Текст книги "Часовня на костях"

Четыре рога отходили от черепной коробки Вельзевула – одна пара как у антилопы, а прямо под ней другая из прямолинейной кости, придающая дьяволу громоздкий вид орхидеи. Лили еще не могла точно определить рост твари, зато отлично предполагала, что одни только эти ветви были размером с руку; при желании Вельзевул поиграет в мячик ее головой. Досадно подбирая под себя ноги, девушка поспешно отвела взгляд, пока владелец ада еще не поднялся.

– Предлагаю сделку.

«Есть! Одно очко в твою пользу, Лили: сам дьявол, благо, жаждет твоей склонности, ты имеешь власть, заставившую его соприкоснуться головой с землей под ногами, умница! – расхваливала себя девушка, но виду не подавала, внимательно наблюдая за Вельзевулом. – Оставайся молчать до конца. Ты выдержишь, этот стойкий козлик еще у тебя отпляшет».

– Я раскрою последствия поступка Мальвины, а вы, убедившись, что я еще куда более безобидный, чем лунный повеса, разломаете купол, – на долю секунды губы Вельзевула содрогнулись в самоуверенной улыбке, но вызвана она была не юмором или убежденностью в превосходстве, а чем-то заграничным, еще не доступным Лили, но, кажется, дозволенным для понимания читателю при втором знакомстве с книгой.

– Если бы я хотя бы знала, как это сделать… – с сомнениями протянула девушка, проводя пальчиками вдоль побаливающего колена.

Вельзевул издал протяжный, очень тихий и неодобрительный гул, словно маленький ребенок перед ним напортачил и отказался убирать. Смоляной блеск дьявольских глаз на секунду ознакомился с дубовой листвой Лили.

– Вы не знали, как возвести купол. Пока еще не слишком поздно, откажитесь от преследования лжецели, будьте честны с собой.

– Честность переоценивают, – внезапно для себя возмутилась Лили, а затем стесненно посмотрела в сторону, словно нужно было ей хоть в чем-то противоречить Вельзевулу. Особенно в том, в чем их мнения сходились.

– Невозможно переоценивать те или иные вещи. Если вам недоступно понимание одного пространства, вы определенно будете знакомы с другим. Вопрос в количественном проценте вам подобных, – Вельзевул провел нежной небесной кистью, обрамленной разносортными кольцами, по желудку, ощущая, как тело наполняется крепостью. Темные сверкающие ногти, отпущенные под овальную царапающую форму, согнулись и спрятались в мягком кулаке. Дьявол намеревался подняться, взгляд его быстро метался из стороны в сторону, оценивая, куда стоит податься.

– Вы никуда не уйдете, – Лили шикнула. – У меня есть цель, которую я не могу оставить без внимания. Понятно?

Вельзевул даже не смотрел. Нельзя было точно сказать, внимал ли он словам.

На самом деле слух отменно исполнял задачу, просто дьяволу не представлялись интересными конфликты со смертной.

Для него – бессмертной.

– Нужно же было так угодить… – досадно прищурился Вельзевул, чувствуя, как глубоко внутри ярость закипает. Если так пойдет дальше, ему придется просить Асмодея воспользоваться солнечным сплетением. – Не смей чувствовать гордыню, иначе мучиться же с тобой придется в нижних угодьях!..

– Не чувствую.

– Хорошо, – оценивая бледненькую Лили, кивнул дьявол. – Так что? Уговор?

