Текст книги "Дочь ведьмы"

Пола Брекстон
Дочь ведьмы

Paula Brackston

THE WITCH’S DAUGHTER

Copyright © 2010 by Paula Brackston

Published by arrangement with St.Martin’s Press, LLC

All rights reserved

© Ракитина Е., перевод на русский язык, 2016

© Издание на русском языке, оформление.

ООО «Издательство «Э», 2017

* * *

Саймону, который знает, чего это стоило

Бэтком, Уэссекс
1628 год

Бесс бежала. Ясного ночного неба и жирной луны было довольно, чтобы озарить ей путь. Она страшилась рассвета, ведь с ним ее отсутствие должны обнаружить, и тогда начнется охота. Кандалы, по-прежнему замкнутые на ногах, даже при крошечном шаге колотили ее по лодыжкам, с каждой свисало единственное звено, оставшееся от разорванных цепей. Железо впивалось в молодую кожу, и вот следом за Бесс уже потянулась кровавая полоса. Ее босые ноги шлепали по мелкой грязи, повторяя путь, столь знакомый, словно он был отпечатан в мозгу, отчетливо нанесен на карту, так что свернуть с него, выбежав за околицу деревни и устремившись к лесу, было нельзя. И все же короткая дорога казалась длиннее, чем обычно, деревья словно отступали от Бесс, отстранялись от ее клокочущего страха, не становясь ближе, как бы она ни мчалась.

Это обман зрения. Всего лишь игра лунного света и тени. Вперед, без колебаний!

В ушах отдавалось собственное дыхание, достаточно громкое, чтобы разбудить спящего некрепким сном в доме на отшибе, стук сердца вдруг загремел так, что его нельзя было не услышать. Она прибавила ходу, и ее, наконец, укрыли под своей сенью первые тонкие деревца. В зарослях тьма была совсем иной. Лунные лучи пробивались сквозь молодую весеннюю листву, дробясь и рассыпаясь, а корни и колючие кусты цеплялись за платье Бесс. Она бежала вперед. Вскрикивала, обдирая стопы о камни. С плеском перебралась через ручей, и студеная вода на мгновение притупила боль ее ран, прежде чем песчанистая лесная земля не начала снова с каждым шагом забиваться все глубже и глубже в разорванную плоть. Ухнула сова, недовольная появлением Бесс. Барсук втянул морду обратно в нору, ожидая, чтобы помеха ушла с пути.

Прохладный ночной воздух жег беглянке горло. Кашляя и задыхаясь, она все равно не замедляла шаг и не заботилась о том, чтобы поберечься после стольких часов заточения в тюремной камере, где было не пошевелиться. Здесь, по крайней мере, было чем дышать. Бесс взобралась на пологий холм и остановилась, ухватившись за ствол высокого ясеня, чтобы устоять на ногах. Лес она чувствовала на вкус, языком: мох, серебряный лишайник, бегущий сок деревьев. А кроме того, было еще два ясных, осязаемых ощущения: ее собственный страх и море. И то и другое – соленое, и то и другое напоминало об ужасе и свободе. Она всмотрелась туда, куда вела тропинка, в глубину леса. Там крылось спасение от тех, кто держал ее в неволе. Там ждал ее он, и у него были наготове лошади, припасы, план и место ночлега. Она оттолкнулась от дерева, собрала оставшиеся силы, но что-то ее удержало. Что-то внутри велело ей подождать. «Подумай, – сказало оно, – подумай, чего будет стоить такая свобода».

Далекий звук заставил ее вздрогнуть. Собаки! Они вот-вот настигнут беглянку; мешкать нельзя. Но голос внутри было не заглушить. «Подумай», – остерегал он.

Мама? Как мне быть?

В ответ ночной ветер наполнил ее ноздри запахом моря. Лай собак со стороны деревни стал громче, теперь за ним слышались голоса. Внимание Бесс привлекло движение впереди, во тьме. Она, без сомнения, различила очертания всадника и лошадей. Те, кто охотился за ней, лишат ее жизни, это девушка знала точно. Но какую цену она заплатит Гидеону за свободу?

