Текст книги "Восхитительный куш"

6

Надежда, что перед ним вообще когда-нибудь откроется дверь двадцать восьмого нумера, таяла, как снег в апреле. Ну что, спит он еще, что ли? Тауберг, собираясь уже уходить, бухнул по двери кулаком, и вдруг она отворилась. В дверном проеме показалась фигура князя Волховского в распахнутом шлафроке, и довольный голос произнес:

– Ну что стоишь истуканом, заходи.

Тауберг переступил через пустые бутылки, прошел в гостиную и плюхнулся в глубокое кресло.

– Благодарствую за твой вчерашний советец, – с большой язвой в голосе произнес Иван.

– Ну что ты, не стоит, – усмехнулся Волховской. – Дать дельный совет доброму товарищу – просто дружеская обязанность.

Ну-ну, – с безграничным сарказмом буркнул Тауберг. – А входит в дружескую обязанность приютить доброго товарища, когда тому негде жить?

– Как это? – не понял Борис.

– Твоими молитвами, – снова съязвил Тауберг. – Приехала эта, как ты ее назвал, «мечта поэта», привезла с собой целый эскадрон горничных и оккупировала весь мой дом. Из кабинета сделала будуар, в который, видишь ли, чтобы мне зайти, надобно стучать и спрашивать разрешения. Моего там и угла не осталось…

– Княгиня Голицына уже съехала от мужа? – вскинул брови Волховской. – К тебе? Боже, какая женщина! – восхищенно воскликнул князь. – Нет, друг мой Иван Федорович, тебе положительно повезло! Жить в одном доме с такой красавицей, умницей…

– Фурией, – перебил его Тауберг. – Мегерой и фурией.

– Ты преувеличиваешь, дружище.

– Ничуть. Знаешь, что она мне заявила, когда я сказал, что не собираюсь разыгрывать из себя ее воздыхателя? Что терять ей нечего, и она расскажет всем, что я ее будто бы соблазнил.

– Ах! – снова в восхищении воскликнул Волховской. – Ну отчего же вчера за карточным столом с князем Антуаном сидел не я? Почему самые восхитительные куши всегда проходят мимо?

Несмелый стук в дверь прервал иронические стенания князя.

– Кого еще там несет? – удивился Волховской, не спеша открывать дверь. – А знаешь, говорят, стройнее ножек, чем у нее, нет во всей Москве. А какая восхитительная грудь!

– Да знаю я! – неожиданно для себя самого соскочило у Ивана с языка.

– Знаешь? – с интересом посмотрел на него Волховской. – Уже?!

– Так получилось, – посмотрел в сторону Тауберг.

Несмелый стук в дверь повторился.

– Ну конечно, – насмешливо протянул князь и пошел открывать двери. – Тебе чего, Никита? – удивился Волховской, увидев на пороге запыхавшегося Никиту, камердинера князя Всеволожского. – Случилось что?

– Я его высокоблагородие господина Тауберга разыскиваю. У меня, – Никита обратился к Таубергу, – поручение к вам от его светлости.

– Что ж, прошу меня простить, я вас покину на какое-то время, – произнес Волховской и вежливо удалился из гостиной.

– Ну, говори, зачем я понадобился твоему хозяину? – спросил Тауберг. – Дело какое?

– Дело, – тихо констатировал Никита. – А вернее будет – беда…

Вечером, возвращаясь к себе, Иван втайне, почти по-детски надеялся, что вот войдет в дом, а там уже нет и следа чужого присутствия.

Дом встретил его настороженной тишиной и неярким светом редких свечей. Иван стал подниматься по привычно поскрипывавшим половицам, томительно вслушиваясь в настороженную тишину. Вдруг под лестницей послышался шорох, звук отворяемой двери, торопливый шепот.

– Кто там? – спросил Тауберг, чуть перегнувшись через перила.

