Текст книги "Я Рада. Девушка, которая выбралась из ада. Исповедь бывшей зечки"

Всякий раз я подавляла в себе жгучее чувство мести и желание расквитаться с отчимом вплоть до того, что хотелось его убить.

Особенно когда я видела, как Иван издевается над мамой, в порыве гнева бьет по голове сковородкой, что она скатывается по стене и падает в обморок. Часто могла даже промелькнуть мысль: «Все, мамы больше нет». После такого он закуривал сигарету, так сказать, расслаблялся, успокаивался и ложился спать. А я пряталась под кроватью, выходила только, когда переставало пахнуть сигаретами, брала на кухне нож и подходила вплотную. Тряслась от страха и ужаса, от усталости и отчаяния, плакала, а нож нависал над мирно сопящим тираном. И в полуобморочном бесчувствии возвращалась к себе, понимая, что сделать этого не смогу.

Редкими вспышками мне виднелась его доброта. Казалось, что в глубине души живет его настоящее милосердное «Я», как у человека с поистине добрым сердцем и нежным взглядом, но раз за разом, побои за побоями понимала, что ошибалась. Можно ли это списать на детскую наивность или веру в лучшее в каждом из нас? Не знаю, но факт остается фактом. Приступы кратковременной доброты случались исключительно под наркотиками, все остальное время он желал мне смерти и драл волосы на голове.

Все связанное с отчимом умещается в двух словах: страх и стресс.

Характер я начала показывать ему только с переходного возраста, когда стукнуло лет 13–15. Пусть это будет громко сказано, но мало-помалу я находила в себе смелость давать отпор очевидным оскорблениям и унижениям, особенно незаслуженным или необъективным. Больше всего мне запомнились моменты, когда я задерживалась в магазине. Буквально 5–10 минут карались страшным градом оскорблений по типу: «До ларька идти пару минут, где ты шляешься, спишь с кем-то за деньги?!» В таких случаях накал страстей очень быстро доходил до высочайшей отметки: мы как в перекрестном бою кидали друг в друга первое, что попадалось под руку. У меня это часто был ботинок, поэтому после таких стычек я тут же выбегала на улицу босая. Иногда он кидался следом, но быстро отставал, видя, что я добегала до детского сада или автобусных остановок, где имела возможность спрятаться и отдышаться. Когда от кипящего адреналина в крови не оставалось и следа, я впадала в бесконечную потерянность, чувство одиночества, тоски по чему-то, чего никогда не было суждено испытать: по умиротворению, спокойной жизни, семейной идиллии.

Мне было около 14–15 лет, когда дочь Ивана родила сына и тот забрал его к нам. Видимо, у цыган это было в порядке вещей: взять внука к себе на воспитание. Вот только забота о чаде досталась мне, потому что стало страшно полагаться в этом плане на маму. Я замечала, как она нарочно шлепает мальчика, исподтишка щиплет и все в том же духе. Скорее всего, так она вымещала накопившуюся ненависть к Ивану, срываясь на внуке.

Стараясь заступиться за малыша, я ловила ее взгляд: настолько острый и пронизывающе хладнокровный, что мурашки по спине бежали. В ответ прилетало что-то вроде «Какое твое дело?! Ты его ненавидеть должна!», но с такой позицией я не была согласна. Почему я должна недолюбливать маленького ребенка? Почему должна делать ему больно? У него не было выбора! Он оказался в руках не любящих его людей, прямо как я сама. Мне стало жаль ни в чем не повинную душу, что пришла именно в эту семью. Я не понаслышке знала, каково это, как важно, чтобы рядом с тобой был хотя бы один человек, кто позаботится и станет оберегать от всех напастей. И как бы порой меня ни обременяла опека над малышом, я все равно стремилась дать то, чего в детстве мне так отчаянно не хватало от родных.

Как-то так и протекало мое детство: в побоях, жестокости, страданиях и призрачной гонке за нормальной жизнью. Моя мама стала для меня превосходнейшим примером того, как я жить не хочу: растрачивать себя ради кого-то, кто тебя и за человека-то не держит. Я поняла для себя, как нельзя, где проходит моя стоп-линия, за которую категорически запрещено заходить.

Хоть и сравнивать было не с чем, я клятвенно пообещала себе во что бы то ни стало выбрать другую реальность, дорогу, судьбу.

