Текст книги "Херувим"

Они были вдвоем в кадре. Исмаилов обнимал Сергея, хлопал по плечу. Лицо майора ничего не выражало. Майор молчал и смотрел в объектив.

– Вы неплохо выглядите, – прокомментировал Райский, – отличный цвет лица, добротная чистая одежда.

Кадр сменился. На экране происходил утренний намаз. Бандиты молились, под унылое пение муллы камера скользила по людям-холмикам. Двадцать боевиков, скорчившись на четвереньках, выгнув спины по-кошачьи, рыли носами сухую пыль. Потом поднялись, не вставая с колен, и, как слепые, ощупали свои лица, от висков к кончику бороды. Камера уперлась в майора. Он стоял на коленях в ряду молящихся.

Дальше было показано застолье. Монотонная восточная музыка. Громкий смех, быстрая хриплая речь, чеченские слова вперемежку с русским матом, жующие, лоснящиеся от жира лица. Сергей сидел между двумя бандитами, с полуобъеденным шампуром в одной руке и куском лаваша в другой.

– Вкусный у них шашлык? – тихо спросил Райский.

Сергей ничего не ответил.

Действие продолжалось. У белой стены стоял человек. Он был страшно истощен. Драная телогрейка, надетая на голое тело, висела на его плечах как на вешалке. Сергей никогда не видел его в лагере. Лицо медленно наплывало и наконец заполнило весь экран.

– Меня сейчас убьют, – проговорил человек быстрым свистящим шепотом, – осталось еще трое наших ребят. Здесь очень страшно. Пожалуйста, заплатите выкуп. Меня убьют, их пока что можно спасти. Здесь Славик, Витя, Саня… Кто-нибудь, заплатите выкуп, очень вас прошу, это мое последнее, предсмертное желание. – Он заплакал и тяжело упал на колени. Он так смотрел в объектив, что казалось, глаза его, огромные, обведенные черными кругами, сейчас прожгут насквозь экран телевизора. По впалым, серым от щетины щекам текли слезы. Плечи под ватником крупно дрожали. Камера отъехала. В кадре появился еще один человек, парень лет двадцати в аккуратном камуфляже. Камера наехала совсем близко, взяла крупный план, качество пленки было отличным, освещение ярким. Круглое лицо, широкий вздернутый нос, серые глаза, светлые, длинные, как у теленка, ресницы, на лбу и на щеках следы подростковых прыщиков. Простецкий, добродушный парнишка из тихой российской провинции. Борода росла плохо, бесцветными клочьями, и совсем не шла ему. На лице его блуждала шальная улыбка. В руках он сжимал автомат.

– Короче, это, – произнес он в камеру и сплюнул, – я ща кончу его. Во имя Аллаха, короче, – он сплюнул еще раз, – ну че, братаны, можно?

– Погоди, дарагой, ты не сказал, кто ты такой, как зовут. – Голос звучал за кадром, но Сергей сразу узнал его. Говорил Исмаилов. Через секунду он вошел в кадр, обнял парня и похлопал по плечу: – Ну, давай, джигит, скажи всем, кто ты есть.

– Ну, короче, это… Я старший сержант Трацук Андрей Иванович, семьдесят восьмого года, русский, – парень опять сплюнул, глаза его забегали, – неделю назад принял мусульманство, вступил в ряды освободительной армии Ичкерии, теперь меня зовут Хасан.

– Маладэц! – подал голос Исмаилов. – Ты теперь мой брат. А я люблю всех своих братьев. У тебя будет много денег и четыре красивые жены.

В ответ новоиспеченный Хасан усмехнулся криво, по-блатному, и опять сплюнул.

Камера вернулась к человеку у стены. Тот все еще стоял на коленях, но глаза его стали сухими, спокойными. Лицо было поднято к небу, губы беззвучно бормотали что-то, дрожащая рука неуверенно поднялась, он перекрестился. За кадром послышался гогот. Смеялись несколько человек, камера криво дернулась и поспешила взять общий план. Бывший Андрей Трацук дал короткую очередь. Человек у стены рухнул в пыль.

– Может, вы все-таки откроете глаза? – услышал Сергей голос полковника Райского.

– Я все вижу, – ответил он, не поворачивая головы, – я все отлично вижу.