Нет. Я к нему не пойду. Не пойду…

Она повернула и бросилась по тропинке, шедшей на восток, прочь от деревьев, прочь от голодных собак, прочь от него. Через пару мгновений вырвалась из леса и помчалась по пружинящему дерну, по открытой местности, к тому единственному, что ей осталось, – к морю. Она не столько услышала, сколько почувствовала, что он преследует ее. Оглянуться девушка не смела. Когда она добралась до тропинки среди скал, над горизонтом поднялось влажное солнце, за которым тянулся по морю горький кровавый след. Плоский, без теней, дневной свет пришел на смену ночи, и Бесс оказалась на виду. На скале, у обрыва, беглянка остановилась. Глядя в сторону деревни, она видела пылавшие в сером сумраке факелы и различала смутные, лишенные черт фигуры, быстро приближавшиеся к ней. Даже сквозь завораживающий шум волн беглянка услышала, как бьют оземь копыта. Он не звал ее, но она узнала его голос у себя в голове: «Бесс! Бесс! Бесс!»

Девушка не хотела оборачиваться. Встреться она с ним взглядом, воля оставила бы ее. Внизу, под высокой водой, не было видно песка, только глубокое море и дробящий кости известняк и кремень. Солнце взобралось выше, и, подняв глаза к облакам, Бесс увидела небо, возвещавшее конец света, прежде чем шагнула вперед, в никуда.

Меня зовут Элизабет Энн Хоксмит, мне триста восемьдесят четыре года. Каждое новое место требует новой летописи, и здесь начнется моя «Книга теней».

Имболк

2 февраля 2007 года,

полнолуние

В первое утро в коттедже «Ива» я проснулась на рассвете, под густой снегопад. Окрестности робко кутались в горностаевый мех, дожидаясь, пока смогут открыться мне при более близком знакомстве. Небо ненадолго зарделось, поманив ускользающим теплом. Из окна спальни, как я и ожидала, открывается прекрасный вид на деревню Метрейверс. Домик мой стоит на возвышенности за лугом, он приятно отделен от скопления коттеджей под соломенными кровлями и короткого ряда кирпичных домов, образующих центр деревни. По краям луга, который также может похвастаться ручьем в меловых берегах и прудом для уток, обосновались почта и магазинчик, постоялый двор с претензией и автобусная остановка, с которой ребятишек забирают в школу, а пенсионеры ездят на еженедельный рынок в Пасбери. Церковь стоит на другой стороне луга, чуть в глубине, ее почти полностью скрывают могучие тисы. По улице за церковью можно выйти к каналу, который убегает на восток, к Пасбери. От крыльца дома я замечу любого, кто идет в мою сторону, а скромные заросли во дворе обеспечивают мне уединение. Я самостоятельно могу выбирать, когда видеть людей, а когда не быть на виду.

Я изо всех сил стараюсь быть неприметной, насколько позволяет моя, скажем прямо, необычная внешность. Женщина, которая живет сама по себе, всегда привлекает внимание, особенно если она чем-то отличается от прочих. Из этих соображений я собираю свои длинные волосы в свободный хвост и часто ношу шляпу. Отец говаривал, что у меня осенние волосы и что это, наверное, оттого, что я родилась в сентябре. Что верно, то верно, цветом кудрей я удалась под стать этому времени – смесь лощеного блеска спелых каштанов и яркой дубовой листвы, отливающей медью, когда год клонится на убыль. Сам по себе такой цвет, даже в сочетании с исключительной длиной волос, не вызывал бы любопытства. А вот то, как эти насыщенные тона оттеняют широкую белую прядь, сбегающую ото лба справа, заставляет незнакомцев присматриваться. Это не серебристая отметина зрелости, это снежно-белая полоса, ледяной мазок, словно богиня зимы коснулась меня и оставила след. Хотела бы я, чтобы происхождение этого «подарка» было так безобидно. Но правда куда мрачнее.

К тому же я высокая и, несмотря на изрядный возраст, по-прежнему живая и сильная. Судя по внешнему виду, мне не дашь больше пятидесяти. Я одеваюсь удобно и практично, так чтобы не привлекать внимания. Сейчас, похоже, моду можно приспособить к капризу любой женщины, и свои длинные юбки, любимые богатые ткани, дорогие мне предметы одежды, собранные за много лет скитаний по земле, я могу носить, выглядя всего лишь немножко чудаковатой.

