Текст книги "Демоверсия"

Маша стояла над столом непривычно тихая.

– Ань, че там с заказом?

– Ничего…

– В смысле?

– Не могу до Петра дозвониться. Две недели завтраками кормил, а три дня назад сказал, что все готово и завтра привезет, а потом пропал. На звонки и сообщения не отвечает.

– Мне тоже.

За последние полчаса Маша совершенно не продвинулась в изготовлении образца. Вот и сейчас она просто стояла и молча водила пальцами по стеклу.

– Может, что-то случилось?..

Аня отбросила в сторону кусок розовой пленки и подошла к Маше.

– Слушай, детка, а может, витраж сдадим – и ну его на фиг?.. К чему такие страдания? По нему же видно, что он такое… Твои идеальные губы нуждаются в соответствующем оформлении.

Маша улыбнулась одним уголком рта. Она опустила голову над столом и запустила пальцы в короткие черные кудри. На стекло упала слеза.

– Так… – Аня оторвала немного бумаги от стоявшего на столе рулона и вытерла Маше лицо. – Сморкайся.

Маша улыбнулась.

– Да не буду я сморкаться, у меня нет соплей.

– Сморкайся, я тебе говорю. Тут и без лишней сырости затхлость, а так стены плесенью пойдут.

Маша высморкалась, не то смеясь, не то плача.

Зазвонил телефон.

– Да, здравствуйте! Все в порядке, скоро заказываем стекло… Да, я знаю, что прошло уже больше месяца… К сожалению, задержки иногда случаются… Да, возник небольшой форс-мажор, но мы делаем все возможное.

Вдруг Маша резко оторвала руки от образца, приложила их ко рту, наклонилась к урне и скорчилась.

– Я так понимаю, задержки у нас не только с витражами?.. – сказала Аня, положив трубку.

Маша выпрямилась, вытерла рот рукой и тихо вышла из подвальчика.

* * *

Лиля несла тарелку с супом, медленно-медленно, боясь пролить.

– Мама, смотри – я будто море тащу.

Ей было девять с половиной лет, и ее ноги и руки будто росли быстрее других частей тела. Она донесла тарелку и поставила на стол.

Аня сидела рядом, склонившись над счетами для оплаты.

Их было много. Она разложила бумаги по всему столу, пытаясь сообразить, может ли она что-то закрыть сейчас. От напряжения болела голова, из туалета доносился запах кошачьей мочи. Надо было оторваться от дел хотя бы ненадолго, заняться домом – хотя бы поменять коту туалет и постирать.

– Влад, погуляй с детьми, пожалуйста! – крикнула она из кухни. – Мне нужна тишина!

Он не ответил, и Аня продолжила разбирать бумаги.

Счет из сада. Счет из школы. Счет из музыкалки. Счет из налоговой. Счет за коммуналку. Счет за мастерскую. Счет за коммуналку мастерской. Счет за материалы. Распечатанный счет за кредитку.

Счет. Счет. Счет.

Аня и раньше ненавидела математику, сейчас же все эти цифры прыгали перед глазами, будто какие-то отвратительные существа, вроде персонажей из фильма ужасов. Что-то типа «Зубастиков». Они прыгали с листа на лист, со счета на счет, а потом сбивались в кучу и начинали ползти один за другим, ровным строем, по ее рукам, вверх, выше и выше, по локтям, по груди, по шее. Цифры лезли в шепчущий полуоткрытый рот и забирались в гортань, цифры тихо входили сквозь белки глаз прямо в голову, в мозг, и начинали кусать ее изнутри. Нет, не кусать: грызть.

Влад вошел в кухню.

– Сегодня придет Женька.

– В смысле?

– У него днюха. Посидим, выпьем.

– Давай не сегодня.

– Давай сегодня.

– Слушай, у меня проблемы на работе, я…

– Ну это же у тебя проблемы, при чем тут мы?

Аня смотрела на мужа, раскрыв рот. Он рассмеялся.

– Ладно, чего ты. Я сейчас погуляю с детьми. Только потом ты потерпишь нас с Женькой.

– Почему вы не можете посидеть где-то в другом месте?

– Да откуда у нас деньги на это?

– Ох… Хорошо. А что ты ему подаришь?

– Подарю? – На лице Влада появилось недоумение. – Зачем?

Вскоре он собрал детей, и они наконец вышли из квартиры. Аня сложила счета стопкой и легла на нее щекой. Бумага была теплой, пахнущей свежей типографской краской, и этот запах действовал успокаивающе. Аня заснула. Ей казалось, что она совсем маленькая и сейчас просто задремала, читая книжку перед сном.