3
Побег со Стасом

Как думаете, была ли уготована мне другая судьба?

И да и нет. Но обо всем по порядку.

В семьях цыган все жили по устоявшимся, иногда очень строгим законам, хоть со стороны это было не всегда заметно. Например, не на шутку трепетно относились к девственности у девушек – невинность нельзя было терять до самой свадьбы. Замуж обычно выходили рано – с 14 лет, чаще с 16. Даже если тебе 32 года, а ты еще незамужняя, должна быть девственницей, и никак иначе.

Это сейчас у современных цыганок свободы гораздо больше, чем в пору моей юности: они могут учиться в школе, поступать дальше в колледжи или институты, устраиваться на работу.

Скорее всего, потому что случился закат бурной наркоторговли и начали больше печься о будущем девочек: стали объяснять, что надо сначала получить образование, затем искать адекватную работу и самостоятельно зарабатывать деньги. Но не на продаже всякого барахла или мойке полов наркокартеля по типу того, в котором жила я. К счастью, такие злачные места с каждым годом искоренялись все больше и больше, а значит, сама среда качественно менялась в лучшую сторону. Однако желание удачно выдать дочь замуж никуда не исчезло. Сейчас не обязательно, чтобы жених был цыганом – завидный армянин тоже может стать отличной партией. Разве что в этом случае будет не так важно, сбереглась ли девственность до свадьбы или нет.

Переехав в Богданович на съемную квартиру, мы со временем обзавелись новыми знакомыми, прежде всего тоже цыганами.

В 15 лет я узнала, что меня хотят отдать замуж – с табором моего богатого жениха из Тюмени уже уже официально договорились.

Пятнадцатилетней я выглядела уже достаточно зрелой, плюсом была достаточно интересная внешность, привлекающая внимание многих в округе. Без шуток – у дома даже стояла очередь из желающих взять меня в жены и невестки.

Как только меня сосватали, я сразу же поняла, что оставаться в «отчем» доме дальше нельзя. Иначе я рисковала никогда не выбраться из петли бесконечных мук и тем самым повторить судьбу матери, что для меня было самой страшной участью. Мое несогласие с ее сценарием часто провоцировало ссоры между нами. Переходный возраст добавлял масла в огонь – мне казалось, мама меня совсем не понимала (или так и было?). Мы постоянно кричали друг на друга, сильно ругались, так что в приступах ненависти я убегала из дома: пройтись, проветрить голову, остыть. Но одно было ясно: жить так же, как она, я категорически не хотела. «Если выйду замуж не за цыгана, а за русского, все станет намного лучше, жизнь будет гораздо проще», – утешала я себя, молясь о чуде.

И оно не заставило себя ждать.

Был у моих родителей постоянный клиент, который как по часам заезжал к нам за наркотиками. Часто брал с собой товарища, который ездил на серебристой «десятке» – той самой, помните, из моих грез о белокуром рыцаре с пронзительными голубыми глазами? Мне тогда невдомек было, что в романтических картинках девочки рисуют обычно коня, а не «Ладу». Но теперь вы догадываетесь, как в фантазиях о светлом будущем оказалась именно эта машина?

Друзья всегда парковались через два подъезда от нашего. Иногда я слышала, как из «десятки» доносятся мелодии группы «Энигма» или певицы Сандры. И даже тут все как в мечтах! На самого покупателя, что заходил за товаром, я вовсе не обращала внимания, зато на его товарища-водителя, красивого молодого человека, очень даже. Оказалось, интерес был взаимный – парень тоже начал приглядываться ко мне. Как-то раз, когда я гуляла на улице, он подошел – тогда у нас случился наш первый, но достаточно прозаичный разговор:

– Привет! Как тебя зовут?

– Привет, Рада.

– Я Стас. Ты же Луизина дочка, да? Сколько тебе лет?

– Ага, ее дочка. Мне шестнадцать.

– Но ты же не цыганка, да? Почему тогда живешь с ними?

– Ты прав, я казашка. Живу с ними, потому что моя мама вышла замуж за цыгана.

