Текст книги "Я монстр, что говорит с вами. Отчет для академии психоанализа"

Поль Б. Пресьядо
Я монстр, что говорит с вами. Отчет для академии психоанализа

Благодарим CASANOVAS & LYNCH LITERARY AGENCY S. L. за помощь в приобретении прав на перевод этой книги.

© Paul B. Preciado, 2020

© Катерина Масс, перевод, 2021

© Издание на русском языке, оформление. No Kidding Press, 2021

⁂

Благодарю Виржини Депант за чтение этого текста и безоговорочную поддержку.

Посвящается Джудит Батлер

Семнадцатого ноября 2019 года меня пригласили в Парижский дворец конгрессов выступить перед 3500 психоаналитиками в рамках Международных дней Школы фрейдова дела[1]1
  Школа фрейдова дела (École de la cause freudienne) – французская психоаналитическая ассоциация лакановского направления, существует с 1981 года. – Здесь и далее, если не указано иное, приводятся примечания редактора.


[Закрыть] на тему «Женщины в психоанализе». Моя речь потрясла Дворец конгрессов. Когда я спросил, есть ли в зале гомосексуальн_ая, трансгендерн_ая или небинарн_ая психоаналитик_есса[2]2
  Употребление феминитивов, гендерно-чувствительных и гендерно-нечувствительных форм в переводе следует решениям оригинала.


[Закрыть], в зале воцарилась гнетущая тишина, прорезанная несколькими взрывами безудержного смеха. Когда я призвал психоаналитические институции признать свою ответственность перед лицом текущих изменений в эпистемологии пола и гендера, половина зала захохотала, некоторые стали кричать и требовать, чтобы я покинул помещение. Одна женщина воскликнула так громко, что я слышал ее со сцены: «Ему нельзя давать говорить, это Гитлер». Другая половина зала аплодировала. Организаторы напомнили, что я превысил регламент, я начал торопиться, пропустил несколько абзацев и в итоге прочитал только четверть подготовленной речи.

В последующие дни психоаналитические ассоциации разрывает на части. В Школе фрейдова дела происходит раскол, позиции «за» и «против» становятся предельно жесткими. Речь, урывками снятую на десятки телефонов, выкладывают в интернет, текст расшифровывают кусками, не запрашивая у меня оригинал, затем переводят на испанский, итальянский, английский и публикуют в интернете, не заботясь ни о точности высказываний, ни о качестве перевода. В итоге приблизительные версии речи теперь циркулируют в Аргентине, Колумбии, Германии, Испании и Франции. В надежде на более широкую дискуссию я публикую полную версию текста в том виде, в каком я хотел представить его собранию психоаналитиков.

Речь трансмужчины, небинарного тела для Школы фрейдова дела во Франции

«Зачем я явился сюда? Затем, чтобы повергнуть вас в ужас. Я чудовище, говорите вы? Нет, я – народ. Я выродок, по-вашему? Нет, я – всё человечество. Выродки – это вы. Вы – химера, я – действительность»[3]3
  На русском языке цитируется в переводе Б. Лившица. Лоренца Бёттнер (1959–1994) – трансгендерная художница без рук, исследовавшая политическое пересечение трансгендерности и инвалидности через живопись и перформанс.


[Закрыть].

Виктор Гюго, «Человек, который смеется» (1869), цит. художницей Лоренцей Бёттнер в ее дипломной работе «Инвалид?»

Уважаемые дамы и господа французской школы психоанализа, дамы и господа Школы фрейдова дела, и я не знаю, стоит ли мне также приветствовать всех тех, кто не является ни дамой, ни господином, поскольку сомневаюсь, что среди вас есть кто-либо, кто официально и публично отказались от полового различия и были приняты в качестве полноправных психоаналитиков, успешно пройдя процесс, который вы называете пассом[4]4
  Пасс (la passe) – введенная Лаканом процедура перехода из анализант_ки в аналитик_ессу. По вольной или невольной игре слов, термин «пасс» также используют трансгендерные люди для обозначения способности восприниматься в желаемом гендере.


[Закрыть] и который позволяет вам стать аналитиками. Я имею в виду трансгендерного или небинарного психоаналитика, который принят в вашей среде в качестве эксперта. Если такой существует, позвольте горячо поприветствовать этого прекрасного мутанта.

