Текст книги "Зимняя ведьма"

– Моргана не страдает никаким недугом, сэр. Она просто не говорит.

– И верно. Так ведь если она не может произносить буквы, как же у нее получится их запомнить? Если я не могу послушать, как она читает, как же смогу ее исправить? Если она не может ответить на вопросы, как же она будет учиться?

– Но слушать-то Моргана может, господин Рис-Джонс. Разве не так учат детей Божьих?

На это Рис-Джонс не ответил ничего, разве только поджал свои тонкие, сухие губы. Мне разрешили ходить в школу, на столько предметов, на сколько я «могла». Таковы были масштабы доброты господина Рис-Джонса. Мое место было в дальнем углу классной комнаты. У меня не имелось ни мела, ни доски, и никто никогда не пытался объяснить мне, как правильно писать. Однако мне разрешили слушать, и я могла читать те книги, которые никто другой не брал. Я слушала, и я смотрела, и постепенно узоры на бумаге стали раскрывать мне свои тайны. О, как мне хотелось их поскорее узнать. О, какой мне это казалось радостью – иметь возможность погрузиться в умы других людей, услышать их мысли так же ясно, как если бы они шептали их мне на ухо. И не тех людей, которые всю жизнь провели в поле или за ткацким станком. А умы куда более возвышенные. Умы, полные мыслей и грез вне пределов моего маленького мира. Господина Рис-Джонса не волновали мои успехи в учебе. Собственно, он и не мог никак оценить, делала я их или нет. Но мама видела все. Она видела, как я садилась на ковер перед камином и, поджав ноги под себя, читала книги. Она была свидетельницей священного ритуала: следуя за ходом повествования, я с благоговейным трепетом переворачивала новую страницу, хотя и не очень понимала то, что там написано.

– Моргана! – однажды сказала мама. – Я тебя еще ни разу не видела без книги в руке.

И улыбнулась, довольная моим скромным достижением. Радуясь моему такому привычному для людей дару. Радуясь, что, как мне представляется, в конечном итоге оказалась права – и я смогла научиться читать.

Увы, мое обучение продолжалось не столь долго, чтобы я успела усвоить большую часть школьной программы. Как оказалось, учитель не очень-то меня переносил. В один из зимних дней, когда темнело рано и снег лежал на земле толстым покрывалом, вскоре после того как мне исполнилось десять, в классе появился новенький. Его семья недавно переехала сюда: отец мальчика был уважаемым скотоводом, которого принял к себе на службу местный житель по имени Спенсер Блэнкон, чтобы тот стерег его стадо пемброкширских овец. Ивор был единственным ребенком в семье, и ему явно во всем потакали. Его тельце казалось пухлым и рыхлым от чрезмерного количества съеденных гостинцев. У мальчика были огненно-рыжие волосы, лицо его, круглое и красное, выглядело безумно, и выражение на нем всегда было такое, будто он только и ждал, чтобы окружающие ему что-нибудь подарили. Так как в нашей школе его никто не знал, Ивор столкнулся с новым для себя впечатлением – его явно невзлюбили. Одноклассникам не нравились его полнота, чрезмерное самомнение и очевидная уверенность в том, что весь мир создан исключительно для его блага. Ведь его родители были слишком заняты тем, что баловали его и задаривали подарками, и совершенно забыли научить, как надо вести себя с другими людьми. И, оставшись один на один перед классом, сбитый с толку отсутствием интереса к собственной персоне, Ивор не нашел ничего умнее, кроме как выбрать объект для насмешек одноклассника, издеваясь над которым, он смог бы показать себя в более выгодном свете. Нужен был кто-то, кого не любили еще больше, чем самого Ивора. Кто-то, кто не вписывался. И на свою беду, и на мою, новичок остановил свой выбор именно на мне.

Некоторое время я стойко терпела его насмешки и издевательства. К слову сказать, я сталкивалась с подобным отношением уже не первый раз. Люди боятся того, чего не понимают, и этот страх делает из них отъявленных мерзавцев. Вот только Ивору не хватало умения бояться. Хотя ему стоило бы испугаться. Но он продолжал издеваться, насмехаться и устраивать подлые шутки надо мной. Каждый день в своей борьбе за место под солнцем он завоевывал еще один маленький клочок территории. И каждый день запас моего терпения иссякал все больше.

