Текст книги "Слуги Темного Властелина"

– Ты молодец, Инрау, – сказала она.

– Да, действительно, – добавил Ахкеймион. – Багряные Шпили, Эсми – это самая могущественная школа Трех Морей. Со времен последней Войны магов они правят Верхним Айноном…

Продолжать он не мог – очевидно, в голове у него теснилось слишком много вопросов. Ахкеймион всегда имел привычку давать ненужные объяснения – можно подумать, она не знает, кто такие Багряные Шпили! Но Эсменет прощала ему это. В каком-то смысле эти объяснения демонстрировали его желание включить ее в свою жизнь, в круг своих интересов. В этом, как и во многом другом, Ахкеймион был совсем не похож на других мужчин.

– Шесть Безделушек! – выдохнул он. – Удивительный дар! Поистине бесценный!

Не за это ли она полюбила его? Когда она была одна, мир выглядел таким тесным – и таким убогим. А когда он возвращался, казалось, будто он приносил в своем ранце все Три Моря сразу. Она вела тихую, неприметную жизнь, загнанная в подполье нуждой и невежеством. И вдруг появлялся этот добродушный, пузатый мужик – человек, похожий на шпиона еще меньше, чем на колдуна, – и на какое-то время потолок ее жизни исчезал, и на нее обрушивались солнце и большой мир.

«Я тебя люблю, Друз Ахкеймион!»

– Безделушки, Эсми! Ведь для Тысячи Храмов это слезы самого Господа! И отдать шесть из них нечестивой школе? Интересно…

Он задумчиво разбирал свою бороду, все время проводя пальцами по одним и тем же серебристым полоскам.

Безделушки… Это напомнило Эсменет, что мир Ахкеймиона, при всех его чудесах, смертельно опасен. Храмовый закон требовал побивать проституток камнями наравне с женщинами, изменившими мужу. Она подумала, что на колдунов это тоже распространяется, только колдуна можно убить лишь одним камнем – но зато этому камню достаточно один раз прикоснуться к колдуну. По счастью, Безделушек на свете не так много. А вот камней для продажных девок предостаточно.

– Но почему? – спросил Инрау, и голос его сделался грустным. – Для чего Майтанету осквернять Священную войну, приглашая участвовать в ней школу?

«Как ему, должно быть, трудно – разрываться между такими людьми, как Ахкеймион и Майтанет», – подумала Эсменет.

– Потому что без этого не обойтись, – ответил Ахкеймион. – В противном случае Священная война обречена на провал. Вспомни: в Шайме обитают кишаурим.

– Но ведь хоры для них так же смертельны, как и для колдунов!

– Быть может… Но в такой войне, как эта, это особой роли не играет. Прежде чем они сумеют использовать Безделушки против кишаурим, им придется одолеть войска Киана. Нет, школа Майтанету нужна непременно!

«В такой войне, как эта!» – подумала Эсменет. В юности она с наслаждением слушала рассказы о войне. Да и теперь обычно просила понравившихся ей солдат рассказать о битвах, в которых они побывали. На миг она представила себе сумятицу сражения, сверкание мечей во вспышках колдовского пламени…

– А что до Багряных Шпилей… – продолжал Ахкеймион. – Для него не может быть более подходящей школы, поскольку…

– Нет школы более отвратительной! – пылко возразил Инрау.

Эсменет знала, что Завет особенно ненавидит школу Багряных Шпилей. Ахкеймион как-то раз объяснил ей причину: ни одна другая школа не завидует настолько сильно тому, что Завет обладает Гнозисом.

– Бивень не делает различий между гнусностями, – заметил Ахкеймион. – Очевидно, Майтанет сделал этот шаг из чисто политических соображений. Поговаривают, что император уже примеривается, как бы превратить Священную войну в орудие, с помощью которого он вернет себе прежние земли. Объединение с Багряными Шпилями позволит Майтанету не полагаться на императорскую школу, Имперский Сайк. Подумай о том, что может сделать из Священной войны дом Икуреев.

Император. Неизвестно почему, но упоминание о нем заставило Эсменет взглянуть на два медных таланта, лежащих у нее на столе, один на другом. На талантах были изображены миниатюрные профили Икурея Ксерия III, императора Нансурии. Ее императора. Эсменет, как и все обитатели Сумны, на самом деле никогда не думала об императоре как о своем владыке, несмотря на то что его войска поставляли ей клиентов так же исправно, как и храмы. «Наверно, это из-за того, что здесь шрайя ближе», – подумала она. Но, с другой стороны, для нее и сам шрайя значил не так уж много. «Просто я слишком ничтожна», – подумала Эсменет.