– 14–

В тот вечер Аня подумала, что если даст мужу спокойно выпить, то сможет уговорить его помочь с работой. Влад выпьет, станет добрым и поймет сложность ситуации. Да еще и Женька – он вообще художник-декоратор, вполне может поучаствовать. Это стоило того, чтобы потерпеть еще одну бессонную ночь. Тем более что завтра суббота, можно немного отоспаться. Ну неужели они все вместе не придумают, как сделать этот проклятый монтаж, и не снимут шаблоны?

На тот момент она обзвонила уже двадцать организаций – никто не хотел связываться. Такие заказы бывают: это вроде того, пару лет назад, в стеклорезке, с фацетами. Кроме них не согласилась ни одна «витражка», это сам клиент рассказывал. И они знали, что так и есть. Это и было главной причиной, почему нынешние клиенты так терпеливо ждали и до сих пор так вежливо разговаривали. Но Аня понимала, что в любой момент они могут потребовать возврата аванса, а она уже пустила его на закупку материала и оплату счетов. Точнее, одного из счетов. А их было значительно больше. Еще недавно она надеялась, что Петр объявится и скажет, что все в порядке, но…

Аня приготовила ужин и отложила все дела, чтобы вовремя уложить детей и поздравить Женьку, а заодно и попытаться решить свои проблемы.

Она как раз купала Иду, когда позвонила мама.

– Привет, Анечка.

– Баба! Привет, баба!

Мама говорила громко, и связь была хорошей, так что Ида прекрасно слышала весь разговор.

– Ай, кто там так звонко кричит? Дай-ка трубочку!

– Мам, она в ванной, не надо сейчас.

– Баба! Я сегодня хорошо кушала! Дашь подарочек?

– Ай, ты моя умница! Конечно, когда доеду уже до вас… Дочь, ты здесь?.. Никуда сегодня не уходишь?

– Нет. Правда, у нас гости будут. К Владу друг придет, день рождения у него.

– Сегодня?.. Вот, я как чувствовала, потому и позвонила.

– А что такое? Ида, не брызгайся!

– Не надо бы сегодня… Страстная пятница.

– Мам, да мы же не постимся… Ида!..

– Все равно нехорошо. Будь осторожна, и не налегайте там слишком…

– Хорошо, мам. Спасибо. Давай, а то мне надо Иду помыть.

Аня завершила вызов и положила телефон в карман.

«Глупости. Глупости».

Она мыла Иду, стараясь не думать о маминых словах, но смутное беспокойство не отпускало. Ее вывел из задумчивости залп водяного пистолета в лицо.

– Пиу! Пиу!

– Ах так? Вот я тебя!

Аня выключила воду и накрыла Иду большим розовым полотенцем, яростно растирая. Ида визжала под полотенцем, накрытая с головой, и Аня прямо так, не позволяя ей выбраться, перевернула Иду и понесла в комнату попой кверху.

* * *

– Все, спит.

Сонная, измотанная, но благодушно настроенная Аня села у стола. Пока Влад наполнял стопки, Женька налил Ане сока и подал ей стакан. Она взяла сок в левую руку, водку в правую, встала и сказала:

– С днем рождения, Женя. Я хочу пожелать тебе радости. Я всегда желаю радости, потому что желать счастья – глупо, оно слишком мимолетно, а радость может стать жизненной константой. Да, и Констанция, конечно, тоже не повредит. Будь здоров, дорогой.

Они чокнулись.

Аня сделала резкий выдох, опрокинула стопку и сразу, пока горло не начало жечь, сделала большой глоток сока. В голове словно начал расти лес, и деревья его шумели.

Потом что-то сказал Влад, они снова выпили. Потом пили за родителей. Потом за детей – хотя у Жени своих еще не было.

– У Иды же тоже день рождения недавно был? – спросил Женя.

– Да, пятнадцатого марта три года исполнилось.

Выпили за Иду. Потом пили за что-то еще, вроде социалистической революции. Потом почему-то за Новый год.

– А помнишь, как ты свалила елку в Арбаже? – спросил Влад, смеясь.

– О-о-о, не напоминай! – Аня закрыла лицо руками и расхохоталась. – Между прочим, это был мой первый опыт вождения, так что не считается!

– Женька, ты не слышал эту историю? Ха, Анька, расскажи.