Лили покачала головой. Согласится – не сможет отказать. Честность перед словом для нее имела особое значение, так что девушка только неуверенно буравила взглядом одну точку в стене, словно цепляясь за возможность разглядеть за ней что-то новое. Вельзевул тяжело вздохнул: придется выходить на контакт первым. Не от глубокого уважения, сочувствия или любви, конечно же, дьявол переменил позицию, более не лежа на полу в беспомощной зевоте, а возвышаясь над божьим одуванчиком мрачным коршуном. Стремительно стараясь не напугать ее, он чуть склонился, плотно сжимая губы, ища взглядом взаимное внимание Лили, но никак не находя его – неужели деревянное возвышение было гораздо интереснее управляющего по чину адом? Вельзевул склонился неотступно, опираясь одной рукой себе на колено, другой – о скрипящий пол. Черные волосы молочно-морского оттенка скатились пеной по шее к рукам, соприкасаясь с досками, дразня их игривой щекоткой; дьявол выглядел прелестно-устрашающей акулой, нависшей над маленькой рыбкой, ни в коем случае не представляющей интереса для жирного хищника. Конечно, малек был практически убежден в своей тяжеловесной ценности, никогда не представляя ранее, насколько он немощен и низок в сравнении с безграничными просторами вселенной, не подозревая, что и назван-то сам в честь единицы измерения пустоты. И все-таки он так ярко светился, что даже акуле приходилось щуриться – солнце, проникавшее сквозь белую воду, утыкалось в безвинную облачную чешую, заставляя ее отражать грязный внешний свет лилейной звездой. Триста акульих зубцов бессмысленны, если хищник не видит, куда направлять широко раскрытую пасть. Возможно, малек почистит клыки изнутри. И все-таки Вельзевул считал, что не является акулой – только наблюдал за тем, как Лили слепит ему подобных.

– Мальвина украла реликвию Сатаны. Посчитала себя достаточно «право имеющей», чтобы присвоить себе Анкх, – голос Вельезвула был явно направлен в нужное русло, дьявол по мере своих внушительных сил старался воздействовать на человеческое сознание вразумительным образом, принудить к доверию, – посох.

На самом деле, этот посох имел огромное количество разных имен – более молодые демоны привыкли называть эту «невероятно важную палку» клеветником, но, конечно, на его плечи легла ошибка доверия к такой же юной душонке. Старомодный Вельзевул, заставший еще времена расцвета Сатаны и его противоборства, без сомнений, не мог позволить себе утратить почтение к традициям. Посох был обнаружен самим Сатаной, сам Сатана же и дал ему характеристику: «Гранатовые крылья… наверное, бабочкина весна, а цвет крови – символ моей власти». Сатана был тем, кто в аду провозгласил себя несущим правосудие, ненавидящим Бога, кто стремился перегнать в ад большую часть жизни – и потому сама «невероятно важная палка» отображала истинный мотив сверженного ангела.

Вельзевул, буравящий взглядом Лили с такой же доказательной верностью, с которой девушка избегала встречи их глаз, молчаливо ожидал, когда добыча – мысль, гуляющая на окраинах сознания жертвы – оступится, поцелуется с предательством, и он окажется рядом, чтобы подловить чужую ошибку и выкрутить ее в собственную пользу. Главным оружием дьявола стало время – наделенный бессмертием, он не дорожил им, а Лили стоило подумать, что дороже: проступок, впоследствии превратившийся в выигрыш, или секунды, делающие ее уязвимее перед проступком.

И Вельзевул должен был отдать свою порцию уважения: Лили признавала свою слабость и не боялась приблизиться к смерти, а он вымогал из нее по минутке раз за разом, подлизывая преимущество.

На самом деле это у дьявола категорически не хватало времени: Мальвина носится по человеческим угодьям с последним Анкхом, каждое мгновение подставляя себя под удар судьбы, способный разломать не только ее, но и мир на огромное количество песочных часов, каждые из которых станут напоминанием о том, что Лили, не подозревая, одолела Вельзевула единственной неизменной людской слабостью – смертностью. Дьявол допустил эту мысль – не имея гордыни, он отстранил лицо, вдумчиво спросив:

– Что именно препятствует вам, Лилит?

«Снова он зовет меня так, – обратила внимание она, – фамильярность ему не к лицу…»

– Ответьте, – запросил он упорно.

– Нет, – Лили мотнула головой. Навредит и Сеймуру, и Мальвине, и Лютеру. Она такого не позволит.

Вельзевул убедительно кивнул, словно соглашаясь с ее правом хранить молчание, затем поднялся.

– Я отослал Асмодею весточку. Вы можете поймать меня, но вы не способны стать клеткой для всех дьяволов ада. Хрупкий организм не выдержит, – это было не угрозой, а констатацией факта. Лили с сомнением посмотрела на него. – За Мальвиной отправятся сразу, как весточка дойдет.

