Текст книги "Зимняя ведьма"

– С тех пор источник Финнон-Лас получил название Проклятый Источник.

Кай зевает и тянется.

– Прекрасная сказка на ночь, миссис Джонс.

– Это вам просто неинтересно, мистер Дженкинс, а то бы у ваших ворот уже собрались желающие излечиться. Ведь лишь настоящий хозяин источника может использовать его в полную силу. Ибо истинный владелец Финнон-Лас – хозяин источника. Или хозяйка.

Кай смеется:

– Ох, надо бы вывеску сделать. Нам бы не помешал дополнительный доход.

Миссис Джонс фыркает, и глаза ее закрываются.

– Смейтесь, смейтесь. Факты есть факты.

Сказав это, она замолкает и погружается в глубокий сон.

Утро вторника. Кай стоит у входа в поместье и беспокойно кричит:

– Моргана!

Он складывает руки и направляет свой крик в сторону холмов, где, как он уверен, она и прячется.

– Мор-га-на!

Ничего. Ни малейшего движения. Собак тоже не видно. Миссис Джонс сидит в коляске, у нее на коленях корзинка для продуктов. Принц вертит головой, чтобы избавиться от назойливых мух. Нет еще и восьми утра, однако с безоблачного неба на землю уже падают жаркие лучи солнца.

– Вы что, не сказали ей, что мы собирались на рынок утром, мистер Дженкинс? – спрашивает миссис Джонс.

– Разумеется, я ее предупредил.

Кай чувствует раздражение. Если бы она не хотела ехать, так бы и сказала, думает он. Он понимает, что это невозможно, но знает: Моргана могла бы даже и без слов выразить свои мысли. Чертыхаясь, Кай взбирается в повозку, и Принц на мгновение теряет равновесие, пытаясь адаптироваться к внезапной смене веса. Взмах поводьями – и повозка уже несется вдаль. Без Морганы скучно и неуютно. Не в первый раз Кай понимает, как красноречива бессловесность его жены, ведь с ней даже тишина воспринимается иначе.

Дорога к Трегарону узка и извилиста, но достаточно безопасна, если нет дождей. Воздух сегодня тяжелый и жаркий. Рубашка Кая под жилеткой вся влажная и прилипает к спине. Миссис Джонс пытается завязать разговор, но Кай не в силах его поддерживать. Его настроение портится от мысли, что Моргана сама выбрала остаться дома. Он хотел бы, чтобы жители Трегарона видели его новую супругу, очаровательную, сидящую в коляске рядом с ним, совершенно забывшую о нелепости, произошедшей на воскресной службе. Он хотел бы, чтобы Моргана тоже могла пройтись вдоль палаток, выбирая продукты для кладовой и какие-нибудь мелочи для себя – ленту для волос или кусочек кружева. Он бы хотел видеть, как другие люди не могут глаз от нее отвести. Теперь Кай мог сам себе признаться: он гордился Морганой и хотел показать ее окружающим, но не получилось. К тому времени, как они проезжают мимо огромного дома Изольды на главной площади и Принц заходит на двор гостиницы «Талбот», на душе у Кая чернее самого черного парадного цилиндра, который он обычно надевает по случаю удачной сделки. Миссис Джонс же очень рада спуститься на твердую землю. Кай толкает покрытую металлическими пластинками дверь гостиницы. Трегарон уже давно зарекомендовал себя как город, куда съезжаются самые успешные погонщики Уэльса, и гостиница «Талбот» – его центр. Кай приветствует бармена и заказывает кружку эля. Наблюдая, как пенистый напиток заполняет кружку, он облизывает губы – из-за жара и влажности, да и не лучшего настроения Кай отчаянно мучается от жажды. Несколько фермеров уже здесь, в ожидании своей пинты пива. Одни стоят, опершись на барную стойку, другие сидят тесными компаниями, склонив головы и явно обсуждая что-то важное. В этом помещении заключаются сделки, покупается и продается домашний скот. Обсуждаются рабочие моменты, даются займы на сельскохозяйственный инвентарь. Тут мужчины могут поговорить о делах в отсутствие женщин, занятых мелкими делами на площади. Кай здоровается с пожилым человеком, сидящим рядом, и делает жадный глоток темного эля. Он вытирает пену с верхней губы тыльной стороной ладони, испустив глубокий вздох удовлетворения. В конце концов, отсутствие женской компании – к лучшему.