– Да? А со стороны кажется, будто вы вообще заснули. Скажите, вы встречали в лагере этих двух людей? Я имею в виду расстрелянного и этого новоиспеченного Хасана?

– Я понял, кого вы имеете в виду. Расстрелянного не встречал. А Хасана я знал. Там их было пять штук, таких Хасанов.

– Правда? Пять штук, говорите? Ну что ж, не будем отвлекаться.

Сергей увидел на экране еще одного заложника у стены. Он был не так истощен, как первый. Он смотрел в камеру и повторял просьбу о выкупе ровным, спокойным голосом. Кадр застыл. Полковник Райский нажал «паузу» на пульте.

– Вам знакомо лицо этого человека?

– Нет.

– Посмотрите внимательней. Возможно, вы забыли.

– Нет. У меня хорошая память на лица.

– Да? Ну ладно.

Райский пустил пленку, и Сергей увидел самого себя с автоматом в руках. Когда камера приблизилась, полковник опять нажал «паузу».

– Вы продолжаете утверждать, что не видели раньше этого человека? Нет, я понимаю, иногда память выкидывает странные фокусы. Какие-то особенно мучительные, опасные для психического здоровья моменты забываются помимо воли. Срабатывает инстинкт самосохранения. Бывает, не спорю. Ведь вас заставили это сделать. Известно, как они умеют заставлять.

– Я отлично помню, как мне сунули в руки автомат и как меня снимали, – медленно проговорил Сергей, – будьте добры, пустите пленку дальше.

– Слушайте, у вас потрясающая выдержка, – заметил Райский, – молодец, честное слово, молодец.

В кадре опять появился заложник. Он стоял во весь рост. Глаза его были закрыты. Камера приблизилась, чтобы в последний раз показать его лицо. Оно было застывшим, как будто уже неживым, и только губы двигались, как отдельный механизм:

– Заплатите выкуп, умоляю, заплатите выкуп…

Крупный план сменился общим. Но в кадре был только заложник у стены и больше никого. Короткая очередь прозвучала за кадром. Заложник упал. А потом опять появился Сергей с автоматом. Рядом стоял Исмаилов, хлопал его по плечу и поздравлял. Сергей молчал, низко опустив голову.

– Ну, видишь, как все просто, дарагой? Совсем просто застрелить собаку во имя великого Аллаха. Ты ведь джигит, ты мой брат. Обязательно женим тебя, – пообещал Исмаилов, – ну не смущайся, майор, расскажи всем, кто ты есть, кем был и кем стал. – Последовал увесистый хлопок по спине. Сергей покачнулся и чуть не упал. Камера поспешно ретировалась, метнулась к трупу, который в этот момент волокли от стены к неглубокой яме на опушке ореховой рощи.

– Да, так на чем мы остановились? – подал голос Райский. – Вы сказали, что отлично помните, как вам сунули в руки автомат. Неужели не помогла пленочка освежить в памяти дальнейшие события? – В полумраке вспыхнул огонек зажигалки, полковник прикурил и протянул Сергею сигареты.

– Спасибо, – кивнул Сергей и после первой глубокой затяжки тихо произнес: – Михаил Евгеньевич, пожалуйста, отмотайте назад, к первому расстрелу.

– Так и думал, что вы начнете с этого. – Райский выключил видеомагнитофон и телевизор, отъехал в кресле к журнальному столу, залпом допил свой остывший кофе. – Молодец, отлично! Мы ведь сразу обратили внимание, что расстрел показан в вашем случае совсем иначе. Если бы вы стреляли в заложника, они непременно бы это засняли. Автомат, который вам сунули в руки, не был заряжен. Вы были уже настолько ослаблены, что едва держались на ногах. Именно за это, за отказ стрелять, вам перебили ноги. Сначала вас хотели просто повесить, но Исмаилов срочно уехал в Грозный и ждали его возвращения.

– Откуда вы знаете? – мрачно поинтересовался Сергей.

– Подождите, – Райский улыбнулся, – я чуть позже отвечу на ваши вопросы. На все не обещаю, но на некоторые. Итак, заложника вы не видели, поскольку находились с другой стороны дома. Это засвидетельствовали наши эксперты, которые очень серьезно занимались пленкой. Более того, они определили, что у вас на лице грим.

