Текст книги "Пелена страха"

Глава 23

Слова Туманности весь день не выходили у меня из головы. «Самый главный обман – это жизнь». Сказанные в чате, названном «Девчонки из выгребной ямы», эти слова имеют, пожалуй, глубокий и правдивый смысл. Это как если сказать, что жизнь совсем не то, что большинство о ней думает и, рано или поздно поняв свою ошибку, сознает иронию того, во что может превратиться существование человека, как тяжело дается нам каждый день жизни. Я не собираюсь философствовать на тему, которую сама не понимаю, я просто хочу сказать, что единственное, чего добилась наша цивилизация, – это усложнить жизнь в попытке замаскировать присущую ей жестокость.

Каждая из нас пример того, о чем я говорю. Вся наша жизнь сплошной обман, потому что в глазах других мы притворялись не теми, кто мы есть, потому что мы не можем сказать другим, кто мы есть на самом деле. Потому что мы начали становиться собой только в этом чате. Здесь жизнь уже не самый большой обман, потому что между собой мы не скрываем, что живем по жестоким законам хаоса, присущего мирозданию. Город укрывает нас от стихии, но лишь до тех пор, пока на него не обрушится очередной удар стихии и он не раздавит нас обломками своих зданий. Мы шесть «девчонок из выгребной ямы», переживших катастрофу, когда кажется, что само небо упало на тебя сверху, уничтожив все твои надежды. И этой катастрофой стала для нас ложь нашей жизни. Она объединила нас, и она заставляет нас говорить в этом чате только то, в чем наша правда.

Я жду, когда часы покажут ровно полночь. Набираю ключ для входа в чат, и на экране появляется страница с моим мерцающим ником. Он будет мерцать, пока я не напишу первую букву.

Черная Луна: Пора.

Балерина: Я хочу, чтобы мы поговорили о лжи. Меня очень интересует то, что сказала вчера Туманность. Но не в отношении жизни, а в отношении любви. Для меня самая большая ложь – это любовь.

Удивительно, что Балерина тоже думала о лжи, хотя и не о той, о которой думала я. Возможно, в глубине души мы с ней не такие разные, поэтому она и считает, что мы несовместимы. У нас обеих есть свои положительные и отрицательные полюса, как у магнитов, но до сих пор мы соприкасались только теми, которые отталкиваются друг от друга. Надеюсь, что теперь все пойдет иначе.

Богомол: Ложь – наша лучшая защита от мира.

Туманность: Маски, карнавальные костюмы, платья, доспехи, шляпы, вуали, макияж, парики, очки – все идет в ход, чтобы спрятаться от других. Ложь, ложь!..

Яблоко П: Я вру, ты врешь, он врет. Мы врем, вы врете, они врут.

Туманность: Да, и особенно мужчины.

Богомол: И мы тоже. Посмотрите на меня, я богомол. Богомолы соблазняют своих партнеров, очаровывают их, а потом пожирают.

Балерина: Мой случай прямо противоположный. Я считала себя небожительницей, которой дарована настоящая любовь, а меня обманули и сожрали без малейшей жалости. Мой опыт оказался ужасен. Ложь, вот что привело меня сюда.

Черная Луна: Что произошло?

Балерина: Я была на третьем месяце беременности, но что-то пошло не так и возникли большие проблемы с плодом. Мне пришлось выбирать между ребенком и жизнью. Я выбрала жизнь, я так любила своего мужа, я так его любила!.. Через неделю после этого ко мне приехали родители. Я приходила в себя после аборта и не выходила из дома. Родители обняли меня и сказали, что мой муж только что погиб в автомобильной аварии.

Туманность: О боже, Балерина, какое несчастье!

Балерина: Вместе с ним в машине погибла женщина… его любовница.

Все молчат. Нам нечего сказать.

Глава 24

Он договорился встретиться с Сусанной в апсиде с готическими окнами, примыкавшей к основному зданию университета. Бруно приехал на велосипеде, который оставил, пристегнув к штанге на парковке прямо перед толстыми стеклами фасада. Увидев друг друга, они улыбнулись. Небо заметно расчистилось, хотя местами еще виднелись облака. По площади туда-сюда сновали люди, одни входили, другие выходили.