И тут ей в голову пришел вопрос.

– А разве… – начала было Эсменет, но запнулась: мужчины взглянули на нее как-то странно. – А разве не следовало бы скорее задаться вопросом: отчего Багряные Шпили приняли предложение Майтанета? Что может заставить школу присоединиться к Священному воинству? Что-то тут не вяжется, вы не находите? Ведь не так давно ты, Акка, боялся, что Священная война будет объявлена школам!

Короткая пауза. Инрау усмехнулся, словно его насмешила собственная тупость. Эсменет осознала, что отныне и впредь Инрау в подобных делах будет относиться к ней как к равной. Ахкеймион же, как прежде, останется надменным, высшим авторитетом в любых вопросах. Возможно, это и справедливо, учитывая его род занятий.

– На самом деле причин тому несколько, – сказал наконец Ахкеймион. – Перед отъездом из Каритусаля мне стало известно, что Багряные Шпили ведут войну – тайную – против колдунов-жрецов фаним, кишаурим. Война длилась уже десять долгих лет.

Он на миг прикусил губу.

– По неизвестной причине кишаурим убили Сашеоку, который тогда был великим магистром Багряных Шпилей. Теперь у них великим магистром Элеазар, ученик Сашеоки. Ходили слухи, что они с Сашеокой были близки, близки на тот манер, как это принято у айнонов…

– Так значит, Багряные Шпили… – начал Инрау.

– Надеются отомстить, – закончил Ахкеймион, – и покончить со своей тайной войной. Но дело не только в этом. Ни одна из школ не может понять метафизики кишаурим, Псухе. Всех, даже школу Завета, приводит в ужас тот факт, что их действия не воспринимаются как колдовство.

– А отчего это вас так пугает? – поинтересовалась Эсменет. Это был один из тех мелких вопросов, которые она все никак не решалась задать.

– Отчего?! – переспросил Ахкеймион, внезапно сделавшись чрезвычайно серьезным. – Ты бы не спрашивала об этом, Эсменет, если бы имела представление, какой мощью мы владеем. Ты себе просто представить не можешь, насколько велика эта мощь, и как хрупки по сравнению с нею наши тела. Сашеока погиб именно потому, что не смог отличить дело рук кишаурим от творения Божия.

Эсменет нахмурилась. Она обернулась к Инрау.

– С тобой он тоже так себя ведет?

– Ты имеешь в виду: осуждает вопрос вместо того, чтобы дать ответ? – насмешливо спросил Инрау. – Постоянно.

Ахкеймион сделался мрачнее тучи.

– Слушайте! Слушайте меня внимательно. Мы с вами не в игрушки играем. Любой из нас – и в первую очередь ты, Инрау, – может кончить тем, что головы наши сварят с солью, высушат и выставят напоказ перед Чертогом Бивня. А между тем на кон поставлены не только наши жизни. Нечто большее, куда большее!

Эсменет умолкла, слегка ошеломленная суровой отповедью. Она осознала, что временами забывает о том, насколько глубок Друз Ахкеймион. Сколько раз она удерживала его в объятиях, когда он пробуждался после одного из своих сновидений? Сколько раз она слышала, как он что-то бормочет во сне на непонятных языках? Она взглянула на колдуна – и увидела, что гнев в его глазах сменился болью.

– Я не надеюсь на то, что кто-то из вас осознает, насколько велики ставки. Порой я и сам устаю слышать свою болтовню про Консульт. Но на этот раз что-то не так. Я знаю, для тебя, Инрау, мучительно даже думать о таком, но твой Майтанет…

– Майтанет – не мой! Он никому не принадлежит, и именно это… – Инрау запнулся, словно смущенный собственной пылкостью, – именно это делает его достойным моей преданности. Быть может, ты прав, и я в самом деле не способен осознать, насколько велики ставки, но мне известно больше, чем множеству людей. И мне не по себе, Акка. Я опасаюсь, что это еще одна погоня за тенью.

Говоря это, Инрау покосился – скорее всего, невольно – на змей, знак шлюхи, вытатуированных на руке Эсменет. Она невольно спрятала ладони под мышки.