– Разве это можно определить? – мрачно поинтересовался Сергей.

– Ну, качество пленки очень высокое, снимали при ярком свете. Там есть один крупный план, где видно, что у вас на лице ссадины замазаны. Мое замечание про отличный цвет лица не случайно. Я ждал, что вы скажете о гриме. Однако вы промолчали, с чем вас и поздравляю. Я не доверяю людям, которые спешат оправдываться. Ну да ладно. Кино мы с вами посмотрели. Теперь можно и поговорить.

– Это наверняка не все кино, – медленно произнес Сергей и почувствовал покалывание в запястьях.

– Не все, – кивнул Райский, – там дальше начинаются кошмары, такие, что Стивен Кинг просто отдыхает. Лично у меня нет желания смотреть еще раз. Я не любитель ужастиков, особенно если это не фантазии кинематографистов, а грубая хроника. Кстати, вас там нет. Мелькнула парочка крупных планов. Там вы смотрите, как казнят ваших товарищей, и у вас лицо покойника. Правда, надо обладать определенной чуткостью, наблюдательностью, чтобы заметить это, а также все прочее, на что обратили внимание наши эксперты. Но другие люди… Вы знаете, как смотрит и что видит публика? Дело в том, что пленка была показана по трем телеканалам. Отдельные кадры проходили в новостях. В несколько специальных репортажей были включены большие фрагменты, и наконец неделю назад фильм в смонтированном виде показали целиком в самое смотрибельное время, комментировал его весьма популярный телеведущий. Имен предателей не называли. Было дано специальное распоряжение Генерального штаба не называть имен, званий и так далее. Только лица и гневные общие слова о наемниках, о всяком отребье, которое переходит на сторону бандитов. Знаете, у вас очень запоминающееся лицо, – Райский мягко улыбнулся, – вы объявлены в розыск, майор.

– Что с моей матерью? – хрипло спросил Сергей.

Райский смерил его долгим оценивающим взглядом, откашлялся и медленно произнес:

– Мы не хотели травмировать вас. У Веры Сергеевны был обширный инфаркт. Нет, это произошло еще до показа пленки в новостях. Она попала в больницу, как только узнала, что вы пропали без вести. Сделали операцию, но начались всякие осложнения. – Он встал, не спеша прошел к письменному столу, открыл ящик и вытащил конверт из плотной бумаги. – Вот, посмотрите.

Там оказались фотографии какой-то худенькой старушки в гробу. Только увидев знакомую плиту памятника на Долгопрудненском кладбище с овальным снимком молодого отца в военной фуражке, с майорскими погонами на плечах, он понял, что сказал ему Райский минуту назад, однако никак не мог узнать в мертвой старушке свою полную, цветущую маму. Смотреть не было сил. Он положил пачку фотографий на журнальный стол.

– Примите мои соболезнования, – отрывисто произнес Райский, – но, как говорится, жизнь продолжается.

– Простите, мне надо побыть одному.

– Да? – Полковник удивленно приподнял брови. – Ну, конечно. Я понимаю. Я вас не задерживаю.

Глава восьмая

Стас Герасимов проснулся с такой тяжелой головой, словно вышел из многодневного запоя, и не сразу сообразил, где находится. В квартире было тихо, душно и пахло сладкими духами Эвелины. Над головой что-то противно, упрямо урчало, Стас подумал, что Эвелина на старости лет завела себе кота, большого и жирного, и, не открывая глаз, простонал:

– Лина, убери животное!

Никто не откликнулся, урчание продолжалось и ужасно раздражало. Он разлепил веки, увидел, что Эвелины рядом нет, а на тумбочке у кровати мигает красный огонек телефона.

– Лина! – позвал он еще раз. – Возьми трубку!

Прислушавшись, он понял, что один в квартире. Настенные часы показывали половину первого. Телефон все урчал, мигал, раздражал ужасно, и Стас решился ответить. Но в трубке молчали. Он выругался, бросил телефон на кровать и заставил себя подняться на ноги.

В ванной на зеркале было намалевано губной помадой: «Буду в три. Дождись», рядом красовался жирный отпечаток губ.

Под горячим душем ему стало значительно лучше. Голова прояснилась. Сначала он вспомнил, что Эвелина впихнула в него ночью сразу три таблетки какого-то сильного снотворного. Потом стали всплывать, как весенние утопленники, все прочие подробности.

