Текст книги "KISS. Лицом к музыке: срывая маску"

Часть II. На улицу за заработком

11

Джин Кляйн жил в Бейсайде, в Куинсе, со своей матерью и ее мужем. Меня она называла «этот бомж». Их дом был трехэтажным, на первом квартиру снимал жилец, наверху – Джин с семьей. Однажды я стоял и разговаривал с Джином, который свесился из окна. Тут высунулась его мать и сказала мне со своим сильным венгерским акцентом: «Стэн, пожалуйста, это тихий район».

Другими словами, я – из района за железной дорогой, что называется, то есть из бедного, рабочего, и не знал, что здесь, у приличных людей, все по-другому.

Мать Джина считала, что ее сынок не может сделать ничего неправильного. Когда я звонил, а он был в санузле, она так мне сообщала об этом: «Король на троне». Она верила, что он даже на толчке производит шедевры. Я, напротив, от родителей не услышал бы комплимента, даже если бы от этого зависела моя жизнь. Они очень старались не похвалить меня, наверное, думая, что так меня закаляют. Джин не мог сделать ничего неправильно; я не мог сделать ничего правильно.

Конечно, учитывая мои обстоятельства, ничего удивительного, что мама Джина считала меня бомжом.

Тем временем моя сестра со своим парнем разъезжала по округе в вэне, продавая наркоту, сами они ежедневно закидывались кислотой, нюхали клей и вообще занимались черт знает чем. Сестра в конце концов забеременела, но к родам они с этим парнем уже разбежались. Когда в роддоме появилась на свет моя племянница Эрика, мы с моими родителями были там.

Сестра моя была совершенно непригодна к тому, чтобы растить ребенка. Она все еще страдала от психического заболевания и все еще употребляла наркотики. Однажды в выходной мы с отцом арендовали вэн, приехали в Бостон – она там жила в своего рода коммуне – погрузили все детские вещи и отвезли в дом к моим родителям. А ребенок уже и так жил с ними.

С этого момента общение с Джулией почти полностью прекратилось. Конечно, возникали опасения, неуверенность: а что, если она заберет Эрику и начнет судиться с нашими родителями за опеку? Однажды Джулия действительно заявилась к нам, будучи явно не в себе. Она носила Эрику на ручках, и вдруг я услыхал, как распахнулась входная дверь, и увидел Джулию, бегущую с ребенком по улице. Пришлось нам мчаться за ней и отнимать Эрику. Ужас.

Согласно философии моих родителей не замечать проблем, племянница моя, пока росла, называла мою маму – то есть свою бабушку – «мама». А поскольку моему папе было неловко выбирать, как его называть, он по умолчанию стал «дорогой». Ну, просто мама моя так его называла.

В то время как Джин получил диплом колледжа и зарабатывал неплохие деньги как клерк или ассистент учителя – в первые годы нашего знакомства он сменил несколько работ – я перескочил из бензозаправки в гастроном и бросил колледж. Теперь я готовился сдать экзамен на водителя, чтоб стать таксистом на полставки. Пока ребята из нашего района учились, чтоб получить дипломы для долгих успешных карьер, я не оставил себе никакого варианта, кроме как добиться успеха в музыке. У меня не было никакого выбора, кроме как двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю придумывать, как этого достичь. Я считал, что все дело в работе. Ты можешь измерить, насколько важно для тебя что-то, по тому, сколько ты готов работать, чтобы добиться этого.

К моему счастью Джин, вопреки мнению его мамы, тоже считал, что вместе мы гораздо сильнее, чем поодиночке. Хотя, мне кажется, в то время наше партнерство для меня было куда важнее. Получив капельку одобрения и человека, с которым можно тусоваться, я в конце концов перестал ходить к психиатру доктору Хилсену. С другой стороны, в жизни Джина происходило много чего, в отличие от моей – девочки, работа, вообще все. На первый взгляд казалось, что он более удовлетворен, эдакий шалопай-счастливчик. Я же рассматривал Джина как важную часть плана – а кроме плана у меня ничего не было. После отказов паблишинговых компаний я понял, что могу продвинуть свой материал только с группой. Мне одному не хватало по крайней мере троих для нужной мне команды. Джин, я чувствовал, тоже был ключевым членом команды.