Слова Бруно звучали успокаивающе.

– Я побывал в полиции, и мне показали фотографии девушек. Лесси среди них нет, – с удовлетворением произнес он.

Его радость передалась Сусанне.

– Я же тебе говорила, она не могла там быть. Теперь нам не о чем беспокоиться, особенно тебе. Вчера вечером ты был такой бледный и расстроенный, – заметила она.

– Мне было тяжело смотреть на лица этих девушек. Но знаешь, они не похожи на мертвых, скорее на спящих. Это совсем выбило меня из колеи. Никак не могу выкинуть из головы их лица. Смотри, – Бруно протянул вперед руки, – до сих пор дрожат.

Потом он спросил Сусанну, все ли у нее в порядке с документами и внесли ли ее в список студентов. Она ответила, что все хорошо и что занятия начнутся не раньше следующего понедельника. Бруно предложил прогуляться по центру, чтобы она начала знакомиться с самыми интересными местами города.

Они дошли до Марктплац по пешеходной улице с множеством магазинов и ресторанов с террасами, и вскоре Сусанна забыла про Лесси и про мертвых девушек. Она с удовольствием слушала Бруно, он рассказывал об истории центральной части Лейпцига.

Он считал, что Лейпциг слишком мало известен в Европе на фоне превосходящей туристической славы Берлина. Впрочем, это не так уж плохо, поскольку такое положение дает ему, как и большинству живущих здесь немцев, возможность гулять по центру города – не сталкиваясь с шумными толпами возбужденных иностранных туристов, нескончаемым потоком заполоняющих все музеи, монументы, площади, парки, бары и рестораны. И хотя присутствие тридцати тысяч студентов во время учебного года тоже не способствовало превращению Лейпцига в оплот тишины и покоя, они, по крайней мере, вносили каплю яркости и живости в осеннюю серость, предварявшую наступление холодной зимы.

Исторически Лейпциг представлял собой гостеприимный процветающий торговый город. Основанный в XI веке со всеми правами города и привилегией вести торговлю, в Средние века он превратился в перекресток Виа Регия и Виа Империал. В XX веке его торговые традиции продолжали развиваться вплоть до начала Второй мировой войны. К тому времени город стали называть Messestadt Leipzig, что означает «город торговых ярмарок».

Пока они шли по Гриммишештрассе в сторону Марктплац, Бруно показывал Сусанне фасады средневековых домов и здания в стиле модерн, построенные в годы торгового и промышленного расцвета Лейпцига. И еще он рассказал, что город был почти полностью разрушен бомбардировками союзной авиации в 1945 году, но через несколько лет восстановлен – в годы существования коммунистической ГДР.

– Но истинная суть Лейпцига – это музыка, книги и университет. На время учебного года тебе надо взять напрокат велосипед. Это самый лучший способ передвигаться здесь. Я тебе очень советую, хотя твое общежитие очень далеко от университета и скоро начнутся холода.

– Я привыкла к низким температурам. Я с самого детства каждые выходные катаюсь на горных лыжах. Но в этом году, конечно, не получится.

– Ты любишь снег?

– Обожаю. До поступления в старшие классы я была членом команды по слалому в Сьерра-Неваде. Ты бывал в Гранаде?

– Еще нет. Но я побывал в Мадриде, Барселоне и Валенсии с симфоническим оркестром Лейпцига. Правда, во время гастрольных турне остается не так много времени для посещения достопримечательностей.

– Гранада находится на юге, там проходит крупный музыкальный фестиваль. Это тоже университетский город, молодежь там повсюду. Хотя, судя по тому, что я наблюдаю здесь, у нас меньше андеграунда. Здесь много всяких странных персонажей.

Бруно искоса посмотрел на нее.

– Лейпциг – это как маленький Берлин. Здесь живут самые разные люди и много разных альтернативных городских тусовок.