Тем зимним утром, когда хрупкие лучи солнца робко пробивались в бесцветном небе, Рис-Джонс отправил нас на улицу, чтобы мы подышали воздухом и хоть как-то развеялись. Ивор воспользовался моментом. В своей пышной шубке он выглядел еще более пухлым, чем обычно: его толстая задница широко расползлась по присыпанной снегом скамейке под окном классной комнаты. Парень крикнул мое имя, уже состроив на лице идиотскую гримасу:

– Не шуми так, Моргана. Господин Рис-Джонс не любит шум, не любит болтовню. Ох, да я же забыл, ты ведь не можешь говорить? Ты же слишком глупая для этого.

Несколько моих одноклассников заулыбались, перестав играть, чтобы посмотреть на это «веселье». На то, как «весело» надо мной издевались.

– Ну тише же, Моргана! – осмелев, крикнул Ивор еще громче. – Ты мешаешь всем своей дурацкой болтовней. Что ты сказала? Не может быть, потому что ты слишком глупа, чтобы говорить? Глупая немая! Глупая немая! – пропел он, и его щеки налились румянцем. – Моргана Глупая-И-Немая, вот как тебя надо было назвать. Мисс Моргана Глупая-И-Немая!

Ивор распалялся все больше. К нему присоединились и другие дети, смакуя злую песню, и вскоре воздух наполнился их мерзкими криками и смехом. Глаза Ивора блестели, он весь раздулся от собственной сообразительности. Так не могло продолжаться долго. Не могло!

Я хотела оказаться где-нибудь в другом месте. Конечно, я могла бы сделать так, чтобы веки мои налились свинцом, могла приглушить голоса и отправить разум в какое-нибудь тихое место, где чувствовала бы себя куда свободнее. Но не сделала этого. Не в этот раз. Внутри меня вскипела волна гнева, превратившись во что-то жесткое, обжигающее, и этому чему-то нужен был выход, иначе я бы сгорела изнутри, охваченная этим чудовищным пламенем. Я вдохнула, чувствуя в своем горячем дыхании обжигающую силу. Я метнула жуткий взгляд в сторону моего мучителя, мои глаза расширились, поймав его ответный взгляд, который дрогнул, когда он понял, что во мне происходит. Я смотрела на Ивора не отрываясь, как вдруг снежный покров над тем местом, где он сидел, задрожал, а другие дети немедленно заметили это и замолчали. И тут раздался треск, снежный ком соскользнул с черепицы, понесся к земле и приземлился прямо на Ивора, накрыв его целиком. Теперь тишина была нарушена ликующим смехом, а дети, смеясь, показывали пальцем на «снеговика», которым парень стал. Он со стоном выбрался наружу – снег сыпался с его шубы и ресниц. Смех стал громче. Ивор выглядел совершенно нелепо, плача, как младенец, под градом насмешек – теперь объектом издевательств был он.

Конечно же, на этот шум тут же примчался Рис-Джонс. Он широко распахнул дверь, замерев на пороге, когда заметил Ивора в снегу. Сначала Рис-Джонс глядел на других мальчиков и девочек, которые пытались успокоиться, а потом перевел взгляд на меня. Он прищурился недобро, хотя меня не очень-то волновало его мнение. Ясно, что и его мое отношение к нему вряд ли волновало. В конце концов, учитель с самого начала принял меня в класс не слишком-то охотно. С каждым пройденным месяцем я нравилась ему все меньше, и мой конфликт с Ивором явно не шел ситуации на пользу.