Уверена, коттедж после некоторых изменений хорошо подойдет для моих нужд. Я собираюсь проложить дорожку от задней двери к ручью, который бежит под ивами, давшими дому имя. Изгородь из остролиста по переднему краю двора надо бы засадить погуще, а еще нужно будет отыскать место для бузины, березы и рябины, когда придет время. Сад предстоит полностью перекопать и как-то исправить нехватку тени с западной стороны дома. Огороду там будет хорошо, но места много, а любые другие посадки точно засохнут. Дом пока пусть остается как есть, лишь бы дурная погода не помешала мне работать на улице. Если ночь нынче выдастся ясная и лунная, я промерю огород и размечу его ореховыми прутиками. Может, даже отважусь выйти на ночную прогулку, хотя вряд ли дойду до опушки большого леса, который виден на горизонте за домом. Он манит меня, но я еще не готова туда отправиться. В другой раз.

В такой ясный день, как сегодня, когда все кругом свежо и устремлено в будущее, легко на какое-то время забыть о прошлом. Словно оно не может бросить тень на незапятнанный снег. Имболк[1]1
  Имболк – один из четырех праздников ирландского календаря, отмечаемый в начале февраля.


[Закрыть] – мое любимое время для поисков дома, оно знаменует взгляд в будущее, ожидание возрождения и обновления. Но расслабляться нельзя. Нельзя позволять себе утратить бдительность. Живописные окрестности, конечно, вполне безобидны, такими же, предсказываю, окажутся по большей части и мои соседи. Опасность, как всегда, придет издалека. Она не сидит в засаде, а неотступно следует за мной. Мне нельзя становиться уязвимой, поддавшись иллюзии безопасности.

6 февраля 2007 года,

Луна в третьей четверти

Снег все еще окутывает долину, хотя его уже запятнали. Судя по следу, оставленному брюхом барсука, по моему заднему двору проходит его тропа. Нужно будет отговорить барсука выкапывать мои молодые растения, когда придет Остара[2]2
  Остара – древнегерманское божество, связанное с приходом весны.


[Закрыть]. Тропинка перед калиткой почернела, а деревня стала напоминать месиво из бурых садов и серых, бугристых изваяний, оставленных детьми. Острожные пешеходы вытоптали в ледяной воде на скользких тротуарах плотные островки осевшего снега. Все мы на время обрели причудливую походку. Каждый шаг короче, чем ожидаешь: или срываешься, оскользнувшись, или неловко напрягаешь мышцы, когда ноги разъезжаются по слякоти. Люди слишком заняты погодой, чтобы причинять мне беспокойство.

Я начала работать в саду, но земля в чудовищном состоянии из-за тающего снега. Мало что можно сделать, разве что распланировать все и предварительно расчистить. Это вынудило меня заняться домом. Комнаты в нем удивительно маленькие и низкие, две в передней части, две позади, и на первом этаже, и на втором, из-за чего спереди он похож на кукольный домик с окнами по обе стороны от входа. Мне не нравится, что дверь открывается прямо у подножия лестницы, но с этим ничего не поделаешь. Чтобы это изменить, нужно перестраивать дом, нанимать рабочих, а чужие люди рядом на несколько недель – это цена, которую я не готова заплатить.

Из передней комнаты выйдет прекрасная гостиная, хотя я редко буду ею пользоваться. Столовую можно приспособить для сушки растений и хранения масел и травяных подушек. Основная работа ждет меня в кухне. Сегодня я провела там много времени, прикидывая, где лучше расставить настойки и мази. В кухне отличная угольная печь, пол выложен квадратной плиткой, стеклянная дверь в сад выходит на запад. Я разожгла печь, бросила в нее пучок шалфея и благословила дом его резко пахнущим дымом. Стоя с закрытыми глазами и наслаждаясь покоем и радостью, наполнявшими мое новое жилище, я уловила тихий царапающий звук. Волосы у меня на шее встали дыбом, казалось, по хребту ползет гусеница. Я открыла глаза и посмотрела туда, откуда исходил звук. Тревожиться было не о чем. Древесная мышь с желтой шейкой грызла оконную раму. Я отодвинула защелку.