– Ох, ох! Похоже, тебе очень не хватало глоточка эля, Дженкинс Финнон-Лас!

Бодрый голос, раздавшийся откуда-то сзади, может принадлежать только Даю, кузнецу. Кай поворачивается, не в силах скрыть улыбку, отставив кружку в сторону, чтобы пожать огромную лапищу мужчины. Кузнец Дай, как его здесь называют, а до него звали его отца – настоящий исполин. Будучи даже не шести футов в высоту, а скорее семи, он настолько широк в плечах, что через большинство дверей протискивается боком. Однако Дай идеально годится для работы, которую выполняет, – он кует для погонщиков. Его руки слишком огромны и грубы, чтобы подковать любимую лошадку или породистого скакуна из конюшни, например, самого лорда Кардигана. Но он идеально справляется с тысячами бычков и телок Уэльса, которые просто не смогут преодолеть без подков трехнедельный перегон.

– Итак, Дай, позволь тебя угостить. Первая пинта в сезоне, – сказав это, Кай подает знак бармену.

– Добрый самаритянин, – говорит кузнец, добродушно похлопав Кая по спине, отчего у того на мгновение перехватывает дыхание. – Как там твои лошадки поживают? Готовы к перегону?

Кай хрипло отвечает:

– Да, все неплохо. Я приведу их в конюшню на следующей неделе.

– А когда уезжаешь?

– В последний вторник месяца. Я пошлю за тобой и Эдвином, когда мы будем готовы.

– Ага.

Дай делает паузу – бармен подает ему пиво, потом благодарно подмигивает Каю и опрокидывает большую часть эля в глотку за несколько шумных глотков.

– Вижу, сегодня ты, стало быть, приехал по делам, – говорит Дай. И указывает на фигуру у дальнего окна. – Гляди-ка, там твой друг.

Кай хмурится. Они с Ллевеллином Пен-ир-Риолом совсем не друзья, и кузнец об этом прекрасно знает. Когда-то занимавший должность главного погонщика, этот человек представляет собой живой образец того, что может случиться, если утратишь доверие клиентов. Ллевеллин замечает, что на него смотрят, и поднимает кружку с элем, приветствуя знакомых жалким подобием улыбки. Кай наклоняет голову на полдюйма – на большее он просто неспособен. Дело отца должно было перейти к Каю, а не к этому проходимцу, но тут умерла Кэтрин. Никто не может быть главным погонщиком, кроме женатого человека. Даже мужчина, потерявший жену! Главный погонщик должен быть женат и иметь свое поместье, чтобы у него было куда вернуться. Неприкаянный бродяга, не имеющий ничего своего, может соблазниться вознаграждением, которое получит от покупателей в Лондоне, и не вернуться в родные края. Конечно, какая-то сумма из этого причитается ему самому, но значительная часть вознаграждения предназначена фермерам и горожанам, которые доверили ему свои дела. И чтобы у погонщика не возникло соблазна сбежать с деньгами, он должен иметь собственные хозяйство и жену.

Ллевеллин скоро – по мнению многих, даже слишком скоро – занял должность главного погонщика. Местные жители не очень его уважали, нашлись и те, кто выразил свои сомнения в том, что кандидатуры лучше не найти. Но времени оставалось мало, и чтобы пережить предстоящую зиму, местным нужна была помощь погонщика. Ллевеллин Пен-ир-Риол хотел создать о себе правильное впечатление, и в этом переусердствовал. Взяв огромную ссуду в банке Трегарона, Ллевеллин купил много скота, и на момент отъезда его поголовье было самым многочисленным в округе. Обманутые видом его животных, фермеры решили доверить свой скот и безопасность своих семей человеку, которого до этого особо не жаловали. Кай хорошо помнил, как Ллевеллин отправился в перегон и как неприкрыто наслаждался своим новообретенным статусом. Он даже заявил, что по возвращении, когда у него будет много денег, хотел бы купить Финнон-Лас. Мысль о том, чтобы продать свой дом, ферму своего отца, такому гнусному человеку, была Каю ненавистна, но, сбитый с толку горем, он боялся, как бы это не оказалось в итоге единственно возможным решением.

