Текст книги "Возвращение. Как перестать прощать и научиться любить. Взгляд психотерапевта"

В русскоязычных источниках (я проверила две первых страницы топа) понимается, как умение хвалить или подбадривать себя в трудный жизненный момент. «Все будет хорошо», «Не грусти, малыш», «До свадьбы заживет», «В следующий раз получится» и др. В общем, по внешнему рисунку и внутренней сути дела под самоподдержкой (по крайней мере, в русскоязычном поле) понимают собственную способность актуализировать Внутреннюю Архетипическую Бабушку.

Русская Архетипическая Бабушка – это доброе, некритичное, любящее существо, с вязаньем, вареньем и пирожками, которое призвано давать не выросшему еще человеку безусловное принятие в его исконно-посконном виде: через еду, тепло и утешение. Без упреков и обвинений. Внутренняя Архетипическая Бабушка – очень важный для русскоязычного человека персонаж. Однако я предлагаю называть его (ее) не самоподдержкой, а самоподпоркой. Ясное дело, эти два слова сильно похожи, но на будущее мне бы хотелось избавить понятие самоподдержки от инвалидизирующего оттенка. Вместе с тем не нужно думать, будто я плохо отношусь к бабушкам, напротив! У меня их было две, и если бы не они, то и я бы не (с).

Казалось бы, английский эквивалент русского слова «самоподдержка» – «selfsupport», калькой которого оно и является. Поискав, что пишут англоязычные люди по этому поводу, я утешиться не смогла.

Selfsupport:

«Having the resources to be able to survive without outside assistance» // http://www.oxforddictionaries.com/

(Наличие ресурсов для выживания без внешней поддержки);

«The supporting or maintaining of oneself or itself without reliance on outside aid» // http://www.thefreedictionary.com/

(Способность поддерживать себя без обращения к внешним ресурсам);

«Independent support of oneself or itself» // http://useful_english.enacademic.com/

(Независимая поддержка человеком или существом самое себя);

Получается, в обыденном английском языке это слово используется как синоним нашего «самодостаточность». Ни с биологической, ни с психологической, ни с физиологической, ни тем более с физической точки зрения никакая самодостаточность, конечно, невозможна. Бензин, суп, вода, деньги, кислород и жизнь однажды кончаются. Лучше всего об этом могут свидетельствовать те, кто погиб в подводных лодках, но они молчат. В общем, слово «самодостаточность» нам тоже не в помощь. Оно лишь может использоваться для условной ориентировки. («Насколько твой Васенька самодостаточен? – Ну, он приходит из школы и сам греет суп, но как уроки сделает, начинает мне на работу звонить»).

Хочу рассказать немного о том, как понимается слово «самоподдержка» в совеременной гештальт-терапии, с которой я себя ассоциирую. Самоподдержка для гештальтиста – это идентификация со всем тем, что есть (а не с тем, чем или кем я никогда не являлся). Чем лучше у человека работает самоподдержка, тем полнее он способен идентифироваться со всей своей чувственной и потребностной сферой, включая желания (в том числе противоречивые) и осознаваемые дефициты. Собственно говоря, самоподдержка – и есть процесс этой идентификации.

Так, в ситуации какого-либо острого провала примером адекватно функционирующей самоподдержки будет признание: «Я очень расстроен, переживаю крушение надежд. Я в горе, и хочу оставаться в нем какое-то время». Неадекватными с точки зрения самоподдержки являются такие действия, как игнорирование остроты переживания и заявления вроде: «Зато я неимоверно крут в вязании крючком», «Это не провал, а успех. Я победил в себе труса» или «Ничего страшного не произошло, не больно-то и хотелось». Понятно, что все эти идеи лишь уводят героя от сути дела, поскольку с их помощью человек пытается изменить свое реальное переживание и помешать себе осознанно находиться там, где он есть. А суть переживания в том, чтобы… принять поражение.