К тому времени я уже повидал немало людей, которые хотели быть музыкантами и говорили, что станут звездами, но подавляющему большинству из них не хватало дисциплины, они не хотели полностью отдаваться работе. Талант – это все хорошо и нужно, но победителями становились те, кто работал тяжелее всех. Так вот, к этой работе Джин относился так же, как и я.

Получив место таксиста в компании под названием Metro, расположенной близ Queens Plaza, я стал зарабатывать, сколько мне было нужно на тот момент, и при этом практически свободно мог распоряжаться своим временем. Водил я большой Dodge-седан с хлипкой перегородкой между мной и задними сидениями. Бизнес такси тогда претерпевал изменения: классических таксистов становилось все меньше, на смену привычным пожилым мужикам с сигарами стали приходить люди вроде меня – актеры и музыканты – те, кому нужен был и заработок, и свобода. Я очень быстро понял, какая минимальная выручка за смену требуется компании, так что когда я хотел я работал по минимуму – мой заработок зависел от того, сколько я соберу с клиентов. Я также нашел проводки от табло «for hire» («свободен») и научился отсоединять их, не глядя под приборный щиток. Таким образом, я мог забирать все, что набежало по счетчику, не рискуя быть замеченным такси-инспектором: нельзя возить пассажиров с включенным табло «свободен», при котором счетчик не включен.

Мы с Джином сняли репетиционное помещение на Хестер-стрит в Чайнатауне, в нижнем Манхэттене, рядом с Кэнел-стрит. Здание это строили из того, что мы называли «деревяшка нежная»: чиркни спичкой – оно все сгорит. Но все равно, был большой плюс: там мы могли хранить нашу аппаратуру, а не таскаться с ней туда-сюда постоянно. В этом месте наша группа полным составом – я, Джин, Стив Коронел, Брук Острандер и барабанщик Тони Зарелла – репетировала три раза в неделю. Но мы с Джином проводили там гораздо больше времени.

Поначалу меня песни Джина не очень впечатлили, но когда мы притерлись друг к другу, то вместе начали сочинять очень эффективно. Было так здорово иметь творческого и умного соавтора, с которым постоянно перекидываешься идеями. Соавтор песен! Все, я больше не чувствовал себя одиноким.

Джин к тому же был потрясающим басистом. Он мог играть хитрую, интересную партию, и в то же время петь, а такое умеет далеко не каждый. Его талант придумывать мелодичные партии, дополнявшие аккорды стал огромным плюсом. И тем не менее, хотя я очень ценил наше сотрудничество, мне не очень нравилось, как он ведет себя в определенных обстоятельствах. Например, он много раз опаздывал на репетиции, при этом ни разу не извинился. Нередко мне приходилось ждать его в метро по часу, чтобы ехать на базу. Но он думал только о себе.

Это, конечно, бесило, но иногда я ему мстил. Частенько мы ходили есть в дешевый китайский ресторан на Кэнел-стрит – там за 1 доллар 25 центов на тарелку риса или лапши тебе накладывали любое блюдо из меню. Однажды в обеденное время мы с Джином пришли, заказали по тарелке еды и банке колы, сели. Мы – единственные посетители. Джин пошел руки помыть, я взял бутылку острой горчицы и выдавил чуть ли не половину ему в колу. Он вернулся, поднес трубочку к губам, глубоко втянул. А я ничего, сижу, молчу, жду. Тут вдруг у него глаза полезли из орбит, слезы потекли, он заорал: «Боже!». Джин на три года старше меня, и я его подкалывал как надоедливый младший брат.