Ллевеллин добрался до пастбищ быстро и с совсем небольшими потерями. Весь скот был распродан за приличные деньги, и в городе уже праздновали, когда вдруг появились страшные новости. На обратном пути Ллевеллина ограбили, забрав все деньги – и его вознаграждение, и все, что он должен был доставить фермерам, – бандиты застигли его на переправе через реку Ипинт. Он очнулся с пробитой головой в придорожной канаве, без единого пенни в кармане. После того как шок и гнев утих и были предприняты усилия, чтобы поймать злоумышленников, обнаружить которых, разумеется, не удалось, Ллевеллин и жители Трегарона были в отчаянии: он целиком и полностью отвечал за то, что вез с собой. Почему он счел нужным возвращаться домой в одиночку? Почему не поехал на дилижансе? Почему не нанял людей для охраны? Среди жителей города поговаривали, будто у Ллевеллина были карточные долги и что на самом деле он припрятал где-то все деньги.

При всей своей ненависти к нему Кай в этом сильно сомневался. Не похоже, что Ллевеллин чахнет над своим богатством, как Кощей. Скорее, он просто чахнет. Глядя на этого человека, Кай видит в нем того, кто хотел взлететь к звездам, но быстро упал. Его тело высохло: словно потеря денег и уважения пожирает его изнутри. Хотя у Ллевеллина больше нет стада и поместье теперь совсем крошечное, он продолжает носить одежду погонщика: длинное (до земли) пальто и широкополую шляпу. На Кае она выглядит уместно, но Ллевеллин кажется прямо-таки призраком, тщедушным и слабым. Будучи неспособным возненавидеть себя, он обратил свою ненависть на окружающих, сначала на бедную жену, то и дело появлявшуюся на людях с синяком под глазом, потом на сына-подростка, который в результате сбежал из дома, поклявшись не возвращаться, и, в конечном счете, на своего преемника, Кая. Ллевеллин ни от кого не скрывает, что кандидатура Кая ему не нравится. Трезвонит направо и налево, что тот слишком молод, слишком неопытен и всех разорит.

Где-то в глубине души Кай боится, как бы Ллевеллин не оказался прав. Боится смотреть в будущее и загадывать. Еще один неудачный перегон может обернуться для города катастрофой. Нужно учесть все риски: погоду, эпидемию, происки угонщиков скота и недобросовестных торговцев, панику среди стада, потерю животных. Кай должен вернуться целым и невредимым. Он знает, что запустил хозяйство, когда умерла Кэтрин. Потребовалось время, чтобы восстановить стадо и свои силы и подготовиться к решительному рывку. Кай не следил за фермой целых два года и в финансовом отношении еще не очень оправился. Этот перегон должен пройти настолько хорошо, насколько это возможно, чтобы обеспечить будущее Финнон-Лас. Будущее Кая и Морганы.

– Ох, я думаю, он хочет поговорить с тобой, Дженкинс, – произносит кузнец.

Ллевеллин, пошатываясь, встает и направляется к ним. Кай выпрямляется, опуская кружку. Старик оказывается слишком близко. Когда он говорит, его голос столь же тонок, как и телосложение:

– А, вот и он, наш почтенный гость. Прекрасный главный погонщик. Человек, которому можно довериться, не так ли?

Он поворачивается, чтобы обратиться к присутствующим.

– Конечно, вы все доверились бы такому мужчине, в добротной шляпе, с золотыми часами и новой женой, которую он приобрел специально по такому случаю.

– Попридержи язык, Пен-ир-Риол, – говорит Кай. Он знает, что не должен поддаваться на провокацию, но ему трудно держать себя в руках.

Ллевеллин делает широкий жест рукой, продолжая:

– И женился-то он исключительно для вашего блага, так ведь? Нашел жену именно тогда, когда надо возглавить перегон и сохранить все ваши прекрасные деньги.

– Ты пьян. Иди домой, – отчеканивает Кай.