Через пару недель после этого инцидента напряжение достигло критической точки. Был урок математики, и страдания от занудных уравнений довершались жарой в помещении – солнце, проникавшее сквозь огромные окна, нагревало воздух слишком сильно. Кто-то из старших девочек попросил проветрить класс, и Рис-Джонс поручил это мне: чтобы открыть окно, нужно было воспользоваться большим шестом с крючком на конце. Я уже шла к окну, как вдруг Ивор высунул ногу. Я споткнулась и повалилась на пол у самых ног учителя. И снова раздались насмешки. Я схватила шест и, не вставая, повернула защелку. Нужно было зацепить раму на специальную застежку, и тогда окно как раз раскрылось бы на пару дюймов, впустив чуть-чуть воздуха. Только мне показалось, что такого количества воздуха не хватило бы даже одному из расхаживавших вокруг школы голубей, не говоря уже о детях в классе. И тут мне в голову пришла озорная мысль. Я представила себе картину: множество голубей летают по классу и гадят на всех, особенно на Ивора. Слишком соблазнительная мысль… Конечно же, в том, что окно распахнулось настежь, Рис-Джонс обвинил меня. И за то, что в комнату влетели голуби. И он не мог не заметить, что серых пятен от испуганных птичек не было лишь на мне. Учитель никогда не смог бы объяснить, как именно я смогла заколдовать голубей, но отделаться от меня он захотел окончательно. Когда мама пришла забрать меня из школы, ей прямым текстом было объявлено: я больше не имею права посещать занятия.

Глава 2

Поездка приближается к концу – уже показались леса на границе его владений, и Кай чувствует неприятное напряжение. Придется ли Моргане по душе Финнон-Лас? Он уверен, размеры поместья, фермы и стада ее вряд ли разочаруют, но сможет ли она привыкнуть к этому месту и считать его своим домом? Каю неизвестно, что мать Морганы рассказала ей о его должности. Как знать, может быть, для Морганы это не имеет никакого значения. Кай знает только, что она оказалась вдали от единственного дома, который у нее когда-либо был, вдали от своей матери, рядом с чужим человеком. И знает, что не хочет оставаться ей чужим. Что бы он там ни говорил о своей необходимости жениться из-за лицензии – хотя это и правда – есть же и помимо этого вещи, которых он жаждет, на которые надеется, которых ожидает? Впрочем, нет, последнее слово здесь неуместно. Кай просто желает иметь с Морганой эмоциональную связь, которая не подразумевается брачным договором. Которая существует сама по себе.

Он вспоминает, как впервые увидел ее несколько долгих, одиноких месяцев назад. Тогда Кай остановился на ночь в Крикхауэлле как раз в базарный день. Пристроив свое стадо и не имея никаких обязательств в качестве главного погонщика, он забрел в маленький городок, чтобы отвлечься и посмотреть, что продают местные жители. Был поздний вечер, и все уже начинали расходиться по домам. Торговцы закрывали лавки. Но Кай все же успел застать нескольких задержавшихся. Они стояли рядом со столом, застеленным грубой хлопчатобумажной тканью, на которой было разбросано несколько шматов сыра.

Моргана стояла позади. На ней было простое платье из хлопка и яркий белый фартук. Девушка выглядела чистой и крепкой, но что-то в ней было не так. Ее волосы были собраны в высокую прическу, и темные кудри выбивались из нее то тут, то там, и казалось, она вот-вот развалится и опустится на стройные плечи Морганы. Кай поймал себя на мысли, что ему хотелось бы подобного исхода. И хотя девушка тихо стояла за прилавком, от Кая не укрылось ее беспокойство. Как будто она еле сдерживалась, чтобы не сбежать отсюда, как будто хотела оказаться в другом месте, там, где, как он подумал, попросторнее и поменьше людей. Взгляд Морганы нервно скользил по всем проходящим мимо, и когда городские часы пробили пять, она, словно услышав сигнал к действию, стала быстро собирать вещи, чтобы поскорее освободиться от ненавистной обязанности стоять у прилавка.