Мне выпала честь предстать перед Академией, чтобы рассказать вам о моей жизни как трансмужчины.

Не знаю, могу ли я представить вам сведения, которые бы не были вам, дамы и господа, профессора и психоаналитики, известны по собственному опыту, учитывая, что вы, как и я, живете в режиме полового различия. Почти всё, что я могу вам сказать, вы можете констатировать и сами, находясь по ту или другую сторону границы между полами. Хотя, вероятно, вы считаете себя природными мужчинами и женщинами, а такое предположение могло помешать вам наблюдать с надлежащей дистанции политический диспозитив, в который вы вписаны. Заранее прошу прощения за то, что в истории, которую я вам расскажу, я не принимаю как данность естественное существование маскулинности и феминности. Не беспокойтесь, вам не придется отрекаться от своих верований – так как это именно верования, – чтобы меня слушать. Примите во внимание мое высказывание, а затем вернитесь к вашей натурализованной жизни, если сможете.

Чтобы представиться, поскольку вас здесь 3500 и я чувствую себя немного одиноко по эту сторону сцены, позвольте мне вскарабкаться на плечи мастера превращений, лучшего аналитика тех бесчинств, что скрываются под личиной научной рациональности, и того безумия, что именует себя психическим здоровьем, – Франца Кафки.

В 1917 году Франц Кафка пишет Ein Bericht für eine Akademie – «Отчет для академии»[5]5
  Прямые и косвенные цитаты из рассказа Кафки «Отчет для академии» далее приводятся по переводу Л. Черной.


[Закрыть]. Его рассказчик – обезьяна, которая, выучив человеческий язык, предстает перед академией высших научных авторитетов, чтобы объяснить им, чем была для нее эволюция человека. Обезьяна, которая представляется как Красный Петер, рассказывает, как ее поймала охотничья экспедиция, организованная цирком «Гагенбек», как ее привезли на корабле в Европу, доставили в цирк с животными и как затем ей удалось стать человеком. Красный Петер объясняет, что для того, чтобы овладеть человеческим языком и войти в современное европейское общество, ему пришлось забыть обезьянью жизнь. И как, чтобы выдержать это забвение и жестокость человеческого общества, он стал алкоголиком. Но самое интересное в монологе Красного Петера то, что Кафка представляет процесс очеловечивания не как историю эмансипации или освобождения от животного состояния, а как критику колониального европейского гуманизма и его антропологических таксономий. После поимки, говорит обезьяна, у нее уже не было выбора: если она не хотела умереть взаперти, в клетке, она должна была перейти в «клетку» человеческой субъектности.

Подобно тому, как Красный Петер, обезьяна, объяснялся перед учеными, и я обращаюсь сегодня к вам, академикам психоанализа, из моей «клетки» трансмужчины. Я – тело, которое медицинский и юридический дискурсы маркируют как «транссексуальное»[6]6
  Устаревшие термины, такие как «транссексуальность», используются автором при цитировании дискурса, который он критикует. Использовать его в других контекстах не рекомендуется.


[Закрыть], которое большинство ваших психоаналитических диагностических пособий определяют как объект «невозможного превращения», которое находится, согласно большинству ваших теорий, за пределами невроза, на границе или даже внутри психоза, неспособное, если верить вам, правильно разрешить свой эдипов комплекс или сдавшееся перед своей завистью к пенису. Так вот, с этой позиции психически больного, в которую вы меня ставите, я обращаюсь к вам как человек-обезьяна новой эры. Монстр, которого вы создали вашим дискурсом и клиническими практиками. Я монстр, который встает с кушетки и берет слово не как пациент, но как гражданин, как ваша уродливая ровня.

Я – транстело, небинарное тело, за которым ни медицина, ни право, ни психоанализ, ни психиатрия не признают права говорить с экспертным знанием о своем собственном положении, как не признают и способности производить дискурс или какую-либо форму знания о самом себе, – я выучил, как Красный Петер, язык Фрейда и Лакана, этот язык колониального патриархата, ваш язык, и вот я здесь, чтобы обратиться к вам.