Когда они подошли к восточному входу на Марктплац, Су-санна с восторгом увидела все архитектурное разнообразие домов, окружавших это огромное вымощенное брусчаткой пространство, центром которого был музей местной истории.

– Если хочешь, мы можем поесть в каком-нибудь из этих ресторанчиков. Мне нравится эта площадь, и я бы хотела тебя пригласить. Вчера ты платил за ужин, теперь моя очередь, – радостно сказала она.

– Я знаю тут поблизости одну пивную, которая тебе понравится. Пойдем, хочу произвести на тебя впечатление.

Выйдя с площади, они пошли на юго-запад по узкой улочке, которая вела к торговой галерее Медлер-Пассаж, и через несколько минут увидели бронзовую скульптурную группу, посвященную «Фаусту» Гёте. Лестница вниз вела в погреб «Ауэрбах Келлер».

– Потрясающее место! – воскликнула Сусанна, когда они вошли внутрь и она увидела сводчатый потолок и арки, украшавшие стены бесконечных подземных галерей, уставленных столами, за которыми сидели посетители.

– Посмотрим, смогу ли я найти местечко для двоих.

Когда они уселись, Сусанна оглянулась вокруг и подумала, что перенеслась в другое время. Почувствовав, как ладонь Бруно легла на ее руку и нежно погладила ее, она слегка вздрогнула.

– Я хочу, чтобы тебе понравилось в Лейпциге. Этого хотела Лесси перед тем, как уехать.

Сусанна покраснела, и он убрал руку, не глядя ей в глаза. Она вдруг задалась вопросом, как чувствуют себя в этот момент другие девушки, приехавшие по «Эразмусу». Счастливы ли они так же, как она? И, отвечая сама себе, сказала, что нет. Невозможно, чтобы что-то подобное происходило с другими.

Сусанна задумалась о словах Бруно относительно ее общежития. Оно, действительно, оказалось слишком далеко от университета. По правде сказать, поездка на трамвае занимала слишком много времени. К тому же в толчее она начинала задыхаться.

– Пожалуй, в ближайшие дни мне надо подыскать себе какое-нибудь жилье поближе к центру, чтобы перевезти вещи до начала занятий. Пока я еще могу отказаться от своего места в общежитии без всяких штрафов, – сказала она.

Бруно удобнее устроился в кресле, при этом задев ботинками сапоги Сусанны. Он собирался что-то сказать, но подождал, пока официант поставит перед ними кружки с пивом и жаркое из свинины с грибами и вареной картошкой, которое он заказал им обоим.

– Я и сам думал предложить тебе это, но не решился. Не хочу, чтобы у тебя создалось ощущение, что на тебя давят. Но, честно говоря, думаю, тебе надо это сделать. Ты можешь перебраться в комнату, где жила Лесси в квартире моей бабушки… Я возьму за аренду разумные деньги. В двух других комнатах живут студенты из Италии.

– Мы могли бы посмотреть комнату Лесси сегодня вечером?

– Конечно, если хочешь, можем пойти туда сразу, как только поедим.

Квартира бабушки Бруно находилась на втором этаже дома с викторианским фасадом, стоявшего на Готсшедштрассе, совсем рядом с музеем Баха и в десяти минутах ходьбы от университета. Улицу оживляли расположенные на открытом воздухе террасы нескольких ресторанов и отелей, оформленные зонтами, плетеными креслами и цветами в горшках.

Сусанна с удивлением заметила, что ближайшее к дому кафе носило испанское название: Sol y Mar. Решив, что это добрый знак, она быстро убедила себя в том, что это идеальное место для жилья на те девять месяцев, которые ей предстояло провести в Лейпциге.

Несмотря на лежавший у него в кармане ключ, который вернула Лесси, Бруно нажал кнопку звонка у двери. Открыла смуглая девушка в очках, с волосами, собранными на затылке в пучок, длинная футболка почти не прикрывала ее голых ног.

Она встретила Бруно двумя поцелуями.