И на этом все. Только впредь, как приезжал, всегда привозил мне что-нибудь в подарок: то конфеткой угостит, то букетик вручит. Помню, как даже приходилось объяснять, чтобы не дарил цветы больше, так как мне было нельзя принимать такое, иначе дома могло достаться. Стас спокойно реагировал на отказы и как-то спросил: «Тогда хочешь, я тебя прокачу?» Я мялась, не знала, что и делать, потому что скандала было не избежать, если бы кто-нибудь из домашних узнал бы. На все мои робкие «не знаю» парень сказал: «Да ладно, не боись, поехали». Та еще романтика, согласитесь? Он промчал меня с ветерком на своей ретивенькой «Ладе» и даже не догадался, что его пассажирка уже по уши в него влюбилась… Как, впрочем, и я сама: впервые столкнулась с несвойственной мне нервозностью рядом с молодым человеком, запиналась, полыхала румянцем от его слов и комплиментов. Прям голова кружилась от того, как мне одновременно хорошо и плохо. В тот момент, когда этот парень обратил на меня внимание, подарил конфеты и цветы, предложил покататься на его серебристом «коне», я впервые ощутила себя девушкой – красивой и желанной.

Всякий раз, встречая у нас того покупателя, я сразу же понимала: Стас там, внизу, сидит за рулем своего авто у третьего подъезда, ждет товарища. Я придумывала глупые отговорки, чтобы поскорее выйти на улицу. Говорила, что хочу сходить за газировкой, впопыхах собиралась, хватала деньги и шла до пятачка с продуктовыми ларьками, который был виден из окон нашего дома. Дорога за совсем ненужной мне газводой пролегала как раз мимо третьего подъезда, где стояла припаркованная «десятка» моей мечты. Я проходила мимо нее целых два раза: когда шла в магазин и когда возвращалась домой. Мне стоило нереальных сил пройти туда-сюда мимо Стаса и не позволить своему так и рвущемуся взгляду устремиться в сторону водительского места.

Мне безумно хотелось встретиться со Стасом глазами, потому что я знала: он смотрит на меня, заинтересован во мне, ему хочется быть ко мне ближе.

Но, к своему разочарованию, понимала, что в тех условиях, в которых мы находились, это было практически невозможно. Ничего не напоминает? Моей маме и кровному отцу ведь не суждено было быть вместе… Я возвращалась домой с лаймовой газировкой, заваливалась на кровать с плеером, отключалась от непримиримой реальности и погружалась в мечты. Насколько хватало воображения, придумывала счастливые сценарии того, как прекрасно могла бы развернуться моя жизнь, сделай Стас первый шаг. Но ему было 27, а мне едва 16, и после того как я в очередной раз напоминала себе об этом, настроение портилось – строить воздушные замки больше не хотелось…

Одним утром мама и отчим ошарашили меня новостью, когда сказали, что им срочно придется уехать из Богдановича обратно в Курган, чтобы скрыться от полиции. Нас с Сашей и внуком Ивана они взять не могли, потому что мой младший брат ходил в школу, достаточно хорошо учился и отрывать его от учебы родителям не хотелось. Тогда решили отдать всех нас на попечение дяде Феде – знакомому цыгану. Он относился ко мне очень строго: у него была жесткая дисциплина и железобетонные правила, которые я боялась нарушать.

Помню, как, проводив брата в школу, шла по тропинке домой и позади меня остановилась знакомая машина. Оттуда вышел Стас, поздоровался со мной, уточнил, дочка ли я Луизы. Я согласно кивнула, и тогда он спросил, куда подевались мама и отчим. Стас с товарищем брали наркотики только у нас, и вышло, что продавцы, которым они доверяли, внезапно куда-то испарились, и парни не знали, что делать. Я сказала, что родителей нет в городе, и тогда Стас попросил меня дать ему мой телефон на всякий случай.

Так между нами все и завертелось: мы обменялись номерами, стали много и часто общаться, болтать о том о сем, а потом начали видеться втихаря от дяди Феди. Стас катал меня на машине, помогал проворачивать все эти хитроумные побеги посреди ночи, несмотря на все запреты и наказы быть дома ровно в десять.

В один из таких романтичных вечеров он спросил: «Что будет, если я украду тебя?» Воцарилась тишина.