Возможно, вы удивитесь, что я обращаюсь для этого к кафкианской сказке, но сегодняшнее собрание, на мой взгляд, ближе эпохе автора «Превращения», чем нашей. Вы организуете встречу, посвященную «женщинам в психоанализе», в 2019 году, как будто на дворе всё еще 1917-й, как будто этот особый вид животных, который вы снисходительно и натурализующе называете «женщины», всё еще не получил полного признания в качестве политического субъекта, как будто женщины остаются примечанием, заметкой на полях, странными и экзотическими созданиями, над которыми вам нужно размышлять время от времени на конференции или по случаю круглого стола. Лучше было бы организовать мероприятие, посвященное «белым гетеросексуальным мужчинам среднего класса в психоанализе», ведь большинство текстов и психоаналитических практик вращаются вокруг политической и дискурсивной власти этого вида животных. Этого некрополитического[7]7
  Этот термин создал камерунский постколониальный теоретик и историк Ашиль Мбембе, отталкиваясь от предложенного Фуко понятия «танатополитика», чтобы описать форму господства, которая состоит во власти решать, кто может жить, а кто должен умереть. Некрополитика – это управление населением через техники насилия и смерти. – Примеч. автора.


[Закрыть] животного, которое вы склонны путать с «универсальным человеком» и которое остается, во всяком случае вплоть до настоящего момента, основной темой высказывания в психоаналитических дискурсах и институтах колониальной модерности.

Помимо этого, мне нечего сказать о «женщинах в психоанализе», потому что я, как и Красный Петер, всего лишь перебежчик. Когда-то я был «женщиной в психоанализе». Мне был приписан женский пол, и, как обезьяна-мутант, я вырвался из этой тесной «клетки» – конечно, чтобы войти в другую, но, по крайней мере, на этот раз по собственной инициативе.

Я обращаюсь к вам из этой клетки «трансмужчины», «тела небинарного гендера», которую я сам выбрал и переустроил для себя. Кое-кто скажет, что это всё еще политическая клетка – но, во всяком случае, она лучше, чем клетка «мужчин и женщин»: у нее есть то преимущество, что она признаёт себя клеткой.

Вот уже шесть лет, как я отказался от юридического и политического статуса женщины. Срок этот весьма короток, если смотреть на него из глубины оглушающего комфорта нормативной идентичности, но он бесконечно долог, когда вам нужно отучиться от всего, что вы выучили в детстве. Когда перед вами встают новые административные и политические границы, невидимые, но эффективные барьеры, и повседневная жизнь превращается в полосу препятствий. Шесть лет взрослой жизни трансчеловека приобретают то качество, какое они имеют для младенца в первые месяцы жизни, когда перед его глазами возникают цвета, формы обретают объем, когда руки впервые хватают, когда горло, прежде издававшее лишь гортанные крики, и губы, до сих пор только сосавшие грудь, впервые выговаривают слово. Я говорю о присущем детству удовольствии учиться, потому что похожее удовольствие возникает от присвоения нового голоса и нового имени, от открытия мира за пределами клетки маскулинности и феминности – открытия, которое сопровождает процесс перехода. Это хронологически короткое время становится очень долгим, когда совершаешь кругосветное путешествие, когда узнаёшь себя на первых полосах СМИ, объявляющих трансгендерность «новым трендом», – а в реальности ты оказываешься в полном одиночестве, когда нужно предстать перед психиатром, пограничником, врачом или судьей.

Отвечая на ваше предложение подробно рассказать о моем «переходе» – предложение, на которое я откликаюсь с превеликим удовольствием, хотя и не без известной осторожности, – я опишу далее ту основную линию, по которой следовал человек, который прожил в качестве женщины 38 лет, начал определять себя как небинарного человека и затем влился в мужской мир, не обосновываясь, однако, полностью в этом гендере, потому что для того, чтобы быть по-настоящему признанным как мужчина, я должен был бы замолчать и слиться с натурализованной магмой маскулинности, никогда не раскрывая моей диссидентской истории и моего политического прошлого. Добавлю, что я не смогу рассказать вам те банальности, которые последовали бы, если бы я не был так в себе уверен и если бы не занимал в качестве трансчеловека таких незыблемых позиций во всех крупных цифровых шоу цивилизованного мира[8]8
  Снова перефразируя Красного Петера, который ссылается на свои незыблемые позиции «на сценах всех крупных варьете цивилизованного мира», Пресьядо отсылает к своей известности как философа и куратора, которая отчасти защищает его от стигмы трансгендерности.