– Это я, я это, ваше высокоблагородие, – послышался торопливый и, как показалось Ивану, чуть заискивающий голос Пашки.

– И что ты в этой каморе делаешь? – поинтересовался Тауберг.

– Дык это… живу я тут… тапереча, – чуть виновато ответил тот.

– Живешь? Тапереча? Это еще какого дьявола?!

Иван стал решительно спускаться вниз. Взъерошенный Пашка пулей вылетел из-под лестницы и как бы нечаянно положил руку на перила, преграждая ему путь.

– Тут какая оказия, Иван Федорович… Уж больно женского полу в доме много, им и развернуться-то негде, – начал он прочувствованно, – вот и уступил я свою комнату несравненной Ненилле Хрисанфовне. Чего же им в тесноте ютиться с их деликатной натурой? А я человек свычный…

– Что за фарс ты мне тут представляешь? – прервал его Иван. – Что за лепет? Какая деликатная натура может быть у этой валькирии?

В этот момент в каморе что-то тяжело грохнуло, будто бревно уронили. Тауберг вздрогнул и во все глаза уставился на покрасневшего Пашку. Тот отвел блудливый взор и смущенно выдавил из себя:

– Вот такая, ваше высокоблагородие, диспозиция…

– Слышу, шельмец, эту твою диспозицию, – усмехнулся Иван. – Княгиня у себя… то есть у меня в кабинете?

В этот момент со стороны зала послышались легкие шаги, и в дверном проеме показался силуэт виновницы событий сегодняшнего безумного дня. Свет, шедший из зала, падал со спины княгини и делал ее легкое платье почти прозрачным. Лишь спустя несколько мгновений Иван с раздражением поймал себя на том, что его глаза с жадностью скользят по очертаниям ее гибкого тела: стройным ногам, округлым бедрам, тонкой талии, пышной груди и дальше вверх до нимба золотистых волос, а затем опять возвращаются к предательской полоске света между стройных ног.

Тело его мучительно напряглось, и он невольно с шумом втянул в себя воздух. Услышав этот вдох, княгиня вздрогнула, торопливо шагнула в сторону.

– Добрый вечер, Иван Федорович, – мягким грудным голосом почти пропела она.

– Я надеялся, сударыня, что он окажется таковым, но, увы, надежды мои не оправдались. Вы все еще здесь, – холодно ответил Иван, злясь на себя за неожиданный порыв вожделения.

Будто не замечая его дурного настроения, княгиня продолжала:

– Прошу уделить мне несколько минут для беседы. Мне необходимо обсудить с вами создавшееся положение.

– Безусловно, мадам. Прошу.

Иван вслед за княгиней вошел в зал. За те два десятка шагов, что прошли они до кресел, бесславно провалилась его попытка оторвать взгляд от Александры Аркадьевны и посмотреть… ну, вон хоть на завитки коринфских колон, кои украшали зальцу. Тогда он попытался сосредоточить внимание на какой-нибудь наименее эротичной части ее тела и уставился в затылок. Но, как назло, легкий золотистый локон, выбившийся из прически и упавший на шею, вызвал в нем острое желание прикоснуться к нему губами. «Эта женщина меня погубит», – мелькнуло в голове у Тауберга. Александра Аркадьевна зябко вздрогнула плечами, будто почувствовав его взгляд. Потом быстро дошла до кресел и опустилась в одно из них. Тауберг обосновался напротив и постарался спокойно взглянуть в ее зеленые, как самшит, глаза.

– Господин Тауберг, – решительно начала княгиня, – мы с вами попали в весьма щекотливое положение.

– Можно подумать, мадам, что это положение само свалилось нам на голову, а не вы были его вдохновительницей, – позволил себе чуточку иронии Иван.

– Хочу напомнить, что именно ваше неуемное стремление к авантюрам привело меня сюда! Я не встречала в своей жизни такого безответственного, беспечного и легкомысленного человека, как вы! – парировала Александра Аркадьевна.