– Доброго тебе утра, – сказала я. – Может, зайдешь?

Мышь пару мгновений смотрела на меня блестящими, как росинки, глазами, а потом шмыгнула в открытое окно. Когда она скользнула мимо меня, а ощутила, как холодны ее голые ушки. Мышь обежала кухню кругом, прежде чем устроиться возле плиты, и принялась мыть лапки. Я принесла ей кусочек хлеба.

– Заключим договор, – заявила я. – Скажи своим, чтобы не трогали мои припасы, а я за это буду каждый день оставлять тебе поесть на подоконнике. Согласна?

Мышь прервала свое занятие. Ни звука это крохотное создание не издало; я поняла, что она приняла мои условия. Избавить припасы от внимания мышей – это стоит нескольких крошек.

Я уже расставила по местам дубовый стол, комод и шкафчик с ящиками, который как раз встал рядом с глубокой раковиной; развесила на дальней стене полки для многочисленных банок. В кухне, по счастью, и тепло, и светло, здесь будет приятно работать. Прошлой ночью лунные лучи падали сквозь окна, на которых нет занавесок, и омывали комнату жемчужным светом.

Позже я вышла в рощицу и зажгла свечу, призывая духов и фей леса. Я пригласила их показаться, заверив, что им здесь рады и что я не отниму у них дом, принадлежащий им по праву. Я в их лесу гостья, и пока я здесь, буду пользоваться им бережно и уважительно.

10 февраля 2007 года,

Луна в четвертой четверти

Снег стаял, и его сменил стальной мороз, а это значит, что садом я по-прежнему заняться не могу. Тем не менее у меня получилось уделить внимание изгороди из остролиста, – она его давно требовала, – и расчистить место для новых растений. Изгородь, судя по всему, частично насадили, когда строили дом, что, как я понимаю, было больше ста лет назад. Кажется, это случилось так давно, мир столько вращался и содрогался за минувшее столетие. И все же для меня это лишь глава из жизни. По совести сказать, у меня больше общего с древним дубом на деревенском лугу, хотя сомневаюсь, что он видел столько весен, сколько я.

Пока я трудилась над остролистом, прискакала белка, поглядеть, чем я занята. Отличная особь с длинным хвостом и густым серебристым мехом. Я позвала ее, чтобы подошла поближе, и она с радостью забралась по руке ко мне на плечо и уселась там. Общество диких созданий утешает, а их доверие радует. Я поняла, что за мной наблюдают. Разумеется, я постоянно начеку, чувствую, когда на меня смотрят, но в этот раз я не встревожилась. Присутствие незваного гостя было мирным. Я остановилась и потянулась, расправляя уставшую спину, а белка тем временем спрыгнула и поспешила прочь. На дорожке я увидела худенькую девочку. Одета она была не по погоде, мерзла и переминалась с ноги на ногу в модных сапогах. Она смотрела прямо на меня, и на ее приятном лице читалось любопытство.

– Доброе утро, – сказала я и выжидающе замолчала.

– Здрасте. – Голос у незнакомки был мягкий. – Что это вы делаете?

– Как видишь, – я указала совком, – чиню изгородь.

– Холодновато, как по мне, в саду-то возиться.

Она потерла руки и стала на них дышать.

Я гадала, сколько ей лет. Ростом она была ниже меня, но большинство женщин ниже. Может, пятнадцать? Шестнадцать? Граница взрослости смещается от десятилетия к десятилетию, взад и вперед, теперь я уже не могу точно угадать возраст. Облегающая одежда и явное желание выставить напоказ тело говорили о молодой женщине, а неуверенный голос и речь указывали на неловкого ребенка. Семнадцать, решила я. Немногим больше, чем было мне, когда рухнул мой мир. Когда меня выбросило в будущее, где предстояло скрываться и жить в одиночестве.

– Мне нравится этот дом, – призналась девочка. – Забавно, как он наверху устроился и следит за деревней. У него окна, как глаза с улыбкой, правда?

– Можно и так сказать.