[Закрыть]. С 16 ноября 2016 года я – обладатель паспорта с мужским именем и полом, а значит, никакие административные ограничения не стесняют ни мою свободу передвижения, ни мою свободу слова.

Мне приписали женский гендер при рождении, в католическом городе тогда еще франкистской Испании. Жребий был брошен. Девочкам не разрешалось делать большую часть того, что делали мальчики. От меня ожидали, что я буду выполнять репродуктивный гендерный и сексуальный труд – эффективно и молча. Я должен был стать милой гетеросексуальной партнершей, хорошей женой и матерью, скромной женщиной. Я вырос, слушая тайные, передаваемые шепотом истории об изнасилованиях, о молодых женщинах, которые ездили в Лондон, чтобы сделать аборт, о вечно незамужних подругах, которые жили вместе, не подтверждая свою сексуальность публично, – «лесбухи», как презрительно называл их мой отец. Я был в ловушке. Пространства для маневра у меня было не больше, чем если бы меня прибили гвоздями. А почему? Что было такого в моем детском теле, что позволяло предсказать всю мою жизнь? Не поймешь ничего, хоть раздери себя в кровь. Не поймешь ничего, хоть упрись спиной в решетку гендера с такой силой, что она тебя чуть ли не перережет надвое.

Так же необъяснимо для меня было, почему женщины, которых подавляют, насилуют, убивают, должны любить и посвящать жизнь своим угнетателям – гетеросексуальным мужчинам. Выхода не было, но я должен был его найти, ибо я ощущал, что зажатым между двумя стенами – мужественностью и женственностью – я не смогу существовать. Я был спокойным ребенком, который сидел в своей комнате и производил мало шума; из этого мои родители заключили, что я буду особенно послушным телом и очень легко поддамся должному воспитанию. Но я смог оказать сопротивление этому одомашниванию и выжил в процессе систематического уничтожения моей жизненной энергии, который выстраивался вокруг меня всё мое детство и юность.

Этой жизнеспособностью я обязан не психоанализу и не психологии, а наоборот, феминистской, антирасистской, лесбийской и панк-литературе. У меня не было ни малейшей предрасположенности к общению, и книги стали для меня настоящими проводниками по пустыне фанатизма полового различия. Как в XV веке произведения Джордано Бруно или Галилея положили конец геоцентризму, так и эти книги были написаны, чтобы положить конец психоаналитическому убеждению, которое приравнивает всякое сопротивление бинарности к психозу. Я помню, как в первый раз нашел у букиниста в Мадриде испанский перевод «Лесбийского тела» Моник Виттиг[9]9
  Моник Виттиг (1935–2003) – французская философиня, одна из основоположниц лесбийского феминизма, авторка концепции гетеросексуальности как политического режима и лесбийства как политического сопротивления.


[Закрыть] – книжку 1977 года, выпущенную в издательстве «Пре-Текстос». Помню розовую обложку и преждевременно пожелтевшие страницы. Словно бы одного названия было недостаточно, на обложке был напечатан один из абзацев книги: «лесбийское тело, пена, слюна, слезы, ушная сера, моча, кровь, гной, молоко, кислород, кишечные газы, брюшина, сальник, плевра, влагалище…»[10]10
  Le Corps lesbien. Цит. по: Виттиг М. Лесбийское тело / пер. Маруси Климовой. Митин Журнал, 2004. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Покупая ее, я попытался, насколько это было возможно, спрятать обложку от продавца, не в силах принять на себя позор, который представляла в 1987 году покупка книги под заглавием «Лесбийское тело». Помню, продавец посмотрел на меня с презрением, но и с облегчением, так как ему наконец удалось избавиться от издания, маравшего его полки, словно разбитая банка, из которой сочится какая-то тухлая дрянь. Она стоила мне 280 песет. Истинная ее ценность для меня была неизмерима. Чтобы открыть для себя другие книги, которые привели меня туда, где я нахожусь сейчас, мне пришлось поездить по миру и освоить новые языки: так я нашел «Сафо и Сократа» Магнуса Хиршфельда, «Орландо» Вирджинии Вулф, «Увидеть женщину» Аннемари Шварценбах, «Доклад против нормальности» Фронта гомосексуалов за революционное действие, «Гомосексуальное желание» Ги Окенгема, «Женоподобного мужчину» Джоанны Расс, «Алхимию тела» Лорена Камерона, «В моей комнате» Гийома Дюстана, газеты Лу Салливана, романы Кэти Акер, феминистское прочтение истории науки, предложенное Лондой Шибенгер, Донной Харауэй и Энн Фаусто-Стерлинг, теоретические тексты Гейл Рубин, Сьюзен Сонтаг, Джудит Батлер, Терезы де Лауретис, Ив К. Седжвик, Джека Халберстама, Сьюзен Страйкер, Сэнди Стоун и Карен Барад. Благодаря всем этим текстам, я научился видеть красоту вне закона гендера. Я схватил эти книги и бросился бежать, как бегут, спасаясь от смертельной угрозы, как будто земля подо мной горела, и я всё еще бегу, спасаясь от рабства бинарного режима полового различия. Именно благодаря этим еретическим книгам я выжил и, что еще важнее, смог вообразить выход.