– Ну, мы с Машкой тогда к тебе на Новый год приехали.

– Причем Машку я не звал, только тебя.

– А я захотела взять ее.

– А у моих друзей там свадьба была.

– Ага, а невеста такая красивая, только почему-то именно до свадьбы и после, а в ЗАГСе она была в каком-то дурацком платье и с очень странной прической. Мы с Машкой из-за этого называли ее «вилкой в салфетке».

– Да нормальная она была, – сквозь смех произнес Влад. Подождал, когда все просмеются, и добавил: – Кстати, развелись в том году.

Помолчали. Выпили. Потом Аня продолжила:

– Да, а свадьба же на Новый год была.

– Деревня, самогон, все дела, – дополнил Влад.

– Ну и напились все, конечно, дичайше. И я тоже. Мне еще восемнадцати даже не было, я пьянела с одного бокала, а тут – самогон!

– Хороший был самогон.

Они выпили. Аня глотнула сока и продолжила:

– А потом мы пошли гулять на главную площадь. И там была елка. А еще почему-то трактор. Мимо проезжал, что ли.

– Ну деревня же, че.

– Ага. А я, конечно, только его увидела, так возжелала немедленно на нем прокатиться. Догнала, остановила его рукой, как фуру на трассе, и ввалилась в кабинку. Водитель, дурачок, был этому почему-то рад и предложил мне порулить.

– И вот стоим мы на главной площади, фоткаемся у елочки, как вдруг видим выезжающий из мрака трактор, который едет прямо на нас. Мы еле успели отбежать, как трактор – бдыщ-щ-щ! – въехал прямо в елку и повалил ее. После чего остановился, а из кабины вышла торжествующая Аня и сказала: «А пойдемте в клуб!»

Все рассмеялись. Лес в Аниной голове ширился от одного виска до другого, к затылку тянулись длинные грязные ели, у их подножия разрасталась ядовитая грибница и пышные кусты волчьей ягоды, а макушки елей шумели и раскачивались. Вся кухня шумела и раскачивалась, сама Аня шумела и так же раскачивалась, раскачивался Влад, шумел Женька.

– Твое здоровье.

– Нет! Давайте выпьем за хозяйку.

Хозяйка вдруг словно очнулась и вспомнила о деле. Она еще выпила с ними, а потом сказала:

– Ребят, я хотела с вами поговорить.

– Внимательно!

Она замялась.

– Короче, проблемы у меня на работе. Попался сложный заказ, который взялся помогать делать один человек… Только потом пропал. И я, кажется, тоже… И Маша…

Аня вдруг расплакалась.

– Эй, ты чего? Давай, рассказывай, че, мы не поможем, что ли?

Она вытерла глаза и посмотрела на Влада и Женьку.

– Ладно… Слушайте… – Она глотнула воздуха и постаралась сосредоточиться. – Есть такой поселок в Подмосковье, называется Черничные поля…

И рассказала все от начала до конца. Про колонны, навершия, «Тиффани», шаблоны… Конечно, благоразумно опустив историю про Машу и собственные голые фантазии.

Когда она закончила, Женька сказал:

– Ну, страшного-то ничего нет. Только брать стекло действительно рискованно… Гораздо проще и дешевле купить акрил и феном его согнуть.

– А ты можешь такое сделать?

Аня смотрела на него с надеждой.

– Я еще не такое делал.

– Конечно, я заплачу тебе. Только… Не очень много… Сам понимаешь…

– Да о чем речь. Конечно.

– Спасибо! – Аня вскочила и обняла его.

– Вместе сделаем. – Женька повернулся к Владу. – Да же?

Влад почесал голову и сказал:

– Да знаете, у меня тут заказик будет у самого…

Аня села, опустив руки.

– Ты сейчас серьезно?

– Ну а что, вот Женька же готов помочь, он умеет, что я под ногами мешаться буду? Одного человека же там вполне хватит.

– Ну да. Хватит.

Аня взяла стопку и выпила, не дожидаясь тоста.

– Конечно. Хватит.

Волчьи ягоды в ее голове начали зреть и наливаться алым соком.

– Хватит, хватит…

Она посмотрела на часы. Был уже третий час ночи.

– Хватит, пора спать. Жень, пойдем, покажу, где тебе лечь.

– Да, я уже как раз сам собирался. Устал я чего-то.

– Эй, погоди, на посошок давай. – Влад снова налил.

Выпив и подцепив на вилку огурец, Женька положил его в рот и, напевая, вышел из кухни.