После ужина в ресторане они с Эвелиной обнаружили в машине труп шофера Гоши. Когда прошел первый шок, Эвелина дрожащими руками вытащила из сумочки свой мобильный и прошептала:

– Что там нужно набрать? Кажется, 02?

Стас молча взял у нее аппарат, но вместо того чтобы позвонить в милицию, выключил его, захлопнул крышку и, схватив Эвелину за руку, потащил ее прочь от проклятого «Мерседеса» в сторону Тверской.

– Ты что, с ума сошел? Так нельзя! – испугалась она, однако покорно поковыляла за ним на своих тонких высоченных каблуках. Они влезли в первую остановившуюся машину. Догадливая Эвелина назвала свой адрес и молчала всю дорогу, ласково поглаживая руку Стаса.

Когда они оказались в квартире, он запер дверь на все замки и задвижки и отправился в спальню, на ходу сбрасывая одежду прямо на пол. Улегся в постель, забился с головой под одеяло. Эвелина разделась аккуратно, не спеша, смыла макияж и юркнула к нему. Он дрожал, зубы отбивали мелкую дробь. Она принялась утешать его, целовать, и получилось все удивительно хорошо, нежно, страстно, как бывало только в самом начале их романа.

В полночь Эвелина напоила его молоком с медом, с ложечки, как маленького. Он не стал рассказывать ей ничего, выдумал вполне правдоподобную историю о том, что у шофера Гоши были проблемы, связанные с его прежней службой.

– Кажется, он когда-то служил охранником в зоне, урки, которых он охранял, могли отомстить. Потом он стал служить в ФСБ и тоже мог нажить врагов.

– Тогда почему мы сбежали? – резонно спросила она.

– Потому что у меня депрессия и совершенно нет сил общаться с ментами, давать показания. Ну представь, что было бы дальше. Протокол, допрос, понятые, вонючая ментовская, хамские придурки продержали бы нас с тобой до утра. Но главное, мне пришлось бы опознавать Гошу, а я жутко боюсь покойников. Меня тошнит от них, может вырвать.

– Но ведь все равно никуда не денешься. Это твой шофер, машина принадлежит твоей фирме, и после того как мы сбежали, вопросов будет еще больше.

– И вовсе мы не сбегали, – задумчиво пробормотал Стас, – мы вообще ничего не видели. В ресторане здорово выпили, и ты поймала такси, а я просто забыл о том, что меня ждет Гоша.

Эвелина поднялась, запахнула халат, унесла чашку и вернулась из кухни с сигаретой.

– А если кто-то видел нас? – тихо спросила она после глубокой затяжки.

– То есть?

– Ну мы же с тобой довольно долго крутились у машины, дергали дверцы, совали руки в окно. Теперь представь, что убили его за несколько минут до нашего появления.

– Ой, прекрати, – поморщился Стас, – кто нас мог разглядеть в темноте, тем более запомнить? Это во-первых. А во-вторых, надо быть параноиком, чтобы меня заподозрить.

– А ты думаешь, там нет параноиков? – хрипло хохотнула Эвелина.

– Ну допустим, они там все слегка сдвинутые. Однако у меня есть живой свидетель. Ты, Линочка, была со мной весь вечер. Ты видела, как я вылез из машины, в которой сидел шофер Гоша, живой и здоровый. Ты отлично помнишь, что я никуда не отлучался, пока мы ужинали.

Она ничего не ответила, просто прикрыла глаза. Он погладил ее по коленке. Она отстранилась и тяжело вздохнула. Он вспомнил, что Эвелина не могла видеть, как он вылезал из машины, потому что опоздала минут на десять. Он уже ждал ее у входа в ресторан, а машина стояла в соседнем переулке. Пока они ужинали, он выходил, и его не было довольно долго. Он выходил в туалет и провел там много времени по вполне естественным причинам. У него иногда случаются проблемы с желудком. Впрочем, это не существенно, потому что выйти из ресторана на улицу так, чтобы не заметил швейцар, невозможно.

– Если решил взять меня в сообщницы, выкладывай всю правду, – проговорила Эвелина чуть слышно.

– Какую правду? О чем ты?