Поскольку в цирке бинарного гетеропатриархального режима женщины получают либо роль красавицы, либо роль жертвы, а я не был и не чувствовал себя способным быть ни той, ни другой, я решил перестать быть женщиной. Почему бы не сделать отказ от феминности основной стратегией феминизма? Это было потрясающее умозаключение, ясное и логичное, до которого я, должно быть, дошел своей маткой, ведь говорят же о женщинах, что это единственное, что в них есть созидательного. Из моей мятежной, нерепродуктивной матки, по всей видимости, родились и все прочие стратегии: ярость, которая заставила меня усомниться в норме, вкус к неповиновению… Как дети без конца повторяют жесты, которые приносят им удовольствие и позволяют учиться, так и я повторял жесты, нарушающие норму, чтобы найти выход.

Однако же мне совершенно не хотелось становиться таким же мужчиной, как все другие. Их жестокость и политическое высокомерие нисколько не прельщали меня. У меня не было ни малейшего желания становиться тем, что дети белой буржуазии называют «быть нормальными» или «здоровыми». Я хотел просто выхода – неважно какого. Чтобы сдвинуться с мертвой точки, ускользнуть от пародии полового различия, чтобы меня не поймали, не заставили поднять руки вверх, не загнали на границах этой таксономии. Так я начал принимать тестостерон – в кругу друзей, которые тоже искали выход. Так «женская доля», как вы ее называете, в мгновение ока покинула меня, вылетела из меня вверх тормашками, и я оказался так далеко, как никогда не мог и вообразить. Повторю: я искал выход.

Боюсь, что вы неправильно поймете, что я понимаю под словом «выход». Я употребляю его в первоначальном и прямом смысле. Я умышленно не говорю о свободе и предпочитаю говорить о поиске выхода из режима полового различия, что не означает мгновенного обретения свободы. Лично я не знал свободы ни в детстве во франкистской Испании, ни позднее, когда был лесбиянкой в Нью-Йорке, не знаю я ее и сейчас, будучи, как говорят, трансмужчиной.

Ни тогда, ни сейчас я не требовал, чтобы мне «дали» свободу. Те, у кого есть власть, постоянно обещают свободу, но как могут они дать угнетенным то, чего сами никогда не знали? Парадокс: тот, кто связывает, такой же узник, как и тот, чьи движения стесняют наложенные веревки. Это относится и к вам, уважаемые психоаналитики, великие эксперты по развязыванию пут и особенно по связыванию с подсознательным, великие любители обещать здоровье и свободу. Никто не может тебе дать то, чего у него нет и чего он сам никогда не знал. Однако же «мужчины» и «женщины» любят обманывать себя сказкой про сексуальное «освобождение», ведь свобода – одна из тех ценностей, которые больше всего любят рекламировать, поэтому подделка под нее особенно сильно банализирована именно в сфере гендеров и сексуальности. Реформистский феминизм сегодня в моде, поэтому всё больше мужчин и особенно женщин решительно объявляют себя феминистками и феминистами, подчеркивая при этом принципиальный для них факт, что женщины должны оставаться женщинами, а мужчины – мужчинами. Но о какой природе они говорят? Когда «мужчина» берет на себя небольшую часть домашнего труда, они также радостно говорят о прогрессе на пути к равенству полов и освобождению женщин. Глядя на это освобождение, я так хохочу, что моя грудная клетка сотрясается, как барабан, на котором танцует сороконожка. Гендерная и сексуальная свобода – это не перераспределение прав на насилие и не принятие угнетения в стильной обертке. Свобода – это подкоп, который роют голыми руками. Свобода – это выход. Свобода – как это новое имя, которым вы меня сейчас называете, или это слегка небритое лицо, которое вы видите перед собой – это то, что мы изготавливаем сами.