– Ты не обязан звонить, когда приходишь. Это же твой дом, – удивленно сказала она.

Потом посмотрела на Сусанну в ожидании, что Бруно их познакомит.

– Это Клаудия, она итальянка, изучает педагогику. И готовит потрясающие пиццы.

Клаудия потрясла рукой, словно защищаясь от похвалы.

– Не обращай внимания. Бруно ужасный льстец.

Бруно взял Сусанну за локоть.

– Пойдем, я покажу тебе квартиру. Все окна выходят на улицу, поэтому она очень светлая, за исключением тех дней, когда совсем пасмурно.

Когда Сусанна приехала в общежитие Арно-Ницше, она и представить себе не могла, что с ней произойдет что-то подобное. Любая студентка сочла бы невероятной удачей возможность жить в этом доме, сочетавшем в себе элементы классицизма и авангарда. Просторный холл с оштукатуренными потолками, дизайнерская мебель во французском стиле, два дивана с гобеленовой обивкой и подушками и пианино, стоявшее у стены между двух окон, выходивших на улицу.

Двери из длинного коридора вели в кухню, спальни и в одну из ванных комнат.

– Вторая ванная примыкает к комнате Лесси. Она приехала первой, поэтому могла выбирать.

Рука Бруно повернула круглую ручку, и дверь открылась. Благодаря охристым обоям на стенах и гардинам с цветочным рисунком интерьер комнаты напоминал сьют в немного старомодном отеле.

Большая кровать с прочным изголовьем, красивые ночные столики, хрустальные люстры.

Плитка в ванной была старой и стертой, но, несмотря на это, выглядела изысканно в сочетании с сантехникой цвета зеленого яблока.

Раздвижная дверь отделяла спальню от маленького кабинета, где стоял классический письменный стол, окруженный книжными стеллажами. Сусанна подумала, что это идеальное место, чтобы заниматься, особенно длинными холодными зимними вечерами.

– Большая часть этих книг принадлежала моей бабушке, но некоторые остались от Лесси, потому что ей не хотелось тащить их с собой, – объяснил Бруно, показывая пальцем в один из углов библиотеки.

Сусанна спросила, сколько она должна платить в месяц за эту комнату, и он ответил: триста евро с правом пользоваться кухней и гостиной. Столько платила Лесси.

– Когда я могу переехать?

– Если хочешь, я отвезу тебя в общежитие за вещами, и ты переедешь сюда уже сегодня вечером.

Глава 25

Дома за обедом Клаус Бауман пересказал Ингрид сведения, поступившие от судебных медиков после внешнего осмотра каждого из трупов. Временами, когда они оба были спокойны, а маленькая Берта спала в своей колыбельке, Клаус поражался той умиротворенности и нежности, которые сквозили в каждом жесте, в каждом движении Ингрид. И хотя после родов у нее увеличился живот, она прибавила несколько кило и до сих пор страдала от отеков ног из-за развившегося варикоза, Ингрид сохранила свою красоту, которую лишь ярче подчеркивали черты, присущие зрелости. Страшная буря, вызванная изменой Клауса, утихла уже несколько месяцев назад, однако отголоски того истерического безумия, которое чуть не разрушило их брак, еще звучали где-то в глубине ее сознания, придавая оттенок меланхолии взгляду ее выразительных зеленовато-синих глаз. Клаус изо всех сил старался вернуть доверие жены, не упуская возможности лишний раз приласкать ее, погладить по голове, обнять, поцеловать. Стараясь показать, как много она для него значит, несмотря на измену – сексуальное приключение с женщиной, имя которой Ингрид так и не узнала. Она лишь увидела сообщение, пришедшее по Ватсапу и высветившееся на экране мобильника Клауса: «С тобой всегда увлекательно трахаться».

С той минуты все пошло по-другому. Они почти перестали разговаривать друг с другом, перестали вместе гулять в парках и кататься по озеру на маленькой парусной лодке Клауса, и на глаза Ингрид легла тень грусти, которая до сих пор так и не рассеялась до конца.