И тут ее непостижимым образом осенило: ведь за всеми этими событиями кроется настоящая тайна! Глаза ее округлились, она обвела собеседников взглядом. Инрау потупился. Но Ахкеймион пристально смотрел на нее.

«Он знает, – подумала Эсменет. – Он знает, что у меня дар на такие вещи».

– В чем дело, Эсми?

– Ты говоришь, Завету только недавно стало известно, что Багряные Шпили воюют с кишаурим?

– Да.

Она невольно подалась вперед, как будто то, что она собиралась сказать, лучше было произнести шепотом.

– Акка, но если Багряные Шпили в течение десяти лет сумели таить это от Завета, откуда же тогда Майтанет, человек, который совсем недавно сделался шрайей, это знает?

– Что ты имеешь в виду? – с тревогой спросил Инрау.

– Да нет, – задумчиво сказал Ахкеймион, – она права. Майтанету бы и в голову не пришло обращаться к Багряным Шпилям, если бы он не знал заранее, что эта школа враждует с кишаурим. В противном случае это было бы глупостью. Самая надменная школа в Трех Морях присоединяется к Священному воинству? Подумай сам. Но откуда он мог знать?

– Быть может, – предположил Инрау, – Тысяче Храмов это стало известно случайно – как и тебе, только раньше.

– Быть может, – повторил Ахкеймион. – Но это маловероятно. Это как минимум требует того, чтобы мы следили за ним вдвое внимательнее.

Эсменет снова вздрогнула, но на этот раз от возбуждения. «Мир вертится вокруг таких людей, как эти, а я только что присоединилась к ним!» Ей показалось, что воздух пахнет водой и цветами.

Инрау мельком взглянул на Эсменет, потом жалобно уставился на своего учителя.

– Я не могу сделать того, о чем ты просишь! Просто не могу!

– Ты должен подобраться к Майтанету поближе, Инрау. Твой шрайя чересчур умен и всеведущ.

– И что? – спросил молодой жрец с наигранным сарказмом. – Слишком умен и всеведущ, чтобы быть человеком верующим?

– Не в том дело, друг мой. Слишком умен и всеведущ, чтобы быть тем, чем кажется.

Конец весны, 4110 год Бивня, Сумна

Дождь. Если город старый, очень старый, его канавы и водоемы всегда черны, заполнены вековыми отходами. Сумна древнее древнего, и ее воды черны, как смола.

Паро Инрау, съежившись и обнимая себя за плечи, осматривал темный двор. Он был один. Повсюду слышался шум воды: глухой шелест ливня, клокотанье в водосточных желобах, плеск в канавах. Сквозь шелест, клокотанье и плеск доносились стенания молящихся. Искаженная мукой и печалью, их песнь звенела в мокром камне и оплетала мысли Инрау надрывными нотами. Гимны страдания. Два голоса: один жалобно взмывал ввысь, вопрошая, отчего, отчего мы должны страдать; второй – низкий, полный угрюмого величия Тысячи Храмов, нес тяжкую истину: люди всегда едины со страданием и разрушением, и слезы – единственная святая вода на свете.

«Моя жизнь… – думал Инрау. – Моя жизнь».

Он опустил голову и скривился, пытаясь сдержать слезы. Если бы он только мог забыть… Если бы…

«Шрайя… Но как такое может быть?»

Так одиноко… Вокруг громоздилась кенейских времен кладка, уходящая вдаль, в темные залы Хагерны. Инрау сполз по мокрой стене и принялся раскачиваться, сидя на корточках. Страх был настолько всеобъемлющим, что бежать было некуда. Он мог лишь съежиться еще сильнее и рыдать, стараясь забыться.

«Ахкеймион, дорогой мой наставник… Что ты сделал со мной?»

Обычно думая о годах, проведенных в Атьерсе, в занятиях, под бдительным оком Друза Ахкеймиона, Инрау вспоминал те дни, когда он с отцом и дядей выходил далеко в море на рыбную ловлю – бывало, над морем собирались тучи, а его отец все вытягивал из моря серебристую рыбу и наотрез отказывался возвращаться в деревню.

– Ты гляди, какой улов! – кричал он, и глаза его были безумны от отчаянного везения. – Мом благосклонен к нам, ребята! Бог нам благоволит!