Потому, что только в этом случае можно:

– максимально полно почувствовать случившееся;

– максимально адекватно принять решение о том, что делать дальше;

Именно телесная, чувственная и смысловая идентификация с тем, что в данный момент есть, позволяет совершаться с нами дальнейшим изменениям. Так, признавая собственный провал, оставаясь какое-то время в переживании горя (печали), человек осваивает истинное положение дел.

Скажем, полно пережив некое фиаско, можно затем трезво обдумать, насколько разумны дальнейшие вложения в эту тему. Стоит ли дальше продолжать поступать в Сорбонну, сдавать на кмс по керлингу (бывает такое?) или атаковать любовью принцессу? Возможно, сопоставив остроту переживаний с объемом усилий, необходимых для победы, один выберет продолжать борьбу, а второй решит переключиться на нечто иное: поступить в Пединститут, по выходным бегать по парку и жениться на дочке главбуха. Добавим шепотом: еще неизвестно, кто из них лет через двадцать скажет, что счастлив, но и тот, что предпочел «борьбу», и тот, что «сдался», приняли единственно верные для себя решения, если смогли хорошо их обдумать и прочувствовать. Забегая вперед, скажу, что уверена: счастье (на мой взгляд) = адекватная самоидентичность.

В этом контексте можно несколько иначе взглянуть на некоторые привычные языковые штампы, которые замутняют и без того мутное общественное сознание. Что, например, такое «найти самоподдержку»? Если придерживаться договоренности, что самоподдержка – это идентификация с тем, в чем я реально нуждаюсь (или с тем, кто я реально есть), то искать тут особо нечего. Речь не о том, как найти самоподдержку, а о том, как мы ее теряем. И наша цель тогда – понять, какими способами мы мешаем себе идентифицироваться с нашими реальными чувствами и потребностями. Скажем, Васенька, который приходит из школы и, проголодавшись, сам греет себе суп (не важно, что сварила его мама), в нашем понимании обладает хорошей самоподдержкой. И когда он звонит маме на работу потому, что соскучился, он снова обладает хорошей самоподдержкой: идентифицируется с потребностью услышать маму, и делает то, что может этому помочь. А Денис, находящийся в ссоре с мамой с прошлых выходных (застигнут курившим в форточку), игнорирующий ее суп «назло», и в мстительной тоске сидящий у окна – обладает низкой самоподдержкой: иных способов поддержать себя кроме супа у него все равно нет, другой мамы – нет, и все равно скоро придется встать и идти на кухню, только самооценка будет дополнительно поранена тем, что «не сдюжил».

О манипулировании принято говорить с осуждением. Общественное русскоязычное сознание лучше всего помнит Эрика Берна, хотя, конечно, лучше читать Кляйн, Кохута, Кернберга, Винникотта. Под психологическим манипулированием понимается такой поведенческий стиль, когда один человек вынуждает другого вести (или чувствовать) себя определенным (ему выгодным) образом, не давая прямо это понять. Выгода манипулирования ясна: человек получает то, чего хотел, без присвоения авторства просьбы. Таким образом, манипулирование дает возможность обладания чем-то, оставаясь в тени. Как следствие, манипулятор освобожден от благодарности в случае успеха, и от явного переживания фиаско в случае отказа.

В традиционной коннотации манипулятор – человек нехороший, и писать о нем принято без сочувствия. Тексты о манипуляции обычно предназначены тому, кто от нее пострадал. В них учат защищаться от манипулирования, причем предлагаемые способы борьбы сами по себе манипулятивны. («Когда тебя спросят, выводил ли ты собаку, ответь: Нет, а ты?», др.) Понятно, почему это именно так, если учесть парадигму нападения, в которой предлагается рассматривать феномен манипуляции. Интересно, что будет, если попробовать рассмотреть этот феномен как дефицит самоподдержки? Что, собственно говоря, может заставить человека косвенно вынуждать другого что-то делать, не раскрывая своих истинных нужд, как не дефицит самоподдержки? Опыт принятия, когда тебе разрешалось просить (и быть просимым :), опыт разрешения быть слабым и не защищаться, опыт позволения нуждаться в помощи и открыто говорить о своих нуждах – создает людей, которым не нужно манипулировать другими. Опыт, что отказ, это не отвержение, и поэтому получать отказ не стыдно, создает людей, которые не боятся отказов. Отношения же, где отказ использовался в качестве давления или мести, а игнорирование нужд – как управление поведением, создает манипуляторов.