Тауберг едва сдержался. Неужели она говорит о нем?! Безответственный? Легкомысленный?! И это он – человек, над которым друзья даже подсмеивались за его стремление все упорядочить, рассчитать и держать под бдительным контролем?

– Хорошо, сударыня. Ваши предложения? Выслушаю их с вниманием.

– Благодарю, сударь…

Ее голос упал почти до шепота, на побледневшем лице скользнула тень страдания, и Иван понял, что выполнит все, о чем бы она ни попросила, лишь бы не видеть муки и горечи в этих прекрасных глазах. Собравшись с духом, Александра Аркадьевна продолжила:

– Мне нелегко, Иван Федорович, говорить с вами, человеком мало мне знакомом, о моем браке с Антоном Николаевичем. Но обстоятельства вынуждают меня к тому, – скорбно добавила она. Было заметно, что княгиня тщательно подбирает слова. Она смотрела на Тауберга, но, казалось, перестала его замечать, уйдя в воспоминания.

– Александра Аркадьевна, не надо, я не жду от вас подробностей, – поспешно сказал Иван. – Просто скажите, что я должен сделать.

Княгиня подняла на него глаза, лицо ее смягчилось, губы сложились в легкую улыбку.

– А вы можете быть очень милым. Когда захотите.

Иван неловко заерзал в кресле, не найдя сразу, что ответить на этот неожиданный комплимент, и про себя проклиная свой глупый язык.

– Я поступил по отношению к вам не благородно, признаю, поэтому готов рассмотреть ваши предложения.

– Что ж, Иван Федорович, не стану лукавить, я могла бы просто разъехаться с Антуаном несколько лет назад, когда поняла, что наш брак потерпел полный крах. Но мне… мне нужна свобода. Я не хочу весь век быть связанной с этим никчемным человеком. – Она чуть замялась, потом прямо взглянула на Тауберга. – Мне всего двадцать пять. И я еще надеюсь быть счастливой, стать матерью. А дети… они достойны лучшего отца, чем Антуан Голицын. Посему все, что мне необходимо, это развод. Князь даже слышать о нем не желал, но ваша карточная баталия хотя и глубоко ранила меня, зато дала прекрасный повод начать разводное дело.

– Развод, Александра Аркадьевна, дело не простое, – задумчиво произнес Иван. – Пожалуй, почти невозможное. Насколько я знаю, он дается Синодом в случае прелюбодеяния одного из супругов, при неспособности к супружеской жизни, безвестном отсутствии в течение длительного времени и последнее: лишение по суду всех прав состояния. – Он вопросительно взглянул на Голицыну.

Вы совершенно правы, Иван Федорович. – На щеках княгини выступил легкий румянец, глаза возбужденно заблестели. – В моем случае подходит первый – прелюбодеяние. Антуан сам от меня отказался, его проигрыш можно использовать, чтобы надавить на него и потребовать, чтобы при разбирательстве он взял вину на себя, тем более что это вполне соответствует истине. Думаю, даже вы наслышаны о его бесконечных интрижках. Конечно, он потребует отступных, да и на взятки чиновникам порядочно уйдет. Но финансовая сторона дела меня мало беспокоит, я с этим справлюсь.

– Значит, ваше появление в моем доме было хорошо спланированной операцией? – усмехнулся Иван.

Княгиня смущенно отвела глаза, и румянец на ее щеках стал еще гуще.

– Иван Федорович, я была оскорблена, да что там говорить, я была в бешенстве, поэтому, возможно, несколько переборщила с театральными эффектами. Но я не могла дать ни князю, ни вам даже малейшего шанса разрешить ваши с ним расчеты миром. Вы – великолепный предлог уйти от мужа. Честь не позволит ему потребовать моего возвращения.

– И какова же моя роль в этой освободительной войне? – спросил Тауберг.