– О чем я? – Эвелина рухнула рядом с ним на кровать и, глядя в потолок, медленно, по слогам произнесла: – Обе твои карточки почему-то заблокированы. Твой шофер Гоша сидит в машине и ждет тебя с пулей во лбу. Ты вместо того, чтобы вызвать милицию, сбегаешь и прячешься у меня. Что происходит, Стас?

– Разве я у тебя прячусь?

– Радость моя, телефон твой мобильный за это время ни разу не заверещал. Ни разу. Обычно он у тебя включен круглые сутки. Первое, что ты делаешь, войдя в мою квартиру, ставишь его на зарядку. Зарядное устройство таскаешь с собой. Ты жить не можешь без мобильника, даже в моменты страсти. А сейчас ты его вырубил.

– Просто я очень соскучился по тебе, Линуся, и не хочу, чтобы нам мешали.

– Я тронута. Я почти рыдаю. За это время ты никому не позвонил, вообще никому. Даже папочке с мамочкой.

– Они у меня старые. Они спят ночью.

– Ну, я думаю, убийство твоего шофера – вполне уважительная причина, чтобы их разбудить.

– Слушай, хватит, и так тошно.

– Вот и поделись с товарищем душевной болью. Авось полегчает.

– Я сказал, депрессия у меня, – невнятно пробормотал Стас, отвернулся и накрылся с головой одеялом.

– Ну как хочешь. Я думаю, дело совсем в другом. Ты слишком грубое, примитивное существо для депрессий. Просто на твою фирму наехала налоговая инспекция, братки, конкуренты или все вместе. Утром в банки не забудь позвонить насчет карточек. – Она зевнула и повернулась к нему спиной.

Стас не мог уснуть. Его бил нервный озноб, он ворочался, мешал спать Эвелине, и после часа мучений она заставила его выпить три таблетки снотворного. Он проспал как убитый до половины первого, не слышал, как Эвелина ушла, и проснулся от телефонного звонка.

После душа он поплелся на кухню, сварил себе крепкий кофе, заляпал гущей плиту. Телефон опять заурчал, Стас вздрогнул и разбил фарфоровую сахарницу. В трубке молчали. Он хотел сразу бросить ее, но отчетливо услышал музыку. Это не были обычные звуковые вкрапления, попадающие на линию из радиоэфира. Кто-то специально поднес трубку к магнитофону. Он узнал «Битлз». Невозможно было не узнать, поскольку звучала хрестоматийная песня «Yesterday».

Продолжая держать трубку, Стас достал веник, совок, чтобы убрать осколки и рассыпанный сахар. Ему пришло в голову, что у старушки Эвелины завелся чокнутый поклонник, который развлекается таким подростковым способом. Внезапно сквозь музыку приятный женский голос отчетливо произнес:

– Ты, Герасимов, глупая обезьяна.

Затем смех и короткие гудки.

Стас несколько секунд стоял, открыв рот, с гудящей трубкой в одной руке и веником в другой. Ледяной пот тек по лицу и за ворот мягкого махрового халата Эвелины. Сквозь тяжелый звон в ушах он расслышал, как надрывается домофон. На ватных ногах он поплыл в прихожую и замер у двери. Домофон звонил минуты три, не меньше. Стасу показалось, что прошла вечность. Только когда стало тихо, он почувствовал острую боль в ступне, увидел кровавые следы на полу. Фарфоровый осколок пропорол тонкую подошву тапочка и глубоко вошел в тело.

* * *

Юля подъехала к дому в начале одиннадцатого, усталая, но довольная. Сегодня она оперировала певицу Анжелу, и, кажется, все прошло хорошо. Операция была заснята на видеопленку, ей хотелось поскорей улечься на диван перед видиком, поставить адаптер с кассетой и подробно просмотреть все, от начала до конца, потому что одно дело, когда кажется, будто все хорошо, и совсем другое – когда ты в этом уверен.

Она припарковала машину, но не успела вылезти, как у нее в сумке затренькал мобильный.

– Добрый вечер, Юлия Николаевна, – произнес низкий мужской голос, – извините за беспокойство…

– Так. Я просила вас не звонить мне домой. Но и на мобильный тоже, пожалуйста, не надо, – раздраженно перебила Юля.