Атьерс напоминал Инрау о тех опасных временах не потому, что Ахкеймион походил на его отца – нет, отец Инрау был крепок и силен, его ноги, казалось, были созданы для палубы, и дух не ведал страха перед бушующей стихией, – просто богатства, которые Инрау извлекал из пучин колдовства, были, подобно той рыбе, оплачены смертельной опасностью. Атьерс казался Инрау неистовым штормом, застывшим во взмывающих к небу столпах из черного камня, а Ахкеймион напоминал скорее дядю, смиряющегося перед гневом его отца и торопящегося наполнить лодку, чтобы спасти и брата, и племянника. Он обязан Друзу Ахкеймиону жизнью – в этом Инрау был уверен. Адепты Завета никогда не возвращаются на берег, а тех, кто бросает свои сети, чтобы вернуться, они убивают.

Как можно возвратить подобный долг? Задолжав денег, можно просто вернуть заимодавцу сумму с процентами. Потому что отданное и возвращенное равны друг другу. Но так ли прост обмен, когда один человек обязан другому жизнью? Разве не обязан Инрау в уплату за то, что Ахкеймион вернул его на берег, в последний раз выйти с ним в бурное море Завета? Платить Ахкеймиону той же монетой, которую он задолжал, казалось почему-то неправильным, как будто бывший наставник просто взял свой дар обратно, вместо того чтобы попросить что-то взамен.

Инрау не раз приходилось совершать обмен. Оставив Завет ради Тысячи Храмов, он сменил горе Сесватхи на трагическую красоту Айнри Сейена, ужас Консульта на ненависть кишаурим и пренебрежительный отказ от веры – на благочестивое неприятие колдовства. И тогда, вначале, он не раз спрашивал себя, много ли выиграл этой сменой призваний.

Все. Он выиграл все. Вера вместо знания, мудрость вместо хитроумия, душа вместо интеллекта – для таких вещей не существует весов, только люди и их разнообразные наклонности. Инрау был рожден для Тысячи Храмов, и, позволив ему оставить школу Завета, Ахкеймион подарил ему все. И поэтому благодарность, которую Инрау испытывал к бывшему наставнику, нельзя было ни измерить, ни описать словами. «Все, что угодно! – думал он, бродя по Хагерне, одуревший от радости и свалившегося с плеч непосильного бремени. – Все, что угодно!»

И вот налетела буря. Он чувствовал себя крохотным, как мальчишка, затерявшийся в темном бушующем море.

«Я хочу забыть об этом! Пожалуйста!»

На миг ему показалось, что он слышит топот сапог, эхом отдающийся в переходах, но тут раздался рев Созывающих Труб – немыслимо низкий, точно шум океанского прибоя за каменной стеной. Инрау бросился через двор к огромным дверям храма, кутаясь в плащ: ливень был нешуточный. Двери Ирреюмы со скрежетом распахнулись, и на булыжный двор с пузырящимися лужами упала широкая полоса света. Стараясь избегать любопытных глаз, Инрау проталкивался сквозь толпы жрецов и монахов, хлынувших из храма наружу. Он взбежал по широким ступеням, между бронзовых змей, благословлявших вход.

Привратники нахмурились, когда он вошел. Поначалу Инрау съежился, но тут же сообразил, что он просто наследил на полу, а им теперь убираться. И больше не обращал на них внимания. Перед ними уходили вдаль два ряда колонн, образующих широкий неф, беспорядочно освещенный свисающими с потолка светильниками. Колонны взмывали ввысь, поддерживая хоры, а центральная часть потолка была столь высока, что свет ламп не достигал ее. За колоннами центрального нефа, справа и слева, было еще два ряда колонн поменьше, ограждавших малые святилища различных божеств. И все как будто стремилось куда-то, вперед или ввысь.

Инрау рассеянно дотронулся до известняковой кладки. Прохладная. Бесстрастная. Не задумывающаяся о том, какая тяжкая ноша на нее возложена. Вот какова сила вещей неодушевленных! «Даруй мне такую силу, о богиня! Сделай меня подобным столпу!»

Инрау обогнул колонну и вошел в тень святилища. Прохладный камень успокаивал. «Онкис… Возлюбленная».