Бюджеты наши в то время ограничивались в основном несколькими долларами. Однажды во время репетиции нам захотелось поесть, но денег не оказалось вообще. Тогда мы взяли гитары и вышли на Хестер-стрит, и у фасада лофта стали играть песни The Beatles. Ведерко для сбора денег очень быстро наполнилось, и мы уже могли идти за едой. В тот день мы столько заработали, что решили продолжить. Но на следующий день мы, не успев начать играть, были схвачены копами. Так закончилась наша карьера уличных музыкантов, так разбилась мечта о неиссякаемых порциях курицы му-шу.

Я довольно рано понял, что Джин приучен ценить деньги, и иногда я делал добро – например, частенько отдавал ему мою старую обувь. Но иногда я валял дурака: бросал мелочь на улице в Чайнатауне, зная, что он за ней ринется. Просто вставал на бордюр и швырял монеты. А он и в сточную канаву за ними лез.

Несмотря на то, что жизни наших семей отличались, все же мы с Джином нашли общее. Оба из иммигрантских еврейских семей, оба жили в Куинсе, но главным, как мне кажется, стало отношение к работе. И он, и я отдавались ей на сто процентов. Остальных участников группы двигало, мне кажется, не это. Тони-барабанщик играл в группе по одной-единственной причине: он был точной копией Гизера Батлера из Black Sabbath. Барабанщиком он был не очень умелым, мягко говоря, но сидел за своей гигантской установкой фирмы Ludwig и выглядел соответствующе. Себя он считал эдаким интеллектуалом. Однажды он принес на репетицию некий свой рисунок, который, по его мнению, станет идеальной обложкой нашего когда-нибудь-грядущего альбома. А картина такая: Земля и цветок в космосе, плачут. Он мне:

– Ну чего, понял?

– Нет, – говорю.

– Да понял ты!

– Вообще без понятия, что это такое. Цветок плачет на Земле? Ну ладно, нормально.

Поскольку Брук Острандер играл помимо фортепиано и на флейте, мы «сняли» новейший на тот момент хит группы Jethro Tull «Locomotive Breath». Но у Брука иногда возникала проблема при пении – когда слюна попадала не в то горло, и его скручивал кашель. Иногда он поет, а в следующую секунду отключается. Я поворачиваюсь и вижу, что он задыхается.

А с соло-гитаристом Стивом Коронелом я не очень ладил. Как-то в очередном споре он стал на меня орать:

– Ты что думаешь, ты особенный?

– Ну, вообще-то да, – говорю, – особенный. Аура у меня есть.

Стив такую гримасу скорчил, будто я только что его маму застрелил.

– Это у тебя-то аура? – Стив взбесился окончательно.

И тут Джин сказал свое веское слово:

– Он прав, Стив. Есть у него аура.

12

В начале 1971 года мы дали концерт, взяв название Rainbow. В общественном колледже на Статен-Айленде, где я впервые в жизни подхватил мандавошек.

Нет, вшами этими можно заразиться через постель. Можно напрямую от человека. А я вот подхватил их не через постельное белье и не от человека, а со стульчака в этом колледже. Чесаться я начал вскоре после того концерта, но прошло какое-то время, прежде чем я сложил два и два. Я наконец понял, что у меня лобковые вши, только когда обнаружил в трусах нечто, похожее на хлебные крошки. Приглядевшись к ним повнимательнее, увидел, что крошки эти ползают. И их сотня! Тошнило от мысли, что они жили на мне и жрали мое тело. Обнаружилось все поздней ночью, я разбудил родителей и сказал, что вызываю «скорую». Не хотел ждать ни секунды, а аптек круглосуточных тогда не было.

Моя мама испугалась, что я весь дом ими заражу. «Скажи честно, Стэн, ты с какими собаками спишь?»

Как только я пересилил отвращение к этим зверушкам, мне все это дело стало казаться жутко забавным. А то, что отвращение у моих родителей вызывает мой стиль жизни, – для меня отдельный источник радости. Ни похвалы, ни поддержки я от них не получил ни разу в жизни – так, блин, хоть взбешу их, что ли.

В апреле 1971 года группа дала еще один концерт в Катскиллс – это примерно в двух часах езды на север от Нью-Йорка – на сей раз с новым названием Wicked Lester. Сыграли меньше каверов, больше наших с Джином песен.