Она так торопилась, заворачивая шматы сыра, что один из них выскользнул у нее из рук. Покатился по дороге, собирая пыль и грязь, и, наконец, остановился рядом с ножкой чужого прилавка. Моргана бросилась за ним, сопровождаемая смехом завсегдатаев рынка. Чтобы достать сыр, ей пришлось опуститься на колени и залезть под прилавок ларька. Двое мужчин, явно не слишком трезвых, отпустили в ее сторону едкие насмешки. Как неуместно и жестоко, подумал Кай. Он протиснулся через толпу, поспешив на помощь девушке, но, прежде чем успел добраться до нее, она за себя отомстила. Схватив того из мужчин, который нетвердо стоял на ногах, за лодыжку, Моргана дернула его что было сил, и мужичонка врезался в своего собутыльника, после чего они оба рухнули в соседнюю палатку с рыбой и дичью. Парочка заметалась среди форели и спелых фазанов, а местные жители, наблюдавшие за этим спектаклем, дружно расхохотались. Моргана вскочила на ноги, подхватив упавший шмат сыра. Один из пьяниц поднялся на колени, осыпая девушку отборной бранью. Кай затаил дыхание, ожидая ее реакции. Моргана прищурилась, подняла руки с сыром и с силой швырнула его в мужчину. Ошеломленный, тот отшатнулся – по его голове посыпались куски сыра. Толпа разразилась смехом. Кай обнаружил, что тоже смеется, а потом заметил на себе пристальный взгляд Морганы. И повернулся к ней, посмотрев в ее темные, с огоньком, глаза, и в этот момент, в этом проблеске, он мог поклясться, что почувствовал, как что-то пробежало между ним и девушкой. Что? Было ли это притяжение? Мимолетное пламя похоти? Кай не мог понять, что это, но, что бы это ни было, его словно ударила молния. И он был уверен – Моргана это тоже почувствовала.

Кай смотрит на свою жену. Сегодня Моргана села напротив, а не рядом с ним, наверное, чтобы повозка лучше держала равновесие. Ему нравится, что теперь ему легче на нее смотреть, но теперь ему не хватает ее близости. Вчера ночью Каю почему-то было очень трудно задержаться подольше с Дэфиддом, зная, что Моргана наверху одна. Но он посчитал, что будет разумнее оставить ее в покое. Кай не хотел ее ни к чему принуждать. Не хотел превращать их сближение во что-то обязательное. Нет, он решил быть терпеливым. Когда он наконец пришел в их комнатушку, вид спящей жены пробудил в нем не страсть, а скорее сочувствие. Моргана выглядела такой уязвимой. Он с мгновение рассматривал ее, а потом лег в кривое кресло, укрывшись шерстяным покрывалом. Зачем спешить – в конце концов, им было суждено прожить вместе всю жизнь.

– Вот же! – Кай не в силах скрыть свою радость: он снова дома. – Вот он, Финнон-Лас.

Он показывает рукой в сторону нескольких домов, виднеющихся вдали. Кай наблюдает за реакцией Морганы. Он уже может читать мельчайшие изменения в выражении ее лица. Моргана не издает ни звука, но ее брови удивленно поднимаются, зрачки сужаются, а губы совсем чуть-чуть приоткрываются. Конь, почуяв дом, ускоряет шаг, и вскоре повозка уже несется по подъездной дороге к ферме. Теперь Моргану одолевает странное оживление. Она поворачивается в своем кресле так, чтобы лучше видеть скошенные луга, дубовую рощу и пруд с прекрасной раскидистой ивой на берегу, высокую гору позади имения, несколько сараев, и, наконец, сам дом.

Поместье Финнон-Лас стоит, как стояло уже более века, задним фасадом к горе, рядом с которой оно было построено. Двухэтажный дом с высокими окнами, выходящими на юго-восток, первым приветствует лучи утреннего солнца и укрывает своих жителей от жестоких ветров зимой. Поместье выглядит не очень красивым, но презентабельным. Линии его лишены грации, но довольно складны, и видно, что дом не был построен наспех. Сине-серый камень, из которого построен особняк, покрывает дикая жимолость, которая бурно разрослась над входной дверью и окаймляет окна первого этажа своими узкими листьями и бледно-желтыми цветами. Даже покрытая темным сланцем крыша бодро переливается под летним солнцем. Во двор можно попасть через маленькие железные ворота, по дорожке, выложенной каменными плитами, по обе стороны которой виднеется не очень-то аккуратная лужайка и цветники из роз и кустарников, по-видимому, счастливые в своем полудиком состоянии.

Кай останавливает коня у ворот.

– Ну? – он не может не спросить. – Как тебе мой дом?