P.S. Не уверена, что нужно после всего сказанного пояснять, почему никогда не будет «все хорошо», однако, поясню. Все хорошо не будет потому, что у всех разное «хорошо», а также разное «все». И лучше будет тем, кто будет, прежде всего, честен с самим собой и теми, кто рядом. Это я и называю самоподдержкой.

Литература:

Arnold Beisser, M.D. // The Paradoxical Theory of Change;

Jay Levin // Lecture notes on dialogue in Gestalt therapy;

Kernberg Otto F. // Borderline Conditions and Pathological Narcissism;

Эрик Берн // Игры, в которые играют люди;

В. А. Лекторский // Самосознание;

Гордон Уилер // Гештальт-терапия постмодерна;

Котя и Поля: о стыде боли и вине

Согласитесь, нечасто два «глянцевых» журналиста говорят про стыд, вину и боль. Нам со Светланой Паниной удалось. Спасибо, Котечка, за беседу.

Светлана Панина: Давно хотела с тобой обсудить одну тему. И понимаю, что даже сейчас мне стыдно ее обсуждать. Тема душевной боли. Почему это стыдно – делиться своей душевной болью? И почему стыд – это самое болезненное чувство? В компании друзей очень сложно обсудить секс. Или душевную боль. Не принято. Думаю, сериал «Секс в большом городе» был так популярен, потому что там показывали невозможное: четыре (ЧЕТЫРЕ!!!) бабы между собой обсуждают свою сексуальную жизнь. Это сказка. В реальности так не бывает. Ну, бывает, обсуждают, в лучшем случае – вдвоем с подружкой. В худшем – вчетвером, но тогда уже не свой секс, а смешного трахаля соседки Галки. А уж про больное можно и вовсе только шепотом и только с зеркалом…

Полина Гавердовская: Расскажи для начала, что тебя лично волнует в этой теме, чтобы мы говорили об одном и том же?

Светлана: Лично меня – правильно ли я вижу, что в обществе принято скрывать душевную боль? Может, это только у меня так, а на самом деле рассказывать о своих душевных ранах – это давно уже тренд. Вот в ЖЖ можно встретить изредка душераздирающие истории, которые люди пишут про себя. Но, как правило, анонимные и не всегда понятно – правда ли это. А если правда, и не анонимно, то, значит, в результате либо денег на лечение надо дать, либо ознакомиться с отчетом героического преодоления проблем и восхититься.

Полина: Совершенно верно. Я думаю, тенденция скрывать боль – это одно из завоеваний так называемого нарциссического социума. Нарциссический социум – это и есть некая совокупность представленного в массовом сознании всего того, что ты называешь «тренд», но не только.

Светлана: И когда это наш социум стал нарциссическим?

Полина: Это хороший вопрос. Литература для психологов говорит об эпидемии нарциссизма в 20 веке. Сейчас, думаю, можно объявлять пандемию. По моему мнению, манифест нарциссического заболевания общества совпадает с веком возникновения средств массовой информации, а расцвет – с тем временем, когда мировая промышленность стала производить в огромных масштабах все то, что потом нужно продавать. Чем больше я знаю, как и что бывает, тем сильнее моя тенденция сравнивать. И если меня воспитывали по принципу «будь не таким, как ты есть, а таким, как я хочу, и я буду любить тебя сильнее», то «всепроникающесть» информации о том, что где-то есть лучшее и более красивое, должна меня сильно тревожить.

Светлана: Должна?