– Я? Пьян? А в твоей кружке что, интересно? Чай? Слишком уж вы себе высокую планку поставили, мистер Кай Дженкинс. Смотрите не грохнитесь. Падать будет больно.

– Кому, как не тебе, знать, – произносит Кай.

– Да, я очень хорошо знаю. О, не смотри на меня так! Я говорю все это только потому, что забочусь о тебе. Мой первый перегон проходил под руководством твоего папочки, ты знаешь? Хороший был человек, – Ллевеллин делает паузу, покачиваясь, и на лице его появляется противная ухмылка. – И как славно, что он не увидит, во что ты превратил его любимый Финнон-Лас.

Кай больше не может справляться с собой. Он уже заносит кулак, но перед ним вдруг возникает огромный торс Дая.

– Слушай, Ллевеллин. Ни к чему тут такие разговоры, – произносит кузнец, мягко, но уверенно подталкивая шатающегося старичка к двери. – Иди и найди себе место в теньке. Проспись, папаша.

Ллевеллин позволяет увести себя от Кая, но, оглянувшись через плечо, бросает ему вслед:

– Мы все будем наблюдать за тобой, Кай Дженкинс. Весь город! Думаешь, ты сможешь стать таким, как твой отец? Хочешь быть главным погонщиком? Что ж, удачи с этим, потому что тебе она точно понадобится!

Рано утром, стоя в секретном месте на холме, я наблюдала, как Кай с миссис Джонс вышли из дома. Во дворе их ждала повозка, они были одеты парадно. Я слышала, что Кай звал меня, но его слова быстро унес горный ветер. Через несколько мгновений раздался стук копыт, и Принц увез грустных пассажиров в сторону города. Пусть едут одни. У меня нет желания выставлять себя напоказ, как тогда, в часовне. Кто знает, какое еще унижение меня ожидает? Уж тем более, если есть хоть малейший шанс нарваться на преподобного Кадуаладра. День слишком прекрасен и солнце светит слишком ярко, чтобы встречаться с кучей незнакомых людей. Намного лучше остаться здесь и слушать, как бьется сердце холма.

Здесь, на верхнем пастбище, я нашла идеальное место. Много лет сюда забредали овцы – от них на земле образовалось небольшое углубление. С одной стороны от него лежат три валуна, сглаженные дождями, а сверху растет терновник, и его низкие, скрученные ветви и жесткие листья отбрасывают приятную тень. Подползая к краю этой покрытой травой «чаши», я могу видеть все, что происходит на ферме, не опасаясь выдать себя. Корги сидят рядом со мной. Брэйкен начинает ерзать, и я глажу его плотную рыжую шерсть, успокаивая. Он укладывается на свои белые лапки и закрывает глаза. Позади него лениво зевает Мэг. Я улыбаюсь собачкам.

Мы трое сегодня на рынок не пойдем.

Брэйкен виляет пушистым хвостиком по покрытой мхом земле.

Я представляю, как мама отругала бы меня, если бы увидела, как я валяюсь здесь вместо того, чтобы отправиться с корзинкой в руке на рынок. Я переворачиваюсь на спину, на теплую траву. Рассеянный солнечный свет, падающий сквозь ветви терновника, танцует на моих сомкнутых веках, и от этого меня клонит в сон. Здесь, где меня никто не ждет, где я в безопасности, свободная, вдали от людей, я могу спокойно подумать о некоторых вещах. На самом деле в мыслях моих не что-то, а кто-то. А именно, преподобный Эмрис Кадуаладр.

Я все еще ясно вижу выражение его лица – тогда, в часовне, в тот момент, когда он упивался моим унижением. Словно, едва увидев меня, преподобный сразу решил, что я достойна наказания. Его проповедь была слишком туманной, чтобы я подумала, что он говорил обо мне, и все же, я поняла, его неодобрение и гнев были направлены именно в мою сторону. Хотя я не могу объяснить, почему так решила. Я знаю только, что нажила очередного врага. Поверить не могу, что за столь краткое время он сумел обнаружить, что во мне… что-то не так. Что-то, что, признаюсь, никогда не нравилось ни одному проповеднику. Больше всего, однако, меня ставит в тупик потеря моей способности при необходимости переноситься в особое место, подальше от причины проблемы. Я умела это всю свою жизнь, и все же в часовне оказалась в ловушке. Я потеряла дар!