Аня проводила его в спальню, показывая на плед, разложенный на полу. Женька лег, а Аня вернулась на кухню.

– Что у тебя за заказ? – спросила она у Влада.

– Да там… Дело одно…

– Дело. Угу.

Он налил. Они выпили.

– И что, деньги с него будут?

– Конечно!

– А когда?

– Ой, ну вот что ты опять начинаешь? Нормально же сидели, – пытался отшутиться Влад.

Но Ане было не до шуток. Она встала и взяла пачку счетов, лежащих на микроволновке. И начала швырять перед Владом на стол, между стопкой и тарелкой с огурцами.

– Смотри!

Она бросила первую бумагу.

– Это – платежка из сада. Туда ходит твоя младшая дочь.

Потом вторую.

– Это – платежка из школы. Туда ходит твоя старшая дочь.

– Да, и не только моя.

У Ани исказилось лицо, и она со злобой швырнула сверху еще одну бумагу, стукнув сверху ладонью. Пух, умывавшийся в углу, испугался и выбежал из кухни.

– Это – счет за коммуналку.

Влад отвернулся. Она взяла его за затылок и развернула голову к бумагам.

– Нет, ты смотри, смотри! Смотри, какая сумма! Где я должна брать столько денег?

– Ну, там не сразу, но как только…

– Смотри сюда!

На стол упала распечатка долга по кредитной карте.

– А это – это ты видел?

– Так, ну хватит!

Влад встал и смахнул бумаги со стола.

– Что за истерика? Я же сказал…

– Да ты все время говоришь! Ты только и делаешь, что говоришь и говоришь!

Влад резко вышел из кухни и захлопнул дверь.

– Стой! Я еще не закончила!

Она дернула за ручку, но дверь не поддавалась.

– А ну, открой!

– Сначала успокойся!

Кустарники волчьей ягоды вызрели, продолжая тянуться к мутному небу Аниной головы. Их ветви касались деревьев, оплетая стволы, как лианы, грибы перезрели и стали разлагаться, выворачивая червивые внутренности. Аня набрала полную грудь воздуха и закричала:

– А-а-а-а!..

Она зажмурилась и со всей силы ударила кулаком по стеклу в кухонной двери.

Стекло посыпалось.

Лианы в голове начали опадать, деревья исчезали одно за другим, втягиваясь в чернозем, остатки грибов взорвались с легким звуком, исторгнув облачко серой пыли, и рассыпались.

Аня открыла глаза.

Как во сне, она увидела свою руку с торчащими из нее кусками стекла, всю в крови, и много-много стеклышек вокруг. Увидев, почувствовала жгучую боль. Жжение от этой боли было сильнее, чем от водки без запивки во рту. Сильнее, чем предродовая схватка, и Аня вдруг вспомнила, как схватки настигли ее в туалете роддома, где было грязно, воняло хлоркой, и она упала на пол, а санитарка стала тыкать в нее шваброй, крича: «Что ты тут разлеглась, я здесь еще не мыла, вставай!» – а она не могла встать. Боль была страшнее, чем тогда, в детстве – когда она подружилась с дворовой собакой, и однажды собака, вместо того чтобы лизнуть руку, стала ее кусать, и Аня сильно испугалась, и это увидела бабушка, пропалывающая грядки в огороде. И бабушка тоже испугалась – так, что вдруг перепрыгнула через невысокий заборчик, разделявший грядки в огороде и руку с висящей на ней собакой. И собака испугалась бабушкиной ярости и бабушкиного страха. Аня вспомнила, как однажды вечером гуляла с Лилей, спящей в коляске, и наткнулась на собачью свору, и тоже испугалась, но смогла взять себя в руки – как бы иначе она смогла защитить свое дитя? Она взяла в руки палку, огляделась, сверкая глазами, и громко зарычала, как если бы сама была собакой. Она рычала: «Пошли вон! У меня в коляске мое дитя, мой щенок! Пошли вон, иначе я разорву вас своими зубами, по очереди, всех до одной!» И собаки отступили, а у Ани до самого дома колотилось сердце и дрожали ноги. А у коляски тогда колесо спустило, и идти было трудно, мучительно было идти, и шли они долго, а Лиля, конечно, проснулась от маминого крика и заплакала, но они дошли, дошли, конечно…

Аня осела вниз по стене, не глядя на руку.

Влад медленно открыл дверь и склонился над ней.

– Во ты дебилка, – сказал он.