«Какой высокий черт! – девушка приподнялась. Неужели он действительно не способен навредить ей? Не ринется в ее сторону, не будет манипулировать, действовать иначе? Смирился? – Выше двух метров…»

– Почему вы… совсем ничего не предпринимаете? – недоверчиво спросила бледная.

Вельзевул устало вздохнул: лгать не любил.

– Несмотря на особую неприязнь к вам и вашей вседозволенной способности…

– Которая просто сердит вас тем, что застала врасплох, да?..

Вельзевул осекся, с недоумением приподнимая одну бровь, а затем, словно отмахиваясь от навязчивой концепции, продолжил, встрепенувшись:

– Можешь говорить так. Я всего лишь хочу отметить, что я не могу навредить тебе не только из-за физической невозможности. Поцелуй серафима – явление куда более редкое и почтительное; убивать, применять насилие к избраннице Селены… – Вельзевул тяжко вздохнул. Он не знал, что его слова кажутся во многом незнакомыми для Лили, и считал, что объяснять базовые знания не обязан. – Это грех.

– С каких пор дьяволы боятся грехов?

– Как много вы знаете с земли? – с особой брезгливостью Вельзевул поднял одну руку, намереваясь отмахнуться от гадкого вопроса. – Я не разделяю саму концепцию греха и мне безразличны судьбы земных – от щенка до старика. То, что для вас предательство божьих законов, для нас не играет никакой роли, потому что мы не проживаем примитивные года на земле. Высшим даны другие законы и правила. Поцелуй серафима – причина, по которой я не воздействую на тебя. Ты вольна пользоваться этим, даже не зная, отчего именно серафим поцеловал тебя.

– Что это значит?.. – Лили метнулась к нему с тревогой.

– Спрашивай у своего священного служителя или дохляка, – с возмущением выпалил Вельзевул, резко делая шаг назад, лишь бы не соприкоснуться с Лили – дело было в личном отвращении.

– Вы знаете?..

Вельзевул молчаливо посмотрел в окно. Свобода никогда не была для него хоть чем-то важным, но, лишенный способности взмыть в небо, он ощутил потребность поставить ценности под мнительное лезвие. Она правильно боялась рассказывать ему о Сеймуре. Испещрит душу, застрявшую на грани.

Безразличный к законам живых, дьявол имел собственные идеи касательно мертвецов.

Вельзевул посмотрел на Лили с новой волной спокойствия: нагревшийся песок тревоги и отторжения просыпался сквозь пальцы прохладным воспоминанием.

– Весточка до Асмодея дошла. Осталось только ждать, Лилит.

V

Разум Мальвины – шаткое, надломанное место, мучающее изобилием черного и белого. Девчонка лежала на кровати, прижатая параличом и душевной паузой, пытаясь откопать в сознании верные ниточки, за которые нужно ухватиться, чтобы увидеть сон, но все ведущие линии были оборваны. Рука старалась нащупать веревки, сделать с них крепкий узел, по которому следом можно и прокатиться вниз, но у них не было достаточной опоры.

«Засыпать под молитвы определенно было плохой идеей», – выругалась девочка, стараясь подняться, но и вставать у нее не получалось. Застряв между мирами, она лежала, ожидая, когда же что-нибудь подействует на организм, заставив его пробудиться.

– Я тоже это заметил, – Лютер был очень тих, обращаясь к Сеймуру. На улице веяло прохладой. Пока Ви мучилась от невозможности оторваться от мягкой кровати, священное лицо, прогуливаясь около церквушки, обсуждало что-то с призраком. – Но, кажется, гораздо позднее, чем вы. Не люблю рассматривать фрески.

Сеймур виднелся очень тонкой, слабой нитью – он скорее напоминал выстеленную простынку, чем человека. Голос был и того рванее:

– Если не хочешь, чтобы я узнал и твою тайну, не ложись спать.

Лютер поднял голову к небу. Серые перистые облака неслись в союзе с ветром по голубоватой дымке – под ними простиралась маленькая церквушка с ухоженным садом. Некоторые места, где высажены были бархатцы, напоминали собой угол под лавку.