Я знала лишь одного человека, обладавшего этой способностью, кроме меня. Папу. Даже помню, как он в первый раз заговорил об этом вслух. Я не понимала тогда, что так могут делать и другие. Была весна, я помню. Мне было года четыре от роду. Мы прибыли в Крикхауэлл, по каким делам, не помню. Мамы с нами не было, но в этом нет ничего необычного. Мы с папой часто отправлялись куда-то одни. Скорее всего, в тот день нам нужно было в Уайт Харт. Папа усадил меня на деревянную скамейку и велел его ждать. Я быстро потеряла терпение, но не хотела его ослушаться. Мне велели сидеть и ждать, и я сидела и ждала. По крайней мере, мое физическое тело. Я помню, как будто это случилось несколько дней, а не лет назад, что мои веки отяжелели и закрылись, а спина, сквозь тонкий слой платья, ощутила грубый камень, из которого была построена стена гостиницы, около которой я сидела. Я захотела оказаться на сенокосе Спенсера Блэнкона и поиграть с его щенком колли. Я желала быть там и думала, как осуществить задуманное – и за меньшее время, чем потребуется пчеле, чтобы раскрыть крылья, я оказалась там. Я бежала по полю, а высокая трава и перистые овсяницы щекотали мои руки. Я крикнула своим высоким, звонким голосом ребенка, зовя щенка, пока тот не появился. И вместе мы бежали по цветущим лугам, два юных создания, наслаждаясь поздней весной. А потом я услышала голос папы, громкий и полный тревоги, и ощутила на своих плечах его ладони. Я помню, как странно мне было вернуться в себя, словно все произошло само собой. Я снова сидела на скамейке, и папа крепко взял меня за плечи, глядя на меня долгим и пронзительным взглядом. Он больше ничего не сказал, пока мы не оказались вдали от любопытных ушей его товарищей-выпивох. По пути домой он спросил меня, где я была, и я все рассказала ему.

Он задумчиво кивнул, а затем предупредил:

– Выход из тела, Моргана, – это не шутки. Если уйдешь слишком далеко, никогда не сможешь вернуться. Помни об этом.

И я помню. Помню это очень хорошо. Даже сейчас я знаю свои пределы, потому что были моменты, когда я оказывалась на краю между жизнью и смертью.

Мои воспоминания и жара действуют усыпляюще. Когда я просыпаюсь, солнце уже медленно заходит. Не совсем оправившиеся от дремоты, мы с корги выбираемся из нашего логова и идем к поместью. В воздухе ни дуновенья, и сам он кажется тяжелым, как будто близится сезон дождей. Я спешу к источнику, бегу к синей полоске воды, а рядом парят стрекозы, порхая над цветами, растущими вокруг. Я сажусь на каменную стену и опускаю ноги в пруд. Вода восхитительно прохладная, и я начинаю приходить в себя. В тот момент, когда я уже хочу отправиться в дом, вспомнив, что вот-вот должен вернуться Кай, мое тело пронзает лютый холод, причина которого мне неизвестна. Я слышу стук копыт – по сухой дороге к поместью движется небольшая повозка. И тут же понимаю, что это не Кай, а кто-то еще. Кто-то, кто обладает способностью вызывать во мне беспокойство еще до того, как я его увижу. Я слезаю со стены и оборачиваюсь, закрыв глаза от солнца, чтобы попытаться понять, кто нежданный гость. Я вижу ничем не примечательную серую кобылу в скромной, но хорошего качества упряжи. Солнце вдруг застилает появившееся словно из ниоткуда облако, и в его тени я могу ясно различить неприятный силуэт преподобного Эмриса Кадуаладра.

Глава 6

Собаки вертятся рядом, явно столь же взволнованные присутствием этого человека, как и я! Какой может быть цель его визита? Разве ему недостаточно было увидеть, как я опозорилась перед соседями? Он же знает, что Кай должен быть на рынке, так зачем же явился? Зачем ему нужно видеться со мной наедине?