– Простите, но вы меня не просили не звонить вам домой, потому что я никогда этого не делал, – мягко ответили ей, – мы с вами пока вовсе не знакомы, и я…

– Не знакомы и слава богу! – рявкнула Юля, выключила телефон, убрала его в сумку и быстро пошла к подъезду. Она не слышала, как хлопнула дверца неприметной черной «Тойоты», припаркованной в глубине двора, не видела, как двинулась за ней следом длинная тонкая фигура, и жутко испугалась, когда у нее за спиной низкий голос произнес:

– Вы забыли включить сигнализацию, Юлия Николаевна.

Двор был пуст. В ярком фонарном свете она разглядела распахнутую замшевую серую куртку, под ней черный безупречный костюм, белоснежную рубашку, строгий серо-черный галстук, огромный кадык, жесткий, гладко выбритый подбородок. Вместо глаз блестели очки в тонкой оправе. Мужчина был высок и болезненно худ.

– Ну что же вы так нервничаете? – снисходительно спросил он. – Моя фамилия Райский. Вам передал мою визитку Мамонов Петр Аркадьевич.

– Вы полковник ФСБ? – с некоторым облегчением уточнила Юля.

– Совершенно верно. Мне надо с вами побеседовать, Юлия Николаевна.

– Что, прямо здесь и сейчас?

– Да, сейчас. Но не обязательно здесь. Если вы не хотите пригласить меня к себе домой, то мы можем посидеть в кафе в двух кварталах отсюда. Правда, я там никогда не был. Не знаете, это приличное место?

– Понятия не имею. Послушайте, почему такая срочность? Вы могли бы прийти ко мне на работу завтра утром.

Он улыбнулся и покачал головой:

– Вы слишком заняты на работе. Там разговаривать неудобно. Давайте не будем терять время, Юлия Николаевна. Вы устали, у вас была тяжелая операция. Решайте, куда пойдем, к вам или в кафе? Есть еще вариант. Мы можем побеседовать прямо здесь, на улице, но вряд ли вам это понравится, да и мне тоже, честно говоря. Холодно, сыро. Даже на лавочку не сядешь.

Приводить этого длинного полковника к себе домой Юле вовсе не хотелось. Но тащиться с ним в кафе не было сил. А на улице правда похолодало. В конце концов, он не грабитель, не убийца, ему что-то надо и просто так он не отвяжется. Лучше домой.

Она достала телефон, включила и набрала домашний номер, чтобы предупредить Шуру. Ее дочь могла расхаживать в такое время по квартире в пижаме, с лицом, намазанным белой глиной или еще чем-нибудь.

– Шура, я через пять минут приду. Не одна, – быстро проговорила она в трубку.

– Мамуль, ты где? – сонно спросила дочь.

– У нас во дворе.

– А с кем?

– С чужим человеком.

– Совсем с ума сошла? Зачем ты чужого ведешь домой, да еще в такое время?

– Если ты в неприличном виде – спрячься.

– Ага. Я только что из ванной. Можешь сказать, кто он такой?

– Не важно. Потом объясню. – Юля убрала телефон и кивнула Райскому: – Пойдемте. Могу вам уделить минут сорок, не больше.

– Вот спасибо, – широко улыбнулся он, и Юля обратила внимание на шикарные, ослепительно белые зубы, – сорок минут вполне достаточно. Но только дочери не стоит объяснять, кто я и откуда. Пока, во всяком случае.

Они поднялись по ступенькам подъезда, Юля набрала код на домофоне и, не оборачиваясь, спросила:

– Как же мне вас представить?

– Скажите, я ваш коллега.

– Вы не похожи на моего коллегу.

– Почему?

– Потому что вы похожи на полковника ФСБ. Может, все-таки объясните, что вам от меня нужно?

Они ехали в тесном лифте, и запах его дорогого одеколона был неприятен.

– Помощь, – произнес он тихо и многозначительно, – нам нужна ваша помощь, Юлия Николаевна. И не надо так волноваться. Я, кажется, пока ничем вас не обидел.

Юля достала ключи и не сразу попала в замочную скважину. У нее слегка дрожали руки, и она жестко сказала себе, что это просто от усталости.

– Ма-ам! – крикнула Шура из глубины квартиры. – Скажи ему, пусть снимет ботинки! Я сегодня полы мыла!

– Какая она у вас хозяйственная, – улыбнулся Райский, – у меня двое мальчишек и ни черта дома не делают. Вот что значит девочка.