– Быть моим щитом, – ни минуты не задумываясь, выпалила княгиня.

– Звучит благородно, – со вздохом сказал Иван, – но по совести вы используете меня в своей остроумной операции, как пешку.

– Иван Федорович…

– Я не сетую, сам напросился, – остановил ее Тауберг. – И еще одно уточнение. Надеюсь, намек на женитьбу тоже был театральным эффектом? Расстаться со свободой не входит в мои ближайшие планы.

Княгиня замахала на него руками.

– Помилуйте. Безусловно, это была шутка… шпилька, чтобы вас позлить. Простите, чего в запале не скажешь…

– Вашим стратегическим да и тактическим талантам мог бы позавидовать Наполеон, – сказал Тауберг, вставая с кресла.

– Я надеюсь, что моя участь будет не столь трагична, – ответила княгиня, с улыбкой поднимаясь вслед за ним. Она шагнула к Ивану и протянула ему руку.

– Благодарю вас.

Тауберг взял теплую, мягкую руку с длинными изящными пальчиками, склонился над ней и не удержался, чуть повернул в сторону, прикоснулся губами к запястью. Нежная кожа пахла лавандой. Он резко выпрямился, шагнул назад, отпустив руку Александры Аркадьевны. В ее глазах мелькнуло странное выражение, будто рябь пробежала по тихой заводи.

– Спокойной ночи, сударыня. Она склонила голову.

– Спокойной ночи, Иван Федорович.

И быстро направилась к двери зала. «Вот такая диспозиция», – отчего-то вспомнилась Ивану Пашкина фраза, когда он смотрел ей вслед, а шаловливый золотой завиток на гибкой шее, казалось, подмигивал ему, покачиваясь в такт легкой поступи хозяйки.

На следующее утро в Раздумьино, подмосковную деревеньку князей Всеволожских, Тауберг отправился верхом, хотя вряд ли это было разумно. Холодная осенняя погода, размытые дороги делали сие предприятие если и не опасным, то, по крайней мере, рискованным. Но события последних дней принесли слишком сильные потрясения всех основ жизни Ивана Федоровича, и ему насущно необходимо было чем-то отвлечься, почувствовать хотя бы привкус былой, как ему теперь стало казаться, спокойной и упорядоченной жизни, где все было знакомо, где он знал, что и как делать, от кого чего ожидать, где по ту сторону были враги, а по эту – фронтовые товарищи. Добрался, слава Богу, без приключений, только ноги замочил.

– Иван! Иван, да что с тобой творится? – вывел его из раздумий встревоженный голос князя Сергея Всеволожского.

Майор рассеянно оглянулся вокруг, тряхнул головой, отгоняя навязчивые воспоминания.

Здесь, в Раздумьино, все было как встарь, без изменений. Печка с голубыми изразцами наполняла кабинет теплом, тускло поблескивали золотым тиснением корешки книг, пахло кожей и табаком, такими любезными и привычными сердцу мужчины запахами. Иван еще раз тряхнул головой и виновато взглянул в глаза князя Сергея:

– Прости, у нашей Пелагеи свои затеи.

– Ты где? – с легкой обидой в голосе спросил Всеволожский. – Здесь или еще в Москве? Пора и о деле поговорить: не зря же я тебя вызвал. Соберись – твои мозги нам ой как сейчас нужны.

– Я готов.

Дверь кабинета скрипнула, и в проеме показалась девушка лет восемнадцати, небольшого росточка, с чудными, чуть раскосыми, миндалевидными глазами и копной густых темных волос.

– А, вот вы где? Совещаетесь?

