Текст книги "Милашка"

Глава третья

Луиза уставилась на господина в летах, что сидел напротив. В полумраке кареты перстни на его руках таинственно мерцали. Меховая полость укрывала его ноги. Он молча улыбался, поглядывая на девушку. А сидевший с ней рядом остроносенький господин брезгливо отодвинулся, буквально прижавшись к окну, и, скривившись, отряхивал полу накидки, словно успел запачкаться об одежду беглянки.

– Итак, дитя моё, я правильно понял, что ты удирала от грязного мужлана? – произнёс сеньор.

– Ваша правда, господин. – Луиза вообразила, что старик очарован ею, и, желая уехать как можно дальше, она кокетливо поправила волосы и приосанилась. Сеньор опустил морщинистые веки, сдерживая смех.

– Леблан, накинь на бедняжку полость, она наверняка замёрзла.

Остроносый приподнял бровь, но, видно, не решился спорить и, стараясь не прикасаться к беглянке, бросил ей на колени мягкую меховую накидку.

Лулу едва не задохнулась от радости. Когда она неслась по улицам, тело её пылало и пот успел пропитать жалкую сорочку насквозь, теперь она начала мёрзнуть. Натянув полость до носа, она улыбнулась. Вот повезло! Только бы старикан не вышвырнул её из экипажа раньше, чем она успеет согреться. И Луиза стала отчаянно кокетничать с ним. Если сеньор везёт её к себе, то, может, догадается ещё и покормить? И не намекнуть ли ему на плату заранее? Пять экю – вполне приличные деньги. Хотя, судя по перстням, богатой одежде и обтянутыми атласом стенкам экипажа и бархатным занавесочкам, можно рискнуть и попросить семь или даже десять экю. Сейчас она уже не думала о погибшем парне. Не то чтобы Лулу была бесчувственной и злой, но жизнь в трущобах приучила её не слишком убиваться об умерших. Там, где она росла, смерть была слишком обыденна. Тем более бедняжке Гютену уже ничем не поможешь. Надо и о себе позаботиться.

– Как твоё имя, дитя? – спросил старик.

– Милашка, Лулу Миньон, – подмигнула она.

– Есть у тебя родня?

– Нет, сеньор. Знать не знаю ни матери ни отца, – равнодушно бросила беглянка.

– Сколько тебе лет?

– Почём мне знать? Говорят, что шестнадцать или около того.

Старик продолжал задавать вопросы, пока не заметил, что гостья откровенно клюёт носом. Тепло от меховой накидки, пережитый страх и усталость, слёзы при виде убитого Гютена начисто лишили её сил. И она задремала, как маленький ребёнок, который может заснуть в любой момент, уткнувшись носом в игрушки.

– Боже, господин Валуа! – громко шепнул Леблан. – Зачем вам эта оборванка?! Право же, после неё придётся перетягивать новой тканью экипаж и сиденья. Не говоря про полость, которую легче выкинуть, чем очистить.

– Экий ты брезгливый, друг мой, – тихо рассмеялся старик. – Ты только взгляни на неё. Да, бедняжка грязна и дурно одета, но она просто обворожительна. Она ещё слишком юна и, возможно, не осознаёт, какой силой её наградил Господь.

– Не знаю, хозяин, по мне, так уличная девка, какой бы смазливой она ни была, не годится ни на что путное.

– Уверен, что ты ошибаешься, – серьёзно произнёс де Валуа. – И я постараюсь доказать тебе это.

– Вы вольны поступать, как сочтёте нужным. Но я готов поставить сто экю серебром, что эта грязнуха непременно стащит пару безделушек и тут же сбежит.

– Идёт, – растянул узкий рот в улыбке старик. – Если ты прав, я дам тебе сто экю, если ошибся, то ты выплатишь мне оговорённую сумму.

Леблан кивнул, и более спутники не обмолвились ни словом. Де Валуа продолжал разглядывать спящую, прищурив круглые водянистые глаза. А после, откинувшись на спинку сиденья, удовлетворённо хмыкнул своим мыслям.