Привязав поводья, преподобный подзывает меня к себе. Быстро поняв, что поблизости ни души, он не затрудняет себя никаким приветствием. Это было бы наигранно и неискренне. И мы оба об этом знаем. Какой бы искусный спектакль он ни разыграл перед паствой в часовне, еще при первой встрече я сразу поняла, что он не в восторге от меня. Думаю, то, что меня стошнило в часовне, вряд ли способствовало нашему сближению. И отвратительный запах, хотя и не такой сильный теперь, его тело источает до сих пор. Я настороже. Брэйкен начинает рыскать и громко лаять. Мэг садится рядом, рычит.

Я стою на месте. Преподобному меня не напугать. Теперь тут мой дом.

– Что ж, милая, – говорит он, – хорошо, что ты одна. На это я и рассчитывал. То, что я должен сказать тебе, пусть остается между нами. Конечно, узнает ли кто-то о нашем разговоре, зависит от тебя.

Взгляд его столь полон презрения, что мне даже страшно, – никогда не видела такого взгляда. Должно быть, я в самом деле ему отвратительна. Преподобный продолжает, говоря, по своим меркам, чрезвычайно тихо, хотя подслушивать нас некому.

– Тебе здесь не рады. Я знаю, что ты собой представляешь. Знаю. Я испросил совета Божьего – по-христиански ли судить тебя, проклинать ли тебя? Я молился Господу. Я взвесил все «за» и «против». И положение твоего мужа принял во внимание. И мне явно, что он ослеплен твоим юным очарованием. Заколдован, можно даже сказать.

Преподобный позволяет себе скользкую улыбку.

– Но, опять же, он еще молод и нуждается в новой хозяйке поместья. Я не могу его осуждать. И не верю, что он разглядел твою сущность. Понял, кто ты такая. Если бы я при всех заявил, кто ты, а я знаю, кто ты, для Кая это было бы концом. Здесь его бы никто не поддержал. И я бы не удивился, если бы местные жители выгнали его. Заставили уйти из Финнон-Лас, отказаться от поместья и всего, что он имеет…

Он делает паузу и свирепо смотрит на Мэг, которая до сих пор на него рычит. Беспокойный Брэйкен уселся позади меня. Неужели они тоже чувствуют ужасный запах, который исходит от этого человека? Едкий, кислый и, как ни странно, знакомый. Внезапно я узнаю его. Однажды, в жаркий день, когда я была маленькой, я бродила по склону горы. Я забралась по гладким скалам и обнаружила клубок гадюк, принимавших солнечные ванны. Вот он, этот запах, запах змеиной кожи. Как может такая вонь исходить от человеческого существа?

Преподобный возобновил проповедь.

– Так что же мне было делать? И, как всегда, ответ подсказала Книга Божья. Как это часто бывает, все было изложено на любимых моих страницах.

Он перестает сдерживать свой обычно не тихий голос, так что теперь орет, вынося свой вердикт, и лицо его краснеет от гнева.

– То, что предстало моему взору, не оставляло места для сомнений. «И любая ведьма да сгинет!»

От неожиданности я застываю с раскрытым ртом. Уже много лет никто не называл меня ведьмой. Теперь я понимаю, что в глубине души надеялась – здесь, в Финнон-Лас, у меня будет возможность начать все заново. Разумеется, всю мою жизнь люди шептались, и, как только я подросла, папа не стал делать никакой тайны из того, что во мне течет волшебная кровь. Но «ведьма» он не произносил точно. Мне не нравится считать себя ведьмой, ведь это слово провоцирует излишний интерес к моей персоне. С чего это преподобный решил, что я ведьма? И потом, папа тоже это мог, но он же не был колдуном. Иногда я могу воспользоваться силой гнева, но это не колдовство или древняя магия. Просто мне от природы знакомо, как с этим обращаться. Но как преподобный мог об этом узнать?

Как только я понимаю, что именно он имеет в виду, я чувствую: у меня пересыхает во рту, а желудок сводит судорогой. Мало того, что он обвиняет меня в том, что я ведьма, так еще и угрожает выдать местным жителям.

Еще до того как я собираюсь ответить, он продолжает:

– Здесь тебе не место. Народ Трегарона благочестив и не собирается терпеть ведьму. Если бы мне вздумалось выдать тебя им, то это бы плохо закончилось, молись, чтобы они просто выгнали тебя. Ибо если эти люди разозлятся, то отдадут тебя под суд. Или, и тут я уже вряд ли смогу что-то сделать, просто решат… управиться с тобой по собственному усмотрению.