Это было очевидное признание в любви: так Стас впервые сказал мне о своих чувствах, что я не просто небезразлична, а нужна ему. Он хотел, чтобы я была рядом с ним, до такой степени, что готов был выкрасть у этих страшных людей, которые препятствовали нашей любви. Я пожала плечами (как будто мне не хотелось плакать от счастья и радостно стучать ногами по полу машины) и сказала: «Да ничего не будет». Стас начал интересоваться, погонятся ли за нами цыгане, попытаются ли поймать и вернуть меня и вообще – нашли ли мне жениха-цыгана. Казалось, он подошел к делу о побеге серьезно и решительно, как и подобало герою моих девичьих грез. На все его вопросы я лишь качала головой и говорила, что это не важно, что замуж за другого я не пойду и оставаться навсегда у дяди Феди не собираюсь.

Как бы громко ни было сказано, эти слова предопределили мой дальнейший путь. Не одной, а с возлюбленным. Прошлое в один миг перестало иметь для меня значение: мы со Стасом сели в машину и уехали.

Да, так просто, без лишних сборов и обсуждений, взяли и сбежали вдвоем. Когда мы уже выехали на шоссе, Стас набрал своему отцу и сказал: «Все, завязываю с наркотиками и уезжаю в Сочи, в реабилитационный центр». Я сидела на пассажирском сиденье, смотрела на его силуэт в свете уличных фонарей, следила за каждым шевелением губ и не верила в происходящее. Такое я видела разве что в фильмах – реальность казалась сюрреалистичной и ненастоящей. Я ловила каждую секунду внезапно наступившей свободы и вдыхала ее полной грудью, как и ночь, пахнущую ароматной свежестью, которая врывалась в открытое окно машины.

Но, как вы понимаете, такое не могло пройти или остаться без последствий.

Дядя Федя сию минуту сообщил маме и Ивану, что меня нет дома. Родители тут же вернулись обратно и ринулись на мои поиски. Я не знаю, кто донес эту информацию, но сделал он это в точности: Рада уехала на машине с неким Стасом. Его тут же пробили и выследили цыгане, с которыми был договор о свадьбе. Целая толпа подъехала с подкреплением в виде милиции к заводу, где работали Стас с отцом. Он позвонил сыну и в ужасе начал кричать: «Ты что натворил? Человека украл? О чем ты вообще думал? Тут рядом с заводом милиция, цыгане. Говорят, если ты не вернешь девушку, они подожгут тут все к чертовой матери!» Пока Стас выслушивал взволнованные тирады отца, я позвонила маме и сказала, что война, которую они собираются устроить, совершенно ни к чему. Мама тут же впала в фатальное отчаяние и начала меня уверять, что я обязана вернуться домой, потому что Иван сильно бьет ее за мой побег. «Ты мне только скажи, Рада, ты еще девственница?» – спросила она. И я ответила, что уже нет. Как по мановению волшебной палочки все закончилось. Машины разъехались, цыгане успокоились, не успевшая начаться война прекратилась. Не девственница им была не нужна. Маме, безусловно, досталось от Ивана тогда немало: он обвинял ее в том, что ее дочь опозорила всю семью, но я была непреклонна. «Мама, я не понимаю тех законов, по которым ты живешь, и понимать их не хочу. Я вышла замуж за русского, не трогайте нас».

Только спустя десять дней после того, как сбежали, мы со Стасом вернулись назад, но уже в Екатеринбург. Отчим запретил маме общаться со мной, поэтому приходилось устраивать с ней тайные встречи. Я узнала, как она себя чувствует, жива ли вообще. Она была в относительном порядке, но первое, что предъявила: «Домой не возвращайся: Иван ноги твоей видеть на нашем пороге не хочет». Не очень-то и хотелось, к слову.

А мы со Стасом, как он и обещал, собравшись «как следует», поехали в Сочи. Он действительно пошел в реабилитационный центр, где начал борьбу с наркотиками. Южный климат хорошо влиял на восстановление, поэтому поначалу все шло просто прекрасно. Каждый день я все больше и больше осознавала, как люблю этого человека и как мне с ним повезло. Через два-три месяца после побега со Стасом я забеременела.