Дома, в Куинсе, я однажды заскочил в Middle Earth – просто повидаться. Но владелец вытащил из реестра некую бумажку и протянул мне: «Тут парень из Electric Lady заходил, мы у него телефончик попросили». Electric Lady – под этим имелась в виду студия с таким названием. Ее построил Джими Хендрикс на 8-й улице Манхэттена. Для музыканта она – как Израиль для еврея. Просто Святая земля.

Я внимательно изучил бумажку. На ней стояло имя «Рон» и телефонный номер. Я не мог поверить, что ребята из магазина добыли для меня такой контакт.

Я позвонил:

– Можно Рона?

– Какого? Шимона или Джонсена?

Ну, Рон Джонсен более многообещающим показался.

– Минуту.

Рон Джонсен был в этой студии продюсером, меня соединили с его секретарем. Я попросил передать ему сообщение про мою группу, рассказал, что он-де оставил телефон в Middle Earth, в общем нахвастался.

На следующий день я перезвонил, но старая история: Рон не может взять трубку. Я звонил и звонил, каждый день, много дней подряд, и наконец заявил секретарю: «Передайте ему, что из-за таких людей, как он, распадаются такие группы, как моя». И это-то подвигло его взять трубку. И он даже согласился послушать нас на нашей базе.

Я только потом узнал, что Рон, который оставил телефон в Middle Earth, – это другой Рон, Рон Шимон, и в Electric Lady он начальник техобслуживания.

Рон приехал на базу, послушал нас, и ему понравилось. «Парни, вы будете круты как Three Dog Night». В таком сравнении если и была крупица правды, то уж очень мелкая. Дело в том, что мы играли полную мешанину стилей, и одна песня, наверное, могла звучать похоже на группу Three Dog Night, но следующая уже была совсем другой. Честно говоря, у Wicked Lester не было конкретного стиля, на котором она бы по-настоящему сфокусировалась.

Тем не менее Рон Джонсен сказал, что сделает нам запись, а потом разошлет кассеты с целью получить контракт с лейблом. И познакомил нас с такой штукой, как продюсерское соглашение.

Тут вдруг все завертелось.

Я показал контракт отцу Мэтта Раэла, бизнесмену. А семье этой я доверял. Он сказал: «Это односторонний контракт, и он совершенно не в вашу пользу».

Но мы его все равно подписали: он давал шанс получить контракт на запись альбома, записаться в Electric Lady, выпустить альбом. Такую возможность мы прощелкать не хотели.

И как только мы с Роном Джонсеном подписали контракт на продюсирование и начали записывать наши песни, он стал организовывать прослушивания в рекорд-лейблах. Одно из них – в новом лейбле под названием Metromedia. После него Рон нам сказал: «Они прошли». Мы заулыбались, показываем большие пальцы, ага, мы прошли! «Нет, – уточнил Рон сухо, – они прошли».

В конце концов Epic Records согласились подписать Wicked Lester, но на одном условии: выгнать Стива Коронела. Первый поворотный момент: делаем выбор в пользу дружбы или мы хотим стать успешными? Мы решили выгнать Стива. Сказать ему об этом выпало Джину.

Вместо Стива Epic Records предоставили на запись нам студийного чувака по имени Рон Лиджек и заключили с нами контракт на выпуск альбома. Мы выпустим альбом! На мейджор-лейбле! Нам даже аванс выдали, скромный, но аванс. Я на свою долю купил в родительский дом стиралку и сушилку. Ну, я же дома с ними жил, в конце-то концов.

Изначальный контракт на менеджмент группы Wicked Lester с Лью Лайнетом от 1972 года

Рон устроил нам запись подешевле, используя невостребованное время в Electric Lady. Если очередная группа заканчивала работу в полдень, а другая появлялась только ближе к вечеру, то мы записывались. Часто мы ждали до ночи в надежде, что другая группа закончит к часу-двум, и у нас будет время поработать. Это всегда напоминало игру в кости: иногда мы целый день сидели-ждали, но урывали только пару часов.