Она разжала ладонь и расплакалась.

Влад вышел и принес аптечку. Извлек стекла, полил руку водкой, а потом замотал толстым слоем бинта.

Аня посмотрела на забинтованную руку, потом на Влада – и с поразительной ясностью осознала, что если не расстанется с этим человеком, то очень скоро умрет.

– Давай спать.

Он помог ей подняться, и они вышли из кухни.

В темном коридоре стояла Лиля в короткой ночнушке.

– Детка, ты чего? Все хорошо, малыш, все хорошо, возвращайся в постель.

– Я пить хочу.

– Ну иди, попей.

– Но там же…

Аня обернулась и увидела мерцающую под лунным светом россыпь стеклянной крошки. Она прошла к раковине, осторожно лавируя, и налила воды.

– 15–

Аня стоит под водопадом, подставляя лицо холодным тяжелым струям. Ян обнимает ее со спины, положив ладони ей на грудь. Его тело очень горячее, и смешение холодной воды и горячих рук рождает странное, ни с чем не сравнимое ощущение. Они стоят, будто замкнутые кру́гом воды, защищенные от всего, и это кажется смешным, потому что защищаться не от чего. За кругом покоятся разнеженные солнцем холмы Тишины, покрытые огоньками – такими цветами в виде большого оранжевого шара, какие росли в том месте, где родилась Аня. Она не помнит, как пахли те огоньки, из ее детства, и пахли ли они вообще, но эти пахнут. Они так пахнут, что кажется, будто этот аромат источает сама вода, в которой она стоит, и ее тело впитывает в себя этот волшебный запах – смесь сирени, садовых роз и ванилина, которым пропитывали раньше пупсов – Аня с такими когда-то играла и все нюхала их головки. Еще в этом запахе есть нотка, напоминающая мамины французские духи, и пряный запах табака от папиных рук, и аромат не закрывшегося еще детского родничка, и тела – маскулинный запах мужского тела, омытого водой, но продолжающего пахнуть. И Аня зарывается носом в волосы Яна, и вдыхает этот мускус, и дышит им, и другого воздуха для нее не существует.

* * *

– Почему сразу зашивать не пришли?

Аня не знала, что ответить. Она пролепетала что-то про усталость, поздний час и детей, выслушала рубленые фразы сердитого работника травмпункта. В воздухе витали больничные запахи, в углу стояла урна, полная бурых бинтов.

– Сейчас в любом случае поздно. Будем пытаться сращивать как есть. Если плохо срастется – пойдете под нож.

Аня слушала равнодушно. Вчера она ходила под стекло, завтра пойдет под нож. Какая разница.

– На операцию, в смысле. Тихо-тихо, еще немного. Не дергайте рукой! Молодец. Не переживайте, скорее всего, все будет нормально. На перевязку будете приходить каждый день. Завтра принесете свои бинты и «Левомеколь».

Влад ждал у кабинета. Он помог ей одеться, и они пошли домой.

Дома он сам приготовил обед. Аня ела, опустив руку на колени, и думала: хорошо, что левая. Иначе она не смогла бы сдать заказ. Они договорились с Женей поехать в Черничные поля в понедельник. Это послезавтра. Еще мерцала слабая надежда, что Петр как-то проявится за выходные.

Аня взяла ложку в правую руку и зачерпнула суп. Левая рука неосознанно потянулась к хлебу, но только мысленно. Аня хлебнула супа, положила ложку, взяла хлеб. Откусила, положила хлеб, взяла ложку. Положила ложку, взяла хлеб. Откусила.

– Мамочка, тебе больно?

– Уже нет. Не переживай.

– Хорошо. А можно я порисую на бинтике?

Аня улыбнулась.

– Можно, Ида. Но только после еды.

– Ну вот.

– Мам, у нас сегодня концерт в музыкалке. Ты не придешь, да?

* * *

– Нет. Смотри внимательно, тут же си-бемоль. Что ты играешь?

Лиля нахмурилась и опустила смычок.

– Какая тональность?

Лиля молчала.

– Ну вспомни же: четыре бемоля. Какая там последовательность? Лиля, соберись!

– Си…

– Ну?..

– Ми…

– Ля, ре. Ля-бемоль мажор. Давай еще раз.

Лиля медленно водила по струнам, Аня перечитывала про себя текст и отстукивала ногой ритм.

«Идет кисонька из кухни, у ней глазоньки опухли…»

– Не торопись. Еще раз.

«Идет кисонька из кухни».