Юля молча поставила перед ним тапки, сняла сапоги и босиком отправилась в комнату Шуры. Та сидела за письменным столом в старой застиранной футболке. Лицо ее было покрыто слоем какого-то зеленоватого крема.

– Ты ела? – спросила Юлия Николаевна, поцеловав дочь в макушку.

– Так нечего, – пожала плечом Шура, – холодильник пустой, котлеты я уже видеть не могу. Но ты не волнуйся, мамочка, я после школы зашла в «Макдоналдс». Слушай, а кто он, этот длинный дядька?

– Откуда ты знаешь, что он длинный? – шепотом спросила Юля.

– В окошко посмотрела. Интересно же. Вдруг у тебя появился ухажер?

– Издеваешься? – криво усмехнулась Юля. – Ладно, ложись спать. Завтра опять будешь сомнамбулой.

Полковника Райского в прихожей уже не было. Он сидел на кухне и держал незажженную сигарету.

– Я вас слушаю, Михаил Евгеньевич, – произнесла Юля, усаживаясь напротив.

– Надо же, вы запомнили мое имя-отчество, – обрадовался Райский, – будет совсем хорошо, если вы угостите меня кофейком и разрешите закурить.

– Курить можно, а что касается кофе, то я должна сначала просто посидеть и передохнуть. Не возражаете?

– Конечно, отдыхайте, Юлия Николаевна, – его очки сверкнули, – у вас сегодня была сложная операция. Кстати, она прошла удачно?

– Михаил Евгеньевич, вы, вероятно, хотите поговорить об Анжеле? – Юля откинулась на спинку стула и устало прикрыла глаза.

– Почему вы так решили?

– Потому что она была жестоко избита, изуродована, преступники пока не найдены. В прессе мелькали слухи, будто певица дружит с каким-то известным чеченским террористом. Есть вероятность, что это он ее избил. Поскольку мне предстоит долго и тесно общаться с Анжелой, вы хотите, чтобы я сообщала вам все, что узнаю нового от нее или о ней. – Юля проговорила это быстро, на одном дыхании, и так тихо, что полковнику пришлось податься вперед, перегнуться через стол.

– Лихо, – кивнул он, – молодец, доктор Тихорецкая. Я, кажется, в вас не ошибся.

Юлю слегка задел его снисходительный тон. Она хотела сказать в ответ что-нибудь саркастическое, но поленилась. Молча встала, включила чайник, достала сахарницу и банку с молотым кофе.

– Я пью сладкий. А вы?

– Я тоже, – кивнул Райский, – и если можно, покрепче. Юлия Николаевна, уж коли вы все так быстро и легко вычислили, то, наверное, готовы сразу ответить: да или нет.

Юля застыла с туркой в руке и вдруг рассмеялась.

– Чем же я вас так развеселил? – спросил Райский.

– Профессионализмом, Михаил Евгеньевич, – ласково ответила Юля, – исключительным знанием психологии. Вы меня сначала похвалили, расслабили, а потом сразу раз – и нажали.

– Что поделать, Юлия Николаевна, такая у меня работа. Ну вы готовы ответить? Да или нет?

– Конечно нет. – Юля поставила турку на огонь и принялась легонько помешивать кофе длинной ложкой.

– Почему?

– Потому что вы обратились не по адресу. Я не священник. Мои больные мне не исповедуются. А если это иногда случается, то я храню тайну исповеди.

– Юлия Николаевна, вам было неприятно, когда вам позвонили домой в половине четвертого ночи? – вкрадчиво спросил Райский.

– Да, конечно. Но еще более неприятно, что вам об этом успели рассказать мои коллеги, не знаю, кто именно, Вика или Петр Аркадьевич. – Юля резко сдернула турку с огня и пролила немного гущи на плиту.

На этот раз рассмеялся Райский. Смех у него был странный и больше походил на жалобный, отрывистый стон. Юля разлила кофе по чашкам, выложила в вазочку остатки печенья и вафель, уселась за стол и не стала спрашивать, почему он смеется.

– Теперь вы меня поставили перед выбором, – Райский осторожно отхлебнул кофе, лицо его стало серьезным, – я могу соврать вам, могу сказать правду. Поскольку вы сразу отказались нам помочь, логичней соврать. Но с другой стороны, вы мне очень симпатичны и хочется сказать правду. Как быть?