Именно во время этих сессий я впервые увидел кокаин. Одна суперпопулярная группа работала в студии A ночью, а мы – в студии В. Мне каким-то образом удалось уболтать их и посидеть с ними, пока они пишутся. Вдруг один из них со словами «Мне нужен свежий воздух» достал флакон «Эксцедрина» (продающееся без рецепта обезболивающее, смесь парацетамола, аспирина и кофеина. – Прим. пер.), высыпал из него немного порошка и носом втянул его.

Чуть позже этот парень заглянул к нам в студию послушать вокал, который мы только что записали для одной композиции. Поскольку его группа как раз славилась очень крутым многоголосьем, я понадеялся, что он даст совет, потому что в нашей песне голоса явно требовали доработки. А он пришел с этой своей баночкой. Послушав песню, сказал: «Чувак, здорово звучит». Я себя каким-то дураком почувствовал: я ж знаю, что это не здорово звучит. Может, он просто нанюхался и болтал. Не знаю.

А потом зашел его товарищ по группе и спросил, не может ли кто из нас свести его с какой-нибудь девчонкой. Я ушам своим поверить не мог: они же реальные звезды, при этом один просит случайных людей в студии подогнать ему девочку, другой все время нюхает из флакончика и не может понять, говно песня или нет… неужели такова жизнь рок-звезд?

Когда мы стали записываться – хоть и так вот хаотично – наша база в Чайнатауне стала уже нужна не так часто. Но однажды днем мы высадились в нашем лофте. «Ой, а где журавль микрофонный? – удивился я. – И где усилки? А барабаны куда делись? Черт подери, нас ограбили!»

Мы знали, конечно, что в здание заходят люди. К нам на репетицию как-то раз завалился беглый пациент местной психушки – в зеленом больничном халате, босиком. Но мы совершенно не ожидали, что кто-нибудь взломает окно, выходящее на пожарную лестницу. Окно было защищено стальным листом и навесным замком. Ну или мы думали, что защищено.

Комната лишилась воздуха. Не знаю, о чем подумали ребята, меня интересовало одно: как мы все это переживем?

Отбросит это нас назад? Разумеется. Но я всегда смотрел на вещи шире.

Нам на самом деле все это уже не нужно, мы же записываем альбом в студии Electric Lady! Как нам повезло!

Понадобятся гитары – одолжим. Нет барабанов – сыграем на картонных ящиках. В любом случае, репетировать нам сейчас не нужно. Все время мы проводили в студии и пользовались тамошним оборудованием.

Но определенно мне требовалось больше денег, чтобы купить новое оборудование. Мы с Джином также хотели купить усилители, чтобы играть концерты на наших условиях. Так что я стал чаще выезжать на линию. Один из моих излюбленных маршрутов – до Мэдисон-сквер-гарден, легендарного концертного зала в центре Манхэттена. Пока Wicked Lester скатывался вниз, Элвис в июне 1972 года давал там четыре концерта. В один из тех вечеров я посадил нескольких пассажиров.

– Куда?

– Мэдисон-сквер-гарден.

Я улыбнулся.

Никогда не забуду тот вечер, когда я остановился у тротуара напротив Мэдисона. Потому что во всей неразберихе, пока все это множество народа шло смотреть на Короля во всех его роскошных блестках, у меня в голове билась одна мысль: в один прекрасный день я буду выступать тут, и люди будут брать такси до моего концерта.

13

Альбом группы Wicked Records был закончен к финалу 1972 года. Мы записали несколько наших песен, но при этом еще и довольно много чужих – тех, которые Рон взял в паблишинговых компаниях. Некоторым песням добавили эффект «вау-вау», другим – духовую секцию. Мы, в общем, делали то, что нам велели, в результате получился ужас-ужас.

Нас с Джином от получившегося альбома тошнило. Мы посидели вдвоем, подумали, поговорили и пришли к выводу, что этот альбом мы выпускать не хотим. На самом деле мы в этой группе играть больше не хотели. Все получалось не так, как мы надеялись. Так что мы решили альбом похерить, а с ребятами разойтись в разные стороны. Легко сказать – трудно сделать, как оказалось. Тони, барабанщик, сказал, что от своей части контракта не откажется. Так что из группы ушли мы с Джином.