И моим выходом стал среди прочего тестостерон. Гормон в этом процессе – ни в коем случае не самоцель, а союзник, который помогает изобретать себе новое место для жизни. Так я постепенно вышел из рамок полового различия. Дел ЛаГрейс Волкано[11]11
  Дел ЛаГрейс Волкано (род. 1957) – американск_ая небинарн_ая интерсекс-художни_ца и активист_ка, автор_ка фотопроектов и книг о квир-сообществах и способах жизни.


[Закрыть] говорит, что быть трансчеловеком – это быть нарочно интерсекс. Именно это и произошло. По мере того как тестостерон работал над моим телом и лицом, моим голосом и мышцами, сохранять административную идентичность женщины становилось всё труднее. Здесь начались проблемы с пересечением границ. Мы живем погруженными в политическую сеть полового различия, и я здесь имею в виду не только административные вопросы, но и целый ряд микроскопических проявлений власти, которые воздействуют на наше тело и моделируют наше поведение. Когда я понял, что покинуть режим полового различия означает покинуть сферу человеческого и войти в пространство субальтерности, насилия и контроля, я поступил так, как в свое время Галилей, когда он отрекся от своих гелиоцентрических гипотез – сделал всё необходимое, чтобы иметь возможность жить как можно лучше, и потребовал себе место в режиме бинарного гендера.

Мне был приписан при рождении женский пол, и я жил в качестве якобы свободной женщины, но я начал рыть подкоп, согласился на ярмо определения себя как транссексуала, а следовательно, согласился и на то, чтобы мое тело и моя психика считались патологическими согласно тем знаниям, которые вы проповедуете и отстаиваете. Однако позвольте мне сказать, что в этом состоянии кажущегося подчинения я тем не менее нашел больше свободы, чем было у меня в качестве якобы свободной женщины в технопатриархальном обществе начала ХХI века, если под свободой понимать возможность выйти, увидеть горизонт, строить некий проект, возможность ощутить, хотя бы на краткий миг, радикальную общность всех форм жизни, всей энергии, всей материи вне иерархических таксономий, изобретенных человеческой историей. Если режим полового различия можно представить как семиотехническую и когнитивную сеть, которая ограничивает наше восприятие и то, как мы чувствуем и любим, то путь транссексуальности, каким бы извилистым и неровным он ни казался, позволил мне познать жизнь и восприятие вне этих границ.

И как ни парадоксально, в моем случае туннель к выходу проходил через строгое и академическое изучение тех самых языков, которые ранее сковывали мое тело и мою субъективность. Как профессор из «Бумажного дома»[12]12
  «Бумажный дом» (La casa de papel, в международном прокате Money Heist) – испанский телесериал об ограблении банка, впервые вышедший на экраны в 2017 году.


[Закрыть] изучал невидимую архитектуру банка, чтобы разработать стратегию, которая бы позволила не только войти в него, что было просто, но и выбраться оттуда с добычей, что уже сложнее, – я изучал когнитивную архитектуру полового различия, прекрасно осознавая, что отыскать добычу и сбежать с ней мне будет еще труднее, чем в «Бумажном доме». В бесконечном лабиринте институтов нашего общества, отвечающих за истину гендера и пола, у меня было множество учителей: я объездил различные университеты, выучил языки философов, психоаналитиков и социологов, медиков и историков, архитекторов и биологов. Ах, что и говорить, когда надо, хочешь не хочешь, а приходится учиться. Мне необходимо было найти выход, и я учился как одержимый. Я не давал себе ни минуты покоя и нещадно наказывал себя за малейшую слабость. Какие успехи я тогда делал! Свет знаний со всех сторон проникал в недалекий мозг обычного транссексуала, решившего взяться за дело! И поскольку знания, позволяющие деконструировать господствующий способ мысли, с 1970-х годов, после постколониальной критики и нарастающей эмансипации феминистских, гомосексуальных и рабочих движений, проникли в центры производства знания, то я смог получить доступ не только к нормативному знанию, но и к многочисленным субальтерным формам знания, обобщающим опыт сопротивления, борьбы и преобразований, опыт тех, кто исторически были объектами истребления, насилия и контроля. Я изучил традиции черного и лесбийского феминизма, антиколониальную критику и постмарксистские движения. С усилием, которое может показаться чрезмерным с учетом моей предполагаемой психической болезни и дисфории, я достиг уровня академической культуры западного буржуа. Когда в Принстонском университете мне присвоили докторскую степень и я увидел, как группа преподавателей мне аплодирует, я понял, что мне нужно быть осторожным. Передо мной снова была клетка – на этот раз позолоченная, но такая же прочная, как и все предыдущие. Мой предшественник Красный Петер говорил о себе, что он «спрятался в кусты» – то же сделал и я, спрятавшись в кусты университета…