На лице Морганы он видит удивление. Что она себе навоображала, думает Кай. Неужели какую-нибудь жуткую берлогу? Или мрачный фамильный склеп? Ему нравится ее удивление.

Моргана поворачивается к Каю, и тот надеется, что она собирается широко улыбнуться, когда изнутри дома доносится хриплый лай. Входная дверь распахивается настежь, и два корги несутся к повозке со всех ног. Они бегают вокруг повозки, сливаясь в два огненно-рыжих вихря, не прекращая двигать своими короткими лапками и пушистыми хвостиками. Теперь Моргана и правда в восхищении.

Кай смеется.

– Ну, хватит уже, Брэйкен! Мег, прекрати лаять! Не к таким собакам ты привыкла, я полагаю?

Моргана качает головой, спрыгивает с повозки, чтобы радостные песики могли приветствовать ее должным образом.

– Колли здесь никто не разводит, – поясняет Кай, – а корги хорошо приспособлены к холмистой местности, настоящие пастушьи собаки.

Каю нравится, что его собачки так понравились Моргане. Лишь спустя минуту или около того он понимает – на него кто-то пристально смотрит. В дверях он видит миссис Джонс.

– Кай Дженкинс, – качает она головой, – и как долго ты позволишь своей жене стоять тут, в окружении сумасшедших псов, вместо того чтобы показать ей дом? Ох, мальчик мой, что же нам с тобой делать?

Хольвен Элюнед Прайс-Джонс, которая настаивала, чтобы все называли ее просто миссис Джонс, женщина столь же высокая, сколь полная. И настолько добрая, насколько это возможно. Ее полнота является следствием любви к выпечке, а мягкие линии лица и ямочки на щеках говорят о ее всегдашнем радушии. Как всегда, на ней безупречно чистый фартук, колпак накрахмален до треска, а глаза столь юные, что никто не заподозрит, что ей уже глубоко за шестьдесят. Не в первый раз Кай задумывается, как он пережил бы те жуткие дни после смерти Кэтрин, если бы рядом не было чуткой и доброй миссис Джонс.

Неловко он протягивает руку Моргане.

– Познакомься, Моргана, это миссис Джонс.

Моргана прекращает гладить собак и встает. Поколебавшись немного, она все же позволяет ему взять себя за руку и отвести по дорожке к дому. Кай поражен тем, насколько ее рука легка и невесома, и ловит себя на мысли, что не хочет ее отпускать.

– Миссис Джонс, позвольте представить вам мою жену, Моргану Дженкинс. Моргана, это моя тетя и домоправительница, миссис Джонс.

– Ой, какая же вы хорошенькая! Простите мою бесцеремонность, – миссис Джонс с трудом изображает подобие реверанса, еле передвигая свои располневшие ноги. Моргана спешит помочь ей встать, качая головой, явно смущенная, что ей выказали такую честь. Две женщины пристально рассматривают друг друга. Наконец миссис Джонс, ликуя, хлопает в ладоши.

– Ох, ох, – говорит она тихо, – пора бы уже счастью вернуться в Финнон-Лас.

И переводит взгляд на Кая, который разглядывает свои сапоги.

– Пойду принесу вещи, – говорит он.

– Да черт с ними, с вещами! – шокированным голосом произносит миссис Джонс. – У тебя что, других дел, поважнее, нет?

Кай смотрит на нее непонимающим взглядом, и домоправительница продолжает:

– Ну же, давайте, мистер Дженкинс, перенесите вашу невесту через порог!

Кай хочет возразить, но вдруг видит, что Моргана сделала еле заметный шаг назад. Она что, в самом деле хочет, чтобы он перенес ее через порог? Чтобы взял ее на руки и внес в дом? Как настоящую жену. Из-за нерешительности Кая момент затягивается, и он уже не может совершить этот яркий поступок и очень об этом жалеет. Вместо этого мужчина лишь бормочет что-то о том, какой утомительной была поездка, и спешит к повозке.