На тот момент у нас не осталось ни группы, ни лейбла, ни почти ничего из оборудования. Но то, из-за чего мы с Джином сработались, сейчас засияло в полную силу. Просто у нас один ответ на все преграды и неприятности.

Нет группы, лейбла, аппарата?

Нет проблем.

Первым делом нам с Джином требовалась новая репетиционная база. Мы не собирались хранить свое новое оборудование на базе, пока его не сопрут. Мы нашли некое помещение в доме номер 10 на восточной 23-й улице, называвшееся Jams. Сначала снимали помещение на верхнем этаже по часам. Все равно у нас все еще не было аппарата, который нужно было бы там хранить, а носить все время акустические гитары – ну, это не проблема. Вскоре нижнее помещение освободилось для месячной аренды, и мы его сняли.

Окна этого помещения были, опять-таки, защищены стальными листами. Сама комната – большая и пустая. Стены и потолок мы обшили выброшенными картонными коробками из-под яиц, надеясь таким образом усилить звукоизоляцию. Джин туда притащил матрас, на случай если придется ночевать на базе. А еще у нас там была пара шатких стульев. Общая атмосфера слегка навевала клаустрофобию, частично оттого, что мы там проводили очень много времени.

Мы с Джином обсуждали, куда двигаться, и очень скоро выяснили, что оба хотим породить нового зверя – причем такого, у которого и звук, и внешний вид – все едино. Ну, то есть почти во всем полную противоположность группе Wicked Lester. Та группа играла все и не пойми что, а мы хотели сузить стиль. А что касается внешнего вида – то в Wicked Lester могли бы играть любые парни с улицы.

Мы понимали, что нам нужно сформулировать нашу миссию, чтобы придумать адекватное сочетание звучания и имиджа. Я дал Джину послушать концептуальный альбом S.F. Sorrow группы The Pretty Things, а также записи Move и Slade. Изначально я хотел в группе двух барабанщиков, двух басистов и двух гитаристов – чтоб получился такой типа рок-оркестр, в колее Роя Вуда (Move) после того, как он ушел из Electric Light Orchestra и собрал Wizard – то есть построить эдакую большую стену звука. Но при этом мне хотелось, чтоб все было плотно и собранно. Вот как бы я ни любил Led Zeppelin, я понимал, что джем-бэндом (группа, в которой все музыканты импровизируют подолгу. – Прим. пер.) мы никогда не будем. Ну не умеем мы растягивать песенки на 15 минут. Для этого нужен музыкальный «словарь» для продвинутого уровня, а мы им просто не обладали, так что заниматься подобным нам было бы и бесполезно, и скучно.

Бо́льшую часть времени мы с Джином сидели в тех старых деревянных креслах, лицом друг к другу, с акустическими гитарами на ручках. Среди первых песен, над которыми мы работали – «100 000 Years», «Deuce» и «Strutter». Аккорды для «Strutter», кстати, перешли из старой песни Джина «Stanley the Parrot» («Попугай Стэнли»). Хотя оригинальная песня казалось странноватой, аккорды эти мне всегда очень нравились. Мы попробовали переделать их в духе The Rolling Stones.

А слова ко мне пришли как будто сами собой:

 
She wears her satins like a lady,
She gets her way just like a child.
You take her home and she says, “Maybe baby”.
She takes you down and drives you wild.
 

(«Она, как леди, носит атлас и требовательна, как дитя. Ты приводишь ее домой, и она говорит: “Может быть, детка”. Она увлекает тебя и сводит с ума».)

Весь глиттер-рок – это стиль одежды. Девочки в этом стиле выглядели фантастически круто. Конечно, я все еще не очень активно общался с людьми – почти все время репетировал или водил такси, а не тусовался в клубах. Бог свидетель, не было у меня девушки в сетчатых колготках или атласе. Но я видел крутых модных женщин в Виллидже, и я видел другие группы и их подружек. То есть пел я о своем идеале. Я воспевал то, к чему сам отношения не имел. Но, блин, тот же Брайан Уилсон вон вообще на серфе ни разу не катался, и ничего.