Он медленно качает головой.

– Толпа страшна. Лишь мое призвание и искренняя вера в сострадание нашего Господа заставили меня поговорить с тобой наедине и дать тебе возможность уйти, пока не поздно. Скройся в ночной мгле. Уходи прочь от Кая Дженкинса, от Финнон-Лас, от моего прихода! И никогда не возвращайся!

Мэг начинает яростно тявкать. Мимо меня пролетает стрекоза и решает, на свою беду, сесть на бортик пруда. Ее сине-зеленое тельце переливается в ярком солнечном свете. Преподобный тянет к ней свою отвратительную толстую розовую руку, схватив бедное насекомое в кулак. И, не сводя с меня глаз, раздавливает беднягу, выбросив ее сломанное тельце как ненужный хлам.

– Помните, миссис Дженкинс, – говорит он насмешливо. – И с вами могли бы поступить так же, будь в том необходимость.

Что-то в его голосе или, возможно, тьма в его душе наконец побуждает Мэг действовать. С громогласным рычанием она рвется вперед и хватает преподобного за лодыжку, воткнув свои зубы глубоко в его толстую ногу. Священник издает крик и изо всех сил пытается отпихнуть вцепившуюся в него собаку. Брэйкен яростно лает, но вмешиваться не спешит. Преподобный Кадуаладр хватает шляпу и начинает отбиваться ею от Мэг.

Он кричит мне, но я не собираюсь останавливать собаку. С чего бы это? Я бы и сама его укусила, только вот можно отравиться.

Наконец Кадуаладру удается стряхнуть Мэг, и он отшвыривает собачку, ударив ногой в бок. Она вскрикивает и отступает – этого времени хватает, чтобы толстяк успел вскарабкаться на сиденье своей повозки. Обе собаки продолжают лаять. Преподобный стегает их кнутом, больно ударив Брэйкена по спине, отчего тот скулит. Но с Мэг так просто не управишься. С ужасной гримасой вместо прощальной улыбки преподобный что есть силы принимается хлестать кнутом лошадь, подгоняя ее. Но Мэг бежит за повозкой, а потом, когда уже слишком поздно, я с ужасом понимаю его намерения. Он выжидает, пока собачка приблизится к переднему колесу, а затем со всего размаху разворачивает лошадь. Та с болезненной гримасой шарахается влево.

Я охаю, поднеся руки к лицу, увидев, как Мэг исчезает под колесами. Она не успевает издать ни звука. Слишком быстро все происходит. Повозка отъезжает, и я вижу на пыльной дороге ее маленькое изуродованное тельце. Я бросаюсь вперед. Едва я пытаюсь склониться над безжизненным телом Мэг, как издалека слышится стук копыт и скрип колес. Сквозь туман я различаю – вернулись Кай и миссис Джонс.

Муж здоровается с преподобным, но, приблизившись, замечает меня на земле, с отчаянием на лице. Он резко останавливает испуганного Принца, бросает поводья миссис Джонс и, выпрыгнув из повозки, бежит ко мне, застав сцену, которая, должно быть, ставит его в тупик. Кай пока не видит Мэг, только меня, стоящую на коленях, плачущую и растерянную, рядом с повозкой Кадуаладра. Добежав к нам, он понимает – я цела и невредима, и я вижу, с каким облегчением он переходит от страха к замешательству.

– Моргана? Что случилось? – спрашивает Кай мягко.

Тут он замечает Мэг. Он нежно кладет руку ей на голову, и плечи его опадают. Кай не может произнести ни слова, даже когда миссис Джонс зовет его тревожным голосом, желая понять причину наших страданий.

Преподобный Кадуаладр слезает с повозки, придав своему лицу испуганный вид.

– О, мой дорогой мистер Дженкинс. Какой жуткий несчастный случай. Пожалуйста, примите мои извинения…

Кай качает головой.

– Не за что просить прощения, преподобный.