«У Бога – тысяча тысяч ликов, – сказал Сейен, – сердце же у человека всего одно». Любая великая вера подобна лабиринту, состоящему из бесчисленных мелких гротов, полупотаенных мест, где абстракции исчезают и объекты поклонения становятся достаточно невелики, чтобы удовлетворять сиюминутные нужды, достаточно близки, чтобы им можно было открыто поплакаться на мелкие обиды. Инрау нашел себе такую пещерку в святилище Онкис, Поющей-во-Тьме, Воплощения, которое пребывает в сердце любого человека, вечно побуждая его брать больше, чем он способен удержать.

Инрау преклонил колени. Его душили слезы.

Если бы он только мог забыть… забыть, чему учил его Завет. Если бы ему это удалось, то последнее душераздирающее откровение не имело бы для него значения. Если бы только Ахкеймион не приходил! Цена оказалась чересчур высока.

Онкис… Простит ли она ему возвращение к Завету?

Идол был высечен из белого мрамора, с глазами закрытыми и запавшими, точно у мертвеца. На первый взгляд статуя походила на отсеченную голову женщины, красивой, но простоватой, насаженную на шест. Но если приглядеться, становилось видно, что шест – вовсе не шест, а миниатюрное деревце, вроде тех, что выращивали древние норсирайцы, только бронзовое. Ветви выглядывали сквозь приоткрытые губы, обвивали ее лицо – природа, возрождающаяся через человеческие уста. Другие ветви тянулись назад, торчали из-под неподвижных волос. Ее образ неизменно пробуждал в душе Инрау какое-то смутное волнение, и именно поэтому он все время возвращался сюда: она сама была этим волнением, темным уголком его души, где зарождается мысль. Она была прежде его самого.

Инрау вздрогнул и очнулся – от дверей храма донеслись голоса. «Привратники. Да, наверное». Он порылся в карманах плаща и достал небольшой кулёчек с едой: курага, финики, миндаль и немного соленой рыбы. Он подошел достаточно близко, чтобы богиня могла ощутить тепло его дыхания, и дрожащими руками опустил подношение в небольшую чашу, выдолбленную в пьедестале. Любая пища имеет свою суть, свою душу – то, что нечестивцы именуют «онта». Все отбрасывает свою тень Вовне, где обитают боги. Дрожащими руками достал он список своих предков и принялся шептать имена, сделав паузу, чтобы попросить прадеда вступиться за него.

– Сил… – бормотал он. – Молю, дайте мне сил!

Маленький свиток упал на пол. Воцарилась глухая, гнетущая тишина. У Инрау болело сердце: так много было поставлено на кон! События, вокруг которых вращается мир. Достаточно для богини.

– Прошу тебя… Отзовись мне…

Тишина.

Следы слез зазмеились по его лицу. Он воздел руки, вытянул их к небу так, что плечи заныли.

– Хоть что-нибудь! – воскликнул он.

«Беги! – шепнули ему его мысли. – Беги!»

Что за трусость! Как можно быть таким трусом?

Позади него что-то появилось. Шум крыльев! Словно шелест развевающихся одежд посреди могучих колонн.

Он обернулся к потолку, теряющемуся во тьме, ища на слух. Снова шелест. Там, на галерее, кто-то был. У Инрау поползли по спине мурашки.

«Это ты? – Нет».

Вечные сомнения! Почему он все время сомневается?

Он поднялся и выбежал из святилища. Двери храма затворены, и привратников нигде не видно… Ему потребовалось несколько секунд, чтобы отыскать ведущую на галерею узкую лесенку в стене храма. На лестнице царила непроглядная тьма. Инрау приостановился и глубоко вздохнул. Пахло пылью.

Неуверенность, которая всегда была так сильна в нем, теперь как рукой сняло.

«Это ты!»

К тому времени, как он взбежал наверх, голова у него шла кругом от восторга. Дверь на галерею была распахнута. В дверной проем сочился сероватый свет. Наконец-то – после всей его любви, все это время, – Онкис будет петь не сквозь него, но для него! Инрау робко шагнул на балкон. Он облизнул губы. У него сосало под ложечкой.

Сквозь каменные стены слышался шум ливня. Первыми выступили из мрака капители колонн, затем близкий потолок. Казалось неестественным, что такая тяжесть парит на огромной высоте. Стволы колонн делались тем ярче, чем дальше уходили из виду. Свет, идущий снизу, казался далеким и рассеянным, столь же мягким, как истертые углы каменной кладки.