На секунду мне кажется, что он вот-вот решится; сделает шаг вперед, подхватит меня на руки и перенесет через порог, как того требуют традиции. Но Кай не делает этого. И чем же объяснить его нежелание? Может, он и вовсе меня не воспринимает как свою супругу? И жениться на мне было просто необходимостью – не более чем формальностью, которая нужна, чтобы подтвердить его статус главного погонщика? И больше я ему незачем? Может быть, я и не хочу, чтобы он заставлял меня выполнять обязанности жены, но уж точно не согласна на неопределенность: этак я, выходит, и не любовница, и не помощница по хозяйству! Тогда что же он вообще намерен со мной делать?

Признаюсь, я поражена видом Финнон-Лас. Это не просто милая ферма, как я предполагала, а довольно большое и надежное поместье. А домоправительница какова! Да, я ошиблась насчет того, что Кая Дженкинса не кормят – миссис Джонс не похожа на человека, который жадничает за обеденным столом. Но почему же тогда Кай такой худой, почти прозрачный?

Поняв, что через порог меня не перенесут, а муж занят пожитками, миссис Джонс принимает на себя роль гостеприимной хозяйки.

– Входите, милочка, добро пожаловать. Господь знает – пока мужчины медлят, брать инициативу в свои руки приходится нам, женщинам! – улыбаясь, вздыхает она.

И ведет меня в широкий холл, посреди которого возвышается широкая лестница из полированного дерева, поднимающая на второй этаж. Со всех сторон зал окружают двери – и как тут не заблудиться? Зачем так много комнат одному человеку? Я вхожу в помещение, которое миссис Джонс назвала гостиной. Высокие ставни подняты, комнату заливает солнечный свет. Я вижу прекрасный камин и роскошный диван. У стены стоят старинные часы. Но самый яркий предмет мебели – огромный сервант из дуба, в котором столько восхитительного фарфора, сколько я за всю свою жизнь не видела. Узоры на каждой тарелке и чашке кажутся замысловатыми, и я подхожу ближе, с любопытством разглядывая завитки нарисованного на посуде шиповника, плюща и вьющихся виноградных лоз.

За моей спиной возникает Кай.

– О, я вижу, тебе по душе фарфор Кэтрин? Она так им гордилась. Это подарок ее матери.

Он замолкает и оглядывается, словно в первый раз видит гостиную.

– Я не часто сюда захожу. Не люблю проводить время в праздности.

Повисает неловкая пауза, и Кай спешит покинуть зал, а миссис Джонс, порхая вокруг меня, рассказывает обо всех удобствах, которые имеются в доме. Я брожу из комнаты в комнату, и вскоре у меня уже начинает кружиться голова оттого, что постоянно приходится ею вращать. Меня начинает мучить воздух, которым я дышу, и так хочется наружу, на улицу. А еще мое внимание привлекает нечто странное. Я чувствую, что стою в дверях спальни Кая. В воздухе веет холодом, и мне тяжело дышать, непонятно отчего. Но мой гид гонит меня дальше, и у меня нет времени рассмотреть это помещение как следует. В конце концов мы приходим на кухню. В опрятной печке горит огонь, освещая помещение и даря тепло. Посреди кухни возвышается скобленый деревянный стол, окруженный несколькими стульями с высокой спинкой, развешанные по стенам крючки для мяса и стоящие всюду горшки тоже здесь, а еще тут есть маленький шкафчик, в котором хранится фаянсовая и оловянная посуда. У окна – кушетка с подушками, обивка которой потрепана и усыпана собачьей шерстью. И в ту же минуту, как я и миссис Джонс с Каем подходим к ней, оба пса запрыгивают на кушетку, прижав мордочки к стеклу окна, рассматривая двор в поисках непрошеных гостей.

– Ну, что ж, – говорит Кай, – пойду проверю стадо… – он колеблется, как и я, не зная, как поступить… – Миссис Джонс покажет, где здесь что…

Кай замолкает, хорошо понимая, что я уже все увидела. Мисиис Джонс приходит на помощь.

– Возможно, миссис Дженкинс хотела бы немного отдохнуть? – произносит она: – После столь долгой поездки.