Стараясь отвлечься от этих мыслей, Клаус обрисовал Ингрид ситуацию, в которой оказалось расследование дела о мертвых девушках, и поделился своими опасениями, что Федеральное управление может забрать у них дело, если они в ближайшее время не обозначат направление расследования, способное успокоить комиссара и убедить министерство.

– А что думает Клеменс? Ты мог бы пригласить его пообедать.

– С тех пор как умерла Хильдегарт, он всегда ходит один и берет что попало в баре быстрого питания рядом с комиссариатом. И с каждым днем становится все более невыносимым.

– Он до сих пор не оправился от удара. Они столько лет прожили вместе, а Хильдегарт умерла так неожиданно…

Клаус взял салфетку и положил ее рядом со своей тарелкой, где лежало тушеное мясо с медом и овощами.

– Несмотря на улики, найденные у монумента, Клеменс отказывается верить, что мы имеем дело с ритуалом. Но единственное, что мы на сегодняшний день знаем наверняка, – что сцена преступления содержит все признаки древнего эзотерического обряда какого-то тайного общества: монумент битвы и стражи смерти, саркофаги, изображенные в трех измерениях, эротичное белье девушек и рисунок кинжала на спине каждой из них. И знаешь, что ответил мне Клеменс, когда я изложил ему эту версию?

– Что это маловероятно, – предположила Игрид.

– Что я должен сам догадаться, куда он меня пошлет, если я и дальше буду прислушиваться к опасным оккультным теориям кладбищенского гида, потому что в Германии никто не потерпит попыток воскресить призраков, забытых уже несколько десятилетий назад.

Приглушенный голос Ингрид донесся до него, словно откуда-то издалека.

– Если Клеменс так считает, ты обязан к этому прислушаться.

– Но почему он так со мной разговаривает?

– Он беспокоится, что ты поведешь расследование в неверном направлении.

– Я всего лишь строю гипотезу на основании тех данных, которыми располагаю. Иногда мне кажется, его просто задевает, что я поступаю так, как считаю нужным. Когда он, наконец, поймет, что я не его сын, как бы ему ни хотелось его иметь.

– Ты не понимаешь. Клеменс для тебя как второй отец. И всегда был им.

Возвращаясь в комиссариат, Клаус Бауман подумал о том, что в эпоху нацизма большинство людей так или иначе соприкасались со страхом. Время заставляло людей делать выбор: либо они вставали на сторону нацистов, либо были против них.

Однако сейчас он должен был думать о другом. В этот вечерний час, двигаясь в гуще городского трафика, Клаус постарался собраться и выстроить в уме схему, которая помогла бы ему осмыслить каждую улику, результат каждого анализа, имевшегося в его распоряжении. Художественные и эротические элементы погребального ритуала были очевидны с первого взгляда, так же как выбор монумента Битвы народов – места сборищ офицеров СС и митингов, где произносил свои речи Гитлер. Кроме того, возможно, хотя и не столь очевидно, что символическая форма саркофагов и кинжалов, нарисованных на спинах девушек, имели какое-то отношение к неонацистской оккультной организации «Стражи смерти».

Что же касается девушек, не исключено, что они могли оказаться жертвами какой-нибудь русской мафии, торговавшей живым товаром и связанной с байкером по прозвищу Флай, про которого рассказывал Густав Ластоон. Информатор Мирты сообщил, что Флай собирался открыть фирму по продаже мотоциклов в Москве и Санкт-Петербурге, позволявшую создать управленческую и логистическую структуру, маскирующую преступный бизнес по торговле женщинами, наркотиками и оружием.