– Не люблю эти цветы, – с неудовольствием протянул священник, наблюдая за перистыми солнечно-томатными лепестками.

– Ты не любишь смерть, – поправил его Сеймур. – И потому не смотришь ей в глаза.

«Он имеет в виду… – догадался Лютер. – Неудивительно, что я одобрил его. Слишком чуток к чужим мыслям. От призрака ли в нем это или от человека?»

– Каков был твой род? – обратился священник с мягкостью, но настойчивостью, словно обозначая, что информацию не выпытывает. Хорошо, если ответит.

Сеймур помолчал. Он едва ли помнил свое имя – длительные годы одиночества изнуряли.

– Рочче, – прошептал, пытаясь вспомнить, затем промяукал два слога повторно, смакуя, и только в третий раз обратился к Лютеру. – Рочче Сеймур, верно. Я принадлежал этому роду при жизни.

– А после смерти верен ему?

– Да, но бесполезен – на мне он закончился, так что я никак не возведу его было величие, не повторю свою клятву отцу и матери, не оправдаю ее.

Лютер пожал плечами, позволяя Сеймуру предаться печали.

– Что происходит у Лили?

– Купол стоит твердо. Она невредима, – мягкая улыбка прозвучала в голосе мужчины с мурчащим именем. – Ей даровали неуязвимость, я чувствую, но никогда не узнаю, почему. Может, моя белая богиня достаточно великолепна?

– Любовь, которую ей посвятили, чувствует только она сама или равные тому, кто отдал ей эту любовь, – Лютер закрыл глаза. – О многом люди не должны знать, я лишь вынужден отличаться особой связью с миром других законов. Лили мог благословить как ангел, так и серафим, в мире что Бога, что дьявола это разные чины, и мы, люди, не можем примкнуть ни к одному из чувств высших творений – наши эмоции примитивны и разнообразны одновременно, но изобилия ощущений не хватит, чтобы мы смогли достичь такой же любви к Богу, которой славятся ангелы. Тем более не отличим серафимов, херувимов от них. Вельзевул знает, кто и когда отдал ей свою искру, но никогда не поймет, почему – хотя в то же время обязан подчиняться или хотя бы уважать волю.

Лютер ошибался. Но кто скажет об этом? Сеймур внимал каждому слову.

– И ты, застрявший на грани, поглощен Лили, поскольку влияние божественного в ней соприкасается с твоей ограниченной двумя мирами сущностью.

Сеймура это не испугало и не впечатлило – он даже не считал нужным разобраться в своих чувствах, слепое верование в богиню вполне устраивало его.

– Сколько мы будем здесь оставаться? – спросил призрак.

– Сколько дозволено.

– Это церковь. Такая же одинокая, как и в Гекате.

– Боже, Сеймур…

– Что?

Лютер только неприятно приоткрыл глаза. Почему всем нужно обязательно упоминать, как ужасна его церквушка?

– Ничего. Нам нужно найти Мальвину. Мы оставили ее, а она может сбежать…

– Нет, если бы она сбежала, я бы первым делом предупредил, – поспешил заверить Сеймур, – а сейчас я вполне чувствую, как черный омут ее сознания дрожит от невозможности привнести разнообразных красок на полотно.

– Ты скоро станешь домовым, – улыбнулся Лютер, начиная двигаться в сторону церкви. – Сможешь спрятать нас от Вельзевула. Но я сомневаюсь, что тебе под силу окажется быть так далеко от точки привязки и пользоваться преимуществом домового…

Сеймур неодобрительно растворился в воздухе, оставляя после себя пренеприятнейшее ощущение. Лютер неторопливо осматривал бархатцы – странно, что росли они только с одной стороны, украшая небольшой участок земли. «Ненавижу эти цветы… – выпалил он, встряхнул головой и направился ко входу. – Ненавижу жизнь и не могу вытерпеть смерть… – затем остановился, переводя взгляд на бархатцы вновь. – Должен ли я попробовать перебороть свою злость? Она губит изнутри, разламывает, если Мальвина – тонкая нить моего искупления, для нее я должен остаться здесь и смотреть на эти цветы, пока не испытаю облегчение, я должен постоять на гвоздях из лепестков…» – и мужчина повернулся к клумбе с отвращением, замирая. Снизу блестела маленькая табличка с растертым именем и прикрепленным к ней листком: «Не забывай кормить Дусеньку, пожалуйста».