– Я увидела дым над трубой, – продолжила она. – Здесь никто не жил, когда мы приехали. Вы, значит, тоже тут недавно?

– Да, это так.

– Мы месяц. А кажется, что уже вечность.

Она махала руками – и от волнения, и чтобы согреться.

– Тебе не нравится деревня?

– Да нет, место нормальное: поля и все такое, но делать-то здесь нечего.

– Нет того, к чему ты привыкла?

– Не, мы из Бейзингстока сюда переехали. А до того жили в Далвиче. Бог знает, где окажемся потом. Маме просто стукнет вдруг – и все, мы собираем вещи. Она думает, мне в деревне будет лучше. Меньше вариантов во что-нибудь вляпаться. Но тут скорее меньше вариантов на хоть какую-то жизнь.

Я посмотрела на нее внимательнее. В этом юном создании было что-то – что-то притягательное, честное, доверчивое, что редко видишь в незнакомцах. Я поймала себя на том, что думаю, не предложить ли ей чашку горячего шоколада, чтобы согреть озябшие пальцы. Но нет. Приветить безобидных соседей, познакомиться с ними, было бы так легко – но я не должна этого делать. Я снова занялась своим делом, отвернувшись от девочки.

– В такой день надо надевать теплое пальто, – посоветовала я ей.

Я чувствовала, что она еще мгновение смотрела на меня, а потом услышала, как девочка пошла прочь. Признаюсь, тело сковал холод, от которого не избавишься, сколько бы ни трудился в саду. Вскоре я ушла в дом и стала хлопотать в кухне, не желая думать о суровой правде, заставившей отослать девочку. Видит небо, я привыкла жить сама по себе; нельзя сказать, что мне такое положение вещей незнакомо. И тем не менее уединение и одиночество разделяет лишь одно содрогание. Я живу, сознавая, что друзей у меня нет не по выбору, а по необходимости, ради моей же безопасности, ради безопасности любого, кто ко мне приблизится.

Я занялась распаковкой оставшихся коробок. Есть нечто утешительное в созерцании заставленных полок, поэтому к моменту, когда на место была водружена последняя банка маринованной свеклы, я стряхнула с себя печаль. Блестящие ряды стекла и припасов указывали на порядок и надежность. В тот вечер я зажгла в кухне только свечи и села у печи, открыв заслонку, глядя, как горит яблоневое полено. Вид его согревал меня не меньше, чем жар, который оно давало. Облачена я была, как привыкла зимой, во много слоев удобной одежды: сорочку из тонкого шелка, мягкие шерстяные рейтузы, хлопковую рубаху, тяжелую репсовую юбку, подметавшую пол, и два легких свитера. Сапожки из кожи тюленя подарил мне рыбак-инуит, когда я жила на обширных ледяных равнинах Севера. Я стащила через голову вязаный полушерстяной свитер. Пряжа потрескивала, когда я его снимала. Мелкие искорки проскочили в сумраке между нитками и моими волосами, внимательный глаз мог бы их заметить. Я повернулась к столу и налила в лампу немножко масла, чтобы согрелось. Розмарин. Вскоре комнату наполнили восходящие к потолку испарения. Как всегда, запах напомнил о матери. Глаза у нее были голубые, как цветы розмарина, а влияние на мир таким же мощным и придающим сил, как аромат этого растения. Даже сейчас я вижу, как терпеливо она учит меня связывать пучки ветвистых стебельков и подвешивать их для сушки. Мне было не больше шести. Она вставала у меня за спиной, обхватывала руками и склонялась, чтобы помочь детским неловким пальчикам. Меня окутывала безграничная материнская любовь, я вдыхала мамин природный сладкий запах. В ней было столько терпения. Столько нежности. Столько решимости научить всему, что она знала, разделить со мной свои удивительные познания. Жесточайшая из пыток в мои немалые годы – то, что скорбь не убывает, не спадает ниже привычного уровня. Она просто длится, она – мой единственный спутник в океане времени.