Но кроме всего прочего, Клаус Бауман не переставал спрашивать себя, почему у всех девушек были золотые глаза? Какой смысл мог скрываться за декоративными линзами на глазах каждой из них? Наложили ли их сами девушки, когда еще были живы? Или это сделал кто-то другой после их смерти? Скорее всего, они имели дело с еще одним атрибутом сценографии преступления, с эстетическим капризом, дополнявшим нарисованные в трех измерениях белье и саркофаги. А возможно, это был способ сделать одинаковым взгляд девушек, придав ему волшебный мистический вид глаз богини, и это сделали, еще когда они были живы. В любом случае эта деталь, о которой не знал даже Густав Ластоон, если только, обнаружив девушек, он не решил развлечь себя созерцанием их прекрасных обнаженных тел и не открыл глаза какой-нибудь из них, чтобы увидеть улыбку смерти, отраженную в ее зрачках. Не исключено, что кладбищенский гид мог оказаться извращенцем. История, рассказанная Мирте Хогг его бывшей женой, рисовала совсем другую версию того, что произошло с ее племянницей. Если Ластоон действительно не имел никакого отношения к преступлению, то вполне возможно, что человек, позаботившийся о том, чтобы именно он нашел трупы девушек, имел какой-то особенный мотив для своего выбора. Самое простое из возможных объяснений заключалось в том, что гида легко было выманить на встречу у монумента под предлогом желания посетить кладбище Зюдфридхоф перед рассветом. Или кто-то решил воспользоваться его познаниями об эзотерической подоплеке исторических событий, связывавших монумент Битвы народов с тайным обществом офицеров СС. Члены этого общества носили на плече татуировку с символом, изображенным на кинжалах, нарисованных на спинах девушек, трупы которых по странному совпадению лежали в таких же шестиугольных саркофагах. Возможно и то, что Густав Ластоон был соучастником преступления или знал и покрывал истинных его авторов – Клаус снова подумал о байкере по прозвищу Флай. Есть вероятность, что миссия кладбищенского гида состояла в том, чтобы подбросить полиции ложную версию и как можно дальше отвести подозрения от темных делишек неизвестных лиц, обладавших достаточными средствами и властью, чтобы организовывать тайные сексуальные оргии. В этих оргиях принимали участие молодые девушки, которых позже заставили молчать с помощью смертельного наркотика.

Звонок комиссара по внутренней линии застал Клауса Баумана в тот момент, когда он говорил себе, что пока не располагает достаточной информацией, чтобы найти правдоподобные ответы на самые главные вопросы в расследовании.

– Жду тебя в своем кабинете, у нас гости, – сказал он.

Клаус Бауман подумал, что их побеспокоила федеральная полиция. Если они уже сунули свой нос в это дело, его работа закончена.

Однако гость, которого он увидел у комиссара, не был похож на полицейского. Клаус пришел к такому заключению в тот же миг, когда, открыв дверь в кабинет, увидел сидящую на диване женщину лет сорока пяти, с черными волосами до плеч, большими глазами, худощавым лицом и накрашенными губами, одетую в костюм с юбкой, черные чулки и высокие сапоги.

– Проходи, Клаус, позволь тебе представить – Маргарит Клодель.

Инспектор посмотрел на своего шефа, не понимая, должен ли он подойти к женщине и протянуть ей руку или лучше ограничиться легким кивком. В конце концов он выбрал второй вариант, как более протокольный и гигиеничный.

Следующее мгновенье мозг инспектора Баумана потратил, пытаясь угадать, какими причинами можно объяснить присутствие этой женщины в кабинете комиссара Клеменса Айзембага. Если бы не французское звучание ее имени, он мог бы поклясться, что перед ним правительственная чиновница высокого ранга, прибывшая с какими-то важными инструкциями министерства или желавшая получить из первых рук информацию о ходе расследования дела о мертвых девушках. Безусловно, смятение, вызванное в Берлине сообщениями об этом деле, должно было взволновать членов бундестага, страшно боявшихся нового политического скандала, связанного с коррупцией и низкой эффективностью работы полиции.

Комиссар предложил Клаусу занять место на диване, стоявшем напротив того, где сидела неизвестная женщина.