У перил его охватило головокружение, так что Инрау старался держаться поближе к стене. Стена казалась колючей и ребристой. Настенные росписи шелушились и обваливались кусками. Потолок был усеян сотнями глиняных осиных гнезд и напомнил ему облепленные ракушками днища боевых кораблей, вытащенных на берег.

– Где ты? – прошептал он.

И тут он увидел это и задохнулся от ужаса.

Оно находилось поблизости – сидело на перилах и смотрело на него блестящими голубыми глазами. Тело у него было воронье, а голова человеческая: лысенькая и маленькая, с детский кулачок. Голова растянула тонкие губки над мелкими, ровными зубками и усмехнулась.

«Сейен-милостивый-Боже-милосердный-этого-не-может-не-может-быть!»

Миниатюрное личико изобразило изумление.

– Ты знаешь, кто я, – сказало существо. – Откуда бы?

«Не-может-быть-этого-не-может-быть-Консульт-здесь-нет-нет-нет!»

– Потому что когда-то он был учеником Ахкеймиона, – ответил другой голос. Говорящий прятался в тени дальше по галерее. И теперь шел навстречу Инрау.

Кутий Сарцелл приветственно улыбнулся.

– Ведь правда был, а, Инрау?

Рыцарь-командор – в сговоре с Синтезом Консульта?!

«Акка-Акка-помоги!»

Ужас ночного кошмара. Инрау не верил своим глазам. У него перехватило дыхание, мысли метались в панике. Он отшатнулся. Пол поплыл под ногами. За спиной послышался скрежет металла по камню – Инрау вскрикнул, обернулся и увидел, как из темноты выходит еще один шрайский рыцарь. Его Инрау тоже знал: Муджониш, они когда-то вместе ходили собирать десятину. Этот приближался опасливо, раскинув руки, точно ловил быка.

Что происходит? «Онкис!»

– Как видишь, – промолвил Синтез с вороньим телом, – бежать тебе некуда.

– Кто? – выдохнул Инрау. Теперь он видел след колдовства – искаженную ткань Напевов, использованных, чтобы приковать чью-то душу к отвратительному сосуду, находившемуся перед ним. И как он мог не заметить сразу?

– Он знает, что этот облик – не более чем шелуха, – сказал Синтез Сарцеллу, – но я не вижу Чигры внутри него.

Глазки-горошинки – крохотные бусинки небесно-голубого стекла – уставились на Инрау.

– А, мальчик? Ты ведь не видишь Снов, как прочие, верно? Если бы видел, ты бы меня сразу признал. Чигра всегда меня узнавал.

«Онкис! Подлая-лживая-сука-богиня!»

Сквозь ужас его настигла уверенность в невозможном. Откровение. Слова молитвы сделались тканью. Из-под них проступали иные слова, слова силы.

– Что вам нужно? – спросил Инрау. Его голос на этот раз звучал тверже. – Что вы здесь делаете?

Ответ его не интересовал – ему нужно было выиграть время.

«Вспомни-Бога-ради-вспомни…»

– Что мы делаем? Да то же, что и всегда: следим за своей ставкой в этих делах.

Тварь поджала губки, но недовольно, как будто ей не нравился их вкус.

– Полагаю, примерно то же самое, что делал ты в покоях шрайи, а?

Дышать стало больно. Говорить Инрау не мог.

«Да-да-вот-оно-вот-оно-но-что-дальше? Что-дальше?»

– Ц-ц-ц! – сказал Сарцелл, подходя вплотную. – Боюсь, отчасти это моя вина, Старейший Отец. Месяца полтора тому назад я велел юному проповеднику быть поусерднее.

– Так это ты виноват! – сказал Синтез и сделал суровое лицо. Он проскакал несколько футов по перилам вслед за отступающим Инрау. – Ты велел быть поусерднее, но не указал направления, и он направил свой пыл не в то русло! Принялся шпионить за Богом, вместо того чтобы молиться ему!

Короткий смешок – будто кошка чихнула.

– Вот видишь, Инрау? Тебе бояться нечего! Рыцарь-командор берет всю ответственность на себя.

«Вот-оно-вот-оно-вот-оно!»

Инрау ощутил Муджониша, возвышающегося у него за спиной. На языке вертелась молитва – но с уст посыпались богохульства.