Это и была проблема, из-за которой Тауберг сегодня проделал верхом сорок верст. Счастье, что это была не его проблема, а князя Всеволожского. Девушку звали Полина Сеславина, приходилась она дальней родственницей Всеволожским и проживала в Казани, но после разрушительного пожара в начале сентября, превратившего город в руины, князь Сергей взял ее в опеку и привез в Москву. С этого момента и началась череда загадочных событий. Трижды кто-то пытался лишить Полину жизни, и только милосердие Божие не дало злодейским планам осуществиться. К сегодняшнему дню ситуация еще больше накалилась, и требовалось предпринять решительные меры, чтобы вывести преступника на чистую воду. Поэтому князь Всеволожский и обратился к помощи Тауберга.

– Я могу войти? Надеюсь, вы понимаете, что в вопросе о моей жизни и смерти у меня, по крайней мере, имеется хотя бы совещательный голос, – произнесла Полина, решительно направившись к креслам.

Сергей беспомощно глянул на Тауберга. Но Иван только пожал плечами. Он уже третий день только и делал, что выяснял отношения с упрямицей, которую ему подсунул то ли черт, то ли дружок Волховской, то ли выжига Голицын. А спорить с женщиной всегда себе дороже.

Совещание началось. Разоблачение преступника решено было осуществить по возвращении в Москву на бале-маскараде, который давала матушка князя Сергея в честь помолвки сына и Полины. И Таубергу отводилась в этом весьма значительная роль.

7

Рыцарские латы в спальню Тауберга, служившую ему теперь и кабинетом, Пашка втащил с превеликим трудом. Иван еще спал, когда камердинер, громыхая железом, ввалился в комнату, Тауберг в это самое время смотрел страшный сон: огромный кованый сундук тащили, впрягшись веером, лупоглазые болонки. Внутри сундука, в крайнем смятении и рассеянности, сидел он сам, время от времени с силой упираясь головой в крышку.

– Пашка! – позвал он и открыл глаза.

– Туточки я, – склонилась над ним взъерошенная голова камердинера. – Приснилось что, ваше высокоблагородие?

– Тьфу ты, черт, – буркнул Тауберг, отстраняясь от низко склоненного над ним рябого лица Пашки. К тому же изо рта его исходило такое крепчайшее луковое амбре, что в пору было зарыдать и облиться слезами. – Ты чего тут притащил мне? – спросил Иван, поворотясь к Пашке спиной и набрасывая на себя шлафрок.

– Чево велели, то и притащил, – радостно сообщил Пашка.

– Ты, голубчик, отвечай, коли тебя спрашивают, – одернул камердинера Тауберг. – А, маскарадный костюм!

– Так точно. Вчерась вы велели мне съездить сегодня поутру к господину мастеру и забрать этот панцирь. Я съездил и, как изволите видеть, привез.

– Ну, благодарствуй, коли привез, – уже мягче сказал Тауберг. – Ладно, давай мерить будем.

Одевались доспехи долго. Иван Федорович при сем процессе успел не единожды пожалеть, что на бал-маскарад, затеянный Всеволожским, он избрал именно этот костюм. Наконец было надето последнее: рыцарский шлем с цветастыми перьями на макушке и покрытые металлической чешуей перчатки. Шумно выдохнув в решетку забрала, Тауберг глухо спросил:

– Ну, как?

– Как статуй, ваше высокоблагородие, – восторженно ответил Пашка.

Не удовлетворенный таким ответом, Иван Федорович подошел к трюмо, но оно показало лишь какую-то железную морду с клювом, смахивающим на птичий. Иван же хотел увидеть себя в полный рост. Посему он решил пройти до гостиной, где висело огромное зеркало, а заодно и пообжиться в таком костюме.

Конечно, двигаться в нем было не очень ловко. Особенно спускаться со ступеней мансарды. Зато это была хорошая практика – в доме Всеволожских на Пречистенке ступеней было предостаточно.

Посмотревшись в зеркало гостиной и оставшись в принципе довольным, Тауберг подошел к окну. Вспомнился вдруг давешний разговор с княгиней, ее лучистые глаза, игривый золотистый локон.