– Госпожа Клодель агент Европола. Она француженка, но прекрасно говорит по-немецки…

– Европол? – переспросил Клаус Бауман, глядя женщине прямо в глаза, как будто хотел, чтобы она сама подтвердила ему это. Маргарит Клодель промолчала, ответив ему таким же пристальным взглядом. Комиссар продолжил, не обращая внимания на недоумение своего подчиненного.

– У нее есть интересная информация, которую она собирается передать нам. Госпожа Клодель аналитик, специализирующийся на международных преступлениях, связанных с сексуальной эксплуатацией. Она будет участвовать в расследовании смерти этих пяти девушек. Вчера она уже подала официальное заявление в национальное бюро Европола.

– Но это внутреннее преступление, оно совершено здесь, в Лейпциге, в земле Саксония, – возразил Клаус Бауман.

Маргарит Клодель зашевелилась, словно устраиваясь удобнее, положила ногу на ногу и оперлась локтем на подлокотник дивана.

– Но жертвы этого преступления являются гражданками других государств, членов Евросоюза. Помимо девушки ирландки, личность которой вы уже установили, одна из них бельгийка, другая шведка. Я говорю об Ивет Леду и Кристель Ольсен.

– Вы опознали их по отпечаткам пальцев?

На этот вопрос ответил комиссар:

– Да, их личность установлена однозначно. Кроме того, об их исчезновении заявили родители в Бельгии и Швеции.

– Что вам о них известно?

– Ивет Леду бельгийка, ставшая моделью еще до своего совершеннолетия. Два года назад, когда она пропала, ей было шестнадцать. По рассказам родителей, она уехала в Брюссель со своим агентом, и они не знали, что она жила в Соединенных Штатах, в Лос-Анжелесе, пока один из друзей семьи не увидел фотографию девочки в эротическом журнале. Но к тому времени ей уже исполнилось восемнадцать, и родители не могли требовать от властей Соединенных Штатов, чтобы ее вернули в Бельгию. Два месяца назад она вернулась в шенгенскую зону, прилетев прямым рейсом из Сан-Франциско в аэропорт Амстердама. С тех пор не было обнаружено никаких следов Ивет Леду до тех пор, пока ее труп не появился здесь, в Лейпциге. Сейчас мы пытаемся разыскать ее агента через Интерпол, чтобы задержать его за похищение несовершеннолетней. В международный розыск его подали по решению бельгийского суда.

Клаусу Бауману пришлось смирить свою гордыню перед красноречием аналитика из Европола. В конце концов, комиссар сказал, что офицер Клодель будет принимать участие в расследовании, но не сказал, что его отстраняют от дела.

– А девушка из Швеции?

– Тут мы имеем дело с более драматичным случаем. Ей было двадцать шесть лет, она работала инструктором в парашютной школе и состояла в браке. Три месяца назад она перенесла аборт, по медицинским показаниям, а через несколько недель после этого потеряла мужа, который погиб в автомобильной аварии. Вместе с ним погибла его любовница. С тех пор Кристель Ольсен находилась под наблюдением психиатра по поводу посттравматического стресса. На прошлой неделе она рано утром уехала из дома своих родителей, сказав, что направляется в Стокгольм за покупками, и больше не возвращалась.

– Есть что-нибудь еще, что я должен знать, прежде чем сказать вам «добро пожаловать в Лейпциг»? – спросил Клаус Бауман, ни интонацией, ни выражением лица не выдав опасений в отношении своей новой коллеги.

– Мы полагаем, что две другие девушки, которые до сих пор не опознаны, тоже не являются немками.

Комиссар не пожелал оставаться в стороне от их диалога.

– Мы тоже так думаем, – сказал он.

– Мы ожидаем, что нашим аналитикам удастся быстро установить, кто эти две девушки и откуда они приехали, – добавила Маргарит Клодель. – Кроме того, Европол наладил тесное взаимодействие с отделами по расследованию убийств каждой из стран, чтобы выяснить все возможное об этих девушках. Любые сведения могут оказаться важными. Я буду координировать и анализировать всю поступающую информацию через мобильный офис Европола.