Кай смотрит на меня, и я знаю, что он понимает – я не устала. Я два дня ничего не делала, с чего бы это мне вдруг устать? В глазах Кая я вижу беспокойство. То, как он нервно переминается с ноги на ногу, выдает его смятение. Он все же выдавливает из себя фразу:

– Конечно. Ты, наверное, хочешь разобрать вещи. И отдохнуть с дороги… Миссис Джонс поможет тебе приготовить обед, если пожелаешь.

Сдавшись, он поворачивается к двери, чтобы уйти. Я сжимаю кулаки. Дверь перед ним захлопывается.

– Ой! – вскрикивает миссис Джонс. – Ну и сквозняки же у нас тут!

Кай смотрит на меня. Он замечает что-то в моем взгляде, и это заставляет его задуматься, погрузиться в размышления. Я не отвожу глаз. В голове моей вертятся мамины слова: «Не упрямься, Моргана. Поступай так, как того пожелает твой супруг». Неужели я должна во всем ему подчиняться? Остаться в этом огромном доме, делая вид, будто мне хочется готовить, пока он будет возиться на холме со скотом? Я наклоняю голову в сторону, словно спрашивая его взглядом. Поняв мой вопрос, Кай, приободрившись, произносит:

– Или ты хочешь пойти со мной?

Я еле заметно киваю. Дверь раскрывается. Кай и миссис Джонс стоят неподвижно, а я прохожу мимо них, корги несутся рядом.

Мы выходим из дома и идем по небольшому лугу, расположенному рядом. Солнце светит так ярко, что горизонт перед глазами начинает расплываться. Я следую за Каем по крутому склону, пытаясь удержать равновесие. День очень теплый, но не жаркий, и мягкий ветерок приятно холодит кожу. Собаки мчатся вперед, виляя хвостиками, и их мокрые носы шарят по траве, а большие ушки колышутся на ветру. Сначала Кай пытается скрасить неловкость бессмысленной болтовней, но чем дальше мы уходим от поместья и чем ближе оказываемся к вершине холма, тем более спокойным он выглядит. Не думаю, что муж просто старается не сбиться с дыхания – ведь он, должно быть, уже натренировал его постоянными восхождениями на холм: под тонкой тканью его рубашки я вижу перекатывающиеся мышцы. Так что вряд ли ему тяжело. Скорее всего, Каю было неуютно в доме, но, едва оказавшись на свежем воздухе, под бескрайним небом, он сразу же успокоился. Как и я!

Мы проходим еще одни ворота, находящиеся на сей раз довольно далеко от поместья, и лужайка под нашими ногами становится совсем другой. Теперь она покрыта уже не пышной зеленой травой. Здесь нет цветущего клевера, а лишь мелкая и колючая поросль со спутанными корнями, которые плотно цепляются за тонкий слой земли, покрывающей каменистый склон холма. А сама эта земля сплошь состоит из торфа, сквозь который пробивается вода. Осенью это место наверняка превращается в настоящее болото. Я чувствую горький запах, почти ощущаю эту горечь на вкус. Когда мы оказываемся на вершине холма, рядом проносятся жаворонки, предупреждая друг друга о появлении незваных гостей. Где-то далеко впереди я слышу жалобный крик чибиса – его высокий плач напоминает мне причитания о несложившейся жизни. Мы пробираемся сквозь груду остроконечных камней, и Кай протягивает мне руку. Он думает, что я настолько слаба, настолько беспомощна, чтобы нуждаться в поддержке в такой момент? Но я напоминаю себе: муж меня совершенно не знает. И, наверное, наивно полагать, что он не считает меня… женщиной. Я позволяю ему взять себя за руку. Лишь на мгновение. И то только потому, что это порадовало бы маму.

Кай останавливается и указывает куда-то вверх.