Полина: Попробую на примере объяснить. Жила я, допустим, в деревне Деденево… И сравнивала себя только с Клавкой из соседнего дома. А на речку ездила верхом на своем мерине Тоше, и мне было нормально или даже хорошо. А сейчас я живу в Чертаново, (что не лучше, чем Деденево), но зато я могу в интернете прочесть, что, к примеру, Иорданская принцесса Хайя бин Хусейн – Президент Международной Федерации конного спорта, что она стала первой профессиональной женщиной-спортсменом в Иордании, а также – первой женщиной, завоевавшей эту, как ее?… медаль в конном спорте на Пан-Арабских играх. Отсюда ясно что? Что, во-первых, лучше быть принцессой Хайя бин Хусейн, а не мерином Тошей. И желательно, чтобы это подкреплялось медалью. Во-вторых, что папа-король дарил принцессе дорогих правильных коней. И что, стало быть, желательно, иметь папу-короля, а денег – много! И что, наконец, она (принцесса) по всему поэтому лучше меня, ибо о ней, а не обо мне пишут в интернете. И поэтому она вечно будет у меня камнем в ботинке.

Светлана: Кстати, про интернет. Я недавно в нем прочитала, что у человека и на боль, и на зависть реагирует один и тот же участок мозга. Принцессе должно быть стыдно, что она своим существованием приносит людям столько боли!

Полина: Это интересно. Вообще, я думаю, что нарциссичность сильно провоцируется возможностью сравнения. Чем больше информации, тем больше возможности сравнения. Чем больше сравнения, тем сильнее соревнование. Успех в соревновании и восхищение люди часто путают с любовью, а боль в этом смысле – некий стыдный побочный продукт соревнования. Нормальная спортивная психология: упал – встань, отряхнись и иди (беги, езжай, лети). Я, как человек, много лет проведший в любительском спорте, хорошо это знаю.

Светлана: Слушай. Ну у принцесс же каждый разрыв с бойфрендом на виду. Каждый сломанный ноготь наперечет.

Полина: Принцесса должна красиво расставаться с бойфрендом, да. А из сломанного ногтя сделать пиар-акцию. И ты права: сейчас если уж говорить про боль, то в контексте супер-геройства. Например: я обвешан проводами системы жизнеобеспечения, но все равно пишу книги. И это самые лучшие книги из тех книг, которые написаны при поддержке системы жизнеобеспечения. Поэтому, вы меня не жалейте за мои провода, а восхититесь книгами. А просто сказать: «Мне плохо, я разрушен, я не справляюсь, я боюсь смерти… Я хватаюсь за самый малый повод смысла, и мои книги – один из них», – это неспортивно. Всеми любимый доктор Хаус – ярчайший пример того, как прекрасен может быть продукт нарциссического социума внешне, и как ему хреново жить. И его устами этот социум непрерывно разговаривает. Например: «Ну и что, что у вас рак? Вы в онкологии, тут у всех рак. Придумайте что-нибудь поинтереснее!» (с).

Светлана: Я все переживаю за гипотетического писателя, обвешенного проводами. А что, та книга, которую он написал бы «просто так» – не может быть искренней и пронзительной книгой про «мне плохо, я разрушен и не справляюсь»?

Полина: Ее никто не купит. Я в свое время баловалась написанием книг, их вышло три, из которых хочу упомянуть две. Одна называлась «Четыре шага к решению всех проблем» – название придумал редактор, и я до сих пор стесняюсь тех остатков авторского тиража, что стоят у меня на дома на полке. Не выбрасывать же их. В книге были собраны мои статьи для «глянца» за последние 10 лет. Обычно такие статьи пишут нарциссично и для нарциссов. Их главная мысль: «Как сделать все красиво». Вторая называлась «Работа собой», где я пыталась более или менее честно говорить о работе психотерапевта, и про боль в том числе, и про бессилие. И какая, как ты полагаешь, лучше продавалась?

Светлана: Конечно, про то, как сделать все красиво.

Полина: Да, и тираж у нее был 10000. А боль – это знак, что я не справляюсь. А это некрасиво.

Светлана: То есть, стыдно именно это – что ты не справляешься? Стыдно признаться себе, что ты – человек?