Я сочинял песни от аккордов, отчасти потому, что мое умение играть риффы оставляло желать лучшего. Поэтому Джин часто дополнял мои песни риффами. Он лучше понимал, как играть отдельные ноты и партии. Например, в песне «Black Diamond» он добавил рифф, который играется как бы за аккордами. А текст «Black Diamond» – еще один пример эдакого романтического представления о жизни в городе. В том смысле что о проститутках я знал примерно столько же, сколько о лилипутах.

Мы с Джином подпитывали друг друга в плане музыки и текстов. Помню, как слова песни «100 000 Years» снизошли на меня на 23-й улице: Прости, что я так долго / сучье время, наверное, без меня. В «Deuce» гитарная фраза, которая открывает песню, а потом повторяется после соло, – моя. Даже если под какой-то конкретной песней не стоят оба наших имени, мы оставили отпечатки пальцев друг у друга в песнях.

Еще мы с Джином одаривали друг друга названиями песен. Я как-то начал писать песню под названием «Christine Sixteen», но Джин ухватился за это название, и именно он придумал эту отличную песню. А «Black Diamond» – это его название, но мое произведение. Между нами никогда не возникало никакой злобы или обиды, потому что мы работали ради общей цели. У нас у каждого были старые песни в законченном виде, их просто надо было отреставрировать, чтобы они вписались в репертуар. Так, «She» – это из загашника Джина. «Firehouse» и «Let Me Know» – из моего.

Мы вместе обдуманно создавали песни так, чтобы они вписались в концепцию группы, а не просто записывали все, что в голову придет. Я был в ударе. Мы же делали то, что каждый из нас по отдельности бы не сделал. И теперь мы заложили фундамент будущего успеха: рок-н-ролльный манифест в виде набора сильных и связанных между собою песен.

Параллельно с нашим музыкальным развитием мы сами изменяли себя под тех, кем нам надо быть.

Я знал, что впервые работаю с человеком, чье ви́дение так же широко, как и мое. Я, конечно, и раньше играл с разными ребятами, которые владели инструментами, но Джин представлял себе весь набор целиком, зная, что твоя музыка и твои музыкальные таланты – только часть для того, чтобы стать заметным музыкантом. Он, как и я, осознавал важность маркетинга себя, но не в том смысле, как это понимают на Мэдисон-авеню, а в том смысле, чтобы нравиться людям, привлекать их, продвигать себя. Успех не придет по чистой случайности, он придет по плану.

С этой целью мы приняли решение… похудеть. Джин стал одеваться помоднее. Мы оба взяли псевдонимы. Джин уже менял имя и фамилию, из Хаима Вейца став Джином Кляйном. Еще одна смена фамилии, с Кляйна на Симмонса, для него проблемы не составляла. Я лично с детства ненавидел, как меня зовут, так родителям и говорил – сменю. Они сказали: вырастешь – сменишь. Разве они могли знать, что я сделаю это почти сразу, как только буду иметь на это право по закону?

Шансы стать рок-звездой по имени Стэнли Айзен представлялись довольно низкими. Ну не звучит это как Роджер Долтри или Элвис Пресли. Звезды – всегда особенные, выше всякого мирского и обыденного. Почему не существует никакого Арчибальда Лича? Потому что Кери Грант звучит лучше. Ринго Старр – лучше, чем Ричард Старки. Дело было не в том, чтобы скрыть, кто я по национальности, просто я б лучше был Полом Маккартни, чем Шломо Гинзбергом. Но дурацкого имени вроде Рок Фери («рок-ярость») совсем не хотелось. Я хотел такое имя, как у тех, кем хотел быть, имя легко узнаваемое и запоминающееся. Вопрос только, какого плана имя? Псевдоним Оззи Осборна вырос из его фамилии. То есть я Айззи Айзен? Неа. А потом меня как ударило: Пол. Удобное имя. Был, понятно, Пол Маккартни, а также Пол Роджерс из Free, группы, которая мне тоже очень нравилась. Я не хотел целиком и полностью отказываться от того, кем я был, так что, когда я придумывал фамилию, то, к счастью, набрел на Долтри, Пресли… Стэнли!