– Смычок вверх. У тебя подушка съехала, дай перевяжу.

Аня поправила завязки на синей подушечке. В первом классе такие используются вместо мостиков.

– Дальше.

«Идет кисонька…»

– Стоп! Ля-бемоль!

«Идет кисонька из кухни, у ней глазоньки опухли…»

– Да, молодец. Держи ритм. Лиля, смычок в начале этого такта вверх! Дальше.

«О чем, кисонька, ты плачешь?» – «Как мне, кисоньке, не плакать?»

– Бемоль, Лиля!

– Мама!

– Что мама? Я тут бемоль нарисовала? Ты за Калинникова решать будешь, есть тут бемоль или нет? Или у тебя своя нотная грамота?

Лиля насупилась и продолжила.

«Повар пеночку слизал да на кисоньку сказал…»

– Хорошо. Еще раз.

Лиля вздохнула.

«О чем, кисонька, ты плачешь?»

– Смычок вверх!

«Как мне, кисоньке, не плакать?»

– Молодец. Дальше.

Дальше было «мяу». Но Лиле не мяукалось.

– Лиля. Кисонька уже сдохла. Оживи ее, пожа-луйста.

«Мя-а-а-а… хр… Мя-а-а-а… хр… Мя-а-а-а».

– Мя-У!

– У меня не получается!

– Получится. Еще раз.

«Мя-а-а-а… хр… Мя-а-а-а… хр».

– А ну, не реви. Ну вот.

– У меня никогда не получится!

– Получится. Не реви. Бери скрипку. Давай сначала.

…Идет кисонька из кухни, У ней глазоньки опухли. «О чем, кисонька, ты плачешь?» «Как мне, кисоньке, не плакать?»

– Ну вот, умница же! Только си-бемоль забыла. Ладно, ничего. Теперь «мяу».

Лиля начала злиться. Аня начала закипать.

– Куда ты ведешь смычок? Плавно, Лиля! Руку ровнее!

– Я не могу!

Лиля топнула, бросила скрипку на диван и размазала слезы.

Аня устало села. Взяла в руки скрипку. Это была очень маленькая скрипочка – с желтоватым корпусом, на котором виднелась заклеенная трещина.

– Иди ко мне. Высморкайся.

Она посадила Лилю себе на колени и сказала:

– Знаешь, говорят, когда что-то не получается, надо сделать это сто раз, и тогда обязательно получится.

Лиля смотрела на нее глазами, полными ужаса.

– Сто раз?..

– Сто раз.

– Но мама…

– Бери скрипку.

Лиля постояла в нерешительности, еще раз вытерла глаза и взяла инструмент.

«Мяу».

– Молодец. Один.

«Мяу».

– Два.

«Мяу».

– Три.

* * *

– Приду, Лиля. Накладывай себе суп.

Ида ковырялась в тарелке и болтала ногами, Влад, как всегда, ел в наушниках, сидя за ноутбуком. У Ани звякнул телефон. Эсэмэс.

Она взяла телефон в руки, открыла и прочла. Какое-то время она просто отупело смотрела на экран. Потом выключила. Снова включила. Перечитала. И вдруг начала смеяться.

Аня громко расхохоталась, запрокидывая голову назад. Она забыла, что у нее болит рука, и стукнула ею по столу, задев тарелку с горячим супом, опрокинула его себе на колени, вскочила, продолжая смеяться.

– Полотенце, – простонала Аня. – Дайте мне полотенце.

Лиля дала ей полотенце, Влад принес половую тряпку и вытер суп с пола. Аня стояла, задыхаясь от смеха, вся мокрая и красная. Она обожгла ноги супом, но не чувствовала ожога, все продолжая смеяться. Лиля, Ида и Влад смотрели на нее молча. Пух коротко мявкнул и принялся жевать незамеченный Владом кусочек мяса из тарелки.

– Ты чего, мать? – спросил Влад.

– Он… Он…

Аня не могла говорить. Она так сильно смеялась, что сама не заметила, как начала плакать. Одновременно рыдая и хохоча, она протянула Владу телефон.

Сообщение было от Петра:

«Отрубил себе палец на производстве. Ничего не помогает, только водка».

– 16–

Аня приложила лист пленки к стеклу, сквозь которое просвечивал шаблон. Она обвела маркером нужный фрагмент, придерживая пленку локтем. Теперь нужно было вырезать его ножницами, одной рукой это сделать сложно.

– Маш, помоги, пожалуйста.