– Как хотите.

– Ну ладно, – вздохнул полковник, – ваш телефон прослушивается.

– Уже? – Юля тихо присвистнула. – Когда же вы успели?

– Ну, дурное дело не хитрое. Разговор с человеком, который представился продюсером Анжелы, записан на пленку, и сняты отпечатки голоса. Поздравляю вас, Юлия Николаевна. Вам звонил чеченский террорист Шамиль Исмаилов.

Очки Райского бликовали, глаз не было видно, но Юля почувствовала, как он впился взглядом в ее лицо.

– Чеченец? – спросила она спокойно. – Но у него никакого акцента. Чистая речь. К тому же для террориста он слишком вежлив.

– Исмаилов учился в Москве, и не где-нибудь, а в Высшей школе КГБ.

– Коллега, значит? – ехидно ухмыльнулась Юля.

– Ну в определенном смысле да. Что делать? Отец его был крупной партийной шишкой в Чеченской Республике. Так что Исмаилов, можно сказать, принц крови. Отличные манеры, никакого акцента. Мать была русской. Впрочем, не важно. Когда ему надо, он говорит с сильным акцентом, хамит, матерится, использует словечки «короче», «в натуре», «чисто конкретно».

– Вы так много знаете о нем, – покачала головой Юля, – а поймать не можете.

– В принципе можем. Конечно, если вы, Юлия Николаевна, согласитесь нам помочь.

– Не смешно, Михаил Евгеньевич.

– Я вовсе не шучу, Юлия Николаевна. Так сложилось, что мы вынуждены обращаться за помощью именно к вам. Дело в том, что вы… – Он осекся. В коридоре послышалось шлепанье босых ног, и в дверном проеме появилась Шура. Она догадалась умыть лицо и натянуть старые истертые джинсы.

– Мам, я есть хочу, – заявила она, откровенно разглядывая Райского, – здрас-сти. Меня Шура зовут.

– Очень приятно. – Полковник встал, протянул руку и представился: – Михаил Евгеньевич.

Шура, хмыкнув, ответила на рукопожатие, открыла холодильник, присела перед ним на корточки и застыла в глубокой задумчивости.

– Возьми банан или сделай себе бутерброд с сыром.

– Бананы я еще днем все съела. А сыр какой-то сухой, – печально сообщила Шура.

– Ну тогда иди спать. – Юля встала, подняла Шуру за плечи и повела в комнату.

– Мам, он скоро уйдет? – проворчала Шура довольно громко.

– Спокойной ночи. – Она поцеловала дочь, вернулась на кухню, закурила и жестко произнесла: – Знаете, Михаил Евгеньевич, каждый должен заниматься своим делом. Давайте я буду оперировать, а вы ловить террористов.

Райский снял очки, потер переносицу. Как у многих очкариков, взгляд его стал мягким и беззащитным.

– Юлия Николаевна, мы с вами занимаемся ерундой, толчем воду в ступе. Вы уже отказали мне, хотя до сих пор не знаете, в чем состоит моя просьба.

– Просьба ваша проста и понятна, – улыбнулась Юля, – а позвольте-ка, доктор Тихорецкая, вас вербануть. Можно как угодно это формулировать, но суть остается неизменной.

Райский достал из кармана чистейший носовой платок и принялся протирать стекла очков. Юля молча убрала кофейные чашки со стола и застыла в дверном проеме, прислонившись плечом к косяку и скрестив руки на груди. Она устала разговаривать с этим человеком. Ей хотелось, чтобы полковник Райский ушел и больше никогда не появлялся.

– Вербануть? Хороший глагол. А с чего вы взяли, доктор Тихорецкая, что я именно этого добиваюсь?

– Ну вы же сами сказали, вам необходима информация об Анжеле, – пожала плечами Юля, – вы хотите, чтобы я стучала на свою пациентку. Допустим, она тесно дружит с чеченцем. Он бандит, террорист, вам нужна информация о нем. Но если вы прослушиваете мой телефон, то наверняка имеете возможность утыкать палату Анжелы, мой кабинет, ординаторскую, процедурную и все что хотите «жучками», или как теперь это называется? Зачем вам мое согласие?