Полина: Конечно.

Светлана: И тут мы снова вернулись к вопросу «ну и что?». Что произойдет, если я вдруг признаюсь себе в том, что я не справляюсь? Короче, почему мне должно быть стыдно, что я человек? И таки-да, стыдно ведь.

Полина: Стыд – одно из базовых, самых ранних переживаний, ответных отвержению. И связан, как считается, с опытом, когда родители не поддерживали самые простые витальные потребности ребенка. Не в том смысле, что не кормили или не давали дышать. Но транслировали, что ребенок сам по себе, как он есть – проблема. И любая его потребность, как она есть, сам ее факт – проблема.

Светлана: Родители транслировали послание «не будь ребенком»?

Полина: В пределе – послание «не будь». Ну или версия-лайт: «не будь моей проблемой».

Светлана: Но ведь давали дышать. И кормили же. Или ты имеешь в виду тот случай, когда проблемой становится любой ребенок, который просит больше, чем только дышать и есть?

Полина: Да. Хотя я знаю случаи, когда ребенка наказывают тем, что не зовут к столу. Нет, голодом не морят. Но, типа, мы хорошие и едим, а ты провинился и будешь есть позже ЛЮДЕЙ. Такое наказание: едят хорошие. Виноватые – не едят. Позже послание изменяется: если ты не делаешь как я хочу, я буду тебя меньше любить, а если ты провинился, ты плохой. Не твой поступок, а лично ты сам, весь, целиком.

Светлана: То есть опять вычеркнут из списка людей.

Полина: Это принципиальное различие между стыдом и виной, кстати. Вина – это мой поступок плохой, стыд – я сам плохой. Поэтому у людей, которых много воспитывали стыдом (сильным отвержением) есть базовое сомнение в том, что они имеют право жить такими, какие есть.

Светлана: То есть, они имеют право жить только по утвержденным и одобренным миллионами образцам? Как та принцесса?

Полина: Это бы еще неплохо, потому что есть образцы, которые известны, им можно научиться соответствовать. Гораздо хуже, если ребенок не получает опыта когда он любим как есть, то есть образец отсутствует. Вся его жизнь тогда представляет из себя процесс достижения (достигания), довольно болезненный, потому что достичь конечной цели невозможно. Люди такого рода признаются, что счастье они испытывают точечно, когда, скажем, держат в руках свежий диплом. А ведь свежий диплом сразу теряет свежесть, если подержать его в руках. Такой человек вечно ощущает себя, как на эскалаторе, где поручень едет быстрее, чем все остальное: удобного положения найти невозможно. То, за что ты пытаешься держаться, бесконечно уползает вперед и вверх.

Светлана: Чем нарциссическая гонка отличается от процесса роста, личностного развития?

Полина: Я думаю, надо различать по импульсу. Если я возбуждаюсь на верховую езду, я непременно вырасту. Если я люблю коня как такового, можно предсказать, что я вырасту в смысле контактности с конем. А если меня достала принцесса, то я буду дрючить коня и себя измордую. Не говоря уж о том, что возненавижу принцессу… Вот для тебя как это, когда личностный рост?

Светлана: Это когда мне с собой и людьми жить было как-то не очень, а стало жить хорошо.

Полина: Вот. Нарциссическая гонка, это когда хорошо только в результате, а личностный рост, это когда делаешь правильное и хорошо уже в процессе.

Светлана: По-твоему, если я занимаюсь сексом без особого удовольствия, возлагая надежды исключительно на оргазм – это нарциссическая гонка? То есть когда мне неприятен процесс, это уже индикатор того, что я и результатом недолго буду наслаждаться?

Полина: Пожалуй, да. Нарциссический секс – вообще веселая штуковина. Это когда либо партнершу (партнера) пытаются поразить, восхитить, «выиграть медаль лучшего любовника (любовницы)». Либо его (ее) механически игнорируют (видимо, когда медаль уже завоевана). Еще полезно задавать себе вопросы типа «для чего этот процесс?» и «зачем?». Я вот никак не могла похудеть, пока делала это для красоты. Хотя мое похудение – это плюс-минус 4 кг. И похудела я только, когда поняла, что мне просто жить легче, когда у меня минус 4. И стало у меня минус 6.