13 февраля 2007 года,

Луна входит в созвездие Козерога

Все еще холодно, но мороз чуть ослаб. Сегодня я совершила вылазку в деревню. Я сознавала, что откладываю ее. Я не хочу заводить никаких знакомств с соседями, кроме самых поверхностных, но понимаю, что держаться совсем наособицу неправильно. Быть затворницей означает казаться загадочной сверх того, что могут вытерпеть деревенские жители в теперешние новые времена. Лучше позволить себе вежливо обмениваться с людьми кивками, приветствиями и репликами о погоде. Я стараюсь в разговорах быть скучной, до грубости, если этого не избежать. Делюсь только самыми необходимыми сведениями с теми, кто захочет достроить за меня невыразительную историю. Так меня могут оставить в относительном покое. Однако я не думала, что встречу в деревенском магазине, куда зашла за кое-какой бакалеей, ту девочку-подростка. Моя немногословность во время нашей прошлой встречи ее явно не отпугнула, она, похоже, была даже рада меня видеть.

– Как изгородь? – осведомилась девчушка.

– Понемногу обретает форму, спасибо.

– Вы будете красить стены снаружи? – спросила она. – Я как-то видела похожий домик, светло-голубой, с белыми рамами и синей дверью. Такой сказочный. Было бы супер.

Она смотрела на меня сияющими от своей придумки глазами.

Я задумалась, чем ей так интересен мой дом. Она, как и в прошлый раз, была одна. У нее что, нет друзей? Насколько я знала, девочки-подростки редко ходят поодиночке. Я напомнила себе, что она тоже здесь новенькая, и, возможно, у нее еще не было времени завести друзей.

– Я об этом не думала, – ответила я. – Цвет стен не так уж важен.

После чего продолжила выбирать покупки, надеясь, что на этом все и кончится, но она повлеклась за мной по проходам, как назойливая цветочница.

– А собака у вас есть? У вас отличный сад для собаки, и лес сзади. Мама мне не позволяет завести. Говорит, от шерсти пылесос забьется.

– Нет. Собаки нет.

Я сняла с полки пакет коричневого сахара.

– Ой, я тоже люблю коричневый. Особенно хрустящий. С хлопьями. Вы хлопья любите? Вот они, тут, смотрите. Медовые или кокосовые? Нет, такие худые, как вы, наверное, мюсли едят. Вы мюсли любите?

Широко улыбаясь, она взяла коробку.

Я холодно на нее взглянула.

– Не многовато вопросов? – поинтересовалась я, продвигаясь к прилавку и желая поскорее уйти.

– Вот и мама так говорит. Но, с другой стороны, как я что узнаю, если не буду задавать вопросы?

– Еще один.

– Да, это у меня, наверное, само собой выходит.

Она хихикнула; радостный звук, словно весенний дождь бьет по луже.

Мне сдавило грудь, когда я поняла, что она напоминает мне не меня саму, только моложе, а Маргарет, мою любимую, милую маленькую сестричку. Маргарет, с ее легким шагом и живым смехом. Маргарет, обожавшую меня так же сильно, как я обожала ее. Да, в открытости и невинности этой девочки было что-то схожее с натурой Маргарет. Я кивнула, благодаря хозяйку магазина, протянула деньги. Когда я повернулась к двери, девочка оказалась передо мной; она загораживала дорогу и словно ждала чего-то.

– А ты не должна быть в школе? – спросила я.

– Учитель на курсах. У нас свободный день, занимаемся дома.

– Тогда тебе надо туда, заниматься?

Девочка оказалась достаточно хорошо воспитана, чтобы покраснеть.

– Я пришла за валентинкой, – сказала она. – Только не могу выбрать. Смотрите.

Она показала на открытки, выставленные у прилавка.

– Смешную, секси или романтическую, как думаете?

– Зависит от того, для кого она.

Подросток покраснел еще гуще и уставился себе на ноги.

– Для Майкла Форестера.

– И какой он, Майкл Форестер?

– Отпад. Всем нравится. Особенно девчонкам. Он еще спортсмен отличный. Легкая атлетика, регби, плавание. Всегда побеждает. Такой крутой.

– Судя по всему, эго у него достаточно раздуто и без тебя. Я бы не стала тратить деньги.

– Ой нет, он милый. Как-то передо мной дверь придержал. И «привет» сказал.