– …здесь я тоже намерена всё поменять, – услышал Тауберг голос Александры Аркадьевны и замер. – Мебеля ну совершенно никуда не годятся.

– Вы правы, мадам, – раздался глухой бас титаниды, – все поменять к псам собачьим…

– Ну вот, к примеру, эти рыцарские доспехи, к чему они тут, в гостиной? – подошла к застывшему Таубергу княгиня и постучала кулачком по панцирю. – Им самое место в прихожей.

– И то, – трубно поддакнула барыне девка Ненилла. – Дать этому статую в руки поднос, и пущай держит. Для визитных карточек.

– А ведь верно, – поддержала свою конфидентку княгиня и легонько пнула Тауберга по железной ноге. – Пусть стоит в передней, как страж дома и встречает гостей.

– Так давайте, барыня, я сей час его и снесу к дверям, – предложила титанида.

Недолго думая, она наклонила Тауберга и устроила под мышку.

– Может, еще чего унесть? – спросила она, махнув свободной рукой. – Чтобы два раза не ходить?

– Я полагаю, тебе достаточно и одного железного истукана, – усмехнулась Голицына.

Ненилла в ответ хмыкнула и потащила «истукана» к выходу. И тут случился incidentis, коий едва не лишил титаниду речи. Как только старшая горничная сделала шаг к двери гостиной, статуй у нее под мышкой вдруг дернул железной ногой и глухо, но вполне внятно произнес:

– Оставьте меня!

– А-а-а, батюшки святы! – громоподобно вскрикнула Ненилла и с силой бросила говорящие доспехи на пол.

Громко бряцнув, статуй упал на спину и задвигал одновременно руками и ногами, пытаясь встать. Он был похож на огромного жука, лежащего кверху брюхом и тщетно сучившего лапами в надежде перевернуться хотя бы на бок.

– Что же это деется, а?! – пробормотала сомлевшая Ненилла и с недоумением посмотрела на барыню. То, что творилось с княгиней, вначале испугало ее. Голицына буквально сотрясалась всем телом, не в силах произнести ни слова.

– Барыня, да вас, никак, лихоманка бьет! – воскликнула Ненилла.

– Нет, не ли-хо-ман-ка, – по частям выдавила из себя княгиня. – Э-то дру-го-е…

Она подошла к барахтающемуся на полу рыцарю и подняла забрало, стараясь серьезно смотреть в его растерянные поголубевшие глаза:

– Это вы, Иван Федорович?

– Я, – ответил мучительно покрасневший Тауберг. – Будьте так любезны, скажите своей валькирии, чтобы помогла мне подняться.

– Ненилла, – обернулась Александра Аркадьевна к горничной, – Помоги господину Таубергу встать на ноги.

Горничная с опаской подошла к распластанному на полу железному истукану, увидела лицо Тауберга и только после этого немного успокоилась. Крякнув, она рывком подняла Ивана с пола, поставила на ноги. При этом княгиня издала звук, похожий на нечто среднее между рыданием и стоном. Когда Иван Федорович обратил к ней красное от столь необычного конфуза лицо, она, едва сдерживаясь от смеха, спросила:

– Скажите, ради Бога, зачем вы туда залезли?

– Это мой карнавальный костюм, сударыня. Я примерял его, а затем…

Ему не удалось договорить. Забрало, клацнув, упало и закрыло ему лицо. У Голицыной при виде этого мгновенно повлажнели глаза, и она, наконец, разразилась заливистым смехом, удержать который у нее не было никаких дамских сил. Она хохотала так звонко, что ей стали вторить подвески хрустальной люстры, зазвенев сотней крохотных колокольцев. За решеткой забрала было видно, как Тауберг несколько раз обиженно сморгнул, затем круто развернулся и пошел прочь из гостиной. Когда Иван Федорович поднимался с негнущейся спиной по ступеням мансарды, он был похож на Каменного гостя, желающего поскорее прикончить любовника своей жены смертельным рукопожатием.