Развернувшись с колдовской стремительностью, он вонзил два пальца в кольчугу Муджониша, проломил ему грудину и ухватился за сердце. Инрау вырвал руку – и в воздухе повисла блестящая кровавая нить. Новые невозможные слова. Кровь вспыхнула ярчайшим пламенем, полетела вслед за взмахом его руки в сторону Синтеза. Тварь с воплем сорвалась с перил, нырнула в пустоту. Ослепительные капли крови опалили лишь голый камень.

Инрау обернулся бы к Сарцеллу, но снова увидел Муджониша – и замешкался. Шрайский рыцарь упал на колени, вытирая окровавленные руки о свою накидку. Лицо его опадало, словно сдувшийся пузырь, съеживалось, размыкалось.

И ни следа. Ни малейшего признака колдовства.

«Но как?»

И тут что-то сильно ударило Инрау по голове, он опрокинулся наземь и завозился, пытаясь встать. Удар в живот заставил его распластаться на полу. Он увидел пляшущий над ним силуэт Сарцелла. Инрау произнес новые слова – слова убежища. Призрачные обереги взметнулись над ним…

Но обереги оказались бесполезны. Рыцарь-командор раздвинул светящийся купол, словно обычный дым, схватил Инрау за грудки и поднял его в воздух. Другой рукой достал хору и провел ею по щеке Инрау.

Мучительная боль. Каменный пол ударил в лицо Инрау. Он схватился за обожженное место. Кожа под пальцами поползла и осыпалась, превращенная в соль прикосновением хоры. Обнажившаяся плоть горела. Инрау снова вскрикнул.

– Ты еще раскаешься! – услышал он вопль Синтеза.

«Никогда!»

Гневно глядя на отвратительную тварь, Инрау снова затянул свою нечестивую песнь. Он увидел, как солнце блеснуло сквозь окна ему в лицо… Слишком поздно.

Изо рта Синтеза вылетели лучи, подобные тысяче крючьев. Обереги Инрау треснули и разлетелись россыпью осколков. Песнь застыла у него на губах. Воздух сделался плотным, как вода. Инрау всплыл, оторвавшись от пола. Потоки серебристых пузырьков вырывались из его раскрытого рта и уносились к потолку. Вся тяжесть океана обрушилась на него убивающим кулаком.

Поначалу Инрау был спокоен. Он видел, как Синтез уселся на плечо к рыцарю и уставился на него голубыми глазками-пуговками. Инрау даже удивился, как красивы его черные перья, чуть отливающие лиловым. Подумал об Ахкеймионе, беспомощном, не подозревающем об опасности.

«О Акка! Это еще хуже, чем ты осмеливался представлять себе!»

Но он уже не мог ничего поделать.

Горло сдавило. Мысли Инрау обратились к богине, к ее неверности – и к своей собственной. Сердце все сильнее и сильнее давило изнутри, и вот его губы невольно скривились и раскрылись. Инрау принялся бестолково, судорожно дергаться и бултыхаться – его идиотские мозги не оставляла мысль, что где-то можно выплыть на поверхность, на воздух. Дикий, не подчиняющийся рассудку рефлекс заставил его сделать вдох. Он задохнулся, закашлялся, вода забила глотку, точно тряпка, вокруг поплыли белые бусины…

Потом – жесткий пол. Инрау долго откашливался, хватал ртом обжигающий воздух.

Сарцелл схватил его за волосы, поставил на колени, развернул лицом к Синтезу – Инрау видел только размытое пятно. Инрау стошнило, он исторг из своих легких часть сжигавшего их огня.

– Я – Древнее Имя, – сказала тварь. – Даже в этом обличье я могу показать тебе истинные муки, глупый слуга Завета!

– З-з… – Инрау сглотнул, всхлипнул. – Зачем?

Снова эта улыбочка на тонких губках.

– Вы ведь поклоняетесь страданию. Как ты думаешь, зачем?

Инрау охватил всепоглощающий гнев. Эта тварь не понимает! Она не способна понять. Он хрипло взревел, рванулся вперед, не обращая внимания на выдранные волосы. Синтез отлетел с дороги – но Инрау не собирался его убивать. «Любой ценой, наставник!» Он ударился бедрами о каменные перила – камень рассыпался, точно хлеб. Инрау снова поплыл, но на этот раз все было иначе: воздух хлестал ему в лицо, омывал его тело. Касаясь вытянутой рукой колонны, Паро Инрау летел вниз, к земле.