– Вот здесь граница моих владений. Видишь тот сосновый бор на западе? А далеко на севере начало Ком Кэнон – почва там другая, сплошные болота. К югу – луга Лампетера, мы с тобой их видели, когда подъезжали к поместью…

Поняв, что я не слушаю, он замолкает. Мне не нужны слова, чтобы понять, увидеть окружающее меня волшебство. Какой простор! Какие пейзажи! Совсем не те, что дома, где повсюду скалистые уступы и огромные гряды Черных Гор. Здесь же сплошные холмы, до самых вершин которых простираются восхитительные пастбища. Лесов вокруг, конечно, не видно, но в долинах внизу то тут, то там виднеются рощицы, одинокие рябины и терновые деревца, вокруг которых все поросло вереском. Долины окрашены в бледно-зеленый цвет и покрыты рыжевато-золотыми пятнами мелких кустов, пурпурными россыпями вереска, желтыми пушинками все еще цветущего можжевельника, зарослями брусники, с ее низкими кустами и широкими листьями. Да, в этом году урожай будет сказочным! А дыхание ветра здесь куда более ощутимо – он носится среди пахнущей торфом земли, покрытой крошечными ручейками древних источников, обеспечивающих подачу воды даже в летнюю засуху. Далеко-далеко виднеются дома, похожие на кукольные домики – они громоздятся за холмами и горами.

Над нами вдруг раздается пронзительный крик, настолько неожиданный, что и я, и Кай, и собаки задираем головы к небу. Что-то красноватое сверкает на солнце, быстро удаляясь от нас, двигаясь столь стремительно, что лишь спустя пару минут я понимаю – это хищная птица.

– Красный коршун, – говорит Кай, – их тут немало водится.

Я привыкла к виду ястребов и стервятников, но никогда прежде не видела настолько красивую птицу. Молча наблюдаю за хищником, пока тот не исчезает где-то в голубой дали.

– Пойдем дальше? – спрашивает Кай. – Стадо пасется рядом с прудами.

Я смотрю на мужа и по его реакции понимаю, что сама не своя от радости. Я знаю, что не могу скрыть, как восхищена этим чудесным местом. Довольный, Кай улыбается. И я улыбаюсь в ответ. И вижу – он удивлен.

– Да, – кивает Кай, – они, конечно, особенные, наши холмы. Некоторые люди думают, что места здесь слишком мрачные. Неприветливые. Даже называют их зеленой пустыней, потому что здесь слишком одиноко. А вот я считаю, что лучше места и придумать сложно.

Тут наши с ним мнения определенно совпадают. Кажется, Кай не хочет портить момент, поэтому зовет меня продолжить прогулку. Пройдя еще полмили, мы оказываемся на следующей возвышенности. Угол наклона здесь острее, и тропинка такая узкая, что по ней еле смогла бы проехать повозка. Внезапно тропинка делает очень крутой поворот. Кай задевает сапогом один из камней на дорожке, и тот срывается и скатывается вниз, приземляясь рядом с покрытым булыжником берегом реки, виднеющейся внизу. Я не знаю, как высоко мы уже забрались, и видя, как камень падает вниз, я испытываю легкое головокружение. Вершину, на которую мы только что взошли, нельзя назвать раем: поверхность ее покрыта колючей и жесткой травой, а склон слишком крут, чтобы проехать по нему на лошади. Он слишком крут даже для того, чтобы спуститься с него пешком, иначе придется преодолевать футов по двести за раз.

– Осторожнее, прошу тебя, – говорит Кай. – Мой кузен лишился жизни, сорвавшись с этого уступа.

В конце концов мы оказываемся рядом с прудами, и я замечаю стадо из коров и быков. Я не в силах скрыть свое удивление – это совсем не тот скот, к которому я привыкла в тех местах, где жила раньше. Эти животные намного меньше, с черной шерстью, даже в это время года грубой и плотной, с короткими и острыми рогами. Почуяв наш запах, они поднимают головы. По мере того как мы с Каем приближаемся, пара-тройка особей отходят назад и прячутся за своими более смелыми сородичами. Стадо кажется беспокойным, животных явно пугает наше с Каем присутствие, да и лай снующих рядом корги их точно не успокаивает.

– Тише, Мэг! Брэйкен! – Кай свистит в свисток, пронзительный звук которого тут же утихомиривает собачек, и они смирно трусят рядом с хозяином. Коровы наблюдают за нами.

– Иногда они капризничают, – говорит Кай. – Никогда не принимай как данность, если они к тебе добры. Это не слишком домашняя порода. Они выносливы и упрямы. Другие бы тут просто не выжили.