– И сколько ты уже носишь факел во имя этого идеала?

– Что?.. А, не знаю. Я с ним только месяц назад познакомилась.

Голос у нее упал до шепота, весь ее вид говорил о мучении невзаимной любви. Девочка была довольно хорошенькой, но уверенности в себе ей явно не хватало. И еще кое-чего. Несмотря на всю показную лихость, она казалась немного не от мира сего, что странным образом выглядело симпатичным для взрослого, но среди ровесников должно было стать недостатком. Теперь я поняла, как, наверное, одинока эта девочка. Она не вписывалась. Была чужой. Сейчас, когда она за собой не следила, одиночество исходило от нее болезненными волнами. Звук колокольчика над дверью магазина избавил меня от необходимости и дальше давать советы.

– Доброе утро, миссис Прайс. Теган, как ты, дорогая? Как мама? А, вот и наша загадочная новая соседка, простите, что до сих пор не наведался к вам, поприветствовать в Метрейверсе.

Я обернулась и увидела толстого бородатого мужчину, протянувшего мне руку. Глаза у него светились жизнелюбием, улыбка была широкой и сердечной, но от одного его вида у меня застучало в висках. В этом не было его вины. Откуда ему было знать, как на меня подействует присутствие священника? Откуда догадаться, какую ярость пробуждает во мне его церковь? Церковь, которая осудила мою мать и отняла ее у меня. Я глубоко вздохнула, чтобы успокоиться, но от его одеяния все еще исходил слабый запах вина причастия. Рука его по-прежнему была протянута ко мне. Он ждал. Ждала девочка. Ждала за прилавком миссис Прайс. Всего мгновение, но оно определит мое положение в деревне на время, что я тут проживу! Я распрямила плечи и выдавила улыбку, прижимая к себе покупки.

– Прошу прощения, – сказала я, кивая на пакеты.

– О, не волнуйтесь, – он улыбнулся и опустил руку. – Я – Дональд Уильямсон. Меня чаще всего можно найти в доме викария. Не стесняйтесь, заглядывайте; Мэри будет рада с вами познакомиться.

– Спасибо. Я пока разбираю вещи, но на будущее запомню.

Я стала протискиваться мимо него к выходу, борясь с отвращением, которое вызывала во мне подобная близость представителя его братии.

– В любое время, – пробубнил он. – И надеюсь увидеть вас в воскресенье. В десять. Мы всем рады.

Я захлопнула дверь, чтобы не слышать дальнейших увещеваний, и направилась домой. Даже спустя столько времени я, оказывается, едва могла скрыть свои чувства к церковнику. Все основания испытывать подобные эмоции у меня были, но я все равно на себя злилась. Глупо, нужно лучше владеть собой, нелепо пылать яростью по отношению к каждому безвредному священнику, с которым столкнешься. Я еще не перешла деревенский выгон, когда меня вдруг пронзило дурное предчувствие. Как бы ни выбила меня из колеи встреча со священником, я поняла, что это – отдельная угроза. Остановилась. Подняла подбородок и медленно осмотрелась. Ни движения. Ни тени. Ничего необычного. Молчащие домики, крытые соломой. Тихая улица. Пустая автобусная остановка. Утки, с бодрящей пошлостью крякающие на пруду. Бояться нечего. И все же я испытала немалое облегчение, добравшись до укрытия в коттедже «Ива» и быстро закрыв за собой дверь.