Маша взяла ножницы и аккуратно вырезала по контуру, оставляя припуск в полсантиметра, как учила Аня.

– Как съездили в Поля?

– Нормально. Женька молодец, все хорошо снял. У него даже запасы оргстекла были, так что получится сделать быстро. Ну, в меру возможностей. – Она посмотрела на свою руку. – Он и согнул сразу, при мне. Я даже придержала немного. Правда, все равно придется ему заплатить больше, чем планировалось. Ничего, мне тоже немного перепадет. Но некоторые планы придется отложить… Хотя посмотрим… Ты скажи лучше, как себя чувствуешь?

– Сейчас ничего, – сказала Маша, кладя ножницы обратно на стол. – Утром рвало сильно.

– Скоро пройдет. Потерпи. – Аня посмотрела на Машин пока еще совершенно плоский живот. – Знаешь, когда я в первый раз забеременела, мне приснился сон. Как будто я стою на холме и вдруг вижу, что ко мне летит птица – маленькая, белая. Я вытянула руки, и она села прямо в ладонь, а я почему-то стала ее есть. Прямо брала и откусывала по кусочку, как хлеб. А утром прочитала в соннике, что это к рождению девочки.

Аня замолчала, вспоминая, а потом тряхнула головой и сказала:

– Мне кажется, у тебя будет мальчик.

– Посмотрим, – улыбнулась Маша. – Ань, слушай…

– М-м-м?..

Аня пыталась отлепить пленку от подложки, зажимая край забинтованной рукой. На клеящий слой налипали ворсинки бинта.

– Даже не знаю, как сказать, – замялась Маша.

– Да ладно уж, говори! Вряд ли ты скажешь что-то ужаснее того, что я постоянно слышу в последнее время.

Маша встала, опустив глаза.

– Я, наверное, уеду…

Аня отложила пленку.

– Куда?..

– Домой. Я же понимаю, что даже при самом удачном раскладе не стоит пытаться строить с ним семью.

Аня подошла к ней.

– Но ты же не…

– Нет, что ты. Я давно хотела ребенка, ты же знаешь. Я буду рожать. Только дома. Здесь я не справлюсь, там мама…

– Да, конечно, я понимаю…

Они помолчали.

– Чаю хочешь?

– Нет. Он воняет рыбой.

– Чай? Рыбой?

– Ага, – улыбнулась Маша. – Хеком.

– Ну, главное, что не хером.

Они рассмеялись. В мастерской было душно и всегда немного темно. Были бы окна… Аня тряхнула головой и сказала:

– Ладно, что уж… Конечно… Когда ты едешь?

– Через неделю.

Аня поправила вечно сползавший бинт и кивнула.

На столе полукругом дыбилось акриловое стекло. Еще одно такое же стояло на полу, малярным скотчем приклеенное к жесткому шаблону, чтобы не терялась форма. Рисунок был простым, стекло не очень большое. При обычных обстоятельствах работа была бы совсем не сложной, но сейчас казалась почти нереальной. Монтаж был запланирован на следующий четверг. Это как раз чуть больше недели. Маша поможет. Она еще здесь. Вместе они справятся.

* * *

Она достала сигарету из пачки одной рукой и поднесла ко рту.

– Прикури мне, пожалуйста.

Женька с готовностью чиркнул зажигалкой.

– Слушай, ну прости, я сам не понимаю, как так вышло.

Аня молча курила и смотрела на стекло.

В полукруглом, гнутом, покрытом пленкой и лентой акриловом стекле было несколько аккуратных отверстий. От одного из них шла огромная трещина через весь витраж.

– Ты же сама меня отвлекла!

Аня молча курила и смотрела на стекло, которое она помогала гнуть в Женькиной мастерской. На рисунок, сделанный одной рукой. На ровные, безупречные отверстия.

На трещину, которая перечеркнула все: работу, дружбу, новую мастерскую.

У нее больше не было денег.

Точнее, были, но их остаток уйдет на новое стекло и материалы, и дай Бог, чтобы этого хватило. Хорошо, что есть хотя бы мебельный цех, в котором можно еще немного подработать.

Вчера она проводила Машу домой. Они стояли в аэропорту Домодедово, обнявшись, обе плакали, а Маша просила:

– Главное – пожалуйста, обещай, что не скажешь ему, если он появится.

Аня обещала.

Женька ничего ей не обещал и ничего не должен. Он вообще просто вызвался помочь. Она знала, что он не монтажник.