Пол Стэнли.

Я не стал сразу менять имя и фамилию официально – хотел вернуться к ним, когда наша карьера пойдет в гору. В те годы карьеры групп не длились долго, по десять лет никто не выступал, хотя некоторые – The Who, The Rolling Stones – к этому приближались. Я рассчитывал на пять лет.

14

Теперь, когда у нас были песни и идея для имиджа, нам нужна была группа, мы не были Саймоном и Гарфанкелом; мы не были дуэт Everly Brothers; мы не были Джен и Дин. Наши песни были заточены под рок.

Первой целью мы поставили найти себе соло-гитариста. Я никогда не желал играть соло. Честно говоря, не был уверен, что вообще способен на это. Когда я слышал, как кто-то поет, я понимал, что и сам могу спеть похоже. Но я не слышал ни одного гитарного соло, про которое я бы подумал: что-то подобное я могу сыграть. Только если играли очень медленно. Как-то раз я услышал соло Пола Коссофа из группы Free и подумал, что это мог бы разучить, но я совершенно не был скоростным блистательным гитаристом. Да еще и чутье мне подсказывало, что в этой сфере мои труды не окупятся, что я, возможно, достигну только очень посредственного результата вне зависимости от того, сколько времени на это положу.

К счастью, на место соло-гитариста у Джина был идеальный кандидат. К несчастью, идеальный кандидат на эту должность жил на севере штата, а где именно, Джин не знал. И кто именно этот парень – Джин этого тоже не знал. Просто когда он там жил, он с кем-то познакомился, но эта личность – кем бы она ни была – стала нашей первой целью. Так что осенью 1972 года мы поехали автостопом в Катскиллс искать мифического соло-гитариста, который, скорее всего, играл там на танцах в дешевых заведениях. Так мы с поднятыми большими пальцами стояли на обочине Major Deegan Expressway, я – в зеленых ботинках на высоких каблуках, он – в винтажной женской шубе.

Нам пришлось отправиться в дорогу, не имея места, где остановиться. Однажды ночью мы познакомились с людьми из коммуны близ одного городка, и они нас «вписали» к себе. Оказалось, что это сарай, и мы спали в курятнике с курами. Просто наши знакомые оказались собирателями яиц – такая у них была роль в коммуне. Они угостили нас горячей едой, но само здание было такой развалюхой, что мне там и есть не захотелось. Глубокой ночью я проснулся с чувством дикого голода. Пошел на кухню посмотреть, не осталось ли чего в печи. Открыл печь – оттуда выскочила мышь.

А в другой раз нас подобрали какие-то две девчонки на «фольксвагене» – отвезли к себе домой на вершину горы. Минут десять ехали по извивающейся дороге. Дом их выглядел то ли недостроенным, то ли заброшенным. Они предложили нам лечь прямо на пол, где лежали их собаки. Когда мы легли и стали уже засыпать, одна из девушек прошла через комнату совершенно голой. Джин приоткрыл глаза. Я увидел, что он пошел за нею. Я прекрасно знал, что Джин всегда старается трахнуть все, что движется. Он себя таким и видел, в том числе: человеком, одержимым писечкой.

«Ты сейчас к ней подвалишь, – прошептал я в отчаянии, – она обидится и выкинет нас отсюда фиг знает куда, и мы замерзнем нахер на этой горе».

Он вернулся. Но на следующее утро к ней подкатил – успешно. Он мне потом рассказал, что она, оказывается, носила слуховой аппарат, и когда Джин к ней прижимался, то слышал фидбэк.

В другие выходные мы вечером оказались в городе, который уже ложился спать. Мы стояли на пустынной улице, пока не дождались машины. Подняли пальцы. Машина остановилась. Внутри – четыре чернокожих парня, по виду крутые ребята.