справляться. Надеюсь, это поможет остальным в трудные минуты.

Для меня эти посты – хороший способ выговориться и разобраться в своих мыслях. Я позитивный человек и настроен на лучшее, но каждый новый день очень непрост. Не могу даже описать панику, что накатывает в моменты сомнений и страха, но это часть пути. Когда я выхожу на прогулку, я осознаю, как много хорошего есть на свете, какой я везунчик и что не так уж все плохо. Я ценю поддержку друзей и семьи, когда становится совсем гадко. Мне очень нужна ваша помощь, чтобы пройти через это».

Я сохранил оптимизм и надежду, заставляя себя печатать эти строки. Это самое трудное в болезни. Не как после расставания, когда тебе говорят, что все пройдет, и ты знаешь – так и будет. Когда ты болен, то вынужден верить, что все встанет на места, даже если тело убеждает тебя в обратном.

Мое «встанет не места» подразумевало новую карьеру. Я хотел вновь вернуться к работе, встречаться с друзьями, заниматься любимыми делами и притворяться, что ничего плохого не было. Я поделился этим желанием с другом Джорданом за пиццей: «Потерпи, пока я выздоровею. Ты узнаешь, какой я на самом деле классный». Его ответ шокировал: «Пол, не дури. Я знаю тебя с момента, как ты заболел, и ты уже офигенный». Я пытался переубедить его, но не вышло.

Правда в том, что опыт болезни менял изнутри. Сострадание Джордана помогло отказаться от привязки к образу себя как «больного и сломанного» и вернуться к наслаждению жизнью.

С новым доктором я нашел новое лечение, и стало лучше. Я вернулся на работу на полставки и иногда даже полноценно. Но я стал другим человеком. Пока я болел, я размышлял: «Что подумают люди, если я больше никогда не смогу работать?» И удивился ответу. Мне все равно. Я буду в порядке. Так много в моей идентичности было завязано на достижениях. Круглые пятерки. Внутренний круг. McKinsey. В болезни я был готов обменять свой успех на простое ощущение «в порядке».

Когда выздоравливал, я открыл новую жизненную энергию. Профессоры Ричард Тедеши и Лоуренс Калхун предположили, что люди, столкнувшиеся с кризисом, часто испытывают «посттравматический рост». Это означает, что они «начинают ценить жизнь, серьезные и глубокие отношения, меняют приоритеты и переходят на более духовный уровень существования».

Именно этот переход я испытал за последние несколько лет. Спустя множество неожиданных поворотов я начал продвигаться к неизведанному пути.

2. Работа, работа, работа

Пока мне не пришлось взять перерыв по состоянию здоровья, работа имела для меня жизненно важное значение. Как и многие, я был уверен, что буду работать большую часть своей жизни. Болезнь показала хрупкость этого убеждения. Я увидел, что порядок жизни не так-то прост.

Новая рабочая перспектива привела к глубоким размышлениями и новым вопросам. Они-то и увели меня с выбранного пути и привели к написанию этой книги. Поэтому, прежде чем двигаться дальше, нужно сделать шаг назад.

Если мы хотим переосмыслить нашу жизнь и работу, необходимо понять, откуда взялись наши нынешние убеждения.

Немецкий историк Макс Вебер обнаружил, что «дух капитализма» тяжело приживался в обществе с традиционными взглядами на работу. По его определению, рабочий традиционализм – это когда люди работают до тех пор, пока не достигают определенного уровня жизни, а затем перестают работать.

В путешествиях я обнаружил, что многие общества живут по этому принципу. В Мексике я как-то услышал обрывок разговора: «Нельзя переплачивать работникам, они же перестанут работать!» Идея, что люди могут внезапно прекратить работать, кажется немыслимой для многих. Но тот человек, вероятно, вырос в культуре, где работа на протяжении почти всей взрослой жизни является нормой.