Но она не знала, как будет делать это стекло сначала. Одна, без Машиной помощи. Без какой-либо помощи вообще. И кто будет делать монтаж.

* * *

Ворс от бинта прилип к клеевому слою пленки до того, как Аня успела отодвинуть руку. Она чертыхнулась, сдвинула белый мусор ножом, прикатала. Взяла следующий фрагмент. Прикатала.

Она быстро уставала. Левая рука ныла, пальцы жгло. Вчера после монтажа они поехали снова гнуть стекло, и Аня не успела на перевязку. Она решила, что ничего страшного, если один раз сделает ее позже. Поэтому сегодня присохшие бинты отрывали от руки почти с мясом, хоть и заливали их перекисью. Бинт будто вживили в изрезанные пальцы, он стал плоть от плоти ее, кровь от крови ее. У нее больше не было руки. Были только бинты, белые, белые бинты, которые очень мешали работать.

Аня закрыла глаза и опустилась на пол.

– Сто раз, – говорила она себе. – Ты должна сыграть «Мяу» сто раз, и тогда обязательно получится.

У нее в голове всплыл образ Валдиса Пельша, который широко улыбался и спрашивал:

– С какой ноты вы угадаете эту мелодию?

Десятилетняя Аня, бывало, вскакивала на диване перед телевизором и кричала:

– С первой!

И действительно часто угадывала. А Валдис Пельш смотрел на нее из телевизора, удивленно кивая и восторженно аплодируя. Аня раскланивалась и пела всю песню почти целиком. Она бы спела полностью, но к середине второго куплета из соседней комнаты доносилось неизменное «Анька, заткнись!», и Аня закрывала рот руками, смешно пугаясь.

– Я угадаю эту мелодию с сотого раза. Я угадаю эту мелодию…

Аня встала к столу.

Спасибо еще Женька сделал новое стекло взамен сломанного. А хозяева из Черничных полей дали контакты какого-то «своего» человека, который должен был сделать монтаж.

Стоимость этого монтажа равнялась стоимости Аниной работы.

Аня сдвинула белый ворс ножом и прикатала новый фрагмент. Завтра она пойдет в банк и возьмет кредит, чтобы оплатить монтаж.

Зазвонил телефон.

Она вздохнула, отложила ракель, взяла телефон.

– Да, слушаю.

Звонили из цеха.

– Аня, привет! Ты знаешь, что у нас произошло? Нет? Новости не смотрела? У нас пожар был, поджог… Цех сгорел, все сгорело!

Ане казалось, что у нее нет не только руки, но и рта, и ушей. Она не могла ничего ответить, не могла этого слышать. Почему-то ей показалось, что во всем виноват один только Валдис Пельш. Это он поджег цех. Это он сломал ее витраж. Это Валдис Пельш, сука, поимел Машу и бросил ее беременной. Это он подставил стекло, когда Аня закричала «А-а-а-а!».

В эту секунду Аня хотела только одного: убить Валдиса Пельша.

Но вместо этого она сказала:

– А мои кроссовки тоже сгорели?..

– 17–

В тот день они решили испечь печенье.

Рука у Ани уже зажила, осталось только несколько небольших шрамов и тугой, каменистый бугор у основания среднего пальца. Он зудел, как беременный живот, но болел уже не очень.

Злосчастный заказ был сдан, но подвальчик пришлось закрыть: средств на его содержание не осталось. Зато Аня стала больше времени проводить с детьми, а заказы выполняла прямо дома, переставив стол в большую комнату. Впрочем, работы было мало. Особенно если учесть сгоревший мебельный цех – его будут отстраивать заново почти год.

На улице стало совсем тепло. Солнце светило вовсю, и Ане словно хотелось соответствовать, поэтому она предложила девочкам испечь печенье. Ее даже не расстраивало, что вчера Влад без предупреждения уехал к маме на выходные.

Они достали цветные формочки, и Ида стала раскладывать их по столу. Ей было три года, она чувствовала себя совсем большой и хотела полноценно участвовать в процессе. Лиля деловито помешивала венчиком тесто. Аня разогревала духовку.

Она достала противень и поставила его на плиту, переставив все кастрюльки на пол. К ним подошел кот и по-хозяйски обнюхал каждую.

– Не мешай, Пух. – Аня отодвинула кота и достала из ящика пергамент для выпечки. Отрезала широкую полосу по размеру противня и аккуратно уложила ее. Обернулась к столу.

– Муки еще подмешай. Стоп! Хватит.