* * *

«Да сколько уже можно…» – мучилась Мальвина. Гром среди черного сознания белой пулей разворотил сон – она услышала, как открывается дверь, резко поднялась и свободно выдохнула.

– Лютер, спаситель мой! – обратилась девушка к посетителю, но увидела только черную рясу священника. – Ох, простите…

Молчал. Он молчал долго, правда – следил маленькими глазками за тем, как дрожат ресницы и колени Мальвины, словно разжигая любопытство грязного языка. Лепеп открыл рот, хотел сказать что-то, затем стыдливо замолчал, покачал головой, отказываясь от слов. Снова. На третий раз получилось:

– Они говорят, что ты сбалуешься с ним, – бессвязно протянул староватый мужчина, сгорбившийся в проходе. Во взгляде священника зияла беспамятная дыра отвращения и желания ударить. – Нельзя трогать мужчину за локоть так вожделенно.

Мальвина почувствовала, как узел страха нарастает в животе. Она замерла, словно пытаясь слиться с кроватью, стать частью старого интерьера. Голос праведника стал объектом насильственного страха, угрозы.

– Молчишь. Согласна со мной? – рука взрослого человека легла на косяк двери, он сделал шаг вперед; он выглядел словно медведь, проснувшийся от спячки посреди зимы. Смерть ожидает его. Только гибель от неспособности добыть пропитание – и Мальвина чувствовала, что духовно в этой твари уже давно ничего не осталось. Ни души, ни мысли. Лишь пережиток отвращения. – А с чем ты можешь быть не согласна? Сидишь на мягкой чистой кровати, которую я убирал. Здесь спал еще живой человек всего пару недель назад, но его внутренности раскидало по дереву. Я лично собирал каждый кусок отлетевшей плоти.

Мальвина сидела в ступоре. Она старалась слышать, что говорит священник, но кровь билась внутри вены, словно намереваясь плыть против течения. Желтовато-бледная кожа подростка словно посерела.

«Уходи отсюда, уходи, брысь, не трогай меня, уходи, уходи, уходи…»

– Ты любишь священников?

Мальвина даже не вздрогнула, чувствуя, к чему это подходит. Она остро ощущала неизбежность подступающей проблемы: «Сеймур, ты слышишь меня, пожалуйста, позови Лютера… Сеймур, пожалуйста, позови Лютера… – но вряд ли девчонка понимала, что призрак не читает мысли, она лишь уповала на маленький кусочек надежды, пока черная ряса не пожрала корку и этого хлеба. – Сеймур, не оставляй меня с ним, я знаю, ты меня слышишь, пожалуйста, я знаю, ты наблюдал за моим сном, но сейчас я проснулась, ты должен увидеть, проверить меня, пожалуйста!..»

Священник шагом выступил ей навстречу. Старое, омраченное тоненькими шрамами лицо его улыбнулось уже более жалко, мягко, словно извиняясь за свои слова:

– Пугаю тебя? Тогда нельзя сказать, что я тебе нравлюсь. Прости меня, я противный, я невыносимый, да? Да? Да? Да? Да?

Мальвина ощутила рвотный позыв – так отозвался в желудке страх. Жалость, которую вызывал в ней священник, была лишь следствием психологии матери: она всю жизнь наблюдала за тем, как родная женщина позволяет втыкать в себя ножи, но на самом деле отвратительное поведение никак нельзя оправдать. Безумие? Нет, священное лицо находилось в сознании, но предпочитало пользоваться ложью во благо своего обмана. Как ей пошевелится, если кровь отказалась питать клеточки тела, если сонный паралич перекочевал в пробужденный? Кончик пальца дернулся. Дикий, хищный взгляд Лепепа соприкоснулся с ним.

– Ничего, щедрость – заповедь моего Бога, а Лютер не имеет права посягнуть на чужую веру, понимаешь? – руки его поднялись. – Это не разврат, это не унижение, это моя заповедь. Священники знают о Боге, они видят Бога, иконы шепчут мне строки молитв вместо меня, ты должна подчиниться мне, потому что твое право – отсутствие выбора.