– Тем не менее я чувствую себя виноватым в смерти бедного существа. Я явился сюда, чтобы поздравить миссис Дженкинс с приездом в новый дом, чтобы сказать – отныне она принадлежит к моей пастве, и вот теперь… Такая трагедия.

Собравшись с силами, Кай благодарит преподобного.

– Ну, коль теперь уже ничего не поделаешь, поеду-ка я домой, – говорит Кадуаладр. – Вам сейчас, должно быть, не до меня совершенно.

Кай кивает, что-то пробормотав в ответ. Миссис Джонс выбирается из повозки, чтобы присоединиться к нам. Пытаясь меня приободрить, она кладет руку мне на плечо, и, хотя я не могу быть уверена, по ее взгляду мне кажется, что она понимает в этой ситуации куда больше, чем Кай. Мы наблюдаем в тишине, как тощая кобыла утаскивает коляску преподобного вдаль.

Кай снимает шляпу и проводит рукой по волосам. Миссис Джонс громко хлюпает носом. Брэйкен подходит к тельцу своей сестры, запрокинув нос к небу, и начинает скорбно выть. Кай берет Мэг в руки и несет ее в сторону сада, а остальные с горечью следуют за ним.

Кай с усилием замахивается и бьет топором. Утро ужасно влажное, воздух тяжел, но на небе ни облачка, и дождя в ближайшее время не предвидится. Он разделся до пояса, чтобы не умереть от жары, но пот продолжает струиться по его спине и уже покрывает ее целиком. На губах он ощущает его соленый вкус. Каждый раз, когда его топор вонзается в дерево, Кай спрашивает себя – что тогда случилось? Он колет дубовые поленья уже целый час и до сих пор не нашел ответов. Есть что-то настораживающее во всем этом – в гибели Мэг, в визите преподобного Кадуаладра в то время, когда Кая нет дома, в печали Морганы. Он не понимает почему, но мысль об этих событиях вызывает в нем тревогу. Все это очень настораживает.

Кай прерывается, потянув уставшие мышцы, и на мгновение опирается на ручку топора. Он смотрит в безоблачное небо. Сейчас погода великолепная, но, безусловно, в ближайшие несколько дней она изменится, и нет сомнений – это произойдет непредсказуемо. В данный момент ему бы этого очень не хотелось. После столь долгой засухи земля запеклась, словно корка на хлебе, и если пойдет сильный дождь, она не успеет впитать его, и вода каскадами будет стекать по холмам. Долина покроется слоем грязи, не слишком полезной для выжженной почвы и оголодавших растений. А уж если дожди будут затяжные, то, топча эту грязь, скот превратит ее в болото.

Лучше всего будет пораньше привести овец с пастбища, решает Кай. Ибо спускать их по крутым склонам в таких условиях было бы опасной задачей – слишком скользко. Кай надеялся продержать их на верхнем пастбище еще пару недель, но передумал. Лучше перестраховаться, чем потом сожалеть – перегон совсем скоро, чтобы рисковать жизнями животных. В том плачевном состоянии, в котором сейчас находятся финансы Финнон-Лас, каждая голова на счету. Кай вешает топор на поленницу, натягивает рубашку без воротника и отправляется на поиски Морганы.

Его супруга стоит на коленях на могилке Мэг. Они выбрали самое солнечное место в саду перед домом, чтобы захоронить четвероногого друга. Моргана сажает в свежевскопанную землю ростки уэльского мака. Каю нравится выбор цветов, ведь их золотисто-желтые лепестки так хорошо гармонировали с цветом шерсти его собачки…

Моргана слышит шаги Кая. Она оборачивается и смотрит на него, но не встает.

– То, что нужно, – кивает Кай в сторону могилки. – Мак очень хорошо приживется. Следующим летом тут все будет в его цветах!

Он подходит ближе. Он видит, как сильно она расстроена, и его переполняет желание присесть рядом, обнять и успокоить ее. Убедить, что боль потери со временем притупится. Он хочет прижать ее к себе. Но слишком медлит, и момент потерян. Моргана отворачивается. Она приминает землю вокруг цветка, и тут Кай замечает, как по ее щеке скатывается слезинка, падая в коричневую землю. На мгновение она задерживается на поверхности, а затем впитывается, оросив корень цветка.