И, без сомнения, именно благодаря званию «доктора» мой путь стал легче, в то время как для большинства транссексуальных людей добиться выдачи новых документов в бинарном обществе – тяжкое испытание. После множества посещений психологов, которые могли бы выдать мне справку «правильного транссексуала», позволяющую получить новое удостоверение личности, я быстро понял, что передо мной есть две возможности: либо фармакологически-психиатрический ритуал прирученной транссексуальности, а за ним – анонимность нормальной маскулинности, либо же, в противоположность и тому и другому, – шоу политического письма. Свой выбор я сделал без колебаний. Нормальная и натурализованная маскулинность была не более чем новой клеткой. Кто в нее проникнет, не выйдет больше никогда. И я выбрал. Я сказал себе: говори публично. Не замолкай. Из своего тела и разума, из своего уродства, из своего влечения и своего перехода я сделал публичное зрелище – я снова нашел выход. Так я сбежал от своих дрессировщиков-врачей, так похожих на вас, дорогие ученые и психоаналитики. Можно сказать, что у меня не было другого пути, но помните при этом, что речь шла не о выборе свободы, а о ее производстве.

Хотя я регулярно принимал тестостерон, мужчиной в социальном плане меня признали намного позднее. Поначалу, несмотря даже на то, что у меня уже пробивались борода и усы, бинарные существа гетеропатриархального общества упорно называли меня «мадам» и смотрели на меня с презрением, иногда у них вырывалось слово «лесбуха», стоило мне повернуться к ним спиной. Так продолжалось до того дня, когда, после трех месяцев, что я вводил себе каждые три недели 250 мг тестостерона, я открыл рот и из моего горла вдруг вырвался хриплый и грубый голос. Я сам же этого испугался, как будто мой голосовой аппарат захватило какое-то неизвестное существо. Ужаснула меня не мужественность голоса, а его несходство с тем голосом, благодаря которому все в то время меня узнавали. Потом я вышел на улицу и заговорил этим голосом, одновременно своим и чужим. Мои первые слова резко изменили мое положение среди тех, кто считает себя мужчинами, – они встретили меня как никогда раньше: «Послушайте, как он говорит, это мужчина!» Я ощутил эти слова как раскаленное железо, которым мне дали клеймо мужчины, принимая меня наконец в мужское сообщество. В первый день триумф был коротким, так как мой голос сразу же сорвался и опять мне изменил. Но постепенно этот чужой голос обосновался во мне. Именно этим голосом – рукотворным, но биологическим, чужим, но абсолютно моим, я обращаюсь к вам сегодня, уважаемые дамы и господа.