Мальвина потратила ровно секунду на расчет расстояния от места до открывшейся области двери, но если рванет – Лепеп схватит. Возможно, он куда слабее, но хотелось ли это проверять?

«Тяни время… – гудела мысль, но ее сменила другая. – Нет, Мальвина, никто не поможет тебе, кроме тебя самой».

Лепеп опустил руку с дверного косяка, и время в этот миг словно растянулось на минуту: делая выпад в сторону раскрывшейся дыры выхода, Ви не рассчитала, что мерзкое волнение подкосит ей ноги. Вместо быстрого и способного спасти рывка Мальвина поскользнулась, ударяясь плечом о дверь, пошатнувшуюся и закрывающуюся еще больше. Рукой девушка постаралась потянуться к возможности ухватиться за нее, но священник уже понял, что от него пытаются сбежать, и сжал Мальвину за копну нечесаных волос, резко откидывая на пол с удивительной разъяренной силой. Теперь девочка почувствовала безвылазное отчаянье, занырнувшееся в рот через нехватку воздуха: рассерженный до покраснения Лепеп накинулся сверху, вжимая девчонку за плечи в холодный жесткий пол. Тяжелый вес мужчины придавил ее сильнее.

– Ты не сбежишь, потому что не хочешь. Хотела бы – уже унеслась. Все от недостатка рвения. Ну же, скажи мне «нет»! – верещал он так громко и звонко, чуть ли не раскидываясь слюной.

Мальвина не могла выдавить даже «нет» – чувствовала, что ее за этот отказ ударят так сильно, что сознание вылетит с головы.

– Скажи, – шипел, – скажи, что отказываешься служить мне. Я не прикоснусь к твоей вере.

«Но я была атеисткой… – зажмурилась Мальвина. – Пожалуйста, Лютер, мне страшно…»

– Скажи! – кричал.

Молчала.

– Повторяю! – кричал.

Слезы.

Мальвина пошевелила рукой, но поняла, что не чувствует ее.

Земля содрогнулась – пыль с золотых куполов слетела июльским снегом.

«Вопль эфемеры…» – пронеслись мысли Вельзевула и в этой истории.

– Бог наказывает тебя за непослушание! – кричал.

– Вы говорили, что никто не имеет права посягнуть на чужую веру! – резко выпалила Мальвина, давясь обидными слезами, страхом.

– Кроме меня, – священник наклонился ближе, – я поцелую тебя, как ангел, – горячее дыхание опалило шею, щеки, желание очистить желудок только росло, но Мальвина отвернулась от лица Лепепа. Он схватил ее за щеку и притянул к себе ближе. – Я что, противен тебе? Тебе противно лицо ангела?

«Безумный урод…» – молчаливо выла девушка.

Резкое дуновение ветра заставило Лепепа отстраниться – он посмотрел вверх, в окно, увидел белесый огонек и ощутил, как все в его груди рычит, кипит, бунтует, отчаянье вступило в дискуссию с устрашающей ненавистью, с чувством непрерывной вины. Отголоски ушедшей души священника болели, проповедуя каннибализм, напоминая о прожаренном вкусе человеческого мяса, о том, как хрустели сваренные пальцы человека под бархатцами – сжигание, языки его мысли облизывались, чувствуя нарастающий аппетит себя к себе. Витающий облик Бога – отражение Лепепа – заставил мужчину резко впиться зубами в собственную кожу, взвыть, приблизиться к напуганной до помрачения Мальвине. Он закричал в проткнутую руку: «Я поцеловал себя же!» – а затем Лютер, метая молнии стеклянными глазами, схватил священника за шею, сжимая, чувствуя податливую кость, человеческий стержень – позвонки, – откинул в сторону Лепепа, увидевшего причину своей религии, подальше отстраняя его пинком.

Теплые руки Лютера потянулись к Мальвине, образ черной рясы встрял и в ее голове слюнявой псиной, она подалась навстречу своему священнику, позволяя слезам скатиться вниз. Друг ничего не говорил, закипая – Ви ощущала, как тело праведника нагревается в слепой ярости, но как руки клянутся в безопасности. Тепло. Ей тепло, точно дома зимой.