– Офицеру Клодель необходимо предоставить отдельный кабинет в комиссариате на то время, что она пробудет с нами, – сказал комиссар.

– Я не собираюсь задерживаться надолго, пробуду ровно столько, сколько потребуется для раскрытия дела, – заявила она.

– Весьма непростого дела, – заметил Клаус Бауман.

– Согласна. Я прочитала показания вашего единственного свидетеля и ознакомилась с его заявлениями. Комиссар проинформировал меня насчет необычной конспирологической теории, согласно которой этот экскурсовод считает себя жертвой тайного нацистского общества, возможно виновного в смерти девушек.

– На данный момент нет ни одного доказательства виновности Густава Ластоона. Он сотрудничает с нами и выполняет все, о чем мы просим. И хотя у меня остаются определенные сомнения, я пока предпочитаю думать, что он невиновен.

Маргарит Клодель вздохнула.

– С моей точки зрения, заявления свидетеля выглядят невероятными, – твердо заключила она.

Ее лицо выражало уверенность, вызвавшую у Клауса раздражение.

Ему не хотелось затевать спор по поводу того, какие именно гипотезы офицер Европола, согласно своему откровенно выраженному мнению, считала вероятными или невероятными. У него еще будет время посвятить ее в детали дела, касавшиеся символа на кинжале и на саркофаге, о которых она пока не знала и о которых он до сих пор не сообщил комиссару.

– Сейчас вопрос в том, что могло объединить этих девушек из разных стран и почему они оказались в Лейпциге, – заметил инспектор.

– Я бы предположила, что это участие в какой-то опасной игре.

С этими словами Маргарит Клодель взяла чемоданчик, стоявший у ее ног, достала из него ноутбук и открыла его. На экране появилась таблица в Word с пятью столбцами и несколькими строками. Женщина поднялась и показала таблицу Клаусу.

Инспектор Бауман посмотрел на таблицу и подумал: почему, черт побери, ему не пришло в голову сделать что-то подобное?

– Одна гот, вторая самоубийца, третья с психотравмой, четвертая – жертва издевательств и пятая – наркоманка. Всех этих девушек нельзя назвать нормальными, – констатировал он.

– Нет, нельзя, и это странно. Безусловно, между ними должно быть что-то общее, – признала аналитик из Европола.

Клеменс Айзембаг поднялся и включил видеопроектор, стоявший на столике в центре.

– Я тоже хочу вам кое-что показать, – сказал он.

На белой стене его кабинета, расположенной напротив двух диванов, где они сидели, появилось немного мутное изображение белого фургона «фольксваген», ехавшего по пустынным улицам.

– Это видео с камер систем безопасности нескольких магазинов и одной заправки, расположенных на пути к монументу Битвы народов, которое примерно совпадает по времени с тем периодом, когда возле памятника появились трупы девушек.

– Мы пытаемся разыскать этот белый фургон, но ни одна из камер не поймала номер. По Лейпцигу ездят сотни «фольксвагенов» этой модели, – нехотя добавил Клаус.

– А вы проверяли в аэропорту, не прилетали ли эти девушки в Лейпциг в тот день, когда появились их трупы? – спросила Маргарит Клодель.

– Мы установили, что в тот день они не прилетали. Сейчас мы проверяем другие даты. Но они могли приземлиться в Праге, или Берлине, или вообще приехать поездом из любого другого города.

– Мы в Европоле пытаемся установить дату их вылета из стран происхождения. Возможно, что скоро у нас будут результаты. Кроме того, мне сообщили, что родители Ивет Леду и Кристель Ольсен должны завтра утром прилететь для опознания своих дочерей и решения вопроса об их транспортировке на родину с посольствами Бельгии и Швеции.

Комиссар кивнул с понимающим видом.

– Тогда завтра продолжим. Уже поздно, а вам еще надо добраться до отеля.

Клаусу тоже не хотелось затягивать встречу с вновь прибывшим агентом Европола. Он был голоден, а дома его к ужину ждала жена.

– Я рад, что вы здесь, Маргарит, – неожиданно сказал он.