Разница между работой для удовлетворения своих потребностей и удовлетворения ожиданий вызывает вопрос: когда произошел этот сдвиг и почему он не был повсеместным?

В Древней Греции, во времена Аристотеля, работа считалась необходимым злом. Философы того времени считали главной целью жизни эудамонию – в переводе «счастье» или «благополучие». Аристотель писал: «Чем больше трудностей, тем больше счастья в жизни». Созерцать свое место во вселенной было важнее зарабатывания на жизнь, что Аристотель считал «противоестественным человеческой природе… и самым бесполезным по отношению к чему-либо еще».

На протяжении следующих 1500 лет работа воспринималась скептически или ее считали способом удовлетворить базовые потребности. Католическая церковь поддерживала негативное восприятие труда. В Книге Бытия, первой книге Ветхого Завета, работа упоминается как наказание Богом Адама за вкушение плода с Дерева Жизни: «только через адский труд» Адам сможет поедать фрукты и «только с седьмым потом продолжит питаться до того, как вернется к истокам своим в земле». Позже, в Новом Завете, Святой Павел предупреждает: «Тот, кто не работает, не ест». О тех, кто отказывается следовать его словам, он заявляет: «Не прислушивайтесь к ним, ибо их постигнет стыд».

Урок прост: работа – это обязанность. И все же в довольно ограниченном смысле. В XIII веке католический священник Томас Аквинский рассуждал: «Работа необходима только для функционирования индивида и общества». Люди должны работать, чтобы удовлетворить потребности наших семей и сообществ.

В 1500-е Мартин Лютер и Джон Кальвин расширили это понимание во время протестантской Реформации. Они были разочарованы религиозными лидерами и критиковали их за жизнь в монастырях. Макс Вебер объяснил этот сдвиг сменой отношения к Богу: «Истинная вера в Бога проверяется не монастырским аскетизмом, а активной позицией в обществе». Лютер и Кальвин хотели подорвать авторитет католической церкви и развить личные отношения каждого человека с Богом.

Лютер критиковал систему индульгенций, где люди платили за отпущение грехов, и верил: каждый должен иметь личные взаимоотношения с Богом. Кальвин поддержал Лютера в развитии культа личной свободы. Он утверждал, что каждому предназначена особая миссия, и работа должна быть связана с ней, чтобы определить отношения с Богом.

В 1940-х годах философ Эрих Фромм описал трансформацию так: «В северноевропейских странах, начиная с XVI века, появилась обсессия вокруг феномена работы, ведь ранее у общества было гораздо меньше свободы в этом вопросе». После реформации люди стали воспринимать труд иначе: вместо следования католической церкви они сосредоточились на поиске личного призвания. Но вместе с большей свободой и самоотдачей пришли тревога и неуверенность – достаточно ли усилий прикладывается для достижения высшей цели? Церковь задавала границы добра и зла, но для многих эти рамки перестали существовать.

За последние 500 лет свобода вызвала в обществе колебания, но католические и протестантские концепции по-прежнему процветают. Когда предприниматель Гари Вайнерчук в своей книге «Сокрушая все» призывает «просыпаться раньше всех и работать до заката», он связывает работу со смыслом жизни. Опра Уинфри также развивает концепцию Кальвина, утверждая, что у каждого есть свое призвание. Для нее «лучший способ преуспеть – это обнаружить, чем на самом деле горишь, что любишь, и найти способ предложить это людям, упорно работать и позволить энергии вселенной вести тебя по верному пути».

Протестантские и католические взгляды на работу существенно повлияли на мировое восприятие трудовой этики, но они давно отделились от своих исторических корней. Исследователи религии отмечают, что протестантская трудовая этика больше похожа на слепую зависимость от работы. Она связана с экономностью, самодисциплиной и покорностью. И хотя некоторые люди ищут в религии жизненную мудрость, они сталкиваются с ее размытыми и нечеткими версиями.