– Эта церковь и ее служитель – мерзость запустения, – тихо рассказывал Лютер, поглаживая Мальвину в своих руках. Они шли. Снова. Неважно, как громко усталость в суставах умоляла их остановиться, поспать… Хотя, почему «их»? Сеймур незримо присутствовал, не подозревая, что своей тревогой покрывает воровку и ее заступника, а вот священник в поисках раскаянья ступал вперед с настойчивым намерением перебороть телесные способности. – Нам нужно найти другое место, другой дом, другую обитель, пока Мальвина не скинет с себя грех…

Сеймур с оценкой встрепенулся; кто еще здесь пытается снять грех? Он обращал внимание на то, как иконы сетуют на священного.

– Что ты имеешь в виду под «мерзостью запустения»? – с некоторым презрительным интересом обратился Сеймур.

– Это порог, который переходит человек, находящийся внутри церкви. Это выбор, в котором человек отказался принимать участие, так что бездействие привело к тому, что картины, остаточная эмоция, воздействуют на разум. Если сознание поддается – вопрос времени, как быстро эта личность проявит свои пороки. Я смотрел на Лепепа, понимая, что это создание не имеет души, он принял фальшивый образ человеческой эмоции, намереваясь подчинить себе более живых людей, чем он сам.

– Хочешь сказать, что не у всех живущих есть душа? – недоверие гудело в голосе Сеймура слабыми нотками.

– Можно выразиться и так, – Лютеру не совсем понравилось, что пришлось ответить. – Возможно, душа – рудиментарный орган, утративший назначение вследствие эволюции, делая нас более земными и бессмысленными механизмами для выживания. Для чего нам выживать, если у нас есть сознание, разум, почему наши мысли ограничиваются бессмысленными операциями в виде приема пищи, дыханием? – вздох. – Тогда уж скорее душа должна идти в разгул, игнорируя телесные необходимости. И все-таки ты сам чувствовал, что у Лепепа нет души.

Сеймур кивнул:

– Да, пожалуй, так и было. Он воспринял меня за Бога, в то время как Мальвину пытался… покалечить. Она больше похожа на какую-нибудь маленькую богиню. Необъяснимое ему сразу сделалось высшим, это лишает человека возможности думать. И внутри него сидел такой легкий для управления черный сгусток ненависти и страха, мне было мерзко даже прикасаться к этой… душонке.

Лютер недоуменно посмотрел на Сеймура, спрашивая, что он предпринял.

– Я всего лишь заставил его отступить.

Лицо священника обрело неоднозначные оттенки, но свои догадки мужчина решил оставить при себе, лишь наклоняя голову с волосами оттенка охры и проблесками светлой осины ближе к малышке на руках. Сонная, с запутавшимися волосами Мальвина неудовлетворенно хмурилась – снится что-то?

– Нет, – Сеймур оказался напротив Лютера, священник прошел сквозь его дымку. – Ничего не снится. Прошу прощения, я чувствую, когда ты хочешь что-то у меня спросить.

– Сейчас тоже? Хочу.

– Ты обманываешь, никаких вопросов у тебя нет. Скорее желаю поинтересоваться, почему иконы в твоей церкви ведут себя так, словно иконы Лепепа.

– Днем от них никакой активности не заметишь, – ответил Лютер, – ночью они чувствуют, что моего надзирательства нет, потому и… «шалят». Я не хочу говорить, почему они себя так ведут.

Кажется, чем больше людей в твоей компании – тем быстрее и сильнее ты разрастаешься. Понятно, почему твое присутствие нельзя было уловить ранее, однако сейчас, после энергии расцветшей Лили и нашего с Мальвиной общества, ты меняешься. Совсем скоро мы узнаем новые грани.

«Хорошо, что Лили имеет ключ управления к его голове – пока одуванчик властна над ним, мы с Мальвиной в безопасности. Интересно, сколько же здесь до ближайшего городка? Попросил бы Сеймура проверить, но оставаться без его присмотра нельзя…»

– С Лили все в порядке, – явственным шепотом проговорил Сеймур, – она в целости и сохранности. И ты не волнуйся, Лютер, я не позволю вам с Мальвиной погибнуть зазря.