17 февраля 2007 года,

новолуние

Ясное небо, как раз для первого дня торговли на рынке в Пасбери. Я встала до рассвета, чтобы загрузить машину товаром. Машина эта, с любой возможной точки зрения, вещь неоднозначная. Старый «Моррис Тревеллер», небольшой и дешевый в обслуживании, но с вместительным багажником и удобными задними дверями; в нем легко возить травяные чаи, масла, лосьоны, мыло, соленья-варенья и вино. Однако он требует весьма утомительной бумажной работы. Нельзя иметь машину и в то же время сохранять тайну личности. Раз в несколько десятков лет мне приходится изобретать себя заново, в основном чтобы соответствовать законам о транспорте и дорожном движении. Тем не менее я признаюсь, что испытываю к самому автомобилю определенные теплые чувства. Я редко езжу на дальние расстояния, но без машины торговать на рынке было бы сложно, а этот прилавок для меня – существенный и единственный источник дохода. И, конечно, он позволяет тем, кому я нужна, меня отыскать. Даже в этот просвещенный Век Водолея я не могу повесить на дверь табличку: «Ведьма. Заклинания и зелья на все случаи жизни». Нет. Нужно подстраиваться, приспосабливаться и являть внешнему миру… приемлемое лицо. Машина не желала заводиться, но на заклинание отозвалась. Двигатель я оставила включенным, пока заканчивала погрузку и закрепляла дверцы веревкой. Я как раз запирала дом, когда услышала, как машина глохнет. Не думая, я собралась, замерла и повторила заклинание. Помедлив секунду, двигатель снова ожил и радостно запыхтел. Лишь вернувшись к машине, я заметила, что у калитки стоит Теган, и по ее лицу было совершенно ясно, что она наблюдала, как я на расстоянии управляюсь с мотором. Она улыбалась, глаза у нее блестели. Я отодвинула ее и заперла калитку.

– Прости, я спешу, – сказала я.

– Куда вы?

– В Пасбери, и если буду копаться, не успею разложить прилавок.

– На рынке? Круто. Можно и мне поехать?

– Что?!

– В Пасбери. С вами. Я бы помогла.

– Спасибо, я замечательно справляюсь сама.

– Да ладно. Вам не надо мне платить. Просто подвезите, а я помогу разгрузиться.

Она кивнула в сторону багажника, потом нагнулась и заглянула в заднее стекло.

– А что там вообще?

Я посмотрела на девочку. Как всегда, слишком легко одета для такой прохладной погоды, и какая-то потерянная, от чего я не могла просто отмахнуться.

– Ты почему не спишь в такую рань? – спросила я.

Она пожала плечами.

– Мама разбудила, когда с ночной смены пришла. А опять уснуть не вышло. Она вырубилась, как выключатель нажала, – девочка пнула камешек. – Мне не хотелось там сидеть, даже поговорить не с кем.

– Мать не будет волноваться, где ты?

– Нет.

Я вздохнула. Я бы предпочла обойтись без общества болтливого подростка, но отказать было трудно.

– Садись. И не трогай ничего, особенно дверную ручку. Она все время… ну вот! Что я сказала?

– Извините.

– И пристегнись. Меньше всего сейчас нужно, чтобы ко мне привязался какой-нибудь дотошный полицейский.

Городок Пасбери ничем не примечателен, но магазинов и разных услуг в нем хватает. Сам рынок, честно говоря, уныл. Торгует вперемешку дорогой едой, антиквариатом сомнительного происхождения, товарами для домашних животных, фарфором в густой глазури и одеждой со срезанными ярлыками. Я оставила за собой небольшое торговое место, но расположено оно удачно: в устье главной улицы, где проходят почти все покупатели по дороге с автостоянки и автобусной остановки – или к ним. Теган от души поработала, помогая разложиться, она явно не спешила меня покидать. Заинтересовалась товаром настолько, что я быстро утомилась объяснять ей, что к чему. Я вручила ей горсть монет.

– Сходи, купи нам горячего попить, – велела я.

Едва она ушла, молодая женщина с прогулочной коляской остановилась у прилавка и, нахмурившись, склонилась к маслам. От нее веяло таким беспокойством, такой злостью, что я отступила на шаг назад. На скуле у нее, у самой линии волос я заметила лиловое пятно. Она поймала мой взгляд и повернулась, чтобы волосы свесились вперед, но поняла, что я видела синяк. Веки у младенца были красные, но он спал в коляске.

– А для чего это? – спросила женщина, тыкая в пакет с листьями розмарина.

– Помогает при ревматизме. И при болезненных месячных. Листья заваривают как чай.

– Чай? Запах мерзкий. А это для чего?

– Это мазь с алоэ вера. Бальзам от ожогов, укусов насекомых и всякого такого.

Она положила баночку обратно на прилавок. Мне было жаль бедняжку, такую молодую – и так явно несчастную. Я указала на пузырек с маслом бергамота.