Светлана (завистливо): Волшебство!

Полина: Да. А когда я худею, потому, что принцесса уже похудела, а я еще нет, то это только путь к унынию.

Светлана: Ну хорошо. Вот принцесса, например, хотела похудеть, и не похудела. Или давай ее лучше с коня уроним, чтоб она нам глаза не мозолила. Она упала и больше не будет чемпионкой. Но зато она напишет книгу. Или кино снимет про то, как она не будет чемпионкой. Это же будет иметь успех? Как и все, что она делала до этого?

Полина: Ну, это может быть историей одного из двух типов, либо про то, как она справится и будет крутой. Тогда толпа идентифицируется с автором и кивает: да, молодец, уважаем. То есть, вполне себе в духе времени: первое место в соревновании победы над страданием. Либо это должна быть история совершенно душераздирающего поражения. Тогда мы идентифицируемся с тем, кто в такое не попал, и с удовольствием сочувствуем, в тайне думая: «хорошо что не со мной».

Котя: В обеих историях финал типично нарциссический: либо грандиозная победа, либо грандиозное же поражение. А просто хорошая, не грандиозная история – не привлечет внимания.

Полина: Чтобы иметь резонанс в нынешнем обществе, история должна быть не просто хорошей, но исключительной. Думаю, где-то здесь парадоксальным образом кроется секрет успеха Гришковца. Ему удалось очень тонко сказать о том, что бывает ПРОСТО ЧЕЛОВЕК, да так, чтобы просто человеческое в нас завибрировало. Для того, чтобы пробить брешь в нарциссическом социуме, нужно быть ОСОБЕННО талантливым. И, кстати, когда «Квартет И» из этой идеи попытался выдавить максимум сока, вышла уже просто пошлятина. «Квартет И» – это дешевое издание Гришковца.

Светлана: В смысле, «дешевое издание»? Гришковец в мягкой обложке, отпечатанный на туалетной бумаге?

Полина: «Гришковец» с более примитивным юмором, с прикосновением к более грубым материям более грубым способом. Но идея та же: «я просто человек, мы просто люди, мы не справляемся, мы запутываемся во лжи».

Светлана: А, между прочим, в мире уж перестали быть стыдными грубые материи. Как раз стыдно стало признаваться в наличии у себя тонких душевных струн.

Полина: Поэтому Гришковец лучше Квартета.

Светлана: Потому что он более тонкий?

Полина: Потому что он про самое стыдное говорит. А Квартет – про вторично стыдное. Гришковец говорит, как непросто испытывать вину и изменять например. А Квартет – как неловко, когда потом поймали. Одна моя клиентка сказала мужу: ты так говоришь, как будто ты виноват не в измене, а в том, что не потер смс-ки любовницы.

Светлана: Я по-другому воспринимаю «Квартет». Там же главная тема в фильме «О чем еще говорят мужчины», о том что, вот, нравится мне любовница. Но жену люблю больше. И не хочу, чтобы ей было больно. Но и любовница нравится. И отказать ей – это сделать ей больно. Это ж не про «стыдно, когда поймали», а про выбор «кому все-таки в результате сделать больно». И все это еще плюс к тому, что если ты не спишь с любовницей – ты не мужик.

Полина: В моем понимании там ингредиент «ты не мужик» – это основная часть коктейля. А кому больно не сделать – так, вишенка с краю.

Светлана: Ловлю себя на желании затеять гендерный, интеллигентно выражаясь, диспут, но сдержусь. Надеюсь, тебе не наскучило отвечать на мои вопросы и у меня еще будет шанс развернуть тему «стыдно быть женщиной», которая тоже, похоже, меня беспокоит.

Полина: Насчет стыдно быть женщиной – богатая тема. Мне иногда тоже стыдноею быть. Непременно обсудим :)