Энн Хелен Петерсон в своем эссе «Как миллениалы стали поколением выгорания» выражает недоумение по поводу современной трудовой культуры: «Мне внушали, что я должна работать все свое время. Почему это убеждение укоренилось? Потому что все с самого детства намеренно и неосознанно подталкивало к этому».

Я могу понять Петерсон. С детства меня учили, что работа – важнейший аспект жизни, но я никогда не задумывался, почему это так. Взрослые постоянно говорили о работе и спрашивали, кем я хочу стать. В школе заставляли хорошо учиться, чтобы в будущем занять престижную должность. Карьера была представлена как самое важное в жизни. Лишь позже я понял, что это ненормальный взгляд на работу.

Образованные и трудолюбивые продолжают делать то, что им велено, но более не получают того, что заслуживают.

Сэт Годин

Современная версия пути по умолчанию появилась после Второй мировой, в период беспрецедентного экономического роста. Этот подъем обеспечил стабильные рабочие места с высоким доходом, выгодными предложениями и карьерными возможностями, подарив среднему классу новый уровень благополучия и комфорта. Профессор Радж Четти обнаружил, что 9 из 10 людей, родившихся после Второй мировой, жили в лучших экономических условиях, чем их родители. Со временем люди стали ожидать постоянного улучшения своей жизни. Джон Стейнбек в своей книге America and Americans в 1966 году подметил это настроение:

«Более недопустимо, чтобы ребенок жил в тех же условиях, в каких жили его родители; он должен быть лучше, жить лучше, знать больше, одеваться богаче и, если возможно, работать по другой профессии, чем его отец. Эта мечта уже стала национальной».

К моменту моего выпуска в 2007 году идея, что жизнь должна строиться вокруг стабильной корпоративной работы, уже стала общепринятой. И все забыли, что всего 100 лет назад большинство людей трудилось на фермах.

Питер Тиль, представитель поколения, родившийся после поколения бэби-бумеров, размышляет об этой ментальности в своей книге Zero to One: «Тем, кто жил в благополучные времена, трудно представить, что такие карьеры могут не подойти их детям».

Менеджер активов и писатель-миллениал Джим О'Шоннесси считает главной ошибкой его поколения предположение, что пути, которые работали в прошлом, будут эффективны всегда:

«Это была ошибка моего поколения и наших родителей. Мы решили, что период с 1946 по 1980 годы стал новой нормой. Но это не так! Идея, что можно проработать всю жизнь на одной работе, вырастить семью с двумя детьми и прикупить золотые часы, – это была аномалия».

В то время было ошибкой отклоняться от стандартного пути, как отмечает Тиль: «Если ты был рожден с 1945 по 1955 год, все вокруг тебя улучшалось в течение 18 лет, и это не было твоей заслугой».

Спустя десятилетия после эпохи я выпустился и решил, что лучшим путем к успешной жизни будет стабильная карьера в большой компании. Теперь я понимаю, что это было лишь отголоском того времени. Пути, которые привели людей к успеху в прошлом, были результатом уникальных экономических и исторических обстоятельств, но теперь их больше не существует.

Компания, в которой мой отец проработал 41 год, подтверждает это. Первые 20 лет его карьеры продажи росли на 14 % ежегодно, а в следующие 21 год упали до скромных 4 %. Отец пришел в растущую, развивающуюся компанию, а ушел из большой и застойной фирмы.

К 30 годам я начал подозревать: я что-то упускаю. Как и почти все, кого знаю, я был холост, снимал квартиру и жил далеко от родного города. Те, кто завели семьи, рвали на себе волосы от расходов на детские сады, страховку и домработников. Мы ворвались во взрослую жизнь с уверенностью, что сможем повторить образ жизни родителей, но столкнулись с более сложной реальностью.

В начале карьеры я этого не осознавал. Более того, меня увлекла идея, что работа – это не просто средство для существования, а сама жизнь.