– М-м. А если будут причины… Повернешь другой диалог? – мужчина хмыкнул.

Сеймур не солгал – промолчал.

* * *

Вельзевул куда-то исчез; Лили не стеснялась себе признаваться, что чувствует, куда именно перемещается дьявол, но в то же время старалась делать вид, что не замечает его, мысленно благословляя «несвятую троицу» на беспроблемную дорогу; мечущийся, точно в клетке, Вельзевул без особого удовольствия изучал пространство, по-львиному сражаясь с вольером. Девушку он больше не пытался убедить. «Для некоторых людей в знании заключается невероятная сила, они любопытны, потому что иметь секрет – удовольствие, возможность его рассказать – азарт. В то же время в знании нет такой силы – она заключена в умении пользоваться собственным незнанием и ограничивать поток мировой информации», – именно с такими словами Вельзевул отрекся от стараний искусить Лили. Он должен был признать, с какой непоколебимой стойкостью одуванчик сохраняет лучшие по меркам человечества нравственные черты. Несмотря на вершимый над гибнущими суд, дьявол сокровенно уважал жизни.

«Однако мне вы угрожали смертью!» – в голове Вельзевула крутился даже голос Лили.

«Я сердился».

«А сейчас тоже сердитесь?»

«Безумно. Но раз Марот выбрал тебя… я уважаю его. Будь на моем месте Асмодей, тебе бы повезло меньше: он ревнивый искуситель. Ох, я практически убежден, что он бы сердился на тебя за то, что ты – обладательница такого имени».

«Объяснитесь».

Вельзевул прищурился: «Лилит – первая дева Адама и сущность желания – перевязала нити своей жизни с Асмодеем, сущностью разума, но верность обеспечить не смогла. Поскольку подчиняться воле Адама ей было противно, она и властного Асмодея невзлюбила: стала мстить, обличая пороки мужской половины общества. Ее вид углублял похоть женатых. Она проводила с ними ночь. Асмодей был не в силах противиться воле любви, потому находил и убивал их, считая себя единственным, кто может жить и знать волю своей Лилит. Ее не только внешность, но и характер восхищали, влюбляли в себя не только людей, но и дьяволов – бесчисленное их количество разной силы, масти, самых сильных и самых могущественных».

Девушка выглядела взволнованной, когда спрашивала, что случилось между ними.

«Ничего. Мой светоносный дух-дьявол потерял нить их любви, но не от ее блеклого угасания – Лилит набралась сил и пропала. Неизвестно, кем захотела стать или куда исчезнуть. Она исчезла. Так же, как пропали высшие грешные дети и их прародители. В твоем имени сокрыта неисчислимая сила, береги его и говори полностью: Лилит. Ты – Лилит».

Вельзевул спустился. Девушка вздрогнула, когда увидела, как по кухонному полу побежала черная крыса; ноги не стала поджимать, не стала давить.

– Ты чего, мышонок? – Лили опустилась вниз. Животное тут же посмотрело на нее, словно понимая речь. – Тебя покормить?

Секунда – мышь стала Вельзевулом. Снова высоким дьяволом, чьи рога неудобно упирались в потолок, вынуждая его наклоняться; он сел на стул. Лили смущенно сжала губы, отворачивая лицо: надо же было так обратиться! И чего ему в облике мыши делать?

– Сеймур – черт или домовой? – резкий вопрос выбил девушку из колеи. Она обернулась, ощущая, как земля уходит из-под ног.

– Я не хочу отвечать, – снова отвернулась.

– Угу. Придется. Ответите, к какой стороне он принадлежит – сохраню ему… «жизнь», – Вельзевул вздохнул. Рискнул.

«Что-то здесь явно не так, – Лили неудовлетворенно стояла спиной к дьяволу, хмуро взвешивая все за и против. – Для чего ему знать о давно умершей душе? Не спрашивает ведь ничего о Мальвине, о Лютере…» – девушка повернулась к Вельзевулу с кислым выражением лица.