***

Уже вечерело, когда экипаж подъехал к витой ограде белеющего в сумерках особняка. Леблан ткнул Луизу локтем, и спросонья та несколько минут не могла сообразить, где находится. Но увидев ухоженную дорожку и лакеев, спешивших навстречу, Лулу приоткрыла рот и, всплеснув руками, присвистнула.

Леблан скривился, а сеньор де Валуа улыбнулся. Лулу до ужаса было жаль расставаться с полостью, она так славно пригрелась. Луиза вышла из кареты и тотчас продрогла; пытаясь не стучать зубами, она поспешила сквозь строй ошарашенных слуг, стараясь не отставать от старика. Тот шёл, опираясь на трость, украшенную накладным золотом и огромным рубином. Луизу поручили двум горничным.

– Приведите эту малютку в порядок, и после можно подавать ужин, – невозмутимо произнёс старик, глядя на поджавших губы служанок.

Шагая по галерее, Лулу раздумывала: не задать ли стрекача? Но от голода подвело живот, и обещание ужина заставило её подчиниться. Её привели в комнату, где стены и потолок были отделаны мозаичной плиткой. Посередине возвышалась купель, наполненная водой, а под ней стояла жаровня с подёрнутыми золой углями. Нежный, незнакомый аромат царил в купальне, и девушка с любопытством озиралась вокруг. У стены стоял комод, широкая лавочка, покрытая тканью, и напротив другая лавочка – уставленная кувшинами с водой и тазами. Одна из горничных взбила пену в купели, а затем обе женщины выжидательно уставились на одетую в обноски девицу.

– Что вытаращились? – пробурчала Лулу. – Ждёте, что полезу в котёл? Хотите, чтобы я сварилась заживо?

– Экая дикарка, – возмущённо проронила служанка.

– Неудивительно, Кати, эта дурочка наверняка сроду не мылась.

– А вам-то какое дело?! – огрызнулась Луиза, опасливо поглядывая на угли. И, стягивая шаль, подумала: Не поймёшь этих господ. Неужто непременно надо полоскать шкуру в огромном тазу, чтобы просто поесть? Раздевшись, она затряслась от холода. Ну ладно, может, она всё-таки успеет поужинать до того, как помрёт от чахотки.

Вода была настолько тёплой, что девушка едва не замурлыкала от удовольствия. Пожалуй, она готова просидеть в купели до утра, если ей дадут хлеба и стаканчик вина.

Затем её одели в платье горничной. Скромное, с глухим воротом, кружевным воротничком и манжетами. Серое платье из полушерстянки показалось Луизе шикарным, хотя оно было тесно ей в груди и широко в талии. Переглянувшись, служанки решили повязать ей пояс и накинули на плечи платок, дабы скрыть, что ткань на груди натянулась донельзя.

Когда Лулу проводили в столовую, глаза её сверкнули, и она восхищённо хлопнула себя по бёдрам. Столовая была обставлена довольно аскетично. Вдоль стен несколько позолоченных консолей и добротный буфет красного дерева. Почти всю комнату занимал длинный стол, накрытый ослепительно белой скатертью. Во главе стола сидел де Валуа, справа от него – Леблан. Слева был приготовлен ещё один прибор.

Луиза не отличалась робостью и плюхнулась на стул, который отодвинул лакей, и, положив локти на стол, улыбнулась.

– Ну что же, – произнёс Эдмон де Валуа, – поблагодарим Господа за хлеб наш насущный. – Он сложил ладони для молитвы, Леблан поспешил сделать то же самое, и девушка, скорчив недовольную гримаску, последовала их примеру.

Лулу не умела пользоваться приборами. Она хватала еду руками, разговаривала с полным ртом и порой вставляла крепкие словечки. Де Валуа словно не трогали её жуткие манеры. Напустив на себя вежливое безличие, он тем не менее буквально сверлил гостью взглядом. Как она хороша! Просто чудо как хороша. Любой жест или поворот головы на изящной шее вызывал сладостную дрожь. После купания её густые волосы пепельного цвета были ещё влажными, и горничные не стали собирать их в причёску. Локоны свободно спадали на плечи и на спину, доходя до пояса. Белое, словно фарфоровое, личико и эти прекрасные глаза бирюзового цвета. Закончив трапезу, она развалилась на стуле и вытерла ладони о платье. Леблан закатил глаза, и Лулу, на секунду смутившись, обтёрла пальцы скатертью.

– Рядом с тобой лежит салфетка, дитя моё, – усмехнулся старик.

– Ну, стало быть, прачке будет меньше работы, – рассмеялась Луиза и залпом опрокинула бокал вина, который она держала как стакан. Затем, к удивлению Лулу, старик пожелал ей спокойной ночи и удалился в гостиную. Девушка вприпрыжку направилась за горничной, морща лоб и недоумевая: что это значит? Неужели она спокойно проведёт ночь одна или старикан придёт позже? Она совершенно не представляла иных вариантов общения мужчин и женщин. Они либо спят вместе, либо дерутся. Либо и то и другое. Увидав высокую постель с грудой подушек и пышной периной, Луиза взвизгнула от радости. Ах, какой полог, боже, он лёгкий и прозрачный, словно крылышки стрекоз.

Бедняжка Кати было немало шокирована, когда гостья отказалась от её помощи, чтобы снять платье и надеть сорочку.

– Отстаньте, мамаша, – пожала плечами Лулу. – Вы уже насмотрелись на мой голый зад, пока полоскали меня в тазу. Уж я как-нибудь сама разберусь.

Служанка вспыхнула и покинула спальню, шепча, что девица – отчаянная нахалка. И где только хозяин подобрал такую паршивку?

***

Валуа прошёл в гостиную, где возле камина стояло внушительное кресло, обтянутое бордовым бархатом. На полу лежала медвежья шкура. Лакей поставил по обеим сторонам камина канделябры с горящими свечами, горничная подала крошечные чашечки с кофе на серебряном подносе. Эдмон де Валуа думал о девушке и сидел, ссутулившись в кресле, и, не мигая, глядел на пламя в камине.

***

Проснувшись, Луиза сладко потянулась и широко раскинулась на кровати. Впервые ей спалось так сладко. Она натягивала одеяло до самого носа. Поворачивалась на живот и обхватывала подушку руками. Словом, она охотно провела бы в такой прекрасной постели весь день, но явилась вторая горничная – Элоди – и заявила, что мадемуазель надо встать, ибо скоро подадут завтрак. Лулу улыбнулась: вот это дело, ради такого можно и встать. Её усадили за туалетным столиком и уложили волосы в причёску. Ого! Да она и впрямь настоящая милашка. Оборванцы с заставы Пуассон разинули бы рты. Луиза хихикнула и, покачивая бёдрами, направилась в столовую.

Меж тем прислуга, что забегала в кухню за блюдами, громко обсуждала появление в доме потаскушки из сточной канавы.

– Уму непостижимо, хозяин усадил эту поганку за стол.

– Да уж, видели бы вы лицо месье Леблана! Он, бедный, словно уксусу хлебнул, сидел с перекошенным ртом.

– Ха! – воскликнул лакей. – Кажется, в захудалой деревне не увидишь подобного. Была бы она моей роднёй, право же, вышвырнул бы негодницу из-за стола, дабы она не портила аппетит приличным людям.

– Ужасно, ужасно! – закивала сухопарая Кати. – Манеры хуже, чем у прачек.

– М-да… – протянула Элоди. – Но надо признать, что сложена эта паршивка на диво.

Очередной лакей, что вошёл с пустым блюдом, прислушался и, подмигнув, произнёс:

– Девчонка нежна как курочка, может, она и дрянь, но такой дряни каждый бы хотел отведать. Хотя не припомню, чтобы хозяин испытывал интерес к женщинам. Да в его годы…

Тут заглянул управляющий и сердито прикрикнул, что прислуге платят за работу, а не за болтовню, и все мигом замолчали.

***

Ксавье Леблан молча жевал, опустив глаза; он не желал видеть наглую девицу, которая бесила его своими развязными манерами. И ко всему, он был огорчён, что грязная потаскушка не сбежала ночью. Ему не жаль было проигранных денег, он получал щедрое жалование, но Ксавье ужасно не любил проигрывать. После завтрака он пошёл за хозяином в кабинет получить указания на день, ни словом не обмолвившись о гостье. Ксавье лелеял надежду, что Валуа самому вскоре надоест забавляться, глядя на девчонку, и он выставит её прочь. Однако у старика были свои планы. И вскоре лакей привёл в кабинет Луизу.

Та собралась плюхнуться на стул, расположенный напротив стола, за которым восседал Эдмон, но солидный вид кабинета с дубовыми панелями и ковёр с крупными завитками внушили ей почтение, и Луиза осталась стоять. Не зная, куда девать руки, она сложила их на животе, как крестьянки, что привозили провизию на рынок.

– Присядь, дитя моё, я хочу с тобой поговорить, – кивнул старик. – Мне пришла идея взять тебя на службу.

– На службу? – всплеснула руками Лулу. – Вот дело! Сроду не мечтала наняться в служанки.

– Мне не нужна служанка, детка. Тем более вряд ли от тебя был бы толк. Мне нужен человек для разных поручений. Подчас красивой девушке выполнить их гораздо легче, чем кому бы то ни было.

– Ну да-а-а, – с сомнением протянула Луиза. – С чего вы взяли, что я соглашусь?

– Я слишком хорошо знаю людей, дорогая, – усмехнулся Валуа. – Я дам тебе время подумать до ужина. И если ты откажешься, то можешь быть свободна. Я не стану держать тебя силой. А теперь иди к себе, у меня много дел.

Нахмурившись, Луиза покинула кабинет и стала прохаживаться по галерее, покусывая заусенец на пальце. Ну и чудной этот старикан. О чём он говорит? Какая ещё служба, если она ни черта не умеет, кроме как воровать, попрошайничать да завлекать мужчин? Может, он хочет сделать её своей любовницей? Да, но отчего он не воспользовался случаем ещё вчера? Она бы уступила в благодарность за стол и кров. Но постоянно ублажать старика – нет уж, спасибо! Тьфу, вот пакость! Не зря же она сбежала от сводни. Вот ещё, тоже ходи теперь и размышляй. Как будто у неё других дел нет! Но тут она вспомнила, что у неё и впрямь нет дел, а посему придётся вновь погрузиться в раздумья.

Поднявшись в спальню, Луиза прошлась там из угла в угол и подошла к окну. Снег валил так густо, что скрывал аллею и садовые скульптуры. Небо было серым, тяжёлым и грязным, словно мешок с углём. Девушка поёжилась и обхватила себя за плечи. Она так явно ощутила холод и морозный ветер, что пробирает до костей, ледяные капли, скатывающиеся по шее, промокшие ноги в худых рваных чулках. Отпрянув от окна, она обернулась и уставилась на обстановку, точно видела её впервые. Даже в ненастный день стены, обитые тканью тёплого телесного цвета с вышитыми бутонами роз, кровать под балдахином и пламя в камине мнились ей такими уютными и надёжными, что проблема выбора решилась сама собой. Лулу будет непроходимой тупицей, если откажется от жизни в особняке сеньора. Как бы там ни было, но старик явно дал понять, что спать с ним ей не придётся. А что касается каких-то там поручений… что же, если они ей не понравятся, она всегда сумеет сделать ноги. И довольная, как она ловко всё рассудила, Луиза присела на пуфик у туалетного столика и стала рассматривать своё отражение. Чёрт возьми! Но она и впрямь красотка, особенно в приличном платье. И конечно, достойна лучшей доли, чем медленно умирать в городских трущобах.

Она дала старику согласие, скромно опустив глазки. В тот же вечер в её комнате появилась гора коробок – спальня будто превратилась в лавку сокровищ. Кати и Элоди, поджав губы, с ужасом смотрели, как ленты от коробок летят на пол и приблудная оборванка оглашает спальню визгом, хлопает себя по бёдрам, восхищённо присвистывает и кидает такие словечки, которые можно услышать только от пьянчужек в дешёвом трактире. С огромным трудом служанкам удалось уговорить её не надевать всё сразу, ибо в коробках было несколько платьев, тёплая накидка, перчатки, чулки, сорочки, шляпки и капора, щедро обшитые кружевом, башмачки и туфли, несессер с щётками и гребнем из панциря черепахи, баночка румян, крошечная коробочка с мушками, зеркало, флакончик душистого притирания, крошечные серьги из золота с рубиновой, похожей на капельки крови, крошкой и кулон в форме сердечка на цепочке, кружевной веер, веер из перьев и веер попроще из шёлка, жемчужный подхват для волос, кроличья лапка для пудры.

Когда Луиза явилась в гостиную, Валуа рассмеялся, а Леблан вытаращил глаза и негодующе засопел. Его до ужаса бесила маленькая нахалка. И чопорный аскет Ксавье никак не мог понять, что такого разглядел в ней хозяин и почему решил оставить её в своём доме. И когда в порыве чувств и благодарности за подарки Луиза едва не бросилась старику на шею с криком: «Ну какой же вы славный, папашенька!» – Леблан задохнулся от возмущения. Уму непостижимо! Вот деревенщина!

Лулу и сама поняла, что брякнула лишнее, и, смутившись, порозовела. И это смущение придало её облику ещё больше очарования. Валуа ничуть не рассердился на подобную фамильярность, а растянул губы в благосклонной улыбке:

– Зови меня месье Эдмон, дитя моё, – просто сказал он.

Спокойно и ненавязчиво он принялся лепить из дочери парижского дна даму. Не сказать чтобы Эдмон де Валуа уделял ей много внимания, но всё-таки находил время для бесед. Умело и незаметно Валуа внушал юной девице определённые понятия и взгляды, которые та впитывала как губка. Она искренне огорчалась, если старик был занят и не удостаивал её общением. Жизнь в особняке сеньора казалась ей затянувшимся счастливым сном. Пару месяцев она просыпалась по ночам в холодном поту в страхе, что сон окончился и она вновь в вонючей лачуге возле Сены. Иногда Валуа расспрашивал её о прошлом, и она, мысленно возвращаясь в детство, переставала следить за своей речью. Однажды старик, Луиза и Леблан устроились в гостиной выпить по чашечке кофе у камина. Девушка в шёлковом платье цвета чайной розы с узким кружевом по вороту, уселась прямо на медвежью шкуру на полу, возле ног Эдмона, и пристроила блюдо с засахаренными каштанами у себя на коленях.

Её взбесило, что Ксавье скривился, слушая её откровения о жизни с Гютеном.

– Нечего кривить рожу! – возмущённо воскликнула она. – Я, миленький, не из таковских, кто задирает юбки за пару монет. Мой дружок не в счёт. Он был славный парень, хотя и дурак, каких поискать. Но я не потаскуха! А если и заманивала недоумков в тёмную подворотню, то только ради жратвы и мерки угля. Ты, дорогуша, знать не знаешь, какого это – стучать зубами от холода и помирать с голоду!

Она так разошлась, что Леблану пришлось заверить, будто он не имел в виду ничего дурного. Луиза сразу успокоилась и продолжила:

– Так вот, месье Эдмон. Гютен и вправду был дурачком, всему верил! Однажды мы тащились домой из трактира, а я была навеселе. Ну и говорю ему, мол, шевели подпорками быстрее. Нынче полнолуние, и от луны может отвалиться кусок и запросто нас прибьёт. Он рот открыл и спрашивает: «Разве от луны отламываются куски?» Я говорю, мол, конечно, с чего же потом она становится тощая, как серп? Верите ли, месье, он схватил меня за руку и помчался к дому так быстро, как сроду не бегал. Я едва поспевала за ним, чуть не грохнулась носом в лужу. – Лулу захохотала и, запрокинув голову, выставила нежную шею. Глаза её блестели от смеха, губы увлажнились. И Ксавье почувствовал, что грязнуха и дикарка и впрямь очаровательна. Ему внезапно захотелось схватить её за плечи, прижать к себе и осыпать поцелуями. Испугавшись собственных мыслей, он поспешил удалиться, сославшись на дела.

Эдмон проводил его внимательным взглядом и удовлетворённо кивнул.

Луиза не могла понять, чем так занят Валуа и его секретарь. Разве у богатых людей могут быть дела? Но в те часы, когда она была предоставлена сама себе, её одолевала скука и она блуждала по огромному особняку, всякий раз опасаясь, что точно заплутает в бесчисленных галереях. И зачем месье такой внушительный дом, если он еле ходит, опираясь на посох? Северная часть особняка казалась и вовсе заброшенной. Во всяком случае, там постоянно царил сумрак. Однажды, сунув нос в коридор, что вёл в северное крыло, она зябко поёжилась. Сразу видно, что там не топят. Поначалу она считала, что кроме неё, хозяина, секретаря и прислуги в доме никто не бывает. Но потом с любопытством заметила, что почти ежедневно под вечер являются какие-то господа. Они неслышно проскальзывают в кабинет старика и так же тихо исчезают. Особенно ей запомнился громила с грубым уродливым лицом и пустым равнодушным взглядом. Он был одет в добротный камзол, и его голову украшала чёрная мягкая шляпа со скромной пряжкой из серебра. Но чаще всего громила носил накидку с шапероном. Лулу успела разглядеть эфес шпаги, что тускло блеснул, когда незнакомец входил в кабинет. Этот уродливый господин приходил чаще остальных. Ещё был довольно молодой мужчина, стройный и миловидный, с щегольски подкрученными усиками. Однако больше всего её поразил карлик в пышном парике и так щедро украшенном камзоле, что походил на яркую птичку. Спрятавшись в нише, Луиза слушала его писклявый голос и давилась от смеха. Прежде она видела только одного карлика. Это было на кладбище Пер-Лашез во время сбора дани. Но тот был одет в жалкое тряпьё, с щекой, подвязанной грязной тряпкой. Кажется, его звали Полэкю. Он вечно щипал её за зад и хихикал.

Эдмон никогда не показывал её посетителям, и у девушки хватило ума не лезть им на глаза. Хотя её немного обижало такое положение вещей. Но она рассудила, что такому солидному сеньору, как Валуа, совестно представить господам девицу, подобранную на улице. И тогда Луиза мчалась к себе в комнату и, присев за туалетный столик, где успела любовно разложить подарки Валуа, она жеманно обмахивалась веером, как учила горничная. И, поджав губки, строила из себя приличную даму. Желание угодить Эдмону и услышать его одобрение заставляло её следить за собой и постепенно избавляться от дурных манер. Тяжелее всего бедняжке давалось обучение письму и чтению. Экая мука! Приходилось не менее полутора часов стоять за бюро и разбирать буквы, которые сливались в череду непонятных чёрточек и значков. И когда она выводила слова гусиным пёрышком, оно успевало вспотеть в её нежных пальцах, и к концу урока, что вёл Леблан, девушка обязательно пачкалась в чернилах.

– Не вздыхай так тяжко, дитя моё, – благосклонно кивал Валуа. – Достаточно будет, если ты сможешь прочесть письмо или написать его.

Луиза встряхивала волосами и вновь склонялась над бумагой, высунув кончик языка от усердия. За каждый успешный урок старик дарил ей маленький подарок в виде пудреницы, браслета или подвески.

Самым привлекательным в своей теперешней жизни Лулу считала разговоры, которые вёл старик, неизменно посиживая у камина. Она слушала его раскрыв рот так же, как прежде бедняга Гютен слушал всё, что говорит она. Право же, речи старика стоили того, чтобы поразмыслить над ними и принять за непреложную истину.

– Ты ведь наверняка видела паука, детка? И знаешь, как он ловко плетёт свои сети. Они кажутся лёгкими, словно дымка, и порой настолько прозрачны, что не видны глазу. Заметь, дорогая, паук достаточно умён и хитёр, чтобы понять: поймать муху любым другим способом невозможно, ведь он не умеет летать. И вот он трудолюбиво и настойчиво плетёт тончайшие нити. И глупой мухе невдомёк, что её участь предрешена. Да, рано или поздно она запутывается в паутине без всякой надежды на спасение, ибо не обладает ни умом, ни ловкостью, присущей пауку. И теперь он властвует над своей жертвой безраздельно. Ему решать, когда она погибнет: сейчас или спустя время. Так же и люди, дитя моё. Они делятся на пауков и мух. Одни сидят тихо и плетут сети, а другие в них попадают. Остаётся выбрать, кем быть: безмозглой надоедливой мухой или ловким пауком.

Луиза задумалась и, вскинув взгляд на старика, серьёзно сказала:

– Сдаётся мне, месье Эдмон, что вы уж точно не муха.

Валуа улыбнулся, прикрыв морщинистые веки.

– Да, милая. Я в некотором роде паук. И рад этому. Надеюсь, что и ты станешь маленькой ослепительной паучихой и будешь решать, какая муха попадётся в раскинутые тобой сети.

– Ах, месье, вы человек умный, должно быть, оттого, что много знаете. Вон сколько книг в кабинете. Если я стану их читать, то успею состариться, пока стану приличной дамой, – огорчённо заметила Луиза.

– О нет, дитя моё, – усмехнулся старик. – Упаси Господь, если превратишься в такую девушку. Ты потеряешь более половины своей привлекательности. Оставайся собой, дорогая, именно этим ты сможешь кружить головы мужчинам. А что касается манер… достаточно того, что ты умеешь пользоваться веером, клеить мушки и пудрить лицо. Поверь на слово, красивых женщин хватает и без тебя, но у тебя есть нечто более ценное: ты умеешь зажигать пламя желания одним своим видом. Не каждая красотка может похвастать эдаким даром.

Лулу порозовела от гордости и опустила глаза, чтобы скрыть их тщеславный блеск. Валуа тяжело вздохнул:

– Ах, дитя моё, я бы многое отдал за то, чтобы вернуть свою молодость, – вырвалось у него с горечью. Но он тотчас поджал маленький рот и вновь покровительственно взглянул на девушку: – И запомни, дорогая. Никогда и никому не доверяй.

– Даже вам, месье Эдмон?

– Даже мне, – подмигнул старик. – И никого не жалей, Лулу. Каждый раз, когда в твоей душе шевельнётся это чувство, вспомни маленькую замарашку, которая удирала от громилы в квартале дю Морей, вспомни своего убитого дружка и многих других, с кем ты жила бок о бок с самого рождения. Жалость – никчёмное чувство, девочка, оно только усложняет жизнь. Впрочем, как и любовь. И любовь и сострадание делают человека весьма лёгкой добычей.

День ото дня Валуа вкладывал свои суждения в хорошенькую голову девицы, которая и без того не была наивной. В придачу Лулу выросла в мире отверженных, где каждый заботился только о себе, ибо иным способом невозможно выжить. Власть и деньги – единственное, ради чего стоит жить.

Лежа в постели без сна, она размышляла и соглашалась со стариком. Ну право же, разве не из-за денег сводня и прислужники короля трущоб шли на всё? И разве не жажда власти вызывала волнения среди городского дна в попытках занять трон правителя? Каждая жалкая потаскушка мечтала стать сводней и командовать менее успешными подружками. Грабитель мечтал стать атаманом шайки. Даже попрошайка хотел бы стать властелином несчастных ребятишек, что просят подаяние. Вот уж точно – пауки и мухи. И сильный пожирает слабого. Так уж заведено. Стало быть, глупо менять такое положение вещей, раз оно всех устраивает.