Когда я начал процесс перехода, мне понадобилось какое-то время, чтобы разобраться в кодах господствующей маскулинности. Хотите верьте, хотите нет, но самым трудным было привыкнуть к вони и грязи мужских туалетов. Я мучился от запаха, от брызг мочи, распределенных по местам облегчения и вокруг них, и, несмотря на мои благие намерения, прошла не одна неделя, прежде чем я смог преодолеть отвращение. Потом я осознал, что эта вонь и грязь составляют особую, строго гомосоциальную форму отношений: мужчины создали зловонный круг, чтобы отогнать женщин. Внутри этого круга, под покровом тайны, они свободны разглядывать, трогать себя и друг друга, обмазываться своими телесными жидкостями вне рамок гетеросексуальной репрезентации. Если женщины заходят в туалет для того, чтобы поправить маску феминности, то мужчины идут туда, чтобы ненадолго забыть свою гетеросексуальность и предаться тайному удовольствию побыть одним, без этих странных двойников – женщин, в чьей компании они чувствуют себя обязанными находиться, чтобы исполнять свою репродуктивную и гетероконсенсуальную функцию. Через призму этого опыта и других, еще более фантастических, которые у меня сейчас нет времени перечислять, положение дел стало казаться мне еще несуразнее, но также и сложнее, и многограннее, чем я мог себе представить в то время, когда занимал политическую позицию женщины. За масками господствующих феминности и маскулинности, за гетеросексуальной нормативностью на самом деле скрываются разнообразные формы сопротивления и девиаций.

Первое, чему я научился как трансчеловек, – это ходить по улице, когда на тебя смотрят так, как будто ты мужчина. Я научился смотреть прямо перед собой и вверх, не отводя глаза в сторону или вниз. Я научился встречаться взглядом с другими мужчинами, не опуская глаз и не улыбаясь. Но самое важное, что я понял, – что в качестве так называемого мужчины и так называемого белого в патриархально-колониальном обществе я впервые получаю доступ к привилегии универсальности. К анонимному, безмятежному месту, где тебя просто оставляют в покое. Я никогда не чувствовал себя универсальной. Мне довелось быть женщиной, лесбиянкой, мигранткой. Мой опыт был опытом инаковости, а не универсальности. Если бы я отказался публично утверждать себя как трансчеловека и согласился быть признанным как мужчина, я мог бы раз и навсегда сбросить бремя идентичности.

Но почему же вы уверены, дорогие бинарные друзья, что идентичность есть только у субальтернов? Почему вы уверены, что идентичностью обладают только мусульмане, пидоры, лесбиянки и трансы, жители окраин, мигранты и Черные? А у вас, нормальных, гегемонных, белых буржуазных психоаналитиков, бинарных, колониальных патриархов, идентичности нет? Самая закоснелая и негибкая идентичность из всех – это ваша невидимая идентичность. Ваша республиканская универсальность. Ваша легкая и анонимная идентичность – это привилегия сексуальной, расовой и гендерной нормы. Идентичность либо есть у всех нас, либо ее вообще не существует. Все мы занимаем разные места в сложной сети отношений власти. Быть отмеченным идентичностью – значит просто-напросто не иметь власти назвать свою идентитарную позицию универсальной. В психоаналитических рассказах, которые вы обсуждаете, нет универсальности. Все эти мифически-психологические истории, которые Фрейд пересказал, а Лакан возвел в ранг науки, – лишь локальные истории европейского патриархально-колониального разума, которые позволяют легитимировать позицию белого отца, пока еще господствующую над всеми прочими телами. Психоанализ – это этноцентризм, не признающий свою политическую локализованную позицию. И я говорю это не для того, чтобы склониться перед этнопсихиатрией – ее гипотезы так же патриархально-колониальны и ничем не отличаются от психоанализа в вопросах натурализации полового различия.

Так как нормативные психоанализ и психология придают смысл процессам субъективации в соответствии с режимом полового различия, бинарного и гетеросексуального гендера, любая негетеросексуальная сексуальность, любой процесс гендерного перехода и небинарная гендерная идентификация вызывают лавину диагнозов. Одна из основных стратегий психоаналитического дискурса – искать признаки болезни во внутриутробном или младенческом периоде развития гомосексуального, «транссексуального» или небинарного человека, выяснять у него, какая травма спровоцировала инверсию. Некоторые из вас скажут, что, став «трансом», я отказался от своей истинной женской природы. Другие – что во мне уже была мужская природа (которую они опишут в генетических, эндокринологических или психологических категориях), которая искала выражения. Третьи сочтут, что это скрытые желания моих родителей (которых всегда воображают бинарной и гетеросексуальной парой, по возможности белой) в конце концов материализовались, сделав меня тем, кто я есть сейчас. Ерунда. Я вовсе не то, что вы воображаете. Даже я сам не знаю, кто я. Узнать, кто есть кто, не проще, чем определить точное положение электрона в ускорителе частиц.