Во время моей беременности в тюрьму села мама. Она мне тогда не раз звонила и умоляла: «Рада, пожалуйста, доченька, забери Сашу, ведь он там и образования не получит, и будет такой же цыган, как они все». Я тяжко вздыхала и смотрела в сторону, словно мама была рядом и искала в моих глазах поддержку. Но картинка рисовалась только в моем воображении: в телефонной трубке на некоторое время повисало молчание. «Мам, я люблю Сашеньку, но и ты пойми: у меня самой сейчас семья, я замужем и жду ребенка, так что ответственности добавилось, и взять чужую в придачу я совсем не готова». Только на самом деле вместо этого хотелось выпалить: «Не желаю тащить весь этот груз из прошлого дальше! Довольно, хочу освободиться!» Но хватало совести вовремя прикусить язык. Мне было жаль маму и одновременно стыдно за нее: бабушка с дедушкой обо всем узнали и, само собой, не обрадовались, что маму посадили за распространение наркотиков. А она продолжала рыдать в трубку и отчаянно просила забрать Сашу, говорила, как переживает за него. И я сдалась: взяла, как говорят, грех на душу – на восьмом месяце беременности поехала из Екатеринбурга в Курган забирать брата. Добравшись в «родные края», я поразилась тому, как все изменилось: единственный обитаемый, до боли знакомый дом и никого. Все опустело: по всей видимости, кучу народа пересажали. Саша на тот момент учился в школе, но все равно выглядел маленьким и навсегда для меня таким и останется. Помню, как он вышел ко мне и сквозь слезы выдавил: «Радочка, пожалуйста, забери меня отсюда». Брат Ивана, дядя Коля, начал гнать меня с кухни, кричать, размахивать кулаками, и я поняла, что Саша проживал тот же сценарий, в котором существовала и я. Быстро осмотрев дом, я ужаснулась тому, насколько там нечем было питаться: в мужицкой обители на ребенка было явно плевать. Мы тут же поехали вместе с братом в магазин и накупили продуктов. Я вручила отчиму пакет и сказал: «Вот, это тебе, кушай на здоровье». Иван тогда смягчился, поблагодарил, даже обнял и поцеловал меня, а в конце попросил увезти с собой еще и внука его маленького. Оказалось, что дочку его тоже посадили, так что малыш остался на попечении деда. Слава богу, сказать «нет» у меня хватило сил: забрать обоих пацанов с собой было невозможно – ни физически, ни эмоционально я не могла себе этого позволить.

Когда мы с Сашей наконец начали собирать его вещи – одежду, какие-то безделушки, компьютер, который я ему покупала, – дядя Коля начал истошно кричать, что ничего не даст забрать. Жалость вперемешку с отвращением переполнили меня, и я сказала как отрезала: «Господи, да оставляйте вы себе все, жалкие вы люди! Посмотрите на себя и на меня – стоило мне уехать от вас, как моя жизнь перестала быть убогим существованием». Я пристыдила этих взрослых немощных мужиков и уехала с Сашей прочь. По дороге в Екатеринбург Саша рассказывал, как он мучился, пока жил с Иваном. Его отец – мой отчим – оказался в инвалидной коляске и, превратившись в иждивенца, цыганам стал больше не нужен – его выгнали из дома. А брату ничего не оставалось, как уйти вместе с ним. Так в итоге Иван с Сашей стали слоняться по улицам, бывало, под дождем, коротая ночи под полудырявыми навесами. Саша делился, как ему приходилось ухаживать за отцом, когда тот ходил под себя: маленький мальчик поднимал здоровенного мужика, раздевал, стирал одежду, затем снова одевал. Временами Саша рылся в земле в поисках металла, чтобы потом на вырученные деньги купить хлеба, но и там прохода не давали: Иван приказывал сыну купить водки и только на оставшиеся гроши разрешал купить что-то поесть. С ужасом рисуя себе в голове все эти картинки, я поражалась: и это называется «любовь» – прямо «счастье расти с родным отцом», за которое так отчаянно в свое время билась мама?!

И пока мы тряслись на кочках по дороге в Сашин новый дом, я совершенно четко осознала, что забрать брата из того ада было единственно верным решением.

Родители моего мужа Стаса приняли Сашу как родного, даже оформили над ним опекунство и записали в школу. Я по гроб жизни останусь им благодарна за такое великодушие: далеко не каждый будет готов взять на себя ответственность за совершенно чужого ребенка. Саша рос под их присмотром, и у него наконец все стало хорошо: мой брат учился, ходил в спортивные секции, играл во дворе в футбол с мальчишками-ровесниками. Все как у людей.

Чего, к сожалению, нельзя было сказать про Стаса. Несмотря на лечебницу, он продолжал употреблять наркотики. И хотя я ощущала разницу между той жизнью, которой жила в Кургане, и той, что была в Екатеринбурге, меня не покидало ощущение, что